Семнадцатый

Артём Орлов

Семнадцатый

Старый мир, как пес безродный,

Стоит за ним, поджавши хвост.

А. Блок

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом?

З. Гиппиус

Пролог

– Ему уже семнадцать лет, сам заработает. Паспорт есть, пусть получает и обязанности, – мама пыталась что-то возразить, но у нее слабо получилось, то ли от того, что она его любила, то ли опасаясь остаться без мужа, то ли от банального страха перед человеком, что намного сильнее ее.

Вова, стоявший в это время за углом перед коридорчиком, который вел на кухню (в коридор выходить боялся, ведь увидят силуэт в стеклянной двери), отчего-то был уверен, что это именно страх. Он сравнивал мать свою с женою Тараса Бульбы, которая и слова поперек не могла сказать мужу. Он размышлял, неужели его родной отец был таким же, раз мать его привыкла такое терпеть, но он никогда не узнает правды, потому что в этом доме не принято было вспоминать покойного хозяина. Даже в годовщину его смерти Вова ходил на кладбище один. Как-то раз припозднился и застал там свою маму, кажется, она туда обыкновенно ходила вечером, чтобы не с сыном. Бог знает, почему. И он не стал тревожить тогда плакавшую женщину, чтобы их тайна осталась только с ними.

Ему было больно от такой несправедливости, ведь мама просила совсем немного денег, всего семь или восемь тысяч, на выпускной Вовы. Их класс собирался ехать в концертный зал «Империя», и не то что бы Вове жутко хотелось смотреть концерт из звезд имперской эстрады, которые его не вдохновляли, однако сам факт того, что ему не хотели этого дать, его удручал и обижал. Разве он не заслужил? Разве родителей вызывали в школу за непотребное поведение сына?

Претензии, которые кружились в голове Владимира, когда он сел на кровати, тихонько прикрыв дверь в их с Алисой общую комнату, были только к Богу или року. Даже не к маме и не к отчиму, а, может быть, он мысленно винил своего родного отца за то, что он так рано его бросил. Как бы то ни было, Владимир обижался на мир за несправедливость: почему его мать оказалась такой слабой? почему ему достался такой отчим? Мысли цеплялись одна за другую, подталкивая его к тому, чтобы собрать вещи и уехать.

Алиса делала вид, что читает книжку, но он знал, что она давно не перелистывала страницы, внимание было рассредоточено.

– Алиса, ты только не говори, что я уехал, – он так же тихо собирал рюкзак, в который складывал свитер, футболки, какие-то не слишком нужные вещи.

У них не было традиции собираться вечером вместе, а потому у него был шанс уйти тихо, главное, чтобы Алиса не разболтала, но он ей доверял, как самому себе.

– Вов, возьми меня с собой! Я не хочу тут сидеть, – проныла девочка.

Куда ж он ее с собой возьмет? Конечно же, нет, нельзя. Она еще маленькая, к тому же туда, куда он едет, просто опасно ехать. У него не было чувства ревности к усадьбе или вернее к тому месту, где он мог спрятаться. Он готов был им делиться и с другими, но опасался, что туда могут дойти многие. Однако это же Алиса. Его Алиса, которая, пусть и не до последней капли крови его сестренка, но духовно они были близки. Наверное, потому что она девочка и больше похожа на маму.

– Утром скажешь им. Ладно? – попросил он, все так же тихо уходя. Он давно уяснил для себя, что скандалы и склоки ни к чему не приведут, что если он будет устраивать истерики, то рано или поздно дело дойдет до рукоприкладства, а к такому он явно был не готов.

В общем-то, даже если кто-то из людей, именуемых «родители», увидит, что Вова уходит, то он мог бы сказать, что он идет гулять. В апреле темнеет уже поздно, а юноше в семнадцать лет, порой, важно гулять вечером.

Шквала негодования не последовало, и он уже стоял на улице, вдыхая приятный весенний воздух – смесь сырости, свежести и жизни.

Владимир был зол на маму очень сильно, и свежий, даже прохладный воздух, ему помог немного прийти в себя. Надо было ему сразу убегать со двора, тогда у Алисы не было бы времени, чтобы собраться и выбежать на улицу. Он тысячу раз пожалел, что не стоял на автобусной остановке. Хотел было ее отправить домой, но ее молящие глаза сделали свое дело, и он глубоко вздохнул.

– Алис, папа тебя убьет, – была слабая надежда на то, что она послушается, ведь попытка не пытка. Он не любил называть его «папой», да никогда так и не делал, но в данном случае он назвал его, так сказать, должность по отношению к Алисе.

– Имей в виду, я туда не вернусь, потому что они опять ругаются, а еще у меня тройка по математике, он меня отлупит однозначно, так что все, Владимир, я с тобой!

Они пошли к остановке молча. Алиса, наверное, думала, что лучше молчать, пока Вова не передумал, а он боялся, как бы она и правда не передумала. Вот они сядут в автобус, и назад пути не будет. Он не сможет ее отправить домой одну на автобусе от вокзала.

– Алис, мы выедем из города, – уточнил он, когда они садились в автобус, но, то ли она не хотела казаться трусихой, то ли ей стало любопытно, то ли она не понимала всей серьезности, она все еще шла за ним.

Автобус за пятнадцать минут домчал их до ***градского вокзала. Эх, почему он не живет в Святопетровске?! Ему всегда так хотелось жить именно там, в культурной столице, а он там даже ни разу не был, но отчего-то тот город казался ему много привлекательнее, может потому, что он, как герой одной из его любимых пьес, считал, что там лучше, "где нас нет"…

Он оставил Алису в очереди за билетиками, и еще миллион раз после порадуется тому, что ему не покупали мобильный телефон в тот год. Наверное, родители очумеют скоро от пропажи Алисы. Ну, и поделом им! Он не бросит ее, и даже лучше ей будет с ним! Глупая, конечно мысль, но такая свежая и сочная, что она ему даже понравилась. Оставил Алису он, чтобы купить что-то поесть и попить, потому что понимал – они точно там проведут ночь. Хлеба, колбасы, йогуртов, сока – словом то, на что еще хватило денег, и осталось на билеты туда.

Он вернулся как раз вовремя, когда очередь уже подходила, купил два билета на электричку, и они побежали на поезд, который вот-вот уже отойдет. Успели.

Народу было много, но все же они протиснулись и успели занять себе место в уголке, пока не пришли злобные тетки, которые уселись напротив них.

Поезд медленно ехал, отчеканивая какую-то мелодию, для каждого пассажира свою. Алиса сидела у окна и рассматривала пролетавшие мимо дома, постепенно превращавшиеся в дачные поселки. Он-то видел это не раз, а она по этой дороге ни разу не ездила. Он обнял ее и прижал к себе, вроде как, давая уверенность, что все будет хорошо, хотя сам не был сильно уверен, потому что к их приезду будет уже около восьми вечера, а это темно.

– Знаешь, куда мы едем? – это вопрос должен был беспокоить Алису с самого начала, и надо все же ответить на него. – Там есть одна усадьба, старая, заброшенная, но. она моя. точнее мамина, конечно, а еще точнее моего папы, но. твой папа о ней пока ничего не знает. не говори ему. вот в этой усадьбе жили мои предки, которые были, вроде как, дворянского рода, в революцию все разрушили, хотя дом еще стоит, он похож на замок с привидениями, – впервые за весь день он даже засмеялся. Последние несколько лет вообще трудно было добиться от Вовы улыбки, потому и не хотелось его звать Вовой…он все ж был каким-то Владимиром.

– Привидения?! – глаза ее расширились от удивления и восторга. – И что? Я тоже дворянка? – она развернулась к нему в ожидании чудесного рассказа.

Вот она – женская логика и женское любопытство. Ее и правда так легко было заинтересовать привидениями, что он даже расслабился от того, что не нужно ничего придумывать другого.

– Конечно, дворянка! Ты же моя сестра! – он не знал всех тонкостей титула дворянства, но сейчас, в современном мире, в их стране, этого уже давно нет, а потому можно было не напрягаться, впрочем, он никогда и не задумывался над тем, что у него мог быть какой-то другой статус, потому что он таких людей не встречал. Хотя, порой, представлял, что делают те, кто уехал во время революции.

– Ага, значит, если ты дворянин, и я дворянка, значит у нас куча прав. А ты можешь отругать папу, чтобы он не обижал маму?

– Папу… – нехорошо, что она вернулась к этому разговору, потому что настроение портилось. За что он мог его «отругать»? За то, что испортил жизнь? За то, что появился вообще в их жизни? Но тогда не было бы Алиски. Он прижал ее к себе покрепче. На такие жертвы он идти был не готов. – А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет, времен Очаковских и покоренья Крыма, – он очень любил Грибоедова и Чацкого, всюду цитировал и даже сравнивал себя с этим персонажем, делаясь снисходительнее к тем ошибкам, которые совершают взрослые и необразованные люди. Приходя домой, он видел своего отчима, который не блистал знаниями, и несмотря на то что Владимир не был жутким ханжой, чтобы высокомерно смотреть на того, кто не читал красивых книг, но он не мог совладать с собой, когда тот пытался выглядеть умным, перевирал цитаты и называл Пушкина Сан Сергеичем. Он слишком трепетно относился к литературе и искусству в целом, что наводило отчима на мысли о том, что пасынок вообще нетрадиционной ориентации.

– Еще немного пройти пешком, – он держал Алису за руку и вел по проселочной дороге. Начало темнеть, но свет уличных фонарей спасал. Через десять минут они свернули в чащу, через которую надо было пройти, чтобы дойти до самой усадьбы. Она скоро появилась из-за деревьев, и Вова опасался, что она не оправдает ожиданий Алисы. – Внутри гораздо лучше, – убедил он ее. Они прошли к центральному входу, поднялись по скрипучим и старым, почти развалившимся ступеням. На этой двери висел большой замок, как и на остальных, через которые можно было бы попасть в дом. Он отпер замок и впустил девочку в дом, хотя та заходила с опаской. – Да, не бойся, я тут уже ночевал, ничего страшного нет, – в доме и правда было темно, сыро, прохладно. Вова зашел вслед за ней и запер дверь на тот же замок изнутри. Он тоже боялся за свою жизнь и здоровье, впрочем, люди не ходят сюда просто так, почти все дачники знают, кому принадлежит дом, даже Вову знают, именно поэтому у него здесь есть плед, старая пружинная кровать и даже ватный синий матрас с огромными красными розами. – Ты только аккуратно ходи, а то дом старый, мало ли… – он должен был ее предупредить, потому что был уверен, что она обязательно пойдет что-то смотреть. На самом деле он и сам ничего не смотрел здесь досконально.

Глава первая

Владимир был совсем маленьким, когда впервые попал в Исторический музей: когда мама еще не была замужем за другим мужчиной, когда она еще уделяла время развитию своего маленького сына, когда он еще впитывал все, как губка.

Потому Владимир любил, когда в музей приходили маленькие дети, потому что они никогда не врали. Он был заместителем директора, но, к своему сожалению, не экскурсионного отдела, потому как, порой, хотелось надавать в лоб всем экскурсоводам – до того скучно они могли рассказывать историю потрясающего государства. Однако в последнее время политика музея изменилась и детям среднего возраста и старших классов предлагались интерактивные занятия. И все равно он считал, что и малышам нужно что-то интересное, потому что именно в маленьком возрасте может зародиться любовь к искусству и истории.

Например, он совершенно не понимал, почему экскурсионные программы составляют по программе школьной? Почему в пятом классе нельзя рассказать детям про Петра Первого, а надо про Древний мир – он же такой серый и скучный! Ведь, если ребенку показать что-то увлекательное, у него появится стремление это узнать, а потом можно сообщить, что прежде надо изучить историю зарубежную. И все же…его никто не слушал. Впрочем, своих детей он будет воспитывать по-другому.

Он прогуливался по музею, оценивая, все ли стоит на месте, периодически слушая, что говорят экскурсоводы. В будние дни обычных посетителей было мало, чаще это были молодые мамы с маленькими детьми, которые еще не ходят в школу, появлялись школьные экскурсии, или пенсионеры, которые вспомнили о культуре. Последних Владимиру было жаль, потому что их молодость прошла вся в работе, поднятии колхозов, войне, и совсем не было того, что есть сейчас у молодых – времени – но тратит молодежь время на пустое.

Владимир совершенно не ожидал увидеть в зале просто так гуляющего ребенка. Сначала он подумал, что эта юная мадам в зеленой шляпе с родителями или бабушкой с дедушкой, но, приглядевшись, он вдруг понял, что она совсем одна, и самое интересное – ее нисколько это не беспокоит.

Она задержалась у челна и даже заинтересовалась. Какой класс? Третий? Второй? Он не знал, какой класс сейчас был на экскурсии, но ребенка надо было туда вернуть, с другой стороны – может быть, она увидит чего-то большее, чем все остальные?

– Привет, – он присел на корточки рядом с ней и улыбнулся. На бейдже было написано его имя и должность, что, в общем-то, должно было внушать некое доверие, по крайней мере, он на это надеялся. – Большой челн, да? Его пропитывали смолой, чтобы вода через щели не попадала, – он решил прощупать почву, интересно ли ей на самом деле, поняла ли она, что потерялась, и вообще – что в голове у этой девочки. – Меня дядя Вова зовут, а тебя? – не представляться же ему Владимиром, в самом деле.

Девочка оглядела его с настороженностью, как и учили ее родители. Внимательно слушала то, что ей рассказывают про челн, но помнила, что отворачиваться от дяди просто так нельзя – вдруг это отвлекающий маневр? Поэтому ей сложно было выбрать объект своего созерцания – челн или дядя?

– Здравствуйте, дядя Вова, – поздоровалась она. – Анжелика Васильевна волнуется, да? – смущенно спросила девочка, подозревая, что этот дядя охранник, которого отправили на поиски ребенка. – Просто они так быстро все ходят, а мне хочется рассмотреть все поближе, – оправдалась она, сдерживая свои слезы. – А когда эта тетя рассказывает, я начинаю зевать. Меня Аля зовут.

И вдруг он почувствовал себя волком из мультика, который пытается поймать зайца, а девочка Аля, между тем, выскальзывает из его рук и пытается драпануть. Не может же он просто взять и отпустить ее, а вдруг она здесь запутается и не найдет выхода? По камерам ее, конечно, найдут, но она же испугается и точно заплачет. С другой стороны, она привела веские доводы, почему не хочет возвращаться к этой учительнице. Да, он бы тоже не вернулся к тете с таким странным и старческим именем. Есть такие имена, которые подходят только молодым, или только старым. Например, Алевтина, Лидия, Людмила – как-то в его голове ассоциируются именно с женщинами в возрасте, а Лилия, Мария – только с молодыми. Например, Радик – забавное мужское имя, но только пока он молодой, а когда постареет, он же не станет зваться Радище!

– Аля, какое необычно-красивое имя, – он поспешил сделать ей комплимент, чтобы она не думала, что он будет ее ругать, да и за что можно вообще ругать детей? За то, что им неинтересно? Ведь взрослые и созданы для того, чтобы детям было интересно, а вот тетю экскурсовода, как и всех остальных теть, надо будет еще раз поучить, как правильно вести экскурсии в зависимости от возрастной категории. У Владимира вообще было ощущение, что они один и тот же текст читают всем: и подросткам, и детям маленьким, и взрослым компаниям.

– Конечно, ты права, в музее спать нельзя, здесь же столько всего интересного! А еще около каждого экспоната есть его история, – он подошел к Але и чуть повернул ее, держа за плечи, в сторону надписи, до которой даже она дотягивалась. – Видишь, написано не только, что перед тобой, а даже как это делалось и как попало в музей, – он дал ей немного времени, чтобы она посмотрела, но понимал, что темный зал музея не так интересен ей. – Все можно изучать самостоятельно, так даже интереснее, правда? – и он даже не сомневался в ее положительном ответе.

– Правда, – согласилась она, уже улыбаясь. – Владимир Андреевич, – прочитала она на его бейдже имя. Небольшое желание ее чему-то научить навело ее на мысль, что дядя все-таки какой-то ученый и к нему надо обращаться как к учителю.

– Знаешь, Аля, раз уж ты все равно сбежала от своей группы, мы можем пойти по другой лестнице, чтобы они нас не заметили и посмотреть кареты, платья и посуду девятнадцатого века, или увидеть старинные книги? – он ввязывался в эту авантюру, потому что ему до жути было интересно мнение обычного ребенка. К сожалению, в его окружении не было таких честный детей, которые высказывали бы свое мнение, не боясь за последствия, а ему нужно было все знать, ведь музей не должен быть просто сундуком со старыми вещами, он должен пользу приносить.

Конечно, он попросит сейчас сотрудников найти эту группу и сказать руководительнице, что девочка Аля сейчас с заместителем директора, и, кажется, всем влетит, но не ребенку же. Он-то уж точно вывернет все так, будто не она сбежала, а руководители не уследили. Впрочем, он еще не получил согласия на мини-путешествие.

– Я готова идти к платьям и каретам! – смело решилась девочка. – Только давайте так, чтобы класс не увидел, а? – она склонила голову на бок и заглянула в глаза дяде Вове.

И снова он убедился в том, что не интересен детям Древний мир. Дурацкая программа по истории. Вообще в понимании Владимира проходить надо было в обратном порядке. Начать с современного мира, а потом разворачивать эту конфетку, чтобы дойти до самой сердцевины и тогда, в каком-то десятом или одиннадцатом классе к взрослым уже детям придет осознание того, с чего все пошло, что недалеко мы на самом-то деле ушли, несмотря на то что прошло колоссальное количество времени. Люди научились красиво одеваться, но в двадцать первом веке им больше нравится раздеваться, жить в пещерах и заниматься только тем, что добывать себе еду. Какая тоска. Так вот, Владимир считал, что интересно человеку изучать то, что он понимает, а понимает он то, что видит своими глазами и то, чем пользуется. Маленькому человечку трудно уложить в голове, что эти некрасивые камни являются орудием труда, что при помощи палки-копалки можно даже убить, если очень захотеть. Она никак не сможет удивиться, увидев украшения из камня или железа древней женщины, и уж точно не захочет их примерить.

Девятнадцатый век тоже не был так близок к этим малышам двадцать первого века, но он отличался шиком и блеском барокко – золотой век дворянства, а потому он был интересен.

– Как скажете, государыня Лиля, – он взял ее за руку и повел в обратную сторону, то есть к началу, а оттуда по широкой ковровой лестнице наверх. Скорее всего, им уже рассказали о том, что потолок над лестницей расписан древом императорской семьи, а потому он не стал на этом останавливаться. По дороге он накрапал сообщение о том, что девочка Аля из экскурсионной группы с ним и он приведет ее к выходу позже.

Они поднялись на второй этаж, где был уже зал восемнадцатого и девятнадцатого веков, но кареты пока не было видно. Там была представлена эпоха классицизма. Владимир не любил разговаривать с детьми как с детьми и упрощать язык – он считал, чем раньше ребенок познакомится с терминологией, тем быстрее он ее поймет.

– Смотри, Аля, – раз уж она разрешила ему так себя называть, то он этим воспользуется.

– Оооо… как много, все девушки похожи на Золушек. не все красивые, правда…

– Это русские императоры и придворные, – на стене висело довольно много портретов, похожие один на другой. – На самом деле, они не были так похожи, просто в то время, которое называлось «классицизм», было принято рисовать людей с розовыми щеками и бледными лицами, в париках, и именно в такой позе, а еще побольше налепить медалей, – наверное, ей было необычно такое слышать «принято». Опять же, школьники, даже взрослые, не всегда принимают количество стилей изображения, они считают, что качество картины зависит от ее приближенности к реальности, но это совсем не так. Впрочем, Владимир не любил живопись так сильно, чтобы ею восхищаться. – Это знаешь, как аниме сейчас, многие всех рисуют в стиле аниме, – попытался он пояснить ей приближенно к их реальности, правда не был уверен, что она знакома с аниме.

– Аниме? А я смотрела мультик, мне Катька показывала. Там у всех глаза огромные! – она попыталась изобразить это на своем лице, открывая глаза широко-широко, насколько это было возможно, чем вызвала улыбку у Владимира.

Когда он захочет завести собственных детей, он обязательно вспомнит эту девочку в зелёной шляпе с таким интересным именем, и оно даже будет мелькать в списке имен, из которых он будет выбирать имя дочери, и может быть, оно понравится его жене так же, как и ему. Она удивляла своей живостью и интересом, которые найдешь не у каждого ребенка. Скорее, каждому ребенку интересно что-то одно, а ей интересно сразу все. Конечно, он не мог сказать гордо, что ей нравится история, только потому что она сама еще не определилась, что больше всего ее привлекает: картины и живопись? старинные книги? обшитые жемчугами платья? фарфоровая посуда с нанесенными на нее золотом инициалами императора? Хотя до некоторых экспонатов еще стоит дойти.

– Ты права! – согласился он с нею, когда она стала говорить о Золушке и мачехе с сестрами, предполагая, почему одни девушки получились красивыми и в красивых платьях, а другие нет. – За каждой картиной стоит история человеческого рода, а еще интереснее придумать ее самому. Например, мы точно можем сказать, что этот дядечка, – он указал на князя Голицына, – развивал торговые отношения с Китаем, и мы даже можем вспомнить его жен и детей, но еще мы можем предположить, придумать, что он пил по утрам горький кофе без молока, любил есть блины, а, когда был маленьким, упал на мостовой и разодрал коленку…ведь у каждого человека есть своя личная история, которую никто не знает, и даже картина не может ее передать. Мы видим только один момент его жизни, к сожалению, – будучи маленьким, он придумывал такие истории, чтобы придать хоть какую-то живость этим образам. Кто поспорил бы с ним, что князь Голицын в десятилетнем возрасте не падал и не драл колени? Никто! Во-первых, не доказано обратного, а во-вторых, так было со всякими детьми. Если историю рассматривать как науку – то это голые факты, а если как искусство – то это целая жизнь. Ему нравилось последнее.

Он говорил много, и дети не всегда любят, когда им что-то внушают, поэтому он позволял ей бегать от картины к картине, четко следя за ее движениями.

– Аля, смотри, – подозвал он ее к себе, словно заинтересовавшись чем-то, словно он увидел что-то, чего никогда не видел. В середине зала была круглая витрина, под которой были собраны различные книги, открытые на разных страницах. В основном это были летописи, но среди них появлялись и приказы, и указы Императоров. Так, среди них, появился Указ Императора Павла, написанный в восемнадцатом веке, странным для нас современных людей языком. – Попробуешь прочитать? – Владимир изучал и старославянский язык, и древнерусский, но все же сложно было привыкнуть к прочтению, а тем более подобных документов.

Для девочки это оказалось настоящей проверкой! Она готовилась поступать в школу, и ей очень нужно было доказать, что она готова, что она умеет читать.

– Бо. жи..е..ю…ми..лостию, – с трудом, но прочитала она. – Это они специально неправильно пишут? Чтобы мы знали, что тоже можем ошибиться?

И как он сразу не догадался, что в школе не рассказывают детям о старославянском языке. И как теперь отвечать на ее вопросы? Боже, их так много, и они такие логичные! Одно приятно – читает она неплохо, даже письменные буквы.

– Нет, Аля, они не писали с ошибками, – он уселся на пол по-турецки, потому что на корточках сидеть неудобно, а стоя он слишком далеко от ребенка, к тому же книгу все равно видно, даже сидя, по крайней мере ему. – Понимаешь, язык письма тоже меняется и развивается с каждым годом. Смотри, еще лет сто назад не было компьютеров, а значит и слов таких не было, а потом их изобрели и придумали такое слово, и его же как-то надо было писать, вот и появились новые правила. Язык будет развиваться, пока развивается человек. То же самое и с теми буковками. На самом деле, когда придумали язык, то слоги были все с гласными – после согласной буквы обязательно шла гласная, – он всегда путался в звуках и буквах и не был уверен, а бывают ли согласные буквы, но с точки зрения истории ему проще было объяснить именно так.

– Ничего не понятно, – она пожала плечами и отвернулась обратно к документу, а Владимир сокрушенно подумал о том, что дети все-таки остаются детьми.

– Мы. Павел, – продолжила она читать и вдруг остановилась. – А сколько Павлов было?

– Павел был только один, – продолжил он отвечать на ее многочисленные вопросы. – Но, ты ведь обращаешься к своей учительнице на «вы» не потому, что ее много, а потому, что уважаешь ее. Так принято. Вот и в документах того времени так было принято – писать во множественном числе, чтобы было уважение к тому, кто пишет. Представляешь, они даже к родителям обращались на «Вы», – это его самого слегка коробило, но было бы интересно так пожить. – Вот видишь, как много прошло уже времени, как сильно люди изменились, как непонятно нам уже бывает прочитать то, что они писали когда-то. Как думаешь, хорошо, что мы теперь ко всем на «ты»? И вообще не пишем о себе "мы"? – теперь его очередь задавать вопросы. Устами младенца – глаголит истина, а от таких вопросов Владимира знакомые часто отмахиваются, или уходят в глубокие размышления и философию, а ему нужен был правдивый ответ, без глупых рассуждений на тему научно-технической революции, эволюции и деградации. Просто ответ – хорошо или нет, и зачем нам все это развитие?