скачать книгу бесплатно
Лес сменился большим полем, на котором паслись коровы и лошади. А потом… Потом я увидел справа впереди что-то синее, гладкое, большое, совсем непохожее на землю…
– Юра, это что, море?!
– Нет, Мишка. Это река Вятка.
– Такая огромная?
Вскоре мы оказались на большом мосту и река обрела границы в виде двух берегов. Но всё равно она была очень широкой.
В нескольких метрах от нас возвышались металлические треугольники железнодорожного моста. По ним громыхали круглые жёлтые цистерны. А за мостом тянулась серебристо-синяя гладь. Ближе к горизонту в ней размытыми мазками отражались облака, сверху они были ослепительно белые. По реке плыли теплоходы, и карандашными стержнями покачивались буйки.
Потом показались домики, железнодорожный переезд. Мы встали перед закрытым шлагбаумом. Юра выключил мотор и снова взял телефон.
В тишине были слышны какой-то звоночек на семафоре и длинные гудки в трубке. В зеркало я видел Юрино напряжённое лицо. Потом загромыхал перед нами товарный поезд. Когда последний кругленький вагон отзвенел рельсами и медленно стал таять в утренней дымке, поднялся шлагбаум.
– Юр, мы скоро приедем?
– Скоро. Часик-полтора. Ты остановиться не хочешь?
– Хочу. А то у меня там ночной чай…
Деревянные домики сменились каменными пятиэтажками. Оживлённые улицы, магазины. Куча светофоров – не разгонишься.
– Юр, это что за город?
– Советск.
Небольшой город, вроде нашего. Зелёный, уютный. Солнечный. Много людей на велосипедах. Машины разные, есть «жигули» и «лады».
Когда мы его проехали – снова начался лес. И не только деревья, как у нас – берёзки и клёны, а ёлки и сосны. Мы остановились на опушке, и я с удовольствием вдыхал прохладный воздух. На коричневых стволах блестели прозрачные жёлтые капельки – смола. Трава в ложбинке перед опушкой была мокрой от росы. А в лесу покров был хвойный, между засохшими иголками росли маленькие голубые цветочки и травинки с тремя фиолетовыми листиками, валялись шишки. По иголкам ползали огромные муравьи. Я присел, чтоб получше разглядеть их: надо же, утро, а они бегут куда-то, спешат… Звенели птицы.
Я встал, потянулся и сказал Юре, который ждал возле машины и поглядывал на меня:
– Как здесь здорово!
Он аж засветился: тёмные брови разгладились и уголки губ тронула улыбка.
– Да… Я теперь понимаю, почему Наташа сюда сбежала.
– Юр, ты ей не дозвонился?
Он покачал головой.
– Поедем?
– Да. Мишка, там бутерброды остались?
– Остались, ещё два.
– Доешь, а?
– А ты не будешь?
Юра мотнул головой.
Остаток пути мы ехали молча. Юра включил музыку, песни Виктора Цоя. Они у нас жили в машине, и в поездках мы часто слушали их. Мне они полюбились ещё зимой, когда Юра пел их под гитару. У Виктора Цоя особенный голос – хрипловатый, спокойный, задумчивый. Будто рассуждает вслух, а не поёт.
Утро вступало в свои права. Солнце растянуло золотую пелену по голубому небу, разбрызгало капельки жидкого золота на ёлочные верхушки, – они, эти капельки, опускались на речку, но не тонули в ней, а покачивались маленькими лодочками. Мы проехали небольшой городок, свернули налево. Дорога стала как будто песчаной. Пыль поднималась от колёс нашей машины. По обочинам росла очень высокая трава.
Неожиданно возник вдалеке высокий храм. Он, словно белоснежный корабль, поднимался среди зелёной листвы. Перед храмом белела табличка с названием «Спасо-Талица».
За храмом выстроились деревянные домики. Один, другой, третий – значит, это снова деревня. Магазин с большими пыльными окнами. Юра чуть проехал и остановился возле двухэтажного дома с зелёным забором, за которым покачивались на дереве маленькие яблоки. Со двора слышался призывный клич какой-то птицы. Я прислушался. Петух?! Не может быть! Серьёзно? Не, ну это же не «кукареку»! Но так надрывно кричит, скорее всего, он. Я не успел у Юры спросить: он вышел из машины. Возле забора стояла лавочка, на ней сидели две бабушки. Юра стал спрашивать что-то у одной из них – она махнула рукой в ту сторону, куда мы ехали. Юра кивнул и так же быстро и легко сел в машину.
– Юра, это петух кукарекает?
– Что? А… да. Петух.
Я смотрел в окно. Ехали мы медленно, и можно было всё рассмотреть. Возле домиков ходили белые и коричневые куры. Машин на дороге не было. Два или три раза проехали на велосипедах женщины в белых косынках. Прогромыхал грузовичок с голубым кузовом, на котором белыми буквами светилось «Хлеб». Мы притормозили возле маленькой рощицы, где покачивали ветвями высокие берёзы: из-за щелястого забора выглядывал жёлтый одноэтажный домик с трубой.
Юра подошёл к калитке, просунул руку в небольшое отверстие, что-то там повернул и открыл дверь. Потом изнутри открыл ворота и плавно заехал во двор. Поднялся на каменное крыльцо, на котором лежал вязаный, выцветший на солнце коврик. Потянул ручку двери. Я думал, что не откроется – но она легко, без скрипа отворилась. Он исчез за ней.
Я выбирался из машины дольше, чем Юра. Во-первых, у меня затекла спина, точнее нижняя её часть. Вроде недавно разминались, а я чувствовал себя старичком. Во-вторых, с моей стороны росла крапива. Я хоть и был в штанах, а решил перебраться и выйти из другой двери. На всякий случай. В третьих…
Я вылез и – остановился. Воздух здесь был такой… Ох. Как бы это сказать? Не воздух. Всё другое. Пространство. Словно купался в речке, рядом шумно, смеются, а ты нырнул вдруг и – все звуки исчезли.
Как в другом мире… Листья шелестят. Петух кукарекает – после его хриплого крика ещё больше ощущается тишина. Дверью кто-то хлопнул, но не у нас – кажется, в соседнем доме.
С этим хлопком я словно проснулся. И, быстренько поднявшись по ступенькам, вошёл в дом.
Ни звука. На ковре возле порога стояли Юрины ботинки. Пахло деревом, тёплым таким… Необычный запах… Словно травяной, но не влажной земли, а сухой, приятный.
Я, не наклоняясь, снял ботинки – чуть заскрипели половицы под стареньким ковром. И снова тишина – объёмная, вместительная. У входа стоял диван, за ним – стол, покрытый скатертью с жёлтой бахромой. На столе – глиняный кувшин с широком расписным горлышком. Напротив стола, слева, была белая крашеная дверь. Юра, наверное, за ней… А… Наташа?
Я почему-то не сразу решился потянуть за серебристую ручку – всё смотрел на белые капельки краски на ней. Оглянулся зачем-то: на окне, за кружевными занавесками билась о стекло муха. Кто-то скрипнул половицами – там, в соседней комнате. Я вспомнил, что не снял куртку, поспешно стянул её и бросил на диван – шелест ткани был похож на первые раскаты грома. Я съёжился и снова взглянул на дверь…
Когда я наконец решился и взялся за ручку – она оказалась гладкой и очень прохладной, – тишина исчезла. Словно рябь пошла по зеркальной глади воды. Заколыхалось пространство от робкого, нерешительного плача где-то в глубине дома. Похожего на мяуканье испуганного котёнка, но очень звонкого – плача малыша.
Глава 3
Утро на берегу реки
1
По утрам мы с Юрой ходили на рыбалку. Брали Ольку – Юра тихонько уносил её в кухню-комнатку, бережно пеленал, клал в люльку и выносил на крыльцо, рядом с которым стояли шасси от неё. Я отвечал за удочки и завтрак: брал сумку с приготовленными с вечера снастями, вытаскивал из холодильника крынку с молоком и переливал его в термос, клал в рюкзак, туда же опускал четвертинку хлеба, успевая отрезать горбушку и сунуть её в рот.
– Сядь и позавтракай нормально! – говорил Юра, если оказывался рядом.
Я мотал головой, наливал себе в чашку молока, залпом выпивал его и – был готов.
Молоком нас снабжала старушка-соседка, которая держала корову. В то утро, когда появилась на свет наша Олька, бабушка долго стучала в дверь, а когда я открыл – очень удивилась, увидев не Наташу, а меня. Я сказал, что Наташа занята, и стал смотреть на молоко: его вид меня завораживал. Белое, с пенкой, похожей на растаявшее мороженое, с удивительным запахом… Она протянула банку мне, кивнув: «Пей на здоровьечко!» – и ушла, а я не успел даже поблагодарить её. Растерянно смотрел в окно, как бабушка, чуть сгорбившись, ковыляла к соседнему дому между картофельными грядками, потом охнул: молоко-то ещё тёплое! Решил, что лучшей благодарностью будет, если я его попробую, а на словах – поблагодарю завтра.
Попробовал я так, что от принесённого бабушкой молока осталась половина банки – я перелил его в красивый кувшин на столе, а банку помыл. Вечером мы с Юрой нажарили картошки и допили остатки, а весь следующий день… я провалялся на диванчике в кухне: ну кто же знал, что мой живот, привыкший к магазинному продукту, откажется принимать натуральное коровье молоко? Юра бегал от Наташи ко мне, попутно объясняя, что парного молока лучше не пить, а дать ему отстояться хотя бы до вечера в холодильнике, что в нём много каких-то коровьих белков, которые не все человеки могут переварить, а выросшие в цивилизации – то есть он и я – и подавно.
– Но у тебя же ж не болит! – простонал я в подушку.
– Ну ты сравни, Мишка, сколько я выпил и сколько ты… – он присел на минутку и погладил меня по спине. – На-ка чаю, я ромашку заварил. Балда, не доглядел я! – отругал он себя.
Фельдшер, Настасья Семёновна, заглянувшая посмотреть Наташу и малышку, пощупала и мой бедный живот, успокоила Юру, что всё пройдёт и пообещала принести каких-то трав. Обещание сдержала, принесла моментально, и Юра весь остаток дня поил меня горьковатой ароматной жидкостью. К вечеру мне полегчало. Я поел варёной картошки и даже заглянул к Наташе в комнату, присел на корточки и долго смотрел на мою маленькую сестрёнку.
Она оказалась невероятно крохотной! Носик торчал, будто на него нажали пальцем, она смешно морщила его и иногда чихала. Из-под пелёнки высовывались тонкие тёмные волосики. А бровей у неё и не было – лишь намёк, что когда-то будут эти брови. Иногда она чуть хмурилась и постанывала, а иногда – улыбалась, прямо во сне! У меня на душе потеплело, и я тоже улыбнулся. Надо же! Такая кроха, а умеет поднимать настроение!
– Как мы её назовём? – спросил я у Наташи, которая тоже любовалась малышкой.
– Сашенька, Пелагея, Оля… Выбирай, – ответила она вполголоса.
Я подумал.
– Оля, наверное. У Юры ведь старшего брата Олегом звали… Будет немножко похоже.
Наташа чуть улыбнулась.
– Мне тоже нравится Оля… Да и память равноапостольной Ольги через неделю…
– Это которая первая на Руси приняла Крещение?
Она кивнула.
– Первая из князей… Миш, как твой живот? Как вы вчера добрались? – спросила она шёпотом.
– Живот – хорошо. Добрались – тоже.
– Партизаны вы с Юркой, – снова улыбнулась она. – Ни один ничего не рассказывает.
Я покачал головой. Раз Юра не рассказывает – значит, не надо.
– Как ты тут одна без нас справлялась?
Важно получилось с моей стороны. Она тихонько засмеялась и взлохматила мои волосы. И тут я понял, что ужасно соскучился по Наташе! Что вот этого вот мне не хватало для полного счастья. Чтоб она так улыбалась и легко лохматила меня. Всего-то навсего. Ерунда какая! А жизнь как-то сразу приобрела новые оттенки… Не, нам с Юрой замечательно было вдвоём! А сейчас… Как бы это объяснить? Лето, солнышко, тепло, ты гуляешь… И вдруг – лёгкий ветерок, тёплый такой, будто обнимает тебя… И ты, как маленький, скачешь от радости, потому что – лето! Или вот идёшь ты домой, радуешься, что возвращаешься именно домой, что хорошо погулял и жизнь – она, вообще-то, прекрасна… И тут видишь свет в твоём окошке и на душе сразу – радуга. Потому что тебя ждут, ты нужен! Один штрих, маленькое движение, и… жизнь – как чудо.
– Чего задумался? – спросила Наташа.
Я мотнул головой. Малышка закряхтела. Сморщила носик-кнопку.
– Кушать хочет, – шепнула Наташа. И я тихонько ушёл.
Хотел лечь: сил после целого дня страданий оставалось мало, хватило ровно на то, чтоб поесть и поболтать с Наташей. Упасть бы где-нибудь, хоть на коврике. Я донёс себя до дивана. И обнаружил, что на нём уже спит Юра.
И куда мне теперь? С минуту я стоял, прислонившись к стене и глядя, как забавно он уснул: подложив ладони под голову, и приоткрыв рот, и подогнув колени – маловат диванчик оказался. На столе стояли маслёнка, стакан молока и две тарелки: моя, почти пустая, и, очевидно, Юрина – с картошкой. Вилка лежала рядом, интересная такая – с белой пластмассовой ручкой и длинными зубцами. Чистая вилка…
Я ещё раз посмотрел на Юру. Вчера полдня он ездил за вещами и подгузниками для малышки, покупал еду и что-то ещё по списку, который написала Наташа; оставшиеся полдня стирал, а ночью, вероятно, поспать ему тоже не удалось: проснувшись от детского плача, я слышал в комнате его шаги и негромкий голос. Он что-то спрашивал у Наташи, а может, качал малышку – не знаю… А сегодня – лечил меня, гладил пелёнки, разбирал наши вещи, готовил обед, снова ездил в магазин…
Когда я это всё понял, когда вспомнил, что до этого он всю ночь рулил, – почувствовал, как краска заливает мне щёки. Олух несчастный! Стою тут и посмеиваюсь и даже не догадываюсь, что надо одеяло принести!
Сил прибавилось. Я заглянул в маленькую комнатку за печкой и обнаружил там кровать, накрытую красивым розовым покрывалом: снаружи оно было атласное, а внутри – хлопковое, я снял его и очень осторожно укрыл Юру. Он даже не шевельнулся. Потом запер входную дверь на крючок, отыскал в рюкзаке мою книжку, накрыл миской картошку, выключил везде свет и улёгся на кровать в той комнатке. Да, ещё заглянул к Наташе и принёс ей бутылку с водой и шоколадку – она попросила.
Забыл рассказать о домике, в котором мы обосновались. Это был самый настоящий деревенский домик с печкой. Она, эта печка – большая, солидная, – стояла в центре таким образом, что каждая её стена была частью какой-нибудь комнаты. Комнат было три, даже четыре, не очень большие, а одна – совсем маленькая: в ней помещались только кровать, тумбочка с зеркалом и два стула. Во всех комнатах были окна, прикрытые белыми занавесками и шторами. Убранство домика было нехитрое: в одной, крайней, комнате – большая кровать, стулья и бак с мёдом, в другой – в ней разместилась Наташа с малышкой – угловой диван, большой шкаф, стол и кресло-качалка, в третьей – в неё выходило печное окошко, устье, – односпальная кровать, несколько стульев, комод с телефоном и раковина с водой, про четвёртую я уже рассказал. На полу везде были коврики. Кухня и ванная были устроены в сенях за дверью, той самой, которую я всё не решался открыть, когда мы приехали. В кухне
стол, старинный шкаф со стеклянными дверцами и небольшой диван. А за столом стояли новые кухонные шкафчики, отгораживающие газовую плиту и ванну с туалетом.
Юра объяснил мне, что так раньше строили дома: печь была в середине для того, чтобы обогревать дом. А туалет в доме – недавнее изобретение, на улице был ещё один туалет, без удобств. И водопровода тоже раньше не было, и стиральной машинки… Как люди без них обходились – для меня осталось загадкой.
Через пару дней жизнь наладилась. Юра выспался, съездил в город, раздобыл там муки и решил попробовать испечь хлеб в деревенской печке, под чутким Наташиным руководством. Наташа стала понемногу хозяйничать. Оля перестала плакать по ночам и теперь хорошо спала даже днём – наверное, от маминого молока. Вообще она много спала и подолгу, а просыпаясь, немножко смотрела на всех вокруг, ела и снова – на боковую. Сплюха такая оказалась моя маленькая сестрёнка! Наташа объяснила мне, что это нормально, что, когда она наберётся сил, – будет больше «гулять». Но я пока в это слабо верил.
Печка – белая, солидная, она словно воплотилась из детской сказки. Прежде чем печь в ней хлеб, нужно было её заранее растопить. Юра решил это сделать вечером. Он принёс из сарайчика берёзовых поленьев и сложил их возле печи. И пошёл спрашивать у Наташи, в каком именно отверстии нужно разводить огонь. Отверстий было три: маленькое, квадратное – на левой стороне печки, внизу, а другое – большое, полукруглое – на уровне моей груди; под ним же располагалось ещё одно, занавешенное белой салфеткой. В большом я бы и сам поместился. Помните: «Печка-матушка, спрячь меня…»? Теперь я понимаю, почему Маша решила там спрятаться от гусей-лебедей… Именно в нём, как оказалось, можно печь хлеб, готовить еду, и именно в нём мы развели огонь. Но прежде этого Юра отодвинул заслонку, которая была вверху – над отверстием слева.
– Это зачем?
– Там идёт труба. Через неё будет поступать кислород для огня и выходить углекислый и угарный газы.
– То есть там печка соединяется с трубой, которая на крыше?
– Вроде того.
После наших долгих стараний печка ожила. Загудел огонь. А я уселся на стул возле неё и всё смотрел, смотрел, и так мне было уютно и хорошо! Несмотря на то, что возле печи остались следы нашей деятельности – дрова, бумага, щепки.
– Юр, она как будто поёт, да? – спросил я
Юра сгрёб щепки в совок, выпрямился.
– Поёт… – задумчиво ответил он и улыбнулся, глядя на рыжевато-красное пламя. – Один мудрец сказал, что на свете есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: как течёт вода, как горит огонь и как работают другие…
– Четыре, – поправила его проходившая мимо Наташа с малышкой: – Как работает робот-пылесос.
Юра засмеялся, выпрямился и подошёл к Наташе. Взял у неё Ольку. А я вскочил, схватил веник.
– Ой, Мишка, это я случайно про мудреца вспомнил, – спохватился Юра. – Я сам подмету. Ты давай-ка лучше чаю согрей. Попьём и будем ложиться.
В деревне спать хорошо. Особенно когда потрескивают в печке дрова. Кругом тишина, только маленькая Олька кряхтит за стенкой… И больше никаких звуков: ни шума машин, ни соседей. Словно мы одни в целом мире… Воздух, свежий, прохладный, чуть колышет занавески на окне. В этот раз я, как обычно, заснул быстро. Но под утро мне стало жарковато, да вдобавок какой-то одинокий петух стал продирать горло. Кричал он хрипло, надрывно, словно никак ему не нравился его голос. Сон пропал.
– Сходи водички попей, – проворчал я и уселся на кровати.
За окном было уже светло. Кто-то ходил в соседней комнате: поскрипывали половицы. Удивительно, но петух замолчал. Услышал, что ли, мой совет? Во даёт! Я надел штаны и рубашку и выбрался из своей комнатки.
Возле печки копошился Юра.
– Ты чего соскочил? – удивился он.
– Жарко.
