Плетён и две батонки

А здесь, на родине, о ней будет думать и помнить яркий талантливый человек, и все арии о любви, которые он поет со сцены, будут посвящены ей и только ей одной. И, может быть, когда-нибудь она приедет снова в этот город, и они снова встретятся – в этом же кафе.

Ольга Витальевна так бежала, что не заметила бордюр. Она споткнулась и упала, больно ушибив колено и испачкав брюки. Некоторое время она сидела, морщась от боли, потом встала, засмеялась и побежала дальше, представляя свою новую прекрасную жизнь.

Научный руководитель

Утром легче не стало. Кира бессмысленно ходила по квартире, передвигала вещи, пыталась заняться каким-то делом, но все мысли возвращались к одному – ехать или не ехать.

Вчера она твердо решила, что точно никуда не поедет. Написала друзьям и коллегам, что ее ждать не надо. Бывшую однокурсницу попросила купить цветы.

Родители и муж успокоились. Они не то чтобы были против ее приезда, нет. Но, разумеется, они переживали. Дорога очень непростая – сначала автобус до соседнего города, потом шесть часов поездом до столицы, оттуда в аэропорт, два часа на самолете, а еще от аэропорта сколько ехать. Девочки очень устанут, да и имеет ли смысл срывать их сейчас со школы? Да и сама Кира – до конца ее стажировки остался всего месяц. Какой смысл носиться туда-сюда? Это уж не говоря о деньгах. Билеты ужасно дорогие. И ведь это – самый дешевый вариант! Если добираться только самолетами, то на троих сумма выйдет вообще заоблачная. Муж сказал, что Кира должна решить сама, но ей следует взвесить все за и против.

Кира взволнованно заходила по комнате. Взвесить! Можно подумать, она последние два дня занималась чем-то еще.

Письмо пришло в субботу днем. Кира с девочками как раз вернулись из парка. Кира сварила картошку, сделала салатик, и они быстро перекусили. Потом девочки ушли к себе играть, а Кира достала свои бумаги. В понедельник ей предстояло показать написанное руководителю. В принципе, все было готово, но Кира волновалась и перечитывала текст еще и еще.

И тут пришло письмо.

Первой мыслью было – отмучалась старушка. Софья Моисеевна болела уже много лет. Операцию ей сделали очень удачно, после нее она еще четыре года держалась молодцом, а потом начала сдавать – все реже появлялась на кафедре, свой курс отдала читать молоденькой аспирантке, а на разных мероприятиях вне института не появлялась совсем. Говорили, что в последние полгода она почти не вставала.

Письмо было от коллеги. Та писала, что сама узнала только что, про похороны пока ничего не знает, и вообще в голове у нее какой-то сумбур – она не может представить себе кафедру без Софьи Моисеевны.

Кира позвонила мужу, они вместе повспоминали Софью Моисеевну, и в конце концов Кира расплакалась. Прибежали девочки, Кира попрощалась с мужем и рассказала дочерям, что только что узнала – сегодня умерла ее научная руководительница.

– Вы помните ее?

И тут сама одернула себя – вопрос был глупый.

Конечно, девочки не помнили Софью Моисеевну. Они и видели ее всего один раз, им было тогда по два года. Они случайно встретились около Ленинградского вокзала. Кира провожала в Петербург подругу. Девочек пришлось взять с собой, они устали, хныкали и клянчили все подряд. Кира думала только о том, как бы скорее добраться до дому. Софья Моисеевна только что вернулась из Петербурга – наверное, участвовала в какой-то конференции или презентации. Тогда она еще куда-то выезжала. Ее сопровождала какая-то тощенькая невзрачная девица, восторженно хлопавшая глазами.

– Кира! Ну надо же, это ты! – воскликнула Софья Моисеевна, – а это кто же, твои девочки?

Девочки задрали головенки и с недоумением рассматривали нависшую над ними старуху в шляпе.

– Очень хорошенькие девочки! Похожи на тебя… в твои студенческие годы! – не замедлила подпустить яду Софья Моисеевна, – а вы знаете, девочки, кто я такая?

Девочки молча таращили глаза.

– Не знаете? Я – друг детей! – сообщила Софья Моисеевна и нагнулась ниже.

Девчонки подняли крик и бросились к Кире. Успокаивая их, она подняла глаза на Софью Моисеевну. Та смотрела на девочек с нескрываемой брезгливостью. Тощая девица старательно копировала ее взгляд. Кира поспешила попрощаться и ушла, таща за собой упиравшихся и орущих дочек.

Брезгливый взгляд друга детей особо не давал покоя. За своих девочек Кира была готова загрызть кого угодно.

– Мама, а кто она была? – спросила Ника.

– Она? Ученая, литературовед. И переводила для детей, она очень много книг перевела для детей.

– То есть ты как она?

– Как она? Ну… нет, ну что ты! Она была знаменитой, она столько всего сделала!

– Ну все равно, мама – значит, ты – как она! – сказала Женя.

Как она. Мечта юности. Быть, как она. Писать статьи, переводить, участвовать в научных конференциях. Чтобы показывали по телевизору и говорили по радио. Чтобы были ученики и последователи.

И в другом быть – как она. Быть зло-остроумной. Уметь одним словом поставить человека на место. Не смущаться. Уметь добиваться своего.

Когда-то Киру, зеленую девчонку, начинающую аспирантку, обидела злющая тетка с другой кафедры. Явившись в университет, Софья Моисеевна тут же заметила Кирино несчастное выражение лица и стала выяснять, что случилось. Выслушав жалобы, она ласково погладила Киру по плечу и сказала:

– Не сердись на нее, детка! Прости ей! Только подумай – она ведь ни разу в жизни не была замужем…

У самой Софьи Моисеевны с замужествами было все в порядке.

– Как ты понимаешь, детка, у меня был не один муж…

Кира когда-то видела ее фотографии. В молодости Софья Моисеевна была ошеломляюще, оглушительно красива. Теперь, в старости, она любила о красоте поговорить.

Рассказывая про классика литературы, она притворно-смущенно добавляла:

– Увидев меня, он упал на колени и воскликнул: о, если бы я был на тридцать лет моложе!

Рекомендуя Кире книгу по диплому, она задумчиво говорила:

– Обрати внимание, детка, эту книгу написали муж и жена. Они были такой красивой парой, он так ее любил! Правда, при этом он увлекался каждой хорошенькой аспиранткой… кстати, я была его аспиранткой.

Кира слушала ее изящные маленькие рассказики из жизни и млела. Она никому бы в этом не призналась, но ей ужасно хотелось, чтобы и к ее ногам падал знаменитый писатель, а заведующий кафедрой, молодой красивый профессор, обратил на нее хотя бы капельку внимания.

Ничего из таких прекрасных мечтаний не вышло, внимание на Киру обратил сын маминой подруги, очень милый мальчик-аспирант, и на третий год знакомства они поженились. Еще через два года родились близняшки. Кира тогда училась на третьем курсе аспирантуры.

Конечно, первый год о диссертации она и не вспоминала. Девочки были относительно спокойными, но все-таки времени ни на что не хватало. Еще повезло: когда девочкам исполнился год, на пенсию вышла мама Киры. Кира вздохнула свободнее и снова стала появляться в институте.

Софья Моисеевна, увидев Киру после долгого перерыва, удивленно подняла брови:

– Кира? Это ты? Боже мой, детка, а где же твоя чудная фигурка?

Кира, после рождения дочерей прибавившая пятнадцать килограммов и чувствовавшая себя жирной коровой, покраснела, забормотала что-то и поспешно убежала. О словах старухи она никому не рассказала – было стыдно. Вечером в ванной, разглядывая себя в зеркало, она плакала и давала себя слово сесть на диету. Продержаться она сумела два дня, а потом махнула рукой и снова стала доедать за дочками и активно пробовать еду, когда готовила.

Видимо, Софье Моисеевне понравилась Кирина реакция, и при каждой встрече она недоуменно качала головой:

– Ну надо же, Кира… а ведь какая у тебя была фигурка!

Кира избегала ее как могла, но старуха, казалось, нарочно подлавливала ее в людных местах. Как-то, после очень удачного семинара, Кира шла в окружении своих студентов. Ползущая навстречу Софья Моисеевна привычно подняла брови:

– Кира! Где же твоя чудная фигурка!

Студенты зашептались за спиной. И тут Кира взорвалась:

– Софья Моисеевна, я стала старше! А годы никого не красят, вы же это тоже заметили, не так ли?

Софья Моисеевна, казалось, оторопела. Студенты затихли. Софья Моисеевна повернулась и молча двинулась дальше.

Кира быстро распрощалась со студентами и убежала на улицу. По дороге домой она вспоминала свои дерзкие слова и мучилась – с одной стороны, она все сказала правильно. Она уже не девочка и не студентка, чтобы ее можно было так унижать. С другой – нахамить самой Софье Моисеевне!

Но, оглядевшись, Кира стала замечать, как отношение к старухе меняется. Секретарша кафедры, подняв телефонную трубку и выяснив, что звонит Софья Моисеевна, закатывала глаза. Заведующий кафедрой уже не советовался с ней, как прежде. Студенты позволяли себе хихикать на ее лекциях.

После того случая Софья Моисеевна долго делала вид, что не замечает Киру. Потом, правда, пришлось заметить и заговорить – Кира ехала в питерское издательство, и Софья Моисеевна передала с ней рукопись.

Кира приехала к ней вечером – перед поездом. Софья Моисеевна впустила ее в прихожую и начала ядовито расспрашивать – как поживает диссертация, скоро ли она будет готова.

– Ты подавала такие надежды, Кира! Как жаль, что ты оказалась неспособна к научной работе. И знаешь, вчера звонила Анна Владимировна. Она сказала, что твой последний перевод оказался совершенно никудышным…

Кира знала, что Анна Владимировна, редактор издательства, никогда не сказала бы ничего такого, но тупо молчала. Софья Моисеевна продолжала:

– Мне очень обидно, что так вышло. Ты – мой педагогический брак, Кира!

Она царственным движением протянула Кире увесистый сверток и четко выговорила:

– Счастливого пути!

Торопясь на поезд, Кира яростно думала – больше никогда. Не приду. Не позвоню. Никогда и ни за что на свете.

Иногда она все-таки заставляла себя набрать номер Софьи Моисеевны и бодро сказать:

– Добрый день, Софья Моисеевна! Это Кира. Как вы поживаете? Как самочувствие?

И в ответ слышала неизменное:

– Неплохо, Кира. Как ты поживаешь, я не спрашиваю – ты же при дочерях по-прежнему…

Это «при дочерях» старуха выговаривала издевательски-четко. Кира краснела, торопливо прощалась, а потом плакала и снова давала клятву больше никогда Софье Моисеевне не звонить.

«При дочерях» не давало Кире покоя. Когда девочкам было полтора, Кира после долгого перерыва принимала участие в конференции. Перед началом к ней подошел именитый профессор, который был ее вторым оппонентом на дипломе. Снисходительно улыбнувшись, он сказал:

– Ну, и чем вы сейчас заняты?

Кира смутилась. Она чувствовала себя страшно неловко – беспокоилась за оставшихся с мамой девочек, волновалась за свой доклад, переживала, что костюм сидит по-дурацки – все складки сразу видны. И от смущения и неловкости сказала:

– Я при дочерях сейчас…

Оказавшаяся рядом Софья Моисеевна громко хмыкнула.

Доклад Киры оказался на редкость неудачным. Она сама почувствовала это с первых своих слов, растерялась, еле-еле дочитала текст до конца и скорей убралась с кафедры.

Бродя по залу после конференции, она услышала ядовитый голос Софьи Моисеевны:

– Ну что поделать! Она ведь теперь всего-навсего при дочерях! Ничего, хотя бы как мать она удалась…

Девочки ушли в школу. Кира сидела дома и растерянно перебирала бумаги. Завтра похороны. Но она уже решила, что никуда не едет. Конечно, не едет. Глупо уезжать на два дня. Билеты стоят безумных денег. Да и время дорого. Такая стажировка, как сейчас, ей больше не подвернется. Ничего, что университет совсем маленький. Зато сама стажировка восемь месяцев, да еще и девочек получилось взять с собой. Кира устроила их в школу, и они уже довольно бойко объяснялись на чужом языке. Программу русской школы они выполняли по вечерам. Дел было много, но вдали от московской суеты все трое как-то стали еще ближе друг к другу, и Кира была довольна и счастлива.

Завтра похороны. Софью Моисеевну похоронят без нее.

Коллеги и общие знакомые вряд ли заметят Кирино отсутствие. Не такая уж она важная птица. А если и заметят – то поймут и не осудят. А если и осудят – наплевать. Так всегда говорил Кире муж.

Пора уходить. Профессор чужого университета ждет ее.

А может, поехать?

И тут Кира приняла решение. Бросилась к компьютеру, нашла билеты, оплатила, не глядя на цены. Позвонила мужу и сказала, что выезжает. Его голос был озадаченным и недовольным:

– Ну Кира, ты даешь! Уже нельзя отменить оплату? Местный самолет в три, ты вряд ли успеешь.

Кира попросила встретить их и отключилась. Девочки приходят из школы в час. Сейчас двенадцать.

За оставшийся час Кира успела сделать кучу дел – позвонила профессору и объяснила ситуацию, покидала в сумку кое-какие вещи, сделала в дорогу бутерброды и договорилась со знакомым, что он отвезет их в аэропорт. Профессор отнесся к ее поспешному отъезду с полным пониманием, знакомый согласился везти едва ли не половину той суммы, которую запросили бы таксисты.

Девочки пришли из школы. Кира велела им переодеться, и через пятнадцать минут они уже сидели в машине.

Знакомый что-то болтал, девочки дергали Киру – не забудет ли она позвонить в школу и предупредить, что их не будет до конца недели, переживали, что не привязали велосипеды – Кира не слушала.

Дорога была долгой и тяжелой – они почти опоздали на самолет, потому что идиот-знакомый поехал не той дорогой, регистрация уже кончилась, и они бежали втроем по летному полю к маленькому самолетику, который должен был доставить их в другой аэропорт, откуда вылетали самолеты на Москву. Времени на пересадку в большом аэропорту было всего ничего, Кира заблудилась, и они бессмысленно бегали по всему аэропорту, разыскивая нужные выходы. Наконец, они оказались в самолете, но там Жене стало плохо, ее вытошнило, Ника капризничала, что хочет сесть к окну, Женя плакала, что у окна у нее меньше кружится голова. Когда самолет приземлился в Москве, Кира была уже еле живая.

Муж встречал их в аэропорту. Если утром он казался недовольным, то сейчас, конечно, был очень рад. В машине Женю снова тошнило, приходилось останавливаться и выводить ее подышать. Ника ныла, что устала и хочет спать. Кира ненавидела себя и яростно думала – зачем она поехала? Так мучить девочек! Да и себя тоже. Софья Моисеевна все равно этого уже не оценит.

Да она и при жизни ничего не ценила, распаляла себя Кира. Вот, например, тот случай – с водопроводчиками.

В то майское утро Кира проснулась в прекрасном настроении – они с Толей, тогда еще будущим мужем, собирались ехать в Ярославль. Погода стояла отличная, и Кира предвкушала все радости поездки. И тут позвонила Софья Моисеевна.

– Детка, – сказала она слабым голосом, – пожалуйста, отмени сегодня свои дела и приезжай ко мне.

Кира не знала, что сказать. В последний раз, когда Софья Моисеевна приглашала ее подобным образом, в гостях у нее оказалась знаменитая переводчица, не менее знаменитая, чем сама хозяйка. Кира робко показала ей свои стихотворные переводы, и переводчица пару раз благосклонно кивнула. Вдруг и в этот раз она познакомится с кем-то очень важным? Но было жалко поездки с Толей.

– Я жду тебя к двенадцати, – все решила за нее Софья Моисеевна.

Кира позвонила Толе, что-то жалко лепетала в трубку, извинялась и объясняла. По счастью, он не обиделся – сказал, что тогда пойдет поможет отцу в гараже.

В квартире Софьи Моисеевны была настоящая разруха – около батарей стояли тазики с водой, в ванной лужа грязи, на кухне сорвана занавеска. По всему дому бродили мрачные мужики с красными глазами. Переговаривались они исключительно матом. Софья Моисеевна бегала за ними и пыталась что-то объяснить. Они смотрели на нее дикими глазами и шли дальше по каким-то только им понятным делам. Увидев Киру, Софья Моисеевна схватилась за сердце:

– Слава богу, детка, ты наконец-то приехала! У меня, видишь ли, меняют трубы. С самого утра пришли. А я не могу с рабочими. Не знаю, как с ними разговаривать. К вечеру должны закончить, но они еще не начинали. Разберись с ними, а я пойду работать – в кабинете трубы менять не надо…

И она скрылась в своем кабинете. Кира растерянно смотрела ей вслед.

Как говорить с рабочими, она не знала тоже. Ее, единственную дочку в семье, родители оберегали от всех житейских дел. Она попыталась вступить с беседу с самым главным, как ей показалось – но он только посмотрел на нее мутными глазами, а потом взял за плечо и отодвинул в сторону. Через час они собрались уходить, сказав, что у них обед. Вода, капающая из батареи, тем временем уже переливалась через края тазиков, а вылить ее в туалет или в ванну было нельзя – трубы были вывернуты, и вода вытекла бы на пол. Глядя на уходящих рабочих, Кира расплакалась, и они ее неожиданно пожалели: за сорок минут вырвали старые трубы и установили новые. Орудуя каким-то непонятным инструментом, старший спросил:

– Ты внучка, что ль?

– Нет… – пропищала Кира, – я… ученица. Аспирантка.

– Чего? – изумился рабочий, – так старуха чего, учительница, что ли?

Рабочие ушли, и из кабинета выплыла Софья Моисеевна. Брезгливо оглядев лужи на полу и тазики, она проронила:

– Как тут грязно…

Кира поспешно схватила тряпку и начала убирать. Софья Моисеевна стояла в дверях. Кира вдруг вспомнила слова рабочего:

– Софья Моисеевна, а рабочий спросил меня – кто я – ваша внучка?

Софья Моисеевна скривилась.

– Ты – моя внучка? Вряд ли у меня могла бы быть такая внучка… И ушла в кабинет. Киру бросило в жар.

Как она могла сказать про внучку молодящейся Софье Моисеевне? А кроме того, она как будто увидела себя ее глазами – грязную, но при этом в нарядном платье, с тряпкой в руках – как домработница… как она могла согласиться убирать? Она же действительно аспирантка, а не уборщица!

Все эти мысли вихрем пролетели в Кириной голове. Она поспешно домыла пол, сполоснула руки и постучала в кабинет:

– Софья Моисеевна!

Та вышла, обозрела относительно чистый пол и снисходительно произнесла:

– Тебе, наверное, пора, Кира? Чай тебе предлагать не буду – не те условия…

Девочки уже спали. Кира бессмысленно ходила по квартире. Где все те бесчисленные книжки, которые Софья Моисеевна ей дарила? Это были ее переводы и критические работы, а то и просто книги, которые старой переводчице уже не были нужны. Кира радостно тащила все домой, расставляла на полках и берегла. Куда делись все эти книги?

На свадьбу Киры Софья Моисеевна пришла вся в белом и выглядела едва ли не краше всех. Кирин отец восхищенно заметил:

– Софья Моисеевна, вы прямо как невеста!

Старуха тонко улыбнулась:

– Да… божья невеста.

После регистрации, когда Кира уже бросила назад свой букет и одна из подружек, отчаянно визжа, его поймала, Кира, гордая новым статусом жены, дерзко спросила Софью Моисеевну:

– А почему же вы не пошли ловить букет?

Софья Моисеевна махнула рукой:

– Не хотела лишать шанса твоих подруг…

На следующее утром Кира встала рано. Девочки еще спали, муж собирался на работу. Кира выпила кофе.

Что надеть? Почти вся хорошая одежда осталась в другой стране. Черное платье слишком обтягивает. Брюки? Но нет никакой подходящей кофточки. Перебирая шкаф, Кира едва не расплакалась. Вышла мама, увидела Кирино расстроенное лицо и принялась утешать:

– Ну Кирочка, что делать? Она была совсем старенькой. А ты молодец, что приехала.

Кира вытерла навернувшиеся слезы.

До крематория Кира добралась удивительно быстро. У ворот ее ждала подруга – они успели созвониться с утра.

…Неужели это все правда, и это она там? И все кончилось, и никогда больше в трубке не прозвучит ее голос? Никогда она не подарит книжку, никогда не позвонит, никогда не расскажет что-то язвительно-смешное? Все кончилось? И юность кончилась? А где же тот майский день с грозой, когда еще совсем не старая Софья Моисеевна сидела на кафедре и рассказывала Кире о своей жизни, а Кира слушала и млела?

А это кто же, боже мой, неужели это Кирина однокурсница? Около глаз морщины, двойной подбородок, костюм сидит неудачно. Неловко плачет, сморкаясь в платок. А это – тот самый когда-то молодой профессор, Кирина тайная мечта? А сейчас у него лысина в полголовы и бесконечно усталый, замученный вид.

А это? Художник, иллюстратор многих переведенных Софьей Моисеевной книг. Сколько Кира его не видела? Почти десять лет. После тех книг он больше почти ничего не иллюстрировал.

Звучали речи – одинаковые, все об одном и том же. Какой она была великой. Талантливой. Необыкновенной. Прекрасным педагогом. Замечательным переводчиком.

Прекратите, думала Кира. Какая разница, какой была она. Ее уже нет и не будет. И нас – таких, какими мы были, тоже нет и не будет.

Прощание закончилось. Все вышли из зала. Поминки должны были состояться в кафе. Кира отговорилась какими-то делами и не поехала.

… Выйдя из метро, она повернула направо, прошла вперед и оказалась около детской библиотеки. Десять лет назад здесь была выставка детских книг, куда Киру – конечно же – привела Софья Моисеевна. Была весна, все таяло, они вышли из библиотеки в весенние сумерки, и Софья Моисеевна взяла Киру под руку:

– Боюсь упасть…

Они медленно шли по весенней улице. Софья Моисеевна остановилась около киоска и достала кошелек:

– Давай купим конфет? Вот этих, в красной обертке?

Кира подошла к ларьку, нагнулась к окошечку:

– У вас есть конфеты? Такие, в красной обертке, не знаю названия…

– Девушка, вы что? – крикнули из ларька, – не видите – газетами торгую…

Сашка

Уже два года прошло, как рано утром позвонили – Сашка умер. Ну что же, к этому и шло. Понятно было – не жилец, долго не протянет. Жалко и не жалко – сам виноват, сам себя довел до такого состояния – столько пить.

А еще недавно он ходил по двору, опухший, страшный, почти ничего не понимающий. С одной стороны его придерживала жена, с другой – падчерица.

По всей деревне только и слышалось – Сашка-то с Галькой какая пара будут. Он красавец, да и она не уступит, нет. Она побойчее – все свадьбы ведет на селе, даром что совсем девчонка. Он поспокойней, но тоже веселый.

Но вот только ничего у них не вышло – не поженились. Всякое бывает! Бабки шептались – да оно и к лучшему, духонька! Что бы Гальке сейчас с ним маяться – с пьяницей?

С Галей хорошо выйти пройтись вечером. Август, уже темно. Она рассказывает много и весело – о том, как тут раньше жилось, о соседях и подругах.

Но сегодня она рассказывает о другом.

– Он в армию ушел… я ждала, конечно. Ну да сама знаешь, как бывает: пошли на гулянку, а там парень из города, дачник. Слово за слово, потом в баню пошли… ну и случилось все. С Сашкой-то у нас ничего до того не было, а тут… ну вот бывает так, что делать.

Она говорит спокойно, с горечью, но без слез, все отболело, все прошло.

– По осени Сашка вернулся, я ему ничего не говорила. Долго тянула, а он все настаивал – мол, чего ты, Галь? Все равно ж вот-вот поженимся. Каждый божий день говорил, как любит. После гулянки шли, зашли в летнюю кухню. После он встал, злой такой, растерянный, говорит: как же так, Галя? А мне и сказать нечего. Ревмя реву, Сашенька, говорю, виновата, но только один раз, больше ничего не было. Тебя одного люблю. А он оделся и ушел. Я до утра в кухне проревела, а потом что ж? На работу пора. Я тогда в нашей сельской больнице работала.

Она какое-то время молчит, грустно качая головой.

– К вечеру пришел он к нам, меня вызвал. Я далеко-то с ним не пошла, боялась. Под окном стояли, он мне и говорит – что делать, Галя, всякое бывает. Я тебя все равно люблю, никто другой мне не нужен. Давай забудем?

Я в слезы, опять прощения прошу. А он меня обнимает и шепчет – люблю, люблю! Помню, мать из окна смотрела, в стекло стучала да нам кулаком грозила.

Стали мы опять с ним встречаться. Мать все спрашивала – когда свадьба? Мы по весне свадьбу хотели. Это он придумал. Говорит – снег сойдет, травка первая пробьется, и тут мы с тобой свадьбу и сыграем. Небо, говорил, высокое будет, голубое. Как глаза у тебя. Ну как-то так говорил. Вообще говорил-то он не особо складно. Может, я уж какие слова сама придумала. А вот хорошо помню – когда вдвоем оставались, он меня обнимал и все шептал: люблю тебя, люблю!

А зимой я забеременела. Сначала перепугалась, помню – что мать с отцом скажут? А потом обрадовалась. Вышла на улицу, вечер, небо ясное, звездочки сияют. И я, помню, думаю – сынок будет, такой же красавец, как Сашенька. И так мне хорошо на душе стало, весь страх прошел. Все думаю, что теперь свадьбу раньше надо будет играть, весны не ждать.

Сашка тогда в городе был, на курсах повышения. Я дождаться не могла. Вот он приехал. А вечером в соседнем вон селе в клубе дискотека была. Мы туда на автобусе поехали, еще автобус ходил. А обратно уж пешком собирались. Тут не шибко далеко – пять километров. Мы часто пешком ходили.