Полная версия:
Под вересковыми небесами
Ольга Маркович
Под вересковыми небесами
О, что ж тебе, природа, остается
Творить в аду, когда ты духу зла
Дала приют в раю столь нежной плоти?
Уильям Шекспир© Маркович О., 2025
© ООО "Издательство «АСТ», 2025
Пролог
Поросячий визг
Лиландтон, май 1991 года
Мистер ПотчепеНадо сказать Скотти, чтобы проходил косилкой по траве минимум три, а то и четыре раза. Вот так связывайся с подростками. Денег хотят как за полную ставку, а работают спустя рукава. Знал, что пожалею, когда нанимал Скотти Трэвиса. Заторможенный он какой-то. Не удивлюсь, если окажется, что у малого психическое расстройство имеется. Что ни спроси, он мычит: «Да, мистер Потчепе. Нет, мистер Потчепе. Будет сделано, мистер Потчепе». Стоит моргает, и ни единого проблеска сознательности в бесцветных глазенках.
Начало смеркаться. С приходом темноты неровности лужайки стали менее заметными. Я вытащил руку из бассейна со звуком «плюмп» и прошелся ладонью по травяному ворсу, как по загривку одной из шести кошек моей матушки.
Терпеть не могу кафельную плитку. Сколько людей отдало концы, поскользнувшись в душе! Не перечесть. А плитка у бассейна – так это вообще минное поле. Не сегодня-завтра сломаешь шею. Странно, что класть ее до сих пор не запретили в законодательном порядке. Трава – та другое дело. Приятно щекочет пальцы ног. Почти ласкает. Еще бы Скотти подстригал ее путево.
Я вырвал пару торчащих выше других стебельков, до которых смог дотянуться, и бросил в сторону, чтобы не мозолили глаза. В совершенстве, в доведении чего-либо до наивысшей точки воплощения – смысл всего человеческого существования.
Я воздавал почести и всеобъемлющий респект самому себе. Респект за верную мысль. Респект за удаление торчащих травинок, нарушающих равномерность лужайки. Респект за потрясающую премьеру Шекспира, которую удалось провести на высоком уровне театрального мастерства. Конечно, какое только может быть в школьной самодеятельности.
– Перфекто, – произнес я и поднес к губам сложенные в кольцо большой и указательный пальцы. Мизинец оттопырил в сторону на манер жеманного аристократа и заметил отсутствие кольца. Я всегда носил его. Старался не снимать. В прошлый раз пальцы от воды в бассейне набухли. Насилу стянул перстень и решил больше не рисковать, потому оставил на столике у барбекю вместе с часами.
Два дня назад отгремела вечеринка по поводу премьеры. На ней я позволил себе лишнего. До сих пор, как подумаю о том вечере, в краску кидает. Как я мог?! Но тогда я чувствовал себя мальчишкой после выпускного. Точнее, удачливым мальчишкой, ведь не каждому повезет оказаться так близко к четвертой базе. У самого-то меня выпускного не было. В то время, когда мои одноклассники примеряли костюмы как с чужого плеча, я драил туфли прима-балерин кордебалета. Да, те дамы были со мной ласковы. Но это не то же самое, что гостиничный номер и какая-нибудь белокурая Джейни Майлз из параллельного класса, изрядно набравшаяся пунша.
Совсем стемнело. Я начинал замерзать, но вылезать не хотелось. Снаружи было промозгло, и я до последнего оттягивал момент, как малец, засидевшийся в утробе.
Хлебнув немного горячительного из горлышка и стукнув стеклянным дном бутылки о бетонный парапет, я замер. Заметил в тени у дома движение. Гостей я не ждал. Хотя, если подумать, кто угодно мог ко мне заявиться.
Высунувшись из воды и привстав на цыпочки, стал разглядывать то место, где, мне показалось, кто-то был. Над задней площадкой дома загорелась вечерняя иллюминация так резко, что я вздрогнул, хотя сам ее устанавливал. Теплый свет от фонариков упал рыжеватыми бликами на траву. Я погрузился в воду по самый подбородок, и тут, почти успокоившись, мой разум вновь забил в невидимые колокольчики. Опять движение.
– Кто там? – прокричал я, стараясь звучать спокойно, но с последней гласной не справился и перешел на поросячий визг. Была у моего тенора такая особенность – срываться в почти сопрано.
В тени под козырьком появилась подростковая фигура. Сразу стало понятно, что это не какой-нибудь верзила со стволом, а человеческое существо периода пубертата. Я еще не понимал, кто именно пришел, но немного успокоился. Гость в ветровке с накинутым на голову капюшоном. Подростки таскались ко мне как к себе домой. Я сам это устроил. Все потому, что репетировать в нижнем этаже моего таунхауса можно было сколько влезет, не то что в школьном актовом зале. Был случай, когда нас со всей труппой, потерявших счет времени, заперла в школе охрана. Полчаса пришлось дожидаться старика Чэвиса, чтобы тот оторвал зад от своего просиженного дивана и вернулся в «Эйвери Холл» выпустить нас.
– Ну же? Кто это? Скотти, это ты? – прокричал я, зазывая того, кто все еще торчал в тени козырька. – Над травой надо поработать, дружище. Ты извини, но за такую халтуру я тебе заплатить не смогу. Эй, ну чего ты там встал? Иди сюда.
Меня начинало нервировать, что мой сумеречный гость ведет себя странно. И я стал двигаться в сторону металлических перил, чтобы выбраться из бассейна. Тогда-то гость и вынырнул из своего укрытия, направившись ко мне.
– Ты? – Я поправил мокрые волосы, откинув их назад. – Не ожидал. Ты зачем здесь?
– А почему нет, мистер Потчепе? Кое-что произошло два дня назад, после премьеры. – Голос отдавал металлом, как свинцовые шарики из ружья моего отца, когда те попадали в консервные банки на полигоне за сараем.
Да, меня и братьев воспитывали как настоящих мужиков. Так усердно и с размахом, что в шестнадцать я сбежал из дома на подмостки Бродвея. Оттарабанил там три сезона в жилетке конферансье, пока не попал в «труппу мечты». Театр всегда был моей жизнью. Было время, когда я даже глотнул всенародной славы. Теперь же владею детскими сердцами в «Эйвери Холл», и, может быть, кто-то из этих ребят добьется больших высот, чем Вито Потчепе.
– Произошло? Ну и, ну и… – Я замялся. – Что произошло?
– Сами знаете.
Я сглотнул. Не понимал, к чему этот разговор.
– Эта куртка и капюшон. Никогда тебя в ней не видел. – Я испытывал странное волнение. – Будет дождь?
– Это брата. Вечером холодно. – Подростковые острые плечики подскочили вверх.
Я кивнул.
– Так и чего ты здесь?
– Из-за «Трамвая „Желание“».
– «Трамвая „Желание“»? Из-за конкурса? – Я совершенно ничего не понимал.
– Да.
– И?
– Вы ведь хотите отвезти нашу постановку на ежегодный смотр театральной самодеятельности?
– Да, мы все усердно работали для того, чтобы это случилось.
– Угу.
Я увидел сомнение на красивом лице. Глаза, укрытые тенью капюшона, опустились, будто тоже разглядывали торчащие травинки, оставленные нерадивым Скотти.
– Можно мне к вам? Вспомним старые добрые времена. – Молния ветровки заскользила вниз в подростковых руках.
– Ко мне? – Я поперхнулся чем-то невидимым. – Но зачем?
– После того, что было…
– Это было обоюдно. – Меня начинал нервировать этот нарратив.
– Ага, я и не спорю. А после вашей вечеринки так вообще любой из труппы перед вами запросто разденется. – Хищная улыбка, смех.
– На вечеринке все перебрали пунша, и… Сожалею.
Я ощущал неконтролируемый жар, который медленно наполнял мою голову до висков, как томатный сок стакан с «Кровавой Мэри».
– Ай-яй, как вы могли, мистер Потчепе? Но никто не узнает, не волнуйтесь. А это что тут делает?
Новенькая красная газонокосилка от Black and Decker Corder, которую Скотти оставил после работы, торчала на проходе. На зеленой лужайке у бассейна она походила на гигантскую божью коровку.
– Это Скотти Трэвис, как всегда, не убрал, – ответил я машинально. – Он ведь подстригает у меня газон. Бестолочь. Но жаль его выгонять. Пацан разоткровенничался на днях, что копит на билет до Нью-Йорка. Уж не знаю, зачем ему туда понадобилось, – пожал я плечами и хмыкнул. Где Скотти, а где Нью-Йорк?!
– А как она включается?
– Косилка? Там, на рукоятке. – Я вздохнул с облегчением. Диалог ушел от острых тем. Понимаю, неокрепшую психику тот перформанс, что я устроил на вечеринке, мог вывести из равновесия.
– Не выходит.
– Это все из-за кнопки безопасности, ее нужно удерживать. Зажимаешь ее, ага, вот так, и нажимаешь на систему передач или на кнопку включения, – пояснил я.
– Оу, как интересно. – Теперь уж мотор заревел. – Может, у меня бы получилось косить лучше, чем у Скотти, – послышался задорный голос, что пытался перекричать рев двигателя.
Меня радовало, что мы перестали обсуждать мое неподобающее поведение. Лучше о косилке, чем обо мне. А через пару-тройку недель все уляжется. Все всё забудут.
Фырчащее «вжиу-вжиу-вжиу» тарахтело на весь двор. Если бы это была театральная постановка, звуки мотора слились бы с инструментальным гомоном из оркестровой ямы. Апогей, накал. Взвыли бы скрипки, застонала б виолончель.
– Не стоит тебе держать ее включенной, пока я тут, – указал я на себя в бассейне. – Поигрались – и будет. Выключай!
Красивые глаза стрельнули на меня из-под капюшона.
– Это как раз очень кстати, мистер Потчепе. Кстати, что вы там, а я тут. Кстати, что Скотти оставил косилку у бассейна. Потому что таких мерзких и жирных свиней, как вы, нужно поджаривать.
Эти слова прозвучали резко и зло, как шутка зарвавшегося стендап-артиста. Знавал я одного такого в бытность своей юности. Обиженный на весь мир, он быстренько потерял всяческие ангажементы в клубах, потому что с чрезмерным усердием обличал «руки, его кормящие».
На моем лице застыло недоумение. Красная машина, громыхая и жужжа, покатилась к краю бассейна и неуклюжим увальнем опрокинулась в воду: плюмп.
Апогей, накал. Я закричал, но с последней гласной не справился, и голос перешел в поросячий визг. Была у моего тенора такая особенность – срываться в почти сопрано.
Перед глазами промелькнули карточки, похожие на листки отрывного календаря Дорис Потчепе. На последнем ее сын – Вито – стоял в парчовой жилетке конферансье с атласной спинкой и, широко разведя руки в стороны, с улыбкой обращался в зал: «Занавес, господа».
Занавес.
Глава 1
Лист салата
Лиландтон, октябрь 1990 года
ТоммиРодился я на шестнадцать минут позже. Позже перестал делать в штаны. Позже научился завязывать шнурки. Позже переспал с Делайлой Смит. Аккурат на шестнадцать минут позже брата.
Мы похожи, но Тед на йоту меня превосходит. Он на полдюйма выше. На один фунт тяжелее. Глаза у него голубые, а мои серые. Волосы как лен, а мои самого обычного цвета. Мне везде чуть недодали, а ему чуть передали. Праотцы там, или пришельцы, или высший разум – не знаю, с кого спрашивать. Даже назвали его Теодором, что в переводе с разных языков мира означает «божество», а меня Томасом, что всего-то «близнец». Хотя мы и не близнецы вовсе, а двойняшки. Богоподобный братец и его клон с приставкой «недо».
Я без обид. Меня устраивает. Потому как и достается за шалости ему, а не мне. Все знают: что случись, Тед – мозг операции. Так было и в тот раз, когда мы к Делайле пожаловали. Он это придумал. Ну а Гэвин просто с нами пошел.
Мы почти всегда втроем. Иногда Дэймон подтягивается. Но не в таких делах. Чистоплюй он. Да и девочка у него постоянная имеется, Розамунд. Фигуристая и раскованная, пальчики оближешь.
Так вот, Тед первый к Дел пошел. Я второй. А Гэвин следом за мной. Правда, гордиться тут нечем. Он ведь не собирался с Делайлой возиться. За компанию пошел, а эта неуемная девица на него взгромоздилась. Потому даже и обиднее мне, что он заключительный. Если так подумать, у Теда «пальма первенства», у Гэвина «медаль донжуана», а я в этом бутерброде посередке. Ни то ни се, как салатный листок. Это с сэндвичем сравнение. То есть сэндвич – это что? Сыр, кусок буженины и салат. Можно отдельно бутерброд представить с сыром или бужениной. Но никто не возьмет две булочки с одним только салатным листом.
Дел я понимаю. Она действовала по зову животного нутра. Правда, это если люди по Дарвину развивались эволюционно, из мартышек, а не инопланетяне нас на землю завезли. Так вот, увидела Делайла зазнайку Гэвина, и он показался ей центровым самцом. Высокий, скуластый, с признаками интеллекта. Хотя, как по мне, у него просто морда такая – надменная.
Никто не знал, сколько этой дамочке лет. Но титьки у нее были здоровенные. А что еще нужно, когда тебе семнадцать. В смысле, нам ничего, кроме них, нужно не было. Говорили, что Делайла Смит окончила школу года два или три назад, но слава о ее подвигах передавалась от одних старшеклассников другим, как гомеровская «Илиада». Конечно, таланты ее приукрашивали. Иначе неясно, зачем к ней таскаться. Никаких выкрутасов она не умела, да и в «Эйвери Холл» многие девочки уже эмансипе. Поэтому поход к Дел был скорее тест-драйвом, чтобы распрощаться с девственностью. Что мы и сделали.
Сначала Тед, а я на шестнадцать минут позже. И какой бы отбитой ни была эта девица и как громко ни орал бы телик ее папаши из соседней комнаты, было волшебно.
Для меня весь мир разделился на до и после. Словно второе рождение, только не вовне, а вовнутрь. Звучит паршиво. Даже подступило, как осознал смысл сказанного. При парнях я, конечно, молчал. Это я про себя подумал. Внутренний диалог. Но страсть как хотелось обсудить. Только эти двое, «буженина» с «сыром», так себя вели, будто каждый день видели голую женскую грудь на любом расстоянии, какое пожелаешь.
Гэвин хвастал, что у него уже было, и не раз. Еще летом. Но мы с Тедом знали, что врет. Может, он и тискался с кем, не более. И вообще, этот чудила достал своим «самым умным» лицом. Мало ли, что он писатель и поэт. То, что он умеет буквы в рифму складывать, еще не дает ему право считать себя умнее других. Такой у него вечно вид, будто боженька, или инопланетяне, или кто там нас сотворил, перед тем как вытолкнуть на белый свет из святая святых его матушки, шепнули зазнайке: «Каждую тварь божью, Ты, мальчик мой, превосходишь, по праву своего существования». И при этом, если представить то в виде текста, так бы и было написано: «Ты» с большой буквы, словно Бог тут он.
Из трейлера Делайлы мы вывалили, гогоча, как хриплые гуси. Тянули шеи, закидывали подбородки и, расправив спины, как кавалеристы армии Севера в тесных мундирах, старались сдерживать восторг. Перекидывались фразочками типа: «Надо в следующий раз отвести к Дел Скотти Трэвиса». Сложившись пополам от смеха, разгибались, пытались изобразить его пришибленную физиономию с отсутствием интеллекта в лице и снова складывались вдвое.
Тед очень похоже передразнивал. У нас у обоих есть актерский талант. Так мистер Потчепе говорит. Но у Теда он на йоту побольше, естественно. Потому-то брат играет Страшилу, а я – Трусливого Льва в постановке театральной студии «Эйвери Холл». У Страшилы много реплик и сильная трансформация героя. Лев проще. Если честно, с приходом мистера Потчепе все обрело какой-то смысл. Он гений. Мы все так считаем, и Гэвин тоже. А Гэвин, с его комплексом превосходства, абы кого не признает. Так что информация верная.
Шумным облаком, из которого вылетали смешки и тычки, не замечая как, мы дотопали до фамильного особняка Палмеров, то есть нас.
«Хейзер Хевен» – достопримечательность Лиландтона, а может, и всего штата Вермонт. Отец отгрохал его, когда дед был жив. Благо с лесом для постройки в наших краях проблем нет и не было. Добычей и обработкой дерева уже третье поколение Палмеров занимается. Мы с Тедом четвертым будем, если, конечно, не победим на том фестивале, куда нас мистер Потчепе собирается отвезти. Только уж не с «Волшебником страны Оз», а с чем-то серьезным. Чтобы мы как актеры смогли проявиться. Оттуда учеников в лучшие театральные колледжи разбирают с грантами на обучение.
Если отец узнает, запретит выступать и отходит так, что живого места не останется. Как в тот раз, когда Тед решил подзаработать, и мы, выкупив за бесценок овощи у старухи Джулс Картрайт, отправились на центральный базар в соседний городок вместо уроков.
Потому мы с братом помалкиваем. Если уж пройдем, будем думать. А пока это так. Мечты.
– Гэвин, ты к нам заскочишь? – спросил Тед.
«Хейзер Хевен» появился из-за поворота, как всегда, неожиданно. Дом стоял на небольшом возвышении, но прятался за окружающими его холмами и потому имел способность выпрыгивать из-за угла, как черт из табакерки. Начиная с конца лета и до поздней осени вереск вокруг здания зацветал и все кругом становилось лилово-синим. Может, потому мама дала нашей усадьбе имя – Heather Heaven («Вересковые небеса»). А может, потому, что глаза у нее были такого же необычного оттенка – сине-лилового. У Линн и Теда такие же. В маму. Голубые с фиолетовыми крапинками. Но это, кажется, только я замечаю. Если Теду такое сказать, он меня на смех поднимет. По его мнению, мы с ним близнецы. Но я до йоты вижу тонкие нюансы. Может, потому, что на эту самую йоту отличаюсь от брата не в лучшую сторону.
– Не знаю. – Гэвин смутился, что для него редкость, и поправил очки в роговой оправе. Носил он те, кажется, только для того, чтобы больше походить на писателя-интеллектуала. Приоткрыв рот, приятель напрочь забыл, как ворочать языком. Это Гэвин-то! Тот, кто имеет словарный запас больше всего штата Вермонт.
Я обернулся и увидел на крыльце Линн: она сидела на качелях, что всегда стояли на веранде. Когда-то мамино любимое место.
– Это ты из-за Линн, что ли? – спросил я. – Воды в рот набрал.
– С чего бы? – фыркнул Гэвин.
– Я слышал, ты к нашей сестренке полез, а она тебя отшила, – усмехнулся Тед.
– Ерунда. Не так всё. Только я вам не скажу как. – Гэвин задрал подбородок, и его скулы резанули пространство, точно саями черепашки Рафаэля. Так захотелось ему вмазать!
– Конечно, не скажешь, потому что она тебя отшила, Гэвин Мур. – Мы с Тедом оба покатились со смеху.
– Кретины. Не отшила, а сказала, что хочет серьезно. – Гэвин опустил глаза. Он старался держаться уверенно, но, кажется, знал, что сейчас будет. Знал, как мы относимся к тем, кто лезет к Линн.
– И ты после этого к Делайле поперся? – возмутился Тед.
Когда он выходит из себя, всегда краснеет, как уголь на гриле. Казалось, у него пар из ушей пойдет.
– Так и вы тоже. Вы говорили: тест-драйв, тест-драйв, – передразнил нас Гэвин, но неуверенно, так, будто сразу пожалел о сказанном.
Тед вцепился Гэвину в глотку:
– Я тебя покажу тест-драйв, засранец. Это моя сестра, а ты …! Чтобы теперь ты ее и пальцем не трогал, после той потаскухи, у которой мы были.
– Так я же с резинкой. – Гэвин извивался, пытаясь отцепить от своего горла моего озверевшего братишку. Тот хоть и пониже ростом, чем Гэвин, а прилично шире в плечах. А еще и это свойство Тедди – заводится с пол-оборота.
Мы так увлеклись выяснением отношений, что не заметили, как Линн слезла с качелей и бесшумно, преодолев путь через стометровую вересковую лужайку, оказалась около нас.
– Тед, ты зачем душишь Гэвина? – спросила она голосом отличницы, который очень ей шел. Тоненький, как и она сама.
Мы обернулись. Сестра была для нас ангелом во плоти. Стоит строгая, в небесно-голубом свитере и льня-ных бриджиках. Руки на груди скрестила и взирает так, будто мы тут младшие, а она старшая, а не наоборот.
– Я тебе лучше не скажу, Линни. Боюсь, ты с ним знаться не захочешь.
Лиловые глаза Линн стрельнули в сторону подающего надежды молодого писателя, который погибал от рук ее брата.
– Тедди, если ты задушишь Гэвина, это будет большой утратой для культурного наследия Соединенных Штатов Америки, а может, и всего мира. – Она улыбнулась. – И потом, не забывай, братец: ты слишком красив, чтобы попадать в тюрьму. Таким там несладко живется.
Тед усмехнулся. Выпустил из рук шею закашлявшегося Гэвина и откинул челку с лица, на манер кинозвезды. А я только и делал, что сдерживал улыбку. Смешно видеть, как быстро Тедди ловится на свое же тщеславие.
– Ты права, сестренка. Но если бы ты знала, почему я хотел придушить этого недоделанного Теннесси Уильямса, ты бы не спорила.
Гэвин опустил голову, и его тяжелые очки съехали на кончик носа. Кадык задрожал под подпирающим скулы высоким воротником. Интересно, совпадение ли то, что все писаки носят водолазки?
– И почему же ты хотел его придушить? – Линн поглядывала на каждого из нас.
Тут уж мы попритихли. Не хотелось, чтобы она узнала о нашем похождении.
– Не хочу, чтобы он к тебе лез. – Тед метнул в сторону Гэвина ненавидящий взгляд.
– Ну, это не тебе решать, Тедди. – Сестра надула губы в манере – которая еще не выходила – как у взрослой девушки, требующей свое.
А я подумал, что в этом, должно быть, самый сок. Пока девочки юны, они могут пользоваться губонадувательством, а уже в какие-нибудь зрелые годы это всегда выглядит отвратительно. Так, будто это банты на макушке или даже соска. До того нелепо.
– Мне решать. Этот придурок тебя и пальцем не тронет, тебе пятнадцать, – цедил сквозь зубы Тед.
Гэвин мусолил край твидового пиджака. Твидовые пиджаки тоже, пожалуй, носят одни только драматурги и журналюги.
Мы так и не сдвинулись с места и всё топтали вереск у подножия холма, стоя на тропинке, что тянулась змейкой к самому крыльцу «Хейзер Хевен».
– Почти шестнадцать. Бабушка в эти годы уже родила папу, – рявкнула Линн Теду.
– Тоже хочешь родить? – прыснул он в ответ.
– Хочу, чтобы не считал меня ребенком. Я всего на полтора года младше. А ты ведешь себя так, будто уже жизнь прожил.
– Я и прожил, – ответил Тедди.
И на мгновение мне показалось, что это какая-то семейная сцена, потому что мы с Гэвином просто молчали и наблюдали. А Тедди и Линн высказывали друг другу претензии так, будто нас с писакой там вовсе не было.
– Тихо-тихо, – встрял я. – Думаю, есть цивилизованное решение нашего спора. Что бы сказал мистер Потчепе, если бы увидел, как мы собачимся? Он нам про высокие материи, а мы… – решил я сменить тему, может, и не очень ловко.
– А что бы сказал твой дорогой Потчепе, зная, к кому мы сегодня в трейлер ходили? – сказал Тед, закатив глаза.
Линн непонимающе вскинула брови.
– Не надо делать из мистера Потчепе святошу. Он не такой белый и пушистый, как тебе кажется.
– О чем это ты? – не понял я.
– А ты подумай, с чего вдруг его поперли из того ситкома? Там был скандал, который замяли. И он из звезды телеэкрана, хоть и не первой величины, превратился в школьного учителя по драме. Думаешь, он спал и видел себя на подмостках детской самодеятельности? – сказал Тед так, будто только что раскрыл убийство Кеннеди.
– Не знаю, – меня обдал холодный пот. Неприятно, когда кумиры начинают шататься на краю той вершины, куда их пристроил. – С чего ты взял это?
– В кафетерии «У Лу» слышал. – Тед сдвинул широкие брови к переносице.
– Нашел что слушать. Они там разве что кошачьи хвосты ни обсасывают. Остальное все перетрут, перечешут, – махнул я рукой.
Тед пнул ногой несуществующую жестянку, и с подсохшего вереска во все стороны полетели сиреневые шарики.
Линн неодобрительно взглянула на этот жест.
– Давайте-ка лучше пойдем в дом и займемся реквизитом к спектаклю, – сказала она, чуть громче и выше, чем это выходило у нее естественно. – У меня все готово. Мы обещали мистеру Потчепе соорудить маски для генеральной репетиции. Я развела бадью клейстера и притащила в зал ворох папиных Times. У нас выйдут отличные маски!
– А как же шерсть? Для морды льва нужна шерсть, – возразил я, когда мы неуклюжей и еще не вполне договорившейся толпой потащились по тропинке к дому.
– А мы распустим шторные кисти. Они древние и мерзкие, и ими все равно никто не пользуется. – Линн сияла решимостью и творческим азартом.
– А я? – спросил Гэвин. – Можно с вами?
Мы обернулись и увидели Гэвина, который занес ногу над тропой, но не решался туда наступить.
Тед нахмурился. Линн приобняла брата и потянулась губами к его щеке. Ласковая, как кошка.
– Ладно, пусть идет, – согласился Тед, – только что за маска может быть у Волшебника Оз, вруна и чудилы, которого играет этот прыщ на заднице?
– Мы сделаем Гэвину треугольный колпак, – звонко воскликнула Линн, – Оз ведь бывший цирковой артист и фокусник, который попал в волшебную страну на воздушном шаре.
– Бывший фокусник и клоун, – заржал Тед.
Тед и Линн шагали в обнимку в сторону крыльца с белоснежными балясинами и качелями, украшенными искусственными цветами.
На секунду мне показалось, что это мама с папой. Когда мы были маленькими, они часто ходили по вересковому двору в обнимку, а я и Тед бегали вокруг, как щенята. С тех пор как ее не стало, все изменилось. Только Линн смазывает собой, как маслом, скрипящие дверные петли в наших с отцом отношениях.
