Октябрьская ярмарка

Но баба Клава не унималась:

– Жила у нас девка на деревне, Машкой звали. Красивая была! Что ты! Да удумала с жонихом с Матвеевки спутаться. Ох и ругала мать её тогда, а потом прокляла в сердцах. Так над Машкой водяной власть и получил, к себе прибрал… Только утопшая не успокоилась: на русальную неделю каждый год являлась мать изводить – не выдержала она и покинула дом свой. А после в колхозе землю эту моряку отписали. Дом возвёл новый, но русалки и ему житья не дали. Вот и стоит хата брошенная, нечисть там со всей округи на русальную неделю собирается. Ни одна живая душа туда по доброй воле не ступала. А сейчас молодёжь слова стариков ни в грош не ставит.

– Лену никто не проклинал, всё с ней хорошо. Замолчите! – не выдержала Катя. – И вообще, идите к себе в дом. Ночь на дворе! Нечего тут сидеть! И без вас хлопот хватает.

Как только Катя это сказала, послышался грохот – с иконной полочки образа попадали, окно распахнулось, и в дом ворвался ветер.

– Всё! Нет больше девки! Забрал! – вскричала баба Клава и с громким воем запричитала.

Насмерть перепуганная Катя бросилась в комнату, где находилась сестра.

– Лена! – выпалила она, вломившись в спальню, но кровать оказалась пуста.

– Забрал! Забрал! Забрал девку! – вопила баба Клава.

Катя металась по дому в поисках сестры, взволнованная баба Дуся выскочила из комнаты, не понимая, что происходит.

– Забрал! Нет больше девки! – выла обезумевшая старуха Клавдия.

Во дворе Лены тоже не было. Девушка снова пропала. Вокруг всё смешалось, плохо отдавая отчёт в своих действиях и не обращая внимания на вопли бабы Дуси, Катя мчалась к реке так быстро, как только могла, но, оказавшись на берегу, не нашла сестру и там.

Тогда Катя пустилась в лес в сторону дома, о котором говорила баба Клава и у которого Лена встретила Алека. Пока Катя бежала, ей мерещился девичий хохот, казалось, что кто-то прячется на ветках в густых кронах деревьев.

– Лена! Лена! – не своим голосом орала Катя, силясь докричаться до сестры.

Когда запыхавшаяся Катя наконец оказалась около дома с птицей на фасаде, её бок разрывала жгучая боль от долгого бега. Тихо скуля и одновременно пытаясь отдышаться, она подошла к двери заброшенной хаты и уже хотела толкнуть створку, но в последний момент отдёрнула руку. Что-то глубоко внутри не давало девушке переступить порог, всё её существо противилось этому шагу.

Взвыв от собственного бессилия, Катя снова позвала сестру. Обливаясь слезами, девушка упала на землю и вдруг заметила, что в клюве у железной птицы на фасаде что-то есть.

Катя подползла ближе и смогла разглядеть предмет – это был плюшевый мишка с розовым бантом.

** *

Андрей сидел на берегу реки и кидал камни в воду.

– Свет, а вы с Катькой общаетесь ещё? – спросил он девушку, прилёгшую рядом. – Которая внучка Евдокии Семёновны.

– Да поняла я, – отмахнулась Светка. – Нет, после того, как её двоюродная сестра у нас в реке утопилась, Катька мне ни на сообщения не отвечала, ни на звонки. Не буду же я навязываться. Не хочет общаться – не надо. Сюда она всё равно больше не приедет.

Фантомная рана

Вячеслав Романович Севзов позвонил мне в начале третьего ночи, в его голосе слышалось неприкрытое волнение. Из сбивчивых объяснений коллеги и сквозь ещё не отступившую дремоту я смог разобрать, что речь идёт об исключительном случае в его медицинской практике. Будучи первоклассным хирургом, доктором наук и доцентом кафедры, Севзов тем не менее никак не мог определиться с диагнозом одного пациента и пребывал в крайнем замешательстве. Мне, безусловно, льстило оказанное Севзовым доверие, но после ночной смены в госпитале я всё же задал резонный вопрос о том, насколько необходимо моё присутствие в его клинике в столь поздний, если не сказать уже ранний, час, на что получил ответ: «Чрезвычайно, Алексей! Чрезвычайно необходимо!»

Заинтригованный Севзовым, меньше чем через сорок минут я поднимался по ступенькам четырёхэтажного здания клиники, которую возглавлял Вячеслав Романович, и застал его в просторном кабинете на третьем этаже. Несколько десятков книг были раскрыты на большом овальном столе.

После краткого обмена любезностями, Севзов принёс свои извинения за беспокойство и сразу приступил к делу. Речь шла о поступившем несколько дней назад пациенте, попавшем в автокатастрофу. Михаил Лепнин – так его звали.

– Все, кто ехал с пострадавшим в тот день, погибли: две девушки и его брат, – продолжал объяснения Севзов. – На самом пациенте ни царапинки, за исключением едва заметного красного пятна на боку. Рентген, УЗИ, МРТ не выявили абсолютно никаких повреждений.

– Так в чём же дело? – хмыкнул я, бегло взглянув на результаты обследований.

– Это я и пытаюсь выяснить, – нахмурился Севзов. – Хочу, чтобы ты осмотрел пациента, прежде чем я поделюсь своими соображениями.

Более тщательно изучив диагностические данные Лепнина, я согласился оценить его состояние лично, и медсестра любезно отвела меня в палату.

На койке лежал нездорового вида мужчина среднего возраста. Потная испарина покрывала его лицо, карие глаза и тёмные волосы резко контрастировали с бледной кожей. Медсестра представила меня пациенту, на что он лишь вымученно кивнул, и я начал сбор анамнеза.

– Вы тоже ничего не видите? – вдруг прервал меня Михаил, безразлично и обречённо.

– Простите? – переспросил я.

– Я чувствую, как кровь течёт из моей раны на боку…

Я предложил Лепнину показать мне рану, о которой он говорит, но, осмотрев его, ничего не обнаружил, кроме едва заметного покраснения.

– Никто не видит, но я чувствую её, – сказал Михаил.

– Иногда люди, пережив сильный стресс… – начал объяснять я, но он злобно прервал меня.

– Не надо рассказывать, что я пережил… Я не сумасшедший… – Михаил стал ещё бледнее. – Рана гноится… Я медленно умираю.

– То есть вы сами видите эту рану? – уточнил я, уже примерно определившись с диагнозом.

– Нет. Я не вижу её, но она есть. Я её чувствую. Ещё у меня… сломана нога и несколько ребер. Мне трудно дышать, и я почти ослеп на левый глаз. Ужасно болит голова… Всё кружится… – хрипя, медленно говорил Лепнин.

Чтобы убедиться в своих догадках, я посветил фонариком в левый глаз Михаила, но зрачок не среагировал. Я взглянул на фонарик: свет горит. Ещё раз направил его на глаз: свет горит, но на зрачок не попадает. Решив, что фонарик неисправен, я отложил его в сторону. Внешне глаз Лепнина был здоров. Нога тоже – никаких видимых повреждений.

Закончив осмотр, я вернулся в кабинет Вячеслава Романовича.

– Не вижу ничего необычного. Здесь требуется помощь психотерапевта, – заключил я, но Севзов лишь ухмыльнулся. – Пациент пережил сильный стресс, нет ничего удивительного в том, что у него галлюцинации.

– Так-то оно так, – согласился Севзов. – А теперь послушай, что я тебе скажу. Когда Лепнина привезли к нам, он находился в сознании, его тошнило, как при сильном сотрясении головного мозга, ногой он двигать уже не мог. Разумеется, дежурный врач осмотрел его, ничего не обнаружил, но оставил до утра под наблюдением. Сегодня идут вторые сутки, как Лепнин здесь. – Вячеслав Романович подошёл к компьютеру, развернул ко мне монитор и включил видео.

Я ужаснулся. На кадрах была запечатлена страшная авария: две машины столкнулись лоб в лоб. Синяя отечественная легковушка смялась, как лист бумаги, спасатели болгаркой пилили её части, чтобы извлечь пассажиров. Большому чёрному джипу тоже досталось, но значительно меньше.

– Лепнин был за рулём пятёрки, – заметил Севзов, впившись взглядом в моё лицо и ожидая реакции.

Как только он произнёс эту фразу, на видео спасатели извлекли из синей легковушки мужчину, в котором я узнал пациента Лепнина.

– Но как это возможно?! Машина всмятку? Он не мог выжить! – изумился я.

– Именно, – кивнул Севзов. – Погибли все, но Лепнин не получил ни единой царапины. Я был настолько поражён, увидев это видео в новостях, что нашёл телефон и немедленно связался со спасателем, который там присутствовал. – Вячеслав Романович поднял одну бровь и многозначительно посмотрел на меня. – И знаешь что?

– Что?

– Он тоже не верил, что водитель мог остаться в живых. И всё же, когда Лепнина извлекли из этой груды железа, на нём не было ни кровинки, ни царапинки!

– Чудо какое-то… – не понимал я, продолжая таращиться на экран монитора. – Хотя иногда люди выживают в самых сложных условиях.

– Абсолютно с тобой согласен, – закивал Севзов. – Но ты же знаешь мой скептицизм. Я всеми правдами и неправдами, но получил фото с места аварии. – Он свернул видео и открыл папку с файлами фотографий. – Посмотри: это салон автомобиля в том месте, где сидел Лепнин.

– И что? – я искренне не понимал, к чему ведёт Севзов.

– А то! Представь, что там находится человек. – Он выжидательно смотрел на меня, и я наконец сообразил.

– Правая нога! – выпалил я.

– Да! – обрадовался Севзов и хлопнул ладонью по столу. – Лепнин жалуется на боли в правой ноге. Той ноге, которой по всем параметрам он должен был лишиться в момент аварии. А тот штырь, что торчит прямо из кресла, видишь? – Вячеслав Романович ткнул пальцем в экран.

– То самое место, где, по словам Лепнина, находится несуществующая рана. – Я пригляделся получше и увеличил фото. – Вот только штырь абсолютно чист. Если бы он продырявил водителю бок, была бы кровь, но её нет.

– Нет, – подтвердил Севзов. – Самое ужасное, что Лепнину с каждым часом всё хуже. Я знаю, о чём ты сейчас скажешь. – Вячеслав Романович опередил меня, как только я открыл рот. – Но никакая психосоматика тебе не объяснит потери крови. Не может она испаряться из организма! – Он потряс распечатками с лабораторными исследованиями крови. – По анализам выходит, что у Лепнина кровотечение.

– Внутреннее? – Мой вопрос звучал глупо, и я это понимал.

– УЗИ, МРТ, рентген – судя по ним, каждый сантиметр тела Лепнина в целости и сохранности.

– Неисправность аппаратуры? – предположил я, совершенно сбитый с толку.

– Три разных аппарата разных фирм, – парировал Севзов.

– Ошибка в лаборатории?

– Четыре раза перепроверяли! Ничего не изменилось.

Я задумался. Затем взял в охапку все результаты анализов, обследований, снимки и вновь отправился в палату к Лепнину. Мне просто необходимо было осмотреть его ещё раз.

Пациент находился в ужасном состоянии, кожа стала белой как полотно, губы синели и едва заметно шевелились: он бредил.

– Не трогайте меня… – шептал Михаил. – У них ледяные руки… оставьте мою ногу… больно… они раздирают мне кожу ледяными пальцами… уберите свои руки… не трогайте меня… – Из-под закрытых век мужчины текли слёзы, и лицо выражало бесконечную муку.

В свете открывшихся обстоятельств аварии слова Лепнина произвели на меня сильное впечатление. Разумом я понимал, что это не что иное, как бред больного человека, горячка, но в глубине души я чувствовал, что есть в его бессвязной речи что-то ещё. Необъяснимое и потустороннее. На лице ярого атеиста Севзова читались те же чувства. Медсестра, дежурившая у койки больного, и вовсе закрыла уши руками и зажмурила глаза.

– Измерьте температуру. – Вячеслав Романович мягко похлопал медсестру по плечу и указал на градусник на её коленях. Нервно закусив губу, женщина выполнила поручение начальника и продемонстрировала тому результат: 36,6.

– Да он весь горит! – возмутился я. – Принесите другой градусник. Не электронный – ртутный.

Медсестра вышла и вернулась с узким футляром, достала из него градусник и поставила Лепнину.

– Больно! Больно! – из последних сил кричал тот. – Убейте меня, прошу вас! Я больше не могу выносить эти холодные пальцы! Они щиплют, царапают… Пожалуйста, молю вас! – На миг его сознание словно прояснилось, но затем он снова впал в беспамятство.

Воздух вдруг стал густым и холодным, находиться в палате становилось невыносимо, словно неведомая сила выталкивала отсюда непрошенных гостей. Молодая медсестра, не выдержав, бросилась вон из палаты. Мне самому сделалось неуютно и резко захотелось последовать её примеру, но интерес учёного пересилил инстинкт самосохранения, и я остался.

Тем временем Севзов проверил показания второго градусника: 36, 6.

– Ерунда какая-то… – пробормотал он и опустил на лоб пациента морщинистую руку. – Горячий, как кипяток!

Порывом ветра оконная створка распахнулась настежь, заставив меня и Севзова вздрогнуть от неожиданности. Вместо влажной ночной свежести в палату ворвалось что-то необъяснимое: дышать стало почти невозможно, окружающая обстановка потеряла свою яркость, хотелось чаще моргать, словно глаза заволок зыбкий туман. Меня охватила такая тоска, будто все мои чувства, всю волю к жизни и энергию смяли, как бумажный лист, и выбросили в мусорное ведро. Все звуки прекратились, наполняя уши звенящей и зловещей тишиной.

Из горла Лепнина вырывались хрипы и стоны, он больше не разговаривал. В чертах его лица притаилась гримаса непередаваемого страха и удивления, глаза расширились и застыли. Не вовремя решившая вернуться медсестра вскрикнула и лишилась чувств, как только заглянула в палату, острее нас с Севзовым ощутив весь кошмар происходящего.

Первым к выходу ринулся Вячеслав Романович, он ухватил меня за рукав и потянул за собой. Мы молча подняли медсестру и перенесли на диванчик в коридоре. Самое странное, что, как только мы пересекли порог палаты, звуки, наполнявшие клинику, разом накинулись на нас, и даже тиканье часов показалось оглушающим. Я будто вынырнул на поверхность из бездонных глубин океана, сразу очутившись на шумном базаре.

Пока Севзов приводил медсестру в чувство, я всё ещё пытался прийти в себя и понять, что совсем недавно испытал.

Ни мне, ни моему коллеге, ни уж тем более медсестре не хотелось заходить в палату на уровне инстинктов: всё живое внутри нас физически сопротивлялось этому. Никто из нас не проронил ни слова. Так же молча я и Севзов вернулись в кабинет, и только с первыми лучами солнца мы вновь нашли в себе силы спуститься к пациенту. Не сговариваясь, мы кивнули друг другу и вошли в палату.

Севзов замер. Впервые в своей жизни я разглядел за толстыми очками на его лице суеверный страх. Вячеслав Романович бестолково хлопал губами, как рыба, и указывал пальцем на койку.

Ошеломлённый не меньше Севзова, я медленно подошёл к Лепнину и аккуратно откинул пропитанный кровью пододеяльник: в том месте на боку, где я разглядел небольшое покраснение, теперь наблюдалась глубокая рваная рана, правая нога отсутствовала до колена, а на расцарапанном бедре чуть выше угадывались круглые синяки, оставленные словно пальцами. Я перевёл взгляд на лицо Лепнина – левый глаз заплыл от гематомы, роговица на правом помутнела. Затем я потрогал ледяную руку Михаила, на которой уже успели появиться трупные пятна. Покойник выглядел так, будто лишился жизни не меньше двух суток назад.

Растерянный и изумлённый, я вышел из палаты вместе с Севзовым, сразу отдавшим несколько безотлагательных поручений медсестре. Мы ещё раз проверили с ним все результаты инструментальных обследований и снимки, по которым Лепнин оставался совершенно здоров.

Так и не найдя в тот день объяснения случившемуся, мы с Севзовым занялись каждый своими делами. Позже, встретившись с Вячеславом Романовичем на медицинской конференции за кружкой чая, мы вспоминали случай с Лепниным, и хирург, поправляя выбившийся из-за пазухи крестик, обронил такую фразу: «Бывает, что и смерть опаздывает». На этом мы с ним и разошлись, но никогда больше за свою практику я не видал ничего подобного.

Искренность

«Samimiyet» – прочла Лида на потрёпанной картонной коробке. Сразу под названием игры размещалось изображение статуи ангела в огненном круге. Пожелтевшие тёмные пятна скрывали добрую часть выцветшей картинки.

– Что-нибудь приглянулось? – Мягкий мужской голос заставил Лиду вздрогнуть. Она так увлеклась изучением необычного товара в антикварной лавке, что совсем позабыла, зачем сюда пришла. Запах старины убаюкивал, а разнообразие представленных раритетов завораживало.

– Здравствуйте, – улыбнулась Лида, повернувшись к пожилому продавцу в полинялой жилетке. – Я делала заказ у вас на сайте. Самовывозом.

– Да-да… – задумчиво проговорил продавец, прищурив один глаз. – Вы как раз смотрите на то, что вам нужно. Сейчас я всё упакую.

Лида растерянно оглянулась. Никаких книг вокруг себя она не заметила.

– Я заказывала «Гримуар ведьмы из Салема», – смущаясь, уточнила женщина и полезла в сумочку за телефоном. – Сейчас скажу номер заказа.

– Шестьсот шестьдесят четыре дробь шесть. Я помню, – опередил её продавец. – Вот только, боюсь, эта книга не принесёт вам того, чего вы желаете.

И хотя Лида была уверена в том, что продавец уж точно никак не мог знать, для каких целей ей нужен гримуар, её щёки всё равно густо покраснели.

– Осмелюсь предположить, – как ни в чём не бывало продолжал продавец, – что вам вряд ли доводилось хоть раз в своей жизни проводить подобные ритуалы.

Лида замялась: продавец был прав. Никогда она не занималась ничем похожим, да что уж греха таить: даже гороскопы считала не более чем околонаучной чепухой, рассчитанной на глупых дур.

– Не волнуйтесь, – предупредил её объяснения продавец, – я не стану читать вам нотации, не стану вас учить. Ни мне, ни вам это, в конце концов, не нужно. – На этих словах он сделал многозначительную паузу. – Я лишь хочу порекомендовать вам способ узнать ответ на ваш вопрос гораздо проще и быстрее, чем на протяжении семи дней добавлять в зелье новый ингредиент, доводя отвар до кипения ровно в полночь на кладбище возле могилы седьмого сына от седьмого сына. А потом к тому же три дня питаться одними яблоками, которые предварительно нужно настаивать на том отваре ещё девять дней. Скажите, вам оно надо? Мы ведь в России живём, а не в Салеме. Сейчас январь, крещенские морозы впереди. В такие дни не то что ночью на кладбище тащиться, а днём в магазин сходить – уже поступок. Да и от яблок в сочетании с этим отваром, поверьте мне на слово, изжога ужасная.

Недоумённая Лида оказалась совсем растеряна и уже жалела, что пришла в «Лавку чудес». Стыд и жажда веры в волшебство словно канатом перетягивали её существо то в одну, то в другую сторону. Глумится над ней продавец, или он действительно убеждён в том, о чём говорит?

– Извините, я передумала, – красная как рак выпалила Лида. – До свиданья.

Она развернулась на каблуках своих высоких замшевых сапог и устремилась к выходу.

– Разве вы не желаете выяснить правду? Кто виновен в том, что случилось?

Как громом поражённая Лида остановилась на полпути. Нет, этот лысеющий дед точно не мог знать, чего она хочет. Да и откуда ему? Но всё же его слова попали прямо в цель.

– Всего одна ночь – и вам откроется то, чего вы так жаждете. Виновные будут наказаны, – стальным тоном вдруг сказал продавец. Его лицо было серьёзным, глаза смотрели в самую душу. Удовлетворённый эффектом от произнесённых им слов, торговец продолжил: – «Samimiyet» – в переводе с турецкого означает «искренность». Я предлагаю вам сыграть в игру.

– Какую игру? – с недоверием спросила Лида, она пока не до конца понимала, о чём идёт речь.

– «Samimiyet». Вы как раз изучали её, когда я пришёл. Именно эта настольная игра даст ответы на все ваши вопросы, – пояснил продавец. Только сейчас Лида заметила, что он держит в руках ту самую грязную коробку с изображением ангела.

– С кем я должна сыграть? С вами? – с опаской спросила Лида, что-то неуловимое в облике продавца изменилось и теперь вызывало у неё настороженность.

– О, я бы с удовольствием сыграл с вами, но, боюсь, в данном случае игра меня не примет. Когда придёт время, она сама назначит игроков, – продавец плотоядно облизнулся. – Если не сработает, я верну вам деньги за покупку в десятикратном размере. Ну, что? Берёте?

* * *

Чёрная метель за считанные минуты превратила машину Игоря в сугроб, а Лида всё никак не появлялась. Предчувствуя километровые московские пробки, парень с недовольством поглядывал на экран навигатора, периодически обновляя страницу приложения.

Поток студёного воздуха и мелкого снега ворвался в салон автомобиля, и румяная от колкого морозца Лида, закутанная в шарф по самые ресницы, плюхнулась на сиденье.

– Я уже собирался тебе звонить, – поднял брови Игорь, рассматривая квадратный свёрток крафтовой бумаги в руках жены.

– Слушай, там такое место прикольное! Столько всяких штук крутых, у меня аж глаза разбежались, – искренне поделилась Лида, разматывая шарф. – Если бы ты со мной туда пошёл, тоже бы надолго завис.

– Возможно, – согласился Игорь. – Но ты меня с собой не взяла, предпочитая действовать в обстановке строжайшей тайны. Теперь я, наконец, могу узнать, ради чего такого важного я сегодня пораньше отпросился с работы, чтобы тащиться через всю Москву из Троицка в Мытищи?

– Нет, не можешь, – отвела глаза Лида и ещё крепче сжала замёрзшими пальцами коробку. – Это сюрприз.

– Так что? Это для меня, что ли? – удивился Игорь и стал ещё пристальнее всматриваться в очертания коробки, пытаясь предположить, что могла купить Лида в антикварной лавке.

– Да, – соврала Лида и отвернулась к окну. – Поехали уже. Придёт время, всё узнаешь.

Разглядывая снежинку, медленно таявшую на ручке двери, Лида поджала губы: теперь ещё предстояло придумать какой-то сюрприз для Игоря. Ему незачем было знать настоящую цель её визита в магазин, а ложь про сюрприз была первым, что пришло женщине в голову.

Телефон Игоря коротко завибрировал, и на дисплее автомобиля всплыло уведомление о новом сообщении от «Гусёк».

– Ух, ты! – присвистнул парень и, взяв в руки телефон, прочёл сообщение.

– Кто это? – недоумённо хмыкнула Лида. Она думала, что знает всех друзей Игоря, но Гуська среди них точно не было.

– В одной школе учились, в старших классах не разлей вода были, – пояснил Игорь. – Сто лет ничего о нём не слышал, а тут в гости на старый Новый год зовёт. Удивительно, конечно.

– Пойдёшь?

– Да не знаю даже… Приедем, наберу его. Я вообще думал, что он на постоянку в Сербию уехал, а тут – на́ тебе. О, в группу добавил. Похоже, Гусёк всю нашу старую компашку собирает… А тут активненько народ подтягивается, и даже Игорь с Лёхой обещают нагрянуть. Хм… Ты вообще что думаешь по этому поводу? Лёха отписался, что с женой будет. Поедем?

Коробка в руках Лиды потеплела, ей даже показалось, что она почувствовала внутри какое-то шевеление, но всё прекратилось так же внезапно, как и началось.

– Да можно, в принципе, – неуверенно ответила Лида.

– Отлично, значит, пишу, что приедем, – просиял Игорь. – Ты сейчас будешь ржать, но Гусёк зовёт нас к себе на дачу… в Мытищи! – засмеялся он.

– В Мытищи… – задумчиво повторила Лида.

Путь до дома через заснеженный центр города занял около трёх часов, и большую часть из них Игорь с воодушевлением рассказывал Лиде истории из своей школьной юности, из которых ей удалось выяснить, что Гусёк, он же Антон Гусев, и Лёха Пономарёв были хорошими друзьями её мужа. После школы Гусёк переехал с родителями в Сербию, а Лёха поступил в университет в Петербурге, после чего его след терялся. Игорь был полон энтузиазма увидеть старых друзей и с удовольствием предавался ностальгическим воспоминаниям.

Приехав домой, Лида поспешила спрятать «Samimiyet» под кровать, решив, что обстоятельно изучит игру в понедельник, когда муж будет на работе и никто ей не помешает.

** *

Наступила суббота. Первую половину дня Лида провела в домашних хлопотах, а после обеда они с мужем отправились к Гуську на дачу. Ехать пришлось долго – вьюга не на шутку разыгралась, продолжая заваливать город снегом, а вместе с ним и все его дороги.

– Хорошо, что мы решили выехать пораньше. Если сейчас так метёт, к вечеру на дорогах вообще всё встанет, – сказал Игорь, сворачивая со МКАДа на Ярославское шоссе. – Удивительно, что «ярославка» ещё худо-бедно едет.

Лида вполуха слушала рассуждения мужа. Если бы тот был хоть чуточку внимателен к изменениям в поведении жены, то заметил бы, что с того момента, как Лида побывала в антикварном магазине, она всё время о чём-то напряжённо думала. Но даже пересоленный завтрак не насторожил Игоря.

– Готов поклясться, что мы только что проехали то место, где был антикварный магазин, – хмыкнув, сказал Игорь. – А теперь тут какая-то кафешка.

– Что? – переспросила Лида, погружённая в свои мысли.

– Магазин, говорю, закрылся. Лавка твоя антикварная, – пояснил Игорь. – Вовремя ты успела туда съездить. Вот только как они за ночь умудрились всё под кафе переделать?

– Ты, наверное, что-то перепутал, – не поверила мужу Лида. – Там такое помещение – сплошной лабиринт. Не для кафе однозначно.

– Да нет же, – возмутился Игорь. – Я уверен, что это именно то место.

– Сам подумай, как за ночь можно было снести стены, сделать ремонт, завезти и подключить оборудование и всё прочее? Точно тебе говорю, перепутал.