Краповые погоны

-Мы не ошалели, товарищ майор! Данилов ранен! Нас обстрелял Бруляускас! Он вооружён! С ним ещё кто-то! Они кинулись в сторону Ангары!

-Вас понял! Сейчас будем на месте!

-Как там Босс?– спросил Анатолий.

-Сейчас посмотрим.

Мы вошли в заросли. Под раскидистой берёзой лежал человек в какой-то зелёноватой  форме с петлицами. На груди были видны огромные тёмно-красные пятна. Лицо обезображено гримасой, тоже в крови. Рядом полулежал Босс. Он находился в полуобморочном состоянии, но увидев нас, заскулил и, опираясь на передние лапы, попытался ползти, не отрывая  заднюю  лапу от земли.

-Босс, живой…

-Что это? Лесника что ли замочили?

-Да он живой, вроде бы. Дышит.

-Похоже, это егерь какой-то.

Рядом с егерем лежал карабин. Я взял его и передёрнул затвор:

– Патронов нет. Видимо, все в нас выпустил. Оставайтесь здесь, ждите комбата, а я постараюсь не упустить тех двоих,– сказал я ребятам.

-Я с тобой,– оживился Дубцов.

-Нет, нельзя, Толя ранен, будь с ним.

Толя терял сознание.

По моим представлениям Бруляускас наверняка должен был встретиться у реки со вторым незнакомцем. Неслучайно ведь они вообще оказались вместе. Скорее всего у них там лодка, вода-то открылась. А когда ходил к рыбакам, то видел вдали лодки на берегу. Я побежал в сторону реки. Впереди был огромный овраг, похожий на расщелину, а рядом скалистый холм, освещённый солнцем. «Вот сюда, ребята, вы и юркнули»,-подумал я и взволнованный бросился на возвышенность, откуда всё должно было  хорошо просматриваться. Поднявшись и отдышавшись, я действительно увидел вдалеке лодку, она находилась у самого берега, скрытая деревьями, в ней никого не было.

Чтобы добраться до неё, Бруляускасу и его дружку надо было преодолеть длинный, извилистый, заросший кустарником овраг. Я кинулся к берегу, к лодке, стараясь не высовываться, чтобы не спугнуть бандитов. Все патроны у меня были в одном магазине, и я знал, что патронов у меня хватит. К лодке мы выскочили почти одновременно. Двое из оврага  и я с пригорка. Расстояние между нами было метров пятьдесят.

От неожиданности Бруляускас споткнулся и чуть было не выронил своё ружьё. Незнакомец оказался более решительным и, выставив двустволку-обрез, бабахнул в мою сторону оглушительным дуплетом. Всё произошло настолько быстро, что я, не успев понять, что произошло, лишь почувствовал, как обожгло левую руку.

Не задумываясь, скорее от испуга, я дал длинную очередь, выпустив половину магазина. Незнакомец рухнул на землю, а Бруляускас, взвизгнув каким-то неестественным голосом, ринулся к лодке, как-то полуползком, на четвереньках. Он совсем забыл про своё ружьё. Я вновь выстрелил короткой очередью. Он с разбегу вскочил в лодку, упал на дно, на ходу сдвинув её с грунта.  Лодка медленно стала отплывать от берега.

-Бруляускас, стой! Куда ты? У меня же ещё полмагазина.

-Не стреляй, начальник!

-Прыгай из лодки и иди ко мне.

Он выглянул из-за борта. Я стоял возле берега, автомат, висевший на груди, был направлен на него.

-Выходи.

Лодка задела за дно и, зацепившись кормой, стала разворачиваться на месте. Бруляускас, пытаясь встать, не удержался и плюхнулся в воду:

-Выхожу, начальник, купаться не сезон.

-А на лодке плавать по льду сезон?

Странно, что они вообще решили плыть дальше на лодке, и странно, что я догадался об этом… Наверное, резкая голубизна широко разлившейся воды, лодки на берегу и далеко отступивший лед натолкнули на эту мысль.

Из-за холма прямо над рекой появился вертолёт, он искал место для посадки. Комбат постарался. Быстро сработали. Только теперь я заметил, что выше локтя левая рука у меня кровоточила, а рукав будто разорван чем-то. Оказывается, пуля из ружья, а может, дробь вскользь зацепила руку.

Вертолёт, наконец, нашёл площадку, и к нам уже бежали ребята из нашей роты во главе с Москвиным. Эта группа должна была прочёсывать тайгу на вертолёте.

В батальон из Ангарки мы возвращались в комбатовском УАЗике. Раны наши перевязали, обработали. Толю оставили в районной больнице. Он был в сознании. Олег, я и Босс с перевязанными лапами расположились сзади. Самая серьёзная рана была у Толи, но в больнице он крепился. Несмотря на лёгкое головокружение, настроение у меня было хорошее. Комбат дал нам выпить коньяка из своих запасов, и всё произошедшее казалось каким-то коротким, но ярким и нереально выразительным сном.

-Товарищ майор, а что те двое, живы?

-Живы оба. Лесник-то тяжёл, сквозное ранение в области груди, но, похоже, выкарабкается. Помощь ему уже оказали. А второй, Швецов, в правый бок ранен, вскользь, тоже  на вылет. Ласково вы их, прямо будто пожалели. Кстати, Швецов находился во всесоюзном розыске… пока на вас не напал.

-Не зря, значит, жизнью рисковали.

Позже мы узнали, что побег Бруляускаса был заранее  спланирован и продуман до мелочей. А проигрыш в карты был либо случайностью, либо, он, зная, что всё равно убежит, шёл в абанк. Оказывается, он был известным в ленинградских криминальных кругах медвежатником. Дружки задумали новое дело и решили воспользоваться его помощью, надеясь, что с лесоповала им удастся легко его вытащить. Для этого они вдвоём приехали в тайгу. Один из них даже умудрился устроиться егерем в местный леспромхоз. А дальше оставалось только уточнить детали. Но они не всё учли…

Данилова отправили в госпиталь, я отделался перевязками в медчасти. Через неделю после этой невероятной для нас истории к нам в курилку подошёл Жилов:

-Ну что мужики,– обратился он ко мне и Олегу,– вы герои, можно сказать, у нас.

-Да что вы, товарищ капитан…

-Да, да.  Вас всех к медалям представили.

-К каким?

-Вас двоих –  к медали За охрану общественного порядка.

-А Толю?

-А Данилова – к медали За отвагу!

-Вот  это да!..

А дембель не заставил себя долго ждать. Прошло уже больше двух месяцев после приказа министра обороны Устинова. Последние дни я не вылазил с ЛЗУ, опять без выходных нёс службу в карауле. После очередного караула, почистив оружие и сдав его, умывшись и подшившись, я направился в курилку. Выйдя из казармы, я столкнулся с Жиловым. Верхний крючок гимнастёрки был расстёгнут, воинское приветствие я тоже не отдал, посчитал излишним, потому что ротный воспринимался каким-то своим. Пройдя мимо него, я услышал его голос:

-Товарищ старший сержант.

«Ну вот,– подумал я,– всё-таки зря не поприветствовал, сейчас отчитает».

-Я, товарищ капитан.

– После завтра вы демобелизуетесь, с Гришаевым.

-Есть,– спокойным голосом ответил я, а в душе готов был подпрыгнуть и закричать от радости: «Неужели! Неужели вот он, дембель! Два года не был дома! Дождался, дембель, ура!»

Вечером в канцелярии зачитали наряды на следующий день. Меня назначили начальником караула на ЛЗУ-1. Я вспомнил, как у нас демобилизовался один парень, на год нас старше призывом. Он ходил поваром на объект «Лежнёвая дорога». Там строили деревянную дорогу из брёвен на болотистой почве. Остался ему служить один день, уже парадную форму  отгладил и повесил. Поехал в караул, там, чтобы приготовить, как обычно, обед для караула развёл костёр, да такой, что потом вертолётом кое-как потушили. Как он умудрился тайгу поджечь – его секрет. Но в результате уехал домой последним из своего призыва.  Жилов, по-видимому, тоже помнил этот случай. Он сказал:

-Белов послезавтра  уезжает домой.

-А кто же начальником караула завтра  поедет?-спросил Москвин.

-Вот ты и поедешь,– распорядился ротный.

И вот он долгожданный день наступил. Утром, ещё до подъёма, я проснулся и посмотрел на спинку кровати, на которой висела отглаженная парадка. Я уже представил, как иду по родной улице, как вдруг услышал:

-Рота, подъём! Тревога! Форма одежды– полная боевая!

«Что за чертовщина? Что такое?» – мысли мои путались. Все повскакивали и побежали к комнате хранения оружия. Я быстро оделся. Ко мне подбежал Гришаев:

-Тревога!

-Вижу. Что делать будем?

-Пошли у художников в комнате посидим пока. Уж не вооружаться же нам.

-Конечно. Пошли.

Мы зашли в комнату, которая находилась у нас  в казарме в конце коридора. Беготня стихла. Батальон построился на плацу.

-Всё нормально, сейчас постоят и зайдут, – успокаивал сам себя Валера.

Вдруг послышались шаги по казарме.

-Это ещё кто там?

-Не знаю.

Дверь открылась, на пороге стоял заместитель начальника штаба, капитан Шмелёв:

-А вы, голубки, что тут делаете?

-Товарищ капитан, мы сегодня демобелизуемся, – жалобным голосом ответили мы.

-Ну и что? Боевая тревога для всех. А если война? Вы и в бой под предлогом демобелизации не пойдёте? А враг вас спрашивать не будет. Марш вооружаться!

-Есть!

Мы вооружились по полной боевой, когда батальон был уже на марше. Он состоял в том, чтобы оббежать вокруг посёлка в полной боевой экипировке. А когда догнали свою роту, поступила команда: «Отбой боевой тревоге».

-Даже в последний день службы не дали посачковать,– возмущался Гришаев.

-Ничего, Валера, не переживай. Последний день службы у тебя будет, когда ты встанешь на учёт в своём военкомате,– успокоил его я.

-Ничего подобного, когда из части выйду, тогда и буду уже гражданским,– начал распыляться он.

-Ладно, ладно, Валер, мы уже почти дома.

Через пару часов мы были уже «при параде». Подъехал УАЗик-буханка, на котором всех дембелей возят в Ангарку в аэропорт, где провожают до самолёта и – привет родителям, как говорится. Уже в УАЗике мы по-настоящему почувствовали, что едем домой.

-Мужики,– обратился к нам Оберст из первой роты, который тоже попал в нашу группу,– мы отслужили. Вы понимаете это?

-Кажется, начинаем понимать.

-Домой, к мамке с папкой!

И вот преодолев расстояние  более, чем в три тысячи километров: на самолёте до Красноярска, потом на самолёте до Куйбышева, потом опять на самолёте до Оренбурга (сразу до Оренбурга не оказалось билетов), потом поездом до Медногорска и автобусом до своего посёлка, я, наконец, иду к своему подъезду,  и вот я уже возле дома, небольшого, двухподъездного. Сколько раз я думал об этой минуте: как поднимусь на третий этаж, позвоню.

Возле подъезда я увидел жену старшего брата, Светлану, а рядом двух ребятишек, своих племянников, Саньку и Оксанку, которая родилась, когда я уже прослужил полгода. Они бегали вокруг неё, играли. Светлана увидела меня и сказала детям:

-А вот и дядя ваш идёт, солдат.

Они весело побежали ко мне навстречу. Я поднял их обоих на руки и невероятно счастливый пошёл к Свете.

-А родители тебя уже заждались, – сказала она весело.

Дверь открыла мама:

-Отец, посмотри, кто пришёл!– изменившимся от неожиданной радости  голосом воскликнула она.

Как долго я ждал этой минуты. Десантник гордится своим беретом,

Матрос тельняшку спешит показать,

А ты, солдат, закури сигарету,

О службе в ВВ не спеши рассказать.

               Солдатский фольклор.

                               I. Проводы.

В это утро я проснулся раньше обычного и хотел уже пойти в ванную, чтобы умыться и  бодро начать этот особенный в моей жизни день, на котором заканчивалась жизнь прежняя:  детство, школа, юношеские наивные стремления и мечты,  и начиналась новая:  жизнь взрослого человека, которая по моим представлениям не могла начаться ни чем иным, кроме службы в армии.

Но воспоминания о вчерашнем вечере заставили меня остаться в постели.

За окном послышался шум первого утреннего автобуса.

Все просыпалось, чтобы начать это обычное стремление вперед, торопя время.

Комната наполнилась утренним светом, нежным и зазывающим. Как бы прощаясь я стал осматривать потолок, стены, вещи – все то, что привык видеть здесь много лет и с чем приходится расстаться, может быть, на два года, а может быть… Кто знает?

Далеким предчувствием я понял, как мне будет не хватать этой обстановки, такой для меня близкой и дорогой.

На полу, недалеко от двери у шифоньера, прислонившись к голой стене, спала Света, девушка, с которой я познакомился вчера. Вероятно, ей было холодно, потому что она очень плотно укуталась в розовое легкое  покрывало, служившее ей одеялом, вжавшись в матрас и подушку.

Я подошел и укрыл ее теплым одеялом, она по – прежнему спала, пребывая в своих девичьих снах, что давало возможность безнаказанно любоваться ею: темно русые коротко стриженые волосы с длинной челкой, аккуратный прямой  нос, притягивающие к себе, не тонкие  губы, ну и, конечно же, глаза с этими кукольными ресницами, они были прикрыты. Эти живые голубые глаза, которые так приворожили меня вчера. Глаза умной  девушки, не очень большие, но выразительные, они придавали ей строгость и интеллигентность.  Женственно – юное лицо.

Вчера, когда Света вошла в квартиру с другой девушкой, я сразу отметил в ней это: красоту, строгость и интеллигентность. Да, она была красива, красива именно настолько, насколько я мог представить в своих мечтах, и если уж не с такими чертами, то такие черты я допускал на все сто.

Умная девушка. Это было видно во всем: в движениях, в уверенности, даже в легкой самоуверенности, свойственной людям, знающим себе цену, и в то же время в странной способности приближать к себе или отталкивать незаметно потенциальных претендентов на ее сердце именно в те моменты, когда это нужно ей, и настолько, чтобы было понятно, что это лишь ничего не обещающая игра.

Странно. Почему так часто бывает в жизни? Когда надоедает быт, обыденность, невыразительность, и ты даже рад обстоятельствам, благодаря которым тебя вырывает из этого мира, и тебя уже подхватило, ты опрометчиво и без всякого сожаления готов оставить это лишь в уголках своей памяти, именно в этот момент появляется «тормоз» в виде новых людей, неожиданно ворвавшихся в твою жизнь, неожиданных идей со стороны твоих старых, казалось, иссякших на обыденности друзей, неожиданно возникшей перспективы, которой и возникнуть еще вчера было невозможно.

И ты готов уже навсегда врасти в эту жизнь, отречься от всего, что готово вырвать тебя из этой самой дорогой  уже  тебе атмосферы, вцепиться руками во что – то самое крепкое и надежное, но понимаешь, что это невозможно. И тебя уже несет в другую жизнь, к чужим людям, к неведомым обстоятельствам, и ты лишь горько сожалеешь о том, что потерял нечто очень ценное для тебя, в такое неподходящее время.

С щемящей грустью прощаешься с той жизнью, и лишь одна злорадная мысль гложет тебя, разжигая сознание: «Ты сам этого хотел, ты сам виноват».

В дверь постучали. « Не рано ли», – подумал я. Мне не хотелось возвращаться в этот реальный мир, где все так строго расставлено по своим местам, и где сейчас нет места этой девушке, в своем сне спрятавшей прекрасные глаза под веками с кукольными ресницами, нет места мечтам, а есть лишь люди, которым от других людей нужны только действия и полезный результат.

Дверь открыла мама. Это пришел кто – то из родственников проводить меня.

Скоро квартира вновь наполнилась вчерашними гостями, множеством разговоров, пожеланий и напутствий, торжественно – серьезных лиц.

Но атмосфера праздника незаметно сменилась атмосферой приготовления к дороге; в 11 часов утра нас, призывников, уже посадят в автобус, и все это останется лишь в сладко – печальных воспоминаниях.

События вчерашнего вечера самопроизвольно всплывали в моей памяти, именно те, что навсегда останутся в моей голове.

Вот я уже пьяный сижу за столом с сигаретой в руке, хотя раньше никогда не курил при родителях. Мне предлагают чай. Передо мной тарелка с шоколадными конфетами. Я отказываюсь. И сладковатый голос девчонки напротив:

-Да ты что? Ешь конфеты, в армии столько не покушаешь, потом будешь жалеть, – как будто сама служила и все знает.

Но мне уже не до конфет, все проплывает в какой – то дымке. Громкая музыка бодрит, хочется танцевать с девушками, обниматься, душа переполнена впечатлениями. Я вижу Свету, она с кем – то разговаривает у окна.

 И вновь всплывает тот момент, когда они пришли. Вадик, старший брат Сашки, моего одноклассника, недавно освободившийся из колонии, где три года отсидел за воровство, Света и Надя. Имена девушек я узнал позже, потому что раньше никогда их не видел.

Оказалось, что они из Челябинска, приехали к нам для прохождения практики, студентки техникума. И, естественно, Вадик успел не только познакомиться с ними в общежитии, но и пригласить их на проводы знакомого парня, где такой простор для общения и веселья.

Ещё момент – на лестнице у квартиры: отец держит Вадика рукой за воротник рубашки, другой замахнулся, его разъяренные глаза и испуганные глаза Вадика:

-Раздавлю! Ты что, хочешь все испортить?! Я сына провожаю!

Тот что – то испуганно лопочет. Конечно, отец не ударил. Оказывается, Вадик уже затеял драку, но, к счастью, его остановили, остудили быстро.

Все пролетело быстро и незаметно. Разошлись гости. Остались только девушки  и Сашка, который весь вечер не отходил от Нади. Девушкам было некуда идти, общежитие в 11 часов закрылось. Если опоздал, лучше там не появляться.

 Я предложил девчонкам свою кровать, они из скромности предпочли спать на полу.

Надя  так и не появилась в спальне, слышал их шушуканье с Сашкой на диване возле  стола.

И вот мы вдвоем. Она смотрит на меня каким – то непонятным взглядом, напоминающим то ли жалость, то ли сочувствие, то ли тепло, но не любовь, конечно.

Я представляю себя со стороны:  свое круглое лицо с пробивающимися, еще ни разу не бритыми усиками. Круглое, потому что, я уверен, мне не идет стрижка под расческу. И чего я поторопился, постригся бы на призывном.

Это не первая девушка в моей жизни, с которой я остался так близко один ночью.  Я пытаюсь спрятать свои чувства, неуклюже хочу поцеловать ее в губы. Она слегка сопротивляется, но не отталкивает. Я ей, видимо, не противен. Я таю, начинаю действовать уже в сладком полусне, целую, хочу утонуть в ее неге. Но нет… До конца она не хочет.

– Ты не хочешь? – спрашиваю в нетерпеливом волнении.

– Нет, не надо.

– Почему?

– Хочу остаться свободной.

– Свободной от меня?

– Да нет, не в тебе дело. Свободной, наверное, все – таки от себя, от своей совести, может быть. Ты ведь еще глуп, как все мальчишки, не обижайся только. Да и не ко времени, не люблю мимолетных приключений.

Да, она явно была взрослее в своем понимании  жизни, может, интуитивнее, что свойственно многим девушкам. Она понимала мое положение, ей было меня жаль, наверное, и я, возможно, даже нравился ей. Вечером, танцуя со мной, она пыталась говорить что – то похожее на комплименты:

– В тебе чувствуется индивидуальность, – сказала она, – как – то слегка наклонив голову и улыбаясь, немножко кокетничая. – К тому же ты не назойлив, не нагл.

– Одним словом, если бы не…, то кто его знает?

– Возможно…

Она поцеловала меня в губы, по – настоящему, продолжительно и сладко, так, что пронизанный весь дрожью и еще непонятным чувством я готов был уже завестись до беспамятства, но она сдержала меня:

– Ну, иди… пожалуйста. Иди спать.  У тебя завтра трудный день, – сказала она.

И я, не сразу, конечно, после еще некоторых сладких мгновений, тех самых, ради которых стоит жить, ушел, переполненный противоположными чувствами приятного блаженства и полного неудовлетворения, что не достиг того, к чему стремился и чего не получил, в состоянии расплавленного кусочка льда. Я готов был остаться с ней навсегда.

Утро последнего предармейского дня пролетело еще быстрее, чем вечер. Света и Надя ушли часов в девять утра, слегка позавтракав и пообещав прийти к отправлению автобуса.

Гости доедали и допивали то, что еще оставалось на столе, иногда обращались ко мне с разговорами о предстоящей дороге и об армии.

Вещи давно уже были собраны, да и какие вещи нужны человеку, который через несколько дней либо выбросит свой чемодан со всем содержимым из окна вагона, либо отдаст какому – нибудь прапорщику, чтобы отправить в топку, и тем самым лишиться последнего, что еще напоминало о своей недавней жизни: о доме, о родителях, о друзьях.

И вот я сижу в автобусе, возле которого находится большое количество людей: родственники, друзья, просто любопытные. Плачет мама, у отца строгое торжественно – серьезное лицо:

– Ну, ладно, успокойся, через два года будет дома, ничего страшного. Мужиком вернется.

Она пришла вместе с Надей, как бы невзначай подошла к толпе, встала недалеко от открытого окна автобуса, недалеко  и от меня.

Подошел мой старший брат, стал говорить что – то, может быть, и нужное, но я плохо слушал его.

– Это твоя девчонка? – спросил он, показывая на Свету.

– Да, – соврал я.

– Как ее зовут?

– Света.

– А почему она стоит в стороне? Света, подойди поближе.

Она подошла, встала у окна. Что – то таинственное, очень дорогое, родное и в то же время непреодолимо далекое было в ней.  Я чувствовал это какой – то болью души  и не мог понять, почему то, что вчера было таким ощутимым, реальным, принадлежало мне, вдруг стало недосягаемо чужим, другой жизнью, в которой меня уже нет.

Вязаный коричневый свитер, который придавал ей такую женственность, белый шарф, курточка с капюшоном и коротенькая юбочка – символ юной девичьей сексуальности – все это казалось мне волшебной, чудесной одеждой сказочной феи, несовместимой с серой обыденностью моей жизни.

Мое сердце резко заколотилось, я стал ощущать его быстрые толчки.

Водитель, на время заглушивший двигатель автобуса, завел его. Вот они, последние секунды, которые еще соединяют то настоящее, что неумолимо несется в дорогое прошлое, и будущее, чужое и неизвестное.

Автобус стал трогаться с места. Ну, прощай, город детства, прощайте, родные, прощайте все, увидимся, дай бог, прощай, Света…

Провожающие замахали руками, кто – то начал стучать по окнам автобуса. Водитель выругался и нажал на педаль, автобус резко рванул вперед…

                              II.КМБ и так далее.

           Дорога до Медногорска, где нас ждала посадка в вагон поезда, была не долгой. Мы попрощались с родственниками у ворот  районного военкомата и отправились служить. Каждый был занят своими мыслями, разговаривали мало, хотя, по – настоящему, никто ещё не осознал, что ждёт долгая разлука с близкими, с привычным бытом, ждёт казённая жизнь, где личное отходит назад.

  Нас ждала армия, где личность становится лицом: лицом отделения, взвода, роты, точнее даже, одним из многих  разных лиц, которые должны быть одинаковыми в одном: в умении подчиняться, в способности выполнять всё, что потребуют.

Сопровождать нас до Оренбурга был назначен прапорщик Воронов, до этого он довольно строго обращался с нами, и сначала мы относились к нему настороженно, присматривались. Но после того, как поезд тронулся, опасения развеялись минут через сорок.

Прапору предложили выпить, он не отказался, с удовольствием поднял кружку за нашу весёлую службу. Водки было мало, в райвоенкомате нас досмотрели, и почти всю выпивку изъяли. Но дальше второго вагона бегать не пришлось, проводники, накинув по трёшке за бутылку, продали нам пол ящика. Через два часа все были уже пьяными и счастливыми.

 Всё обошлось без приключений, только мой одноклассник Коля Стародубцев упал с третьей полки, но почти не ушибся. Причём те, кто это видел, уверяли, что когда он руками уже щупал пол, пальцы ног ещё цеплялись за полку. Николай был верзила, каких мало.

К полудню поезд прибыл в Оренбург. Возле вагона построились в нестройные шеренги  и  пошли к троллейбусной остановке. Через час были на сборном пункте. Он занимал большую, огороженную сплошным забором, территорию с двумя четырёхэтажными зданиями и бараком с длинными рядами двухъярусных нар.