скачать книгу бесплатно
– Климт! Да, это тоже австрийский художник. Может, он художник и – «не очень», но для меня он – «последний художник империи». Умер в один год с ней.
– Я приняла это за шутку. Извини, но… согласись, не каждый день встречаешь человека, который «очень сильно любит Австрийскую империю».
Тут уже рассмеялся Сергей Львович:
– Я понимаю, как это выглядит со стороны!.. Но это на первый взгляд – «изгиб психики», а если подумать, то это нормально – относиться к Австрийской империи с симпатией… с сочувствием, может быть.
Женщина и мужчина сидели в кафе и разговаривали: разговор – свободный, незадумчивый, курортный – переходил от погоды к морю, от пирожного – к позабытой всеми империи. В этом не было ничего необычного, ничего примечательного. Странным было то, что разговор был увлекателен для обоих. А ведь эти мужчина и женщина встретились неделю назад, а до этого он прожили по сорок лет самостоятельной жизни. За всю свою сознательную жизнь Мария и одной минуты не продумала о судьбе Австрийской империи, а сейчас она с неким самозабвением следила за мельчайшими поворотами мысли Сергея Львовича.
– Дело в том, что Австрийская империя больше всего похожа на Российскую, – говорил он, очевидно, давно продуманное. – Можно сказать – сестры по несчастью. Они обе перестали существовать в результате Первой мировой.
Мария «электрически» молчала, словно у нее в подсознании с космической скоростью прокручивались те разговоры, которые они могли бы быть, если бы он познакомились лет двадцать назад.
– Хорошо. Но почему надо «любить Австрию», а не Россию? Ведь это более естественно для русского. Согласись!
– Россия… А что такое Россия сейчас? Россия – в двадцатом веке? В результате войны Россия в семнадцатом году рухнула с таким грохотом!.. До сих пор в ушах стоит! Российская империя упала «ниже уровня моря». На ее месте весь двадцатый век просто какая-то дымящаяся яма. Кстати, именно такой ямой и видят Россию западные европейцы. Очень трезвый, совершенно рациональный взгляд.
– А ты?
– Что – я?
– А какой видишь Россию ты?
– Я? – эхом переспросил Сергей Львович. Он пожал плечами: – Для меня Россия – это музыка. Не хочу показаться эпатажным, но… короче говоря… Вся моя сознательная жизнь, я уже говорил, прошла в Петербурге. А в Петербурге все время разыгрывалась одна и та же пьеса. Представь себе, иду в Эрмитаж. Эрмитаж большой – можно заблудиться на пару лет, поэтому всегда намечаешь себе цель: Рембрандт или Рубенс, или, там, Венера, которую Петр привез из Италии для Летнего сада. Идешь по Эрмитажу, опустив глаза, чтобы не отвлекаться, прямо к цели. Пришел, рассмотрел там всякие золотые украшения у Рембрандта, посмотрел на Венеру – хорошая такая Венера, длинноногая. Намеченная задача выполнена. Что дальше? А дальше бредешь уже без цели, куда глаза глядят. То у картины остановишься, то у брошки какой-то, то Георгиевский зал тебя вдруг остановит. Вот, например, все время пробегал Рафаэлевы лоджии, как спортзал, а однажды вдруг остановился и принялся рассматривать всякую живность – филинов там всяких, белочек, листочки-ягодки, дракончиков, чудиков с рожками, нимф разных. Вся эта флора и фауна нарисована на белом фоне. И вдруг меня осенило, что, а ведь белый фон – это небо! Представляешь, небо написать белым цветом! Рафаэлевы ложи сделаны по итальянским первоисточникам – в Риме есть такие росписи, во Флоренции – позже я их сам видел, – скорее всего белое небо европейцы тоже срисовали с каких-нибудь египетских образцов, но ведь какая-то светлая голова придумала впервые писать небо белым цветом! Синим – понятно, золотым – тоже понятно – это золотые солнечные лучи, но – белое небо! И ведь это работает. Белый цвет содержит в себе всю мощность неразделенной радуги. Простоял я не знаю сколько часов перед белым небом… В другой раз идешь-идешь и вдруг – стоп! – тебя озаряет: вот она, лучшая картина! Живая – дышит, двигается – серые волны бегут, облака летят, кораблики плывут – а это, оказывается, огромное окно из Зимнего на Стрелку Васильевского! Со временем пришло осознание, что все эти, вроде бы случайные, остановки, все впечатления, мысли, ритм смены этих мыслей и чувств, – все они подчиняются законам гармонии. Это и есть музыка. Музыку эту три века писали русские цари: строили Зимний дворец, собирали со всего мира коллекции. Для меня Зимний дворец – это музыка Российской империи – империи, которой нет.
Получается, что Россия – это выжженная яма, а над ней сияющий купол музыки из ниоткуда. И так во всем: а что такое Пушкин и Достоевский? Или – Юрий Кузнецов? – музыка из ниоткуда.
Поэтому, как о России говорить рационально? А говорить парадоксально – можно ли?.. Пожалуй, можно, за бутылкой водки, например с каким-нибудь сторожем детского сада с университетским образованием в питерской коммуналке с прогнившими в труху полами. Он тебе будет согласно кивать головой, да, Россия – это выжженный овраг. Потом добавит, что последние тридцать лет и три года он видит над оврагом некое свечение, и он подозревает, что это Китеж готовится к всплытию. Такие разговоры можно вести один раз в три года. Чаще – опасно для рассудка… Я ведь тоже таких разговоров не веду. Собственно говоря… я первый раз в жизни это говорю. Не с кем об этом говорить… и незачем… Вот, поэтому и говорим об Австрийской империи, немного похожей на Россию. Об Австрии можно думать и говорить рационально в здравом рассудке. Австрийская империя, конечно, погибла, но в щадящем режиме, так сказать: ЧК не было, ГУЛАГа не было, церкви не взрывали, элиту по спискам не расстреливали. Так, выход к морю закрыли, колонии отобрали, ограбили слегка, полет мысли ножницами подрезали, но Австрия живет потихоньку, как добротная европейская страна – значительно выше уровня моря.
10
Сергей Львович закончил монолог и посмотрел на Марию. Она заинтересованно разглядывала загорелый пляжный поток, с сумками, полотенцами, надувными фигурами для плаванья.
– Я тебя, наверное, утомил, – предположил Сергей Львович.
– Я просто с удивлением смотрю на этих голопузых, с идиотски счастливыми выражениями лиц. Почему никто из них не ждет всплытия Китежа?!
Сергей Львович искренне рассмеялся.
– Да уж!.. Жизнь многослойна. Каждый живет в своем слое… Каждый – на своей волне.
– Ну ты-то веришь во всплытие?
– Не-не-не… Упаси, Боже! Я просто объективно вижу, что дело идет, скорее всего, как это ни парадоксально, именно к всплытию. Но думать об этом или веровать в это – это путь к дурдому. Дело в том, что человек исключен из планирования будущего. Видимо из-за того, что человек существо слишком кратко живущее, слишком зависящее от биологии. Будущее уже где-то заготовлено. Как какой-то прозрачный хрустальный мир уже построен и медленно надвигается на нас из будущего. Мы его только во сне иногда видим, а рационально просчитать не можем.
– Вот, я слушаю тебя и восхищаюсь: какая же я умная!
– Я думал, что ты сейчас восхитишься моим красноречием! – Сергей Львович от души рассмеялся.
– Нет, почему-то у меня выросло огромное уважение к себе: вроде бы мысли формулируешь ты, а лечу на них я. Хотя, я, честно говоря, я ни о Первой мировой, ни о Китеже, ни, уж тем более Австрии, я никогда не думала.
– Это значит, что по какой-то причине мы с тобой на одной волне. Бывает.
Оба замолчали, думая каждый о своем. Причем никто не смог бы угадать мысли другого, но у обоих мысли вдруг стали тревожными. За высоким взлетом души всегда следуют тревожные мысли.
– Сережа, а ты понимаешь, что я уеду и мы с тобой больше не увидимся? Не увидимся никогда. Ни разу в жизни.
Перед вопросом Марии Сергей Львович был погружен в задумчивость тоже беспокойную, но неопределенную. Вопрос просто обрушил его в панику.
– Что? Не понял… Ты завтра уезжаешь?!
– Нет, не завтра. Через неделю. Но после мы с тобой никогда не увидимся. Ты это понимаешь?
– Через неделю!.. Ну, а мы будем видеться? Мы же можем вот так же встречаться… кофе пить… разговаривать?
– Сережа, ты мой вопрос слышишь? Я спрашиваю: ты отдаешь себе отчет в том, что мы с тобой расстанемся и будем жить отдельно. Каждый своей жизнью. Мы не будем ни встречаться, ни переписываться, ни перезваниваться. Ты это понимаешь?
– Да, я это понимаю. Понимаю и принимаю, но – Марисоль! – ты можешь не напоминать об этом каждую минуту?
– Я говорю это первый раз.
– Ты каким-то магнетическим способом умудряешься сообщать мне об этом по пять раз на дню.
– Может, – вздохнула Мария, – может быть, это я себе напоминаю об этом по пять раз в день…
Они вновь замолчали. Вокруг все оживленно и бодро двигалось, звучало, но они находились на своей планете, окруженные своей прозрачной атмосферой, через которую не проникали даже посторонние звуки. Звуки окружающего мира сгорали на подлете к их столику, как сгорают метеориты в атмосфере Земли.
– Эту неделю я хочу провести с тобой, – сказала Мария.
– Тогда эта неделя – целая вечность!
11
Всегда немного смешно, когда человек начинает планировать «вечность». «Вечность», запланированная Сергеем Львовичем, прервалась в одиннадцать часов следующего дня, когда Мария спросила: «Где мои шорты?»
В эту ночь она осталась у Сергея Львовича. Проснулась она поздно, а накануне перед сном бросила в стиральную машинку свои шорты, заодно с валявшейся джинсовой курткой Сергея Львовича.
– Где мои шорты? – повторила вопрос Мария, стоявшая перед Сергеем Львовичем в купальнике с накинутой сверху незастегнутой светлой блузой. Сергей Львович мгновенно понял, что именно сейчас с абсолютной неизбежностью произойдет именно то, чего он боялся больше всего. Но он попытался сопротивляться неизбежному.
– Они.. испортились и я… я их отнес… я их выбросил. Я сейчас быстренько сбегаю – куплю новые.
– Как «выбросил»? Куда «выбросил»?
– Они испортились… их нельзя больше носить. Я сейчас куплю новые! Подожди минутку! – Сергей Львович сделала порывистое движение к двери.
– Подожди! – голос у Марии стал сухой и властный. – Остановись! То есть, ты без моего разрешения выбросил мои вещи? У тебя с головой все в порядке?
Сначала она просто произнесла слова, а затем, вслед за сказанными словами, в ее глазах появилась и сама мысль: а не сумасшедший ли он? Она стремительно прошла в коридор к своей сумке с пляжными принадлежностями, по пути задев Сергея Львовича – он едва успел увернуться от серьезного столкновения. Мария достала косметичку, достала из нее ключи от отеля и прочие мелкие предметы.
– Ты больше ничего из моих вещей не выбросил?
– Нет! Ты не поняла… твои шорты стали непригодными, они, можно сказать… отравились…
Мария проверила все предметы в косметичке, одела шлепанцы, повернулась к Сергею Львовичу и, замерев на время, очень внимательно молча посмотрела на него. Он тоже замер и замолчал, почувствовал бесполезность любых объяснений. Мария развернулась и вышла из квартиры.
Сергей Львович догнал ее в лифте, заскочив в него.
– Выйди из лифта!
Сергей Львович успел только едва открыть рот.
– Выйди из лифта!
Сергей Львович под каким-то невероятным энергетическим натиском вышел, но тут же побежал вниз по ступенькам. Однако этаж был четырнадцатый, поэтому пробежав пару этажей он, запыхавшись, остановился и вызвал освободившийся после Марии лифт.
Марию он догнал только на подходе к ее отелю. Она шла в светлой блузке, из которой торчали длинные голые ноги. Впрочем, это не привлекало внимания: и дом, где жил Сергей Львович, и отель находились в негласно признанной «пляжной зоне», которую ограничивала Средиземноморская улица, отрезавшая от города примерно одну треть, прилегавшую к морю. Привлекал внимание, семенящий вокруг нее крупный мужчина, пытающийся ее остановить. Сергею Львовичу удалось остановить Марию только прямой угрозой, что он схватит ее за плечи и будет держать силой пока она не выслушает его в течении одной минуты. Он сказал это негромко, но голос его как будто был рожден не его легкими и горлом, а был порожден был всем его внушительным телом. Мария остановилась.
– Я прохожу свидетелем в уголовном деле, – сказал он, приблизившись и еще чуть понизив голос. – Меня могут арестовать и передать российской полиции. Это маловероятно, но может случиться. Один шанс из тысячи. Я решил не сдаваться и заготовил ампулы с ядом. В той джинсовой куртке была ампула – я про нее забыл. В стирке она разбилась и от греха подальше я выкинул и куртку, и твои шорты.
– Все сказал?
– Все.
Мария развернулась и пошла. Сергей Львович обычно видел Марию как-то особенно: он видел ее преувеличенно подробно, а все остальное видел неким расплывчатым безсодержательным фоном. Смысл всегда был сосредоточен в ней. Теперь вдруг, впервые, он увидел всю улицу равномерно и непредвзято, как на фотографии. Каждый человек, растение и предмет были видны безпристрастно. В этом пейзаже Мария была просто удаляющейся женщиной. Сорокалетняя чуть ссутулившаяся женщина в рубашке, из-под рубашки торчат тонкие ноги, в походке и в самой немного ссутулившейся фигуре – обида. Жалкое зрелище! Жалкое в том смысле, что ничтожное и не заслуживающее внимания. По улице навстречу проехал легковой автомобиль. Мария ни на сантиметр не уступила ему дорогу – она его просто не видела, и автомобиль едва не чиркнул ее по руке. Навстречу вразвалочку шла какая-то пляжная группа тоже полураздетая. Самое странное, что эта приближавшаяся полураздетая группа зрительно занимала все больше и больше места в пространстве, а Мария все меньше и меньше. «Самый удобный момент, чтобы расстаться», – такая мысль пришла в голову Сергею Львовичу. Не дожидаясь, пока Мария исчезнет из вида, он развернулся и спокойно пошел домой. Никакой магнит его больше не тянул к «сказочной Марисоль».
12
«Это, действительно, самый удобный момент, чтобы расстаться, – еще раз подумал Сергей Львович уже на следующий день. – Мария, конечно, очень красивая женщина, страстная. Умная… пожалуй, сердечная и… немного влюбившаяся в меня, но… к чему эта сердечная привязанность на две недели? Меня эти любовные или… окололюбовные отношения выворачивают наизнанку. Зачем мне что-то менять в себе, привязываться на семь… нет, на шесть дней?»
Так думал Сергей Львович, сидя в «Моцарте», ожидая Марию. Мария не пришла. На следующий день он снова ждал Марию в кафе, но уже не так усердно, как накануне. Он дважды отлучался освежиться в море. Чтобы не столкнуться с Марией на Могрене, купаться он ходил на Славянский пляж – внутренний городской пляж не такой чистый из-за большого количества людей, моторных лодок и яхт. Мария не пришла и во второй день. Круг мыслей был тот же самый с тем отличием, что мысли о прекращении отношений с Марией казались более увесистыми, плюс он не чувствовал никакого притяжения к ней. Более того, к концу дня он подумал, что она, эта Мария, несмотря на все ее здравомыслие, – странная, такая же странная, как и ее тайное имя – Марисоль. Во второй день ожидания Сергей Львович взял с собой в кафе ноутбук и плодотворно поработал. Во время работы выяснилась приятная необходимость съездить на неделю в командировку в другую страну. Срочности не было, но ехать надо не позже, чем через месяц.
На третий день он сидел в кафе только потому, что решил ждать Марию три дня. Он был совершенно свободен от мыслей о ней, поэтому помимо работы через интернет, он начал мысленно планировать командировку в один северо-итальянский городок. Он подумал, что на обратном пути он заедет в Рим побродить по улицам, нырнуть на целый день в музеи Ватикана, долго-долго постоять под куполом Пантеона, чтобы почувствовать силу, вытягивающую вверх твое физическое тело… Остановиться, кстати, можно в той самой гостинице, возле Колизея, где та самая горничная-тайка… Пожалуй, он поедет в Италию завтра. На автобусе до Загреба, дальше на пароходе до Венеции, как обычно…
Мысль работала свободно, четко и быстро, но через секунду он вдруг понял, точнее ясно увидел каким-то внутренним взглядом, что мысль его – это маленькая бессмысленная муха, которая летает внутри его пустого большого тела, как внутри стеклянной банки. И тут же он сам как-то вдруг разом увеличился и занял объем своего тела. Это произошло потому, что возле его столика возникла Мария.
– Здравствуй. Мы можем поговорить?
– Можем. Только – не здесь, – сказал Сергей Львович, аккуратно убрал ноутбук в сумку, посмотрел чек, оставил необходимую сумму на столе и встал.
– Я к тебе не пойду.
– На любой лавочке, но не в кафе.
Сергей Львович был, сосредоточен, спокоен и уравновешен, в общем, для Марии он был как бы новым человеком.
Они сели на уединенную тенистую лавочку в парке возле большой цветочной клумбы. С противоположной стороны большой круглой клумбы, по касательной, протекал поток идущих туда-сюда отдыхающих. С той стороны, где они сели на лавочку, была «тихая заводь» – еще две лавочки стояли пустыми в тени сосны и эвкалипта.
– Можешь еще раз объяснить?
– Могу. Я около десяти лет в Москве я работал с финансовыми инструментами: валюты, крипто валюты, всякие акции-облигации и прочее. В той сфере главное – математика, а у меня высшее техническое. Пять лет назад компанию, где я работал, обвинили в неуплате налогов. Такое обвинение можно выдвинуть любой компании в любой стране. То есть это не использование бюджетных средств, не воровство. Причина – какие-то трения в финансовых верхах. Я могу пояснить более подробно, но для понимания моего положения – это не важно. Я был просто наемным работником. Меня вызывают к следователю в качестве свидетеля. Есть, правда, один заусенец: на одном сомнительном договоре владельцы компании подделали мою подпись. Если я попаду на допрос и буду молчать, то меня переведут из свидетеля в обвиняемого. Если же я расскажу о подделке подписи, – что легко доказать, – то меня просто убьют. Я поддерживаю связь с руководством компании, они уверяют, что решат вопрос, но неизвестно когда. В сухом остатке: два года я живу заграницей. Живу нормально, спокойно, но в Россию вернуться пока не могу. То, что именно меня будут целенаправленно искать, один шанс, даже не из тысячи, а один из миллиона. Я обдумал этот вариант и решил, заготовить ампулы с ядом. Такое математическое решение. Все.
Мария слушала внимательно. Между бровей у нее легла напряженная складка.
– То есть ты сейчас заряжен ампулой?
– Нет, с собой я никогда не ношу. Я не такая персона, чтобы за мной охотились какие-то спецагенты. Если что-то и будет – то это долгая бюрократическая волокита.
– Почему же они у тебя по дому разбросаны?
– Дома у меня никого не бывает. Кроме тебя.
– Не надо быть психологом, чтобы понять, что ты за человек. На тебе десять раз написано: «Бабник», и ты мне вешаешь лапшу на уши, что у тебя никого не бывает!
– Вообще-то я перед тобой не обязан отчитываться, но так и быть, отвечу: с одноразовыми женщинами я встречаюсь в одноразовых гостиницах. В этой квартире последний раз был в гостях один мой старый знакомый из Петербурга. Это было два… нет, почти три года назад. Я никого даже не приглашаю убираться. Даже окна сам мою.
– Это просто – героизм какой-то! Но почему же такой герой, находясь под уголовным преследованием, заводит знакомства? Пользовался бы одноразовыми женщинами. Получается, что вместо отдыха я получила бункер с ампулами яда и попала в поле слежки за преступником через оптический прицел!
– За мной никто не следит – ни официально, ни неофициально. Я живу законно, меня никто не разыскивает, я езжу в любую страну свободно. Пока – нежелательно в Россию. Случай с ампулой – досадный… виноват. Они все лежат в недоступном месте… Одну забыл по причине… уже объяснил.
– Все по отдельности понятно, все складно, а все вместе – бред собачий! Это в том, случае, если ты меня больше не обманываешь. Если и сейчас ты врешь – то это… двойной бред собачий. Получается, что мне пора уезжать, чтобы не попасть в какие-то неприятности.
– Я больше ничего не скрываю. Согласен – «бред собачий», но этот «бред собачий» – моя жизнь. И я эту жизнь буду жить. Я так решил… А уезжать тебе не надо. Я сам завтра уезжаю в командировку, вернусь не раньше, чем через месяц.
Над лавочкой повисло молчание. Молчание волнами исходило от Марии. Сергей Львович его не чувствовал. Он ничего не чувствовал. Он со сжатыми челюстями упрямо смотрел в одну точку перед собой, в этой невидимой точке была пустота. Он ждал, когда уйдет Мария. Он это ждал, и он этого хотел всем напряжением сил. Застывшее бешенное напряжение. В голове перекатывались три раскаленных чугунных шара – три слова: «Все. Конец. Уходи». Мария не уходила. Что было у нее на лице, как она сидела – этого Сергей Львович не видел и не хотел видеть. Через какое-то, очень длительное время он услышал, как Мария медленно и глубоко вздохнула. Потом она еще раз вздохнула и тихо, очень тихо, будто про себя, произнесла: «Ладно…» Потом еще раз вздохнула и еще тише повторила: «Ладно». Мария встала с лавочки. Она стояла перед ним на пути его взгляда, но он упорно смотрел сквозь нее в невидимую точку. Тогда она на несколько мгновений легонько прикоснулась ладонью к его плечу. Сергей Львович по-прежнему отказывался смотреть на нее. Мария заговорила, он слышал только ее голос.
– Не надо никуда уезжать, пожалуйста. Я отпросилась еще на неделю. Проведем время вместе, если захочешь. Эксцессов больше не будет. Не надо было ничего скрывать от меня. Ведь я, наверное, люблю тебя. Пойду искупаюсь, а через два часа я приду в «Моцарт». Подходи, я буду тебя ждать.
Сергей Львович потерял всякое чувство реальности, внутри у него взрывались уже не мысли, а какие-то идеи. Идеи эти шли на разрыв: то ли крикнуть: «Отстань от меня со своей любовью!» и вслед физически отшвырнуть Марию на клумбу. То ли схватить ее руку и целовать ее со слезами, целовать, целовать и целовать… Но ни одна из идей не победила, и Сергей Львович остался неподвижен как истукан. Одновременно с идеями у него возник внутренний шум: гулко стучало сердце, разнося этот шум по всему телу, у него заложило уши, и он не слышал: вздыхала ли Мария, говорила ли что-то? Когда шум в ушах немного стих, он посмотрел вокруг – Марии не было.
Сергей Львович издал какой-то звук- то ли стон, то ли мычание, закрыл лицо руками и с каким-то полустоном-полускрипом проговорил:
– Господи, что со мной происходит? Что происходит вокруг меня? Откуда взялась это женщина? Зачем он появилась в моей жизни?
Эти слова были сказаны с таким душевным наполнением, что они ушли куда-то вверх как воздушные шары. Он подумал, что когда-нибудь придет ответ. Ведь должен быть смысл в событиях? Обязательно должен быть! Дальше потекли мысли, но уже не такие энергичные и не такие крупные, пошел процесс рационального мышления. Сергей Львович оборвал себя. Надо, решил он, пойти домой – принять холодный душ, освежиться. Ведь через два часа надо быть в «Моцарте»!
13
В кафе он пришел до времени и с бодрым настроением, но как-то очень быстро он вдруг погрузился в некое вязкое тревожное сомнение. Острых, ярко выраженных вопросов не было, но был целый рой мошкары: а зачем ему погружаться в глубокие доверительные отношения? Зачем это ему? А зачем это ей? Теперь надо будет как-то в подробностях выяснять инцидент. А вдруг снова будут размолвки? Тогда оставшееся время пройдет в скандалах…
Мария появилась неожиданно. Она счастливо улыбалась. Редкие капли стекали с мокрых волос. Говорят, что Гера каждый раз являлась перед своим супругом Зевсом как новая возлюбленная. Вот, такой же свежестью веяло от Марии.
– Господин пират! Вы все знаете о Будве: покажите мне что-нибудь поразительное.
– Поразительное? В каком смысле? Природные красоты или артефакт?
– Любое, что поразило бы воображение.
– Ну… это надо в музей идти: там всякие предметы, обломки…
