скачать книгу бесплатно
– Марина Семёновна Эскина. Москвичка. Филолог. Прав на управление грузовым транспортом нет. – Машка сделала жеманный реверанс.
– Семёновна? Сеструха! – Васька сграбастал девушку в охапку.
– Машенька, ты с ним поосторожней, – Лёха высвободил девушку из Васькиных объятий. – Ходят слухи, что он известный сексуальный террорист. Студенток перед практикой на Острове на его счёт особенно тщательно инструктируют.
– Я уже не студентка давно. И я не думаю, что такой симпатичный молодой человек окажется сексуальным маньяком. Маньяки обычно невзрачные, пришибленные, а Василий Леонидович – орёл!
Васька зарделся от такого неожиданного комплимента. Похоже, что орлом его ещё никто не называл. Зная Васькин характер, можно было предположить, что хитрая Машка мгновенно покорила его сердце, превратив в преданного рыцаря.
– Что, Вась, очередных досок привёз, что ли? – спросил Лёха.
– Привёз. Жорика по дороге на велике встретил. Он и сказал, что подрядил бичей на разгрузку.
– Бичей? – у Лёхи от возмущения раздулись ноздри. – Сам он бич! Дьякон хренов. Служитель культа.
– Да какой он дьякон… Он и не дьякон вовсе. – Васька достал очередную сигарету и откусил фильтр. – Он вообще не священник. Дядя его в монастыре на хозяйстве. А Жорик к нему третье лето приезжает в отпуск. Ну и подхалтуривает на стройке.
– Не понял! Как не дьякон? А подрясник? Шапочка эта?
– Это у него вроде спецодежды. Ну и любит, сука, за студентками приударить. Вначале проповеди им читает, а потом сами понимаете. – Васька сплюнул меж зубов и залыбился.
– Ну что, просветлённая ты наша? – Я заржал, глядя на выражение Машкиного лица. – Поп-то оказался поддельным. А ты уже и растаяла. Вот, оказывается, кто у нас маньяк.
– Ну жучара! – Лёха с шумом выдохнул. – Я уж, между делом, подумал, что мне какие грехи за этот трудовой подвиг спишутся. А он, мерзавец такой, нас на халяву пахать подрядил. Под попа вырядился. И ведь верные слова говорил, мазолик! Очень верные слова говорил, надрючился проповедовать.
– Это он умеет. Треплется не хуже профессора.
– Эх, в морду ему дать не успел, когда он Машку лапал.
– Рыцарь ты мой! – Машенция обняла Лёху и поцеловала в нос. – Он не в моём вкусе, да и священник.
– Так не священник же.
– А я же не знала. Мне, если честно, всё равно, священник он или не священник. Мне полегчало, когда он молитву надо мной прочёл и в воде перекрестил. И даже не важно, что он ненастоящий. Молитва была настоящая. И вода настоящая. И почувствовала я всё по-настоящему.
– Какая замечательная у вас Маруся! – Васька посмотрел на неё огромными своими голубыми глазами.
– Замечательная, – говорю, – но легкомысленная.
– Так я же девочка. Мне положено быть слегка легкомысленной. Разве я не очаровашка? – Машка наклонила голову набок и заморгала ресницами.
– Маруся, вы самая очаровательная девушка на всём Острове. Это я Вам говорю как абориген. Если бы не Лёха, я бы срочно сделал вам предложение руки и сердца!
– Васька! Не нарывайся. – Лёха шутливо погрозил кулаком.
– Всё-всё! Передумал. Тем более что я убеждённый холостяк. От баб одна суета.
– Мы, кстати, к твоей маме в гости шли. Даже с подарком. Как там тётка Татьяна поживает? – Я достал из рюкзака сковородку и продемонстрировал Ваське.
– Поживает? Отлично поживает. Она сейчас в Лебящине поживает. Каждое лето теперь катается. Валентин жениным родичам дочку на лето сдаёт. Больная она у него. А там места целебные. Сосны. Хорошо для лёгких. Ну, мать туда катается, чтобы тоже, стало быть, с внучкой побыть.
– Валентин-валентин-валентин-валентин! Ау! Где ты, мой Валентин? – неожиданно закричала Машка, облокотившись о парапет, словно вытянувшаяся вся навстречу эху.
– Что это с ней? – удивился Васька.
– Не обращай внимания. Она у нас девушка с подвывертами, хотя и хорошая, – Лёха хлопнул Ваську по плечу. – А где эта Лебящина?
– Вёрст триста отсюда. На Онеге. Это, если от Медвежьей горы, то чуть в сторону по дороге на Великую. Хорошие места. Дом прямо на озере. Вот как дочке их, стало быть, моей племяннице, три годика стукнуло, так она болеть начала. Ну, врачи рекомендовали климат сменить. Теперь там с ранней весны и до осени. Я к ним ездил, мать на машине отвозил. Ничего такая племянница. Румяная уже. Болтает без умолку. А матери тоже там хорошо. Они все вместе. И Валентин и Ольга, Ольгины родители, папашка мой. Ну и правильно, что тут на Острове торчать…
– О как, – Лёха казался явно озадаченным, – Во дела. А я, грешным делом, извиниться хотел. Да и должок отдать надо.
– Извиниться решил? Вот ведь баклан! Знаешь, как она на тебя тогда обиделась? Уехали, не попрощавшись, и баллон с собой забрали. Я когда вернулся, меня мать спрашивает про вас, а я отвечаю, что уехали. Сели на поезд и уехали. Она мне: «Как уехали? А баллон где? Вот засранцы!»
– Баллон же мы в карбасе оставили.
– Ну да, оставили. Вы бы его ещё посреди Кеми на улице оставили! Свистнули его. Я вообще подумал, что вы вместе с баллоном и смотались. Но потом почесал репу и решил, что вряд ли вы такую тяжесть потащите. Да и за каким лядом вам сральники рвать и его волохать? Хоть бы написали. Или открытку прислали. Она почему-то была уверена, что пришлёте поздравление на Новый год.
– Я хотел написать, да что-то… – Лёха погрустнел.
– Хотел-мател. Хотелка у тебя в другом месте была. Это ведь вас Кира увезла? А? Признавайся, Дон Жуан долбаный.
– Кто у нас Кира? – Машка просунула голову под Лёхин локоть.
– Кира у нас… – Лёха замялся – дела давно минувших дней.
– Сестра моя родная, которой этот саксаул голову задурил, а потом помчался за ней в Ленинград. Ну и этого с собой прихватил. Как же без этого. Одна шайка.
– Так-так. Я ревную. – Машка насупила брови.
– Машенька, тебе тогда было пять лет. И ты ещё даже в школу не ходила.
– Неважно. Мне всё равно обидно, что я у тебя не первая женщина.
Лёха пропустил Машкино высказывание мимо ушей. Он нахмурил лоб и покусывал губу.
– Кирка через два года потом приезжала. Мама у неё про вас расспрашивала, а та как партизанка молчала. Что, Лёхыч, не срослось у вас с ней?
– Не помню. Наверное. Я вообще плохо помню, что у меня там и как до армии было.
– Ну-ну. Она, кстати, в Германии живёт. Уехала с мужем.
– За немца замуж вышла?
– Почему за немца? За еврея. На хрен бы она какому немцу сдалась. Двое детей у них. Дом. Все дела. На компьютере работает.
– Программистом? – встрял я.
– Не знаю. Говорю, что на компьютере. Я в этом деле не разбираюсь. Что там на нём делают, мне до одного места. Были тут в прошлом году. Фотокарточки показывали. Хороший такой дом. Все дела. Машина – джипарь. Нормально. Он – мужик правильный, пьющий. Гришей зовут. Литрушечку с ним усидели. Наш парень, без выгибонов. На гитаре горланит, как вон Лёха. Кирка же на гитару ведётся. Толстая стала, как кобылища. Они тоже, оказывается, не знали, что мать к Вальке на лето уезжает. Ну, покрутились тут у меня пару дней, по монастырю полазали, покупались да и на Онегу двинули.
– А что, Лёха, поехали на Онегу! – Я вдруг почувствовал непреодолимое желание к перемене мест. – Надо реабилитироваться перед тёткой Татьяной. А то вон, смотрю, харя у тебя совсем скисла. Стыдно, что ли, стало?
– Есть немного. – Лёха попросил у Васьки сигарету, так же, как он, откусил фильтр и прикурил от плюющейся огнём пальчиковой зажигалки.
– Может быть, так оно и правильно. Хотя, честно говоря, мне не особенно хочется ехать.
– А что изменилось со вчерашнего дня?
– Как – что? – Машка обхватила Лёху руками за плечи и попыталась запрыгнуть на спину. – Я появилась. Вся такая прекрасная, вся такая замечательная. Самая лучшая на свете я. Но и я готова ехать с вами хоть на край света. Не в Москву же мне возвращаться. Я теперь, может быть, вообще в Москву не вернусь. Возьмёшь меня, Лёшечка, к себе жить? Я хорошая. Я даже посуду умею мыть. И готовлю я очень вкусно.
– Жить к себе? – Лёха покраснел. – Возьму.
Васька хлопнул себя руками по коленкам.
– Вот это я понимаю! Совет да любовь. Вот как теперь женщины поступают. От мужика предложения не дождёшься. Да и мужик измельчал. У тебя, Лёха, жены-то другой не имеется? А то конфликт выйдет.
– Не имеется. И не имелось никогда.
– Ты моё солнышко милое! Ты, значит, убеждённый холостяк? Вот свезло! – рассмеялась девушка.
Мы еще немного поболтали, потом спустились к Васькиному грузовику и помогли ему скинуть доски на землю. Таскать наверх уже не стали.
2. Татьяна
Валентин родился на Острове. Море штормило уже неделю, и Татьяна побоялась плыть до больницы в Кеми, когда подошёл срок. «Ты уж, Андреич, меня тут освободи от живота. Что делать я знаю. Подстрахуешь только, а я уж сама», – говорила она фельдшеру. Фельдшера, двадцатипятилетнего парня, иначе как Андреичем никто на Острове не называл. Безоговорочным уважением и авторитетом стал он пользоваться ещё за год до того, как доктор Кирьянов уплыл на материк. В отличие от последнего, Андреич не считал ниже своего достоинства «тащиться» в Ребалду, если кого-то из тамошних бичей скручивали печёночные колики. Кирьянов по-первости недоверчиво читал в медицинских картах поставленные фельдшером диагнозы, но вскоре понял, что тот доктор от Бога, а поняв это, со спокойной совестью запил. Узловатый суставами, кряжистый рельефом своей мускулатуры, раскидистый в движениях как можжевельник-переросток Андреич по несколько раз в неделю пересекал Остров из конца в конец. Чаще всего пешком, поскольку больничный газик привычно чинился, напоминая поперхнувшуюся человечиной рыбу-людоеда. Фельдшер за полгода познакомился на Острове со всеми жителями и их болезнями. Он одинаково легко брался лечить застарелый пиелонефрит или удалять больной зуб. Однако роды Андреич принимал впервые. На практике в архангельском медучилище, ещё не Андреичем, а просто Сергеем, стоял он вместе со всеми студентами в родильной палате. Но одно дело теория, а другое дело – настоящие роды. Здесь пятёрка на зачёте по акушерству как-то не успокаивает. Это не клеща вытащить и не шрам на ноге зашить. Даже полостная операция по удалению перитонированного аппендицита его не пугала, а тут что-то замандражировал. Словно ища поддержку у природы, он посмотрел в окно, но белые барашки до самого горизонта оптимизма не прибавили.
– Конечно, Татьяна Владимировна. Не волнуйтесь. Дело нехитрое, – успокоил он скорее себя, нежели роженицу и подумал, что Кирьянов, пусть похмельный, сейчас очень бы пригодился. Но Кирьянова уже с декабря на Острове не было. Не было и старшей медсестры больницы – она неожиданно для всех отпросилась в отпуск и уехала с мужем в Сочи. Оставалось брать себя в руки и принимать роды самостоятельно при помощи одной только санитарки Ирочки, у которой опыта в медицине меньше чем у портрета поэта Есенина. Портрет тот, аккуратно вырезанный Ирочкой из «Огонька», с некоторых пор украшал стену процедурной. Два дня Андреич штудировал справочник практического врача и найденное в книжном шкафу «наставление по родовспоможению» четырнадцатого года издания. А на третий день родился Валентин. Всё прошло быстро, спокойно и правильно, как в реферате третьекурсника. Выскочив из палаты, Андреич на радостях совершил должностное преступление – выпил среди рабочего дня стопку неразведённого казенного спирта. Ему вдруг захотелось раскинуть руки и побежать вдоль монастырской стены, крича что-то вроде «Человек родился!» Вместо этого Андреич вышел на террасу, засунул в род сложную комбинацию из пальцев и издал продолжительный заливный свист.
– Ух ты! Научи так! – раздалось откуда-то из-за стоящего в углу ржавого несгораемого шкафа.
– Вылезай, научу.
Десятилетний Васька, старший (теперь уже старший) сын Татьяны, выбрался на свет и доверчиво прошлёпал сандалиями к фельдшеру. Под свою заячью губу Васька запихал аж четыре пальца и теперь усиленно надувал щёки, брызгая слюной.
– Неправильно. Ты губы загни внутрь, так чтобы зубы видны не были. И вынимай свои грабли из пасти. Пальцы надо только до первого сустава класть в рот и придерживать ими губы над зубами.
– Как загинать-то? – Васька смотрел, по-щенячьи наклонив голову.
Андреич присел на корточки и стал демонстрировать Ваське технологию свиста. У парня оказался явный талант к этому делу. После нескольких неудачных попыток он издал такой наглый разбойничий свист, что у фельдшера заложило правое ухо.
– Вот это да! Молодец! – он протянул Ваське ладонь и тот пожал её мокрыми от слюны пальцами. – Научился свистеть в день рождения брата. Теперь никогда не забудешь!
– А можно в день рождения-то? Мать говорит, что если свистишь, то денег не будет. Вдруг у него от моего свиста денег не будет?
Андреич удивился парадоксальности детского мышления. Надо же. Такой маленький, а уже заботится о будущем благосостоянии только что рождённого брата, которого ещё и не видел.
– Думаю, что это всё суеверия. Ты в Бога веришь?
– Не-а. Кто ж в него верит-то? В космос летают, нет там никого. Не верю, конечно.
– Ну вот. А почему веришь, что если свистишь, то денег не будет?
– Говорят же.
– Много всяких глупостей говорят. Ты свисти, если тебе нравится и если ты никому своим свистом не мешаешь. Я же не боюсь свистеть.
– А у тебя много денег?
– Ну, не особо. У фельдшера зарплата небольшая.
– Вот! А может быть, всё потому, что свистите, – Васька никак не мог выбрать, как обращаться к Андреичу: на ты или на Вы. – Не свистел бы, так и зарплату повысили, или были бы не фельдшером, а профессором, как дядя Боря. Знаешь сколько он получает?
– Сколько? – заулыбался Андреич.
– Много. У него в Москве есть «Волга». Он мне фотографию показывал. Классная машина. И не такая, как такси. Такси другие. А это новая «Волга», у неё не только кузов другой, но и мотор, – Васька осекся, – ну, то есть двигатель другой совсем. Называется ЗМЗ 24Д. Девяносто восемь лошадиных сил. У неё скорость сто сорок пять километров в час. Там передняя подвеска на пружинах с поперечными тягами и этими, – Васька наморщил лоб, – телескопическими амортизаторами.
– Здорово в технике разбираешься. Нравится?
– Ага.
– Инженером будешь, когда вырастешь?
– А инженеры на машинах ездят?
Андреич представил себе инженерскую зарплату и покачал головой.
– Ездят, но редко.
– Не. Не буду я инженером. Да там и учиться надо долго. Математика эта дурацкая. Вообще-то, я уже давно выбрал, ещё когда маленький был. Буду шофером, – Васька сделал ударение на первый
слог. – Они ого-го как заколачивают. И свисти не свисти, а деньги всегда будут.
Фельдшер в очередной раз поразился рассудительности парня в денежных вопросах. Ему подумалось, что, выбирая профессию врача, сам он о деньгах вовсе и не помышлял. Ещё в детстве до щекотки в носу нравился запах, который исходил от их участкового, когда тот совсем не больно и необидно, а так по-дружески щелкал Сергея по носу. Участковый снимал в прихожей шубу и в белом накрахмаленном халате проходил в комнату бабушки. Проходил мимо него, прижавшегося к кухонной двери, и щелкал по носу. И всё. Ничего больше. И уже мечта о таком же белом халате, о таком маленьком, словно детском, кожаном чемоданчике. «Дышите. Не дышите. Задержите дыхание. Покашляйте. Где болит? Принимать по столовой ложке перед едой. А эти таблетки после еды три раза в день», – это из бабушкиной комнаты доносится. И там спокойно всё. И всем в доме спокойно. Врачом он, впрочем, пока не стал. Стал фельдшером. Но здесь, на северах, между этими понятиями давно поставлен знак равенства. А практика, которую Андреич уже успел набрать на Острове, стоила и тех трех курсов первого медицинского в Ленинграде, что он закончил, и тех трёх, которые ещё остались на потом.
Учиться всегда успеется. Лечить надо, а то люди болеют.
– Андреич, а Этот будет долго с матерью в больнице? – Васька длинно сплюнул между широко разбежавшихся передних зубов и склонил голову набок.
– Три дня. А тебе зачем?
– Как зачем? Я, пока мать тут лежит, в Петрик к отцу смотаюсь.
– Мать всё равно узнает. Попадёт тебе.
– Не, ей не до этого будет. Попадёт, конечно, но скорее для порядка. Большого скандала она мне не закатит. И дома точно не запрёт. Кто ей для Этого продукты отсюда возить будет? Так что дело беспроигрышное. Если, конечно, не заложишь.
Фельдшер пообещал, что сохранит его планы в тайне, и ушел к себе заполнять медкарту. Оставшись один, Васька набрал воздуха в лёгкие и свистнул от души.
С первым своим мужем, отцом Васьки, Татьяна развелась уже давно. Развелась и вернулась обратно на Остров, не найдя повода и возможности остаться в городе. Петрозаводск ей не нравился. Когда выходила замуж за своего Лёнчика, про быт да работу особенно не думала. Мнилось ей, что после свадьбы всё должно у неё быть хорошо, или не хуже, чем у других. Лёнчик – красавец, даже заячья губа его не портила. Высшее образование – ленинградская «Макаровка». Дом, полный дефицита и заграничной красивости, нажитой в те времена, когда Лёнчик ходил в загранку. «Времена» оказались совсем короткими: всего-то пять рейсов (списали по состоянию здоровья), но и их хватило, чтобы дом казался респектабельным.
