Ещё одна попытка

– А я? – Эрик сделал вид, что надулся.

– А тебе надо быть с Сореном. Он, конечно, звезда и все такое, но по-русски совершенно не говорит. С тобой он хотя бы в аэропорту и на вокзале не заблудится.

– Кайса! – угрожающе вскинул голову Сорен.

– И будьте готовы прилететь, когда я скажу, как только получите визы.

– Катерина, у меня тут ещё мысль появилась, – Эрик сверкнул в мою сторону синими глазами. – Раз уж мы “твои писатели”, то я подозреваю, что нам не стоит на площадке светить нашу нежную дружбу. Чёрт со мной, раз уж мы успели пожениться, но вот Сорен пусть изображает твоего рабовладельца, а не друга. Никакой Кайсы, никакой Катерины, никакой Кати. Строго фру Нильсен, понял?

– Или Екатерина Александровна, если тебе так будет удобнее, – по лицу Сорена я поняла, что удобнее не будет. – Пока всё окончательно не выясним.

Больница в подмосковном райцентре была похожа сразу на все провинциальные больницы, которые мне довелось видеть в жизни. Ряды одинаковых фанерных дверей с полустёртыми номерами, под ногами линолеум неопределённого цвета, зелёная масляная краска на стенах и потолки, которые белились раз в пятилетку, а протекали каждый год. Я быстрым шагом шла по влажному, остро пахнущему хлоркой полу в девятый круг этого ада – отделение травматологии, где по коридору слонялись ходячие пациенты испитого вида в серых застиранных майках и трениках, стреляющие друг у друга сигареты. На некоторых было страшно смотреть – их тела покрывали повязки в таких местах, что мне было непонятно, как они с такими травмами ещё ходят, из суставов у парочки мужиков торчали дренажные трубки, но они упорно, шаг за шагом трюхали к курилке, организованной, судя по запаху, прямо на чёрной лестнице, в нарушение всех положенных норм. Оттуда же периодически выныривали и врачи, в чистеньких хирургических костюмчиках, составляющие резкий контраст с большинством своих пациентов и недобро зыркающие на любого гражданского, как на потенциального стукача, способного из чистой вредности навести на их табачный притон пожарную инспекцию.

В палату к Анне я попала без проблем – заполошную простоватую тётку с двумя пакетами черешни в авоське приняли скорее не за подругу, а за старшую родственницу, а после того, как один из пакетов приземлился на потёртую фанеру сестринского поста, мне ещё и дорогу показали. Свернув в последний коридор, я пошла отсчитывать номера палат в поисках нужной.

Возле двери с необходимым мне номером я увидела на скамье мужчину, который сразу привлёк моё внимание – он был одет в цивильное, а не в медицинскую форму или больничную одежду, что было странновато, но этот момент я решила прояснить позже. Сейчас перепуганная родственница-подружка не должна замечать ничего, кроме самой Анны. Зайдя в палату, я удивилась – в ней не стояло ни одного букета. Когда её в Питере сбила машина, палата была похожа на цветочную лавку, а тут – ни-че-го.

Из пяти коек были заняты только три, и я начала обводить их взглядом по очереди, высматривая знакомую русую голову. Пока мой взгляд не выхватил огромные, полные боли серые глаза Анны.

Точнее, глаз был один. Его братец тонул в недрах здоровенного отёка и был не в состоянии открыться полностью.

От увиденного я непроизвольно охнула, добавив непечатное словечко, мне даже не пришлось ничего изображать, все эмоции были предельно натуральные. Лицо, шея и руки Анны, торчащие из-под одеяла, были покрыты чёрно-сизыми гематомами, сливающимися на нежной золотистой коже в устрашающий узор.

– Откуда это? – я даже забыла поздороваться. И про черешню забыла.

– Сядь ко мне поближе, – попросила она и начала аккуратно приподниматься на расписанных синяками руках, пытаясь сесть на постели.

Тихо, очень тихо попросила.

Я подтащила стул и села прямо у её изголовья, настолько близко, насколько вообще позволяла конфигурация палаты.

– Ну?

– Замуж неудачно вышла, – Анна полууселась на койке, кое-как подпихнув под спину тощую подушку, и подняла на меня взгляд. – Не за того человека.

– Это муж тебя так?

– Угу. Мне и раньше попадало, но в этот раз у него совсем крышу сорвало. До больницы вот дошло, прежние разы как-то обходилось. Само зарастало, как на собаке.

– За что? – вырвалось у меня, и я тут же мысленно выругала себя за этот типично русский вопрос. “Тут так не принято, Катерина” – зазвучал у меня в ухе мягкий шёпот. Нет на свете ни одной уважительной причины, по которой один человек может сделать такое с другим человеком.

– Ему в последнее время и повода не надо было. Могло даже за косой взгляд прилететь. Не то сказала – пощёчина. Опоздала – зуботычина. Сначала он извинялся… ну, после, плакал, говорил, что кроме меня, ему никто не нужен, обещал, что всё будет в порядке, что больше никогда… И через неделю бил снова. А однажды и извиняться перестал. Один раз я развод попросила, он сначала начал говорить, что любит, а потом зуб выбил. Очевидно, от любви, – Анна вздохнула и продолжила: – В этот раз я на полчаса задержалась на съёмках, у меня последняя смена была, ребята захотели отметить. Через полчаса он был на площадке, вытащил меня оттуда за руку, а в отеле…

Анна зажмурилась, пытаясь сдержать навернувшиеся слёзы. Я ошарашенно сидела, пытаясь собрать картинку из тех кусочков, что у меня были.

– Говори, говори, Аня, я слушаю, – еле слышно пролепетала я, положив руку на её плечо, стараясь прикасаться только к ткани её футболки, словно боясь, что чёрные узоры на золотистой коже мгновенно перекинутся на мою, стоит мне только тронуть их пальцами.

Всё, что я говорила ей сейчас, было враньём. Я не хотела слушать о пережитом ей ужасе, о котором она так легко мне рассказывала: у меня внутри все потроха скручивались в узел и прилипали всем комом к мелко подрагивающей от накрывающего меня страха диафрагме. Но я повторила:

– Ну же, расскажи.

– Сначала он просто орал. О том, что прекрасно знал, какой блядушник у нас на площадках, ничем не лучше театра, и что я тоже блядь, раз работаю там, что все актрисы шалашовки, карьеры с раздвинутыми ногами делают, а если ещё не трахаются с режиссёром или продюсером, так только потому что денег мало предложили. Я думала – да пусть его орёт, лишь бы не бил, чтобы хотя бы морду не портить. Но он знал, что я уже отсняла все свои сцены. Я даже заметить не успела, как он размахнулся и влепил мне по лицу кулаком. Раз – и я уже лицом в ковролин. Тогда я закричала. Отель же, стенки тонюсенькие, хоть кто-то должен был услышать. А его это только больше разозлило. Следующий удар был уже ногой по рёбрам. Потом ещё. Ещё… Я сбилась со счёта, но продолжала кричать, пока могла. Потом перестала. Отрубилась, когда он меня головой об стену приложил. Когда очнулась – вокруг люди. Оказалось, горничная сбегала за охранником, а тот сразу полицию вызвал. Меня привезли сюда, а его – не знаю. Но теперь уже всё, амба, не могу больше. Подала на развод. Только в одиночку я это не вытащу. Поэтому тебе и написала. Наудачу.

– Переписку твою он тоже контролировал, да?

– Да. Переписку, передвижения. Расходы. Надеюсь, Сорен поймёт… когда-нибудь потом. Эти съёмки-то состоялись только потому, что контракт был заключён очень давно, ещё до свадьбы, и продюсерская компания пригрозила такой неустойкой, что мужу пришлось согласиться. У меня ведь своих денег нет никаких и пришлось бы ему выплачивать. А из театра он заставил меня уйти сразу после свадьбы. Фактически, я сейчас безработная. А ты одна приехала? Где остальные?

– Пока в Швеции, ждут отмашки, – рассеянно проговорила я, пытаясь собрать мозги в кучу и наконец начать задавать необходимые вопросы. – Мне нужно представлять ситуацию лучше, Аня. Какие у тебя травмы?

– Сломаны два ребра. Синяки, ссадины. Сотрясение мозга, – Анна помолчала, собираясь с мыслями, потом выпалила одним словом остальное. – Выкидыш. Я пыталась закрыться, но пара ударов пришлись в живот. Ребёнок не выжил.

– Погоди… а он знал?..

– Что я беременна? Знал, конечно. Поэтому я и не могу больше. Последняя капля была, всё.

Фух. Узел внутри меня затянулся ещё сильнее. Просто перетерпи, Катерина. У меня защипало в носу, но Анне сейчас не нужны были мои слёзы. Ей нужны были мои мозги.

– Значит, в больнице тебя две недели точно продержат?

– Врач говорит, что да. Я только за – тут я в относительной безопасности. Пока что. Но когда-нибудь меня выпишут. И у меня нет такого места, где он меня не найдёт. Вся моя родня в Казахстане. Нет денег, чтобы добраться. Нет профессии, кроме публичной, которая всегда на виду. Мои питерские друзья его страшно боятся и не готовы подставиться, даже, чтобы помочь мне. Разводом занимается юрист, из благотворительной организации… ну, по домашнему насилию. Историю сразу в жёлтую прессу продали, и организация сама на меня вышла. Это ребята железобетонные, я у них такая не одна. Ну и мой, так сказать, кейс, им тоже выгоден – всё-таки я публичная персона. Нас разведут. А вот уголовное дело мой… муж развалит – слишком хорошие связи. Заявление я написала, конечно, но охранных ордеров у нас пока не существует. Знаешь, что? Я страшно боюсь, что он меня найдёт. Видела, кто в коридоре сидит? Это не полицейский, это он приставил. Он не собирается меня отпускать.

Тут мне стало понятно, почему я сижу так близко, и почему она почти шепчет. Я молчала и думала. Хорошо, что парни в другой стране. Могли бы наломать дров, особенно Сорен. Здесь без подготовки никак. Разбитые губы Анны дрогнули – очевидно, она боялась и того, что зря рассчитывала на мою помощь.

– Катя, ты мне правда очень нужна.

– Мы поможем, Аня. Только дай мне день на раздумья, нам с ребятами нужно обсудить наши действия. Я не бросаю тебя, буду к тебе каждый день ходить, пока они не прилетят сюда. Завтра расскажу, что мы надумали, ладно? Ты, если спросят, кто я такая, скажи правду, что жена сценариста, познакомились в театре ещё, но сделай меня такой, ну, придурковатой, дескать, тётка в России давно не живёт, забыла, как оно у нас тут устроено. Тебе же это раз плюнуть. А я тебе подыграю. Сначала попробую в отдельную палату тебя перевести. Отдыхай и жди меня с новостями. Ах, чёрт, чуть не забыла, я ж тебе черешни принесла…

Выйдя из палаты, я окинула взглядом сидящего на скамейке парня. Молодой, коротко стриженый, одет неприметно – в спортивные штаны, кроссовки и светлую футболку, позволяющую мне разглядеть результаты его усилий в спортзале. От пациентов его отличала чересчур уж чистая одежда и висящая через плечо небольшая чёрная сумка – местным страдальцам они без надобности, ибо всё необходимое им на этом жизненном этапе прекрасно умещается в карман стандартных треников.

Услышав, как хлопнула дверь в палату, парень вскинул лобастую голову, и перевёл взгляд с телефона на меня. Я поймала взгляд и улыбнулась:

– Не знаете, где тут курят? – спросила я заискивающим тоном.

Лобастая башка коротко мотнулась в сторону чёрной лестницы и снова опустила взгляд в телефон. Не из органов он в охранники подался, тут же подумала я. Полицейский, даже бывший, не потерял бы ко мне интерес так быстро. Я нырнула за металлическую дверь, из-за которой разило табачным дымом, и подошла к стайке курящих мужчин.

– Извините, у вас сигаретки не найдётся? – спросила я.

Мрачный небритый дядька с перевязанной головой молча протянул мне пачку и щёлкнул зажигалкой. Вот вроде и время у меня было, но мне так хотелось побыстрее убраться из больницы, что я нагло пошла напролом без каких-либо церемоний:

– А ваш друг не курит?

– Который? – хрипло отозвался мужик.

– Который в коридоре скучает. На спортсмена похож.

– Это не мой, – неожиданно улыбнулся мужик, показав очень хорошие для курильщика зубы. – Это постовой.

– Постовой? – округлила глаза я.

– Девку сторожит из тридцать пятой палаты. Ну мы его так и прозвали.

– Круглосуточно, что ли?

– Не, их двое посменно сторожат. Еду с собой носят, даже поссать почти не отходят. Из милиции, наверное. Девку по скорой привезли, вряд ли она до такой синевы на улице споткнулась. Сто процентов криминал.

– Артистка она, – встрял тщедушный дедок с костылём, перекатив мятую папиросу в угол рта. – Щас на второй кнопке сериал идёт, про любовь, моей бабке очень нравится. Вот бабка-то у меня глазастая: пришла меня навестить, увидела, как эта, из тридцать пятой, в толчок чапает, и сразу сказала, что она в том сериале снималась. Жалко девчонку. Вот, мобыть, охраняют, чтобы из газеты не шастали.

– А они шастали?

– А то. Быстро этот спортивный их на выход наладил. Или то другой был, Семён?

– Другой, – покачал перебинтованной головой мрачный Семён. – У них пересменок аккурат в три часа, а дело вечером было.

Понятно, подумала я, значит, есть и второй, причём куда более осторожный. Я взглянула на часы – половина второго. Надо будет и на него взглянуть.

– Спасибо за сигарету, Семён, – растянулась в улыбке я. – Страсть как курить хотелось. Вы очень меня выручили.

Видеозвонок длился уже сорок минут, и половину этого времени я рассказывала Эрику и Сорену, что происходит. А вторую половину терпеливо ждала, пока Сорен прекратит вопить. И ещё раз похвалила себя за разумное решение улететь в Россию одной. Потому что за двадцать минут Сорен вспомнил все неприличные слова, которые в принципе знал. Дважды он пытался отобрать у Эрика свой телефон, который тот предусмотрительно и незаметно припрятал в карман, когда понял, к чему идёт мой рассказ, один раз собрался уйти домой без телефона и поменять билеты на ближайшую возможную дату с домашнего компьютера, и трижды проклял нас с мужем и всю нашу родню до седьмого колена. Особенно, когда Эрик успешно приложил силу, заставив его сидеть на месте и никуда не срываться. Всё же физические кондиции у них были ну очень неравные.

Я продолжала ждать.

Наконец, через двадцать минут фейерверк возмущения выдохся. И у нас снова появилась теоретическая возможность поговорить, как разумные люди.

– Я разочаровался в браке окончательно, – тихо выдал последний залп Сорен, подперев голову сложенными руками. – Уже второй пример за последнее время, когда эта дорожка завела кого-то прямо в задницу. Впрочем, меня, на этом фоне – не очень глубоко. Пожалуй, что я даже везунчик, да?

– Кто таков её будущий бывший муж? – спросил Эрик, не спуская глаз с потухшего товарища. Даже потухшие вулканы иногда просыпаются снова.

– Крупный бизнесмен. Не уровня твоего бывшего начальника Новикова, далеко, но достаточно богат и влиятелен, чтобы организовать нам проблемы, если подставимся. Анна в успех уголовного дела не верит, он и его адвокаты сольют обвинение. Скорее всего, сливать будут на признании вреда здоровью незначительным. Дескать, не убил же, не покалечил и вообще сама виновата, как это у нас водится. Максимум, на что она рассчитывает – что он уплатит штраф за побои, но ни при каких раскладах не сядет. Одно радует: хотя бы под ковёр это замести уже не удалось, организация, которая предоставила ей адвоката, раскручивает инфоповод на полную, по всем соцсетям. Пока дело длится, у мужа Анны будет очень много забот, и какое-то время ему будет не до неё. За ней в больнице приглядывает его человек. Даже двое. Не вмешиваются, визитам не мешают, просто контролируют, что она остаётся на месте.

– А когда Анну выпишут, СМИ про неё тут же забудут, но хвосты не отвалятся, так? Муж сможет до неё добраться, если мы поспособствуем её исчезновению?

– Сможет, возможности разыскать Анну у него есть. Частный сыск-то никто не отменял. У меня уже есть идея, где можно её спрятать, но важно понимать, что это временная мера.

– Документы?

– Внутренний паспорт на руках, билеты на поезд или самолёт в любую точку России купить сможем.

– Но в России её найдут. За границу?

– Нет. Нет заграничного паспорта. Кое-куда и без него можно, но если мы отправим её в Казахстан к родственникам – это то же самое, что на блюдо положить. Туда в первую очередь явятся. Оформить паспорт можно дистанционно, но это займёт от месяца до трёх. Потом ещё виза. И туристическая виза обычно короткая. Когда она закончится, ей придётся возвращаться.

Сорен слегка завис, услышав эту фразу. На его лице была видна работа мысли – густые чёрные брови сначала съехались к переносице, собрав по-мальчишески гладкую оливковую кожу в две глубокие складки, а потом разошлись обратно и взлетели вверх, словно он никогда в жизни не удивлялся чему-либо сильнее, чем мысли, которая только что посетила его кудрявую голову. Глаза лихорадочно заблестели, а губы схватили воздух и замерли, ровно на одну секунду, которая нужна была Сорену, чтобы окончательно решиться высказать это вслух:

– А знаете, что? Я тут немножко передумал. Брак не такой уж отстой, если правильно им пользоваться.

– Сорен, у тебя температура? Ты бредишь.

– Нет, температуры нет. Есть идея. Смотрите, если она поедет за границу, как турист, то виза короткая, так? А если она поедет к мужу? Тогда сроки другие, верно?

Эрик вылупил на него глаза и, искажённый веб-камерой, стал похож на золотую аквариумную рыбку.

– Сорен, ты же не хочешь сказать, что…

– Хочу. Я могу заключить с Анной фиктивный брак. Формально препятствий нет – я свободен, она тоже гарантированно получит развод. А когда обустроится в Европе, ну или сможет безопасно вернуться обратно – разведёмся. Это я уже умею. Визу я из консульства выбью быстро, я, в конце концов, тоже не последний человек, мне пойдут навстречу. С жильём проблемы не будет. Поживёт у меня какое-то время, в новом доме места достаточно. Даже желательно, чтобы она жила у меня, будет меньше вопросов. Она хорошая актриса, ей ничего не стоит сыграть… любовь ко мне.

– Мне казалось, ты ещё полчаса назад больше не хотел с этим связываться, – заметила я.

– Это же не по-настоящему.

– Ты знаешь, что с тобой будет, если миграционная служба это выяснит? – Эрик впился в него ледяным взглядом, но Сорен только махнул рукой.

– Вообще, у нас миграционное законодательство мягкое. Но если прямо совсем не повезёт, я просто заплачу конский штраф и влипну в крупный скандал. А её выдворят из страны. Она рискует больше меня. Но мы постараемся не попадаться. Тут у меня тоже идеи найдутся, чему-то я у Биргитты всё же научился.

Глава 3

Анна сидела на своей новой больничной койке и смотрела на меня так, будто я предложила ей слетать в космос. Койка в платной палате была очень современной, но из-за этого же – довольно высокой, и спущенные с неё худые Анины ноги с начинающим отцветать синяком на правом колене не касались пола, из-за чего она казалась мне похожей на птичку на жёрдочке.

Ещё вчера её перевели в другую палату, в отдельную: моя скандальность, дотошность и, чего уж греха таить – деньги довольно быстро решили этот вопрос. По дороге в палату я бросила взгляд на уже привычно дежурящего под дверью парня и еле удержалась, чтобы не поздороваться. Он так же привычно проводил меня взглядом. Смена места работы не заставила его даже выражение лица поменять. А вот мне бы хотелось, чтобы оно однажды стало очень удивлённым.

– То, что ты предлагаешь, пока что выглядит очень сложным, – тело Ани было напряжено и собрано, а лицо энтузиазма не выражало, скорее, она снова казалась напуганной.

– Ну, тебе не обязательно участвовать на всех этапах. Даже нежелательно, если хочешь моё мнение знать. Документы Эрик и Сорен возьмут частично на себя. У них будет достаточно возможностей, чтобы этим заняться.

– Но это же займёт очень много времени. В больнице меня столько держать не будут.

– Я могу вести себя, как последняя сука, и угрожать главврачу жалобами на недостаточно хорошее лечение довольно долго. Скажи, ты в принципе согласна?

– Если не брать в расчёт вопрос морали, то это хороший вариант. Лучший из имеющихся у меня, – и тут она опустила взгляд, до этого пристально изучающий мою невозмутимую физиономию. – Но Сорен не обязан…

– Это его идея, – мне начинала надоедать нерешительность Ани.

– Всё равно, как-то неловко.

– Согласна? – рубанула я.

– Согласна.

– Тогда я приложу максимум усилий, чтобы в больнице тебя продержали до самого развода. Я связалась с твоим адвокатом, он говорит, что при такой шумихе, которую они устроили в СМИ, чиновники постараются сделать всё в кратчайшие сроки, просто, чтобы этот фонд от них отстал. Ещё они не смогут предоставить тебе убежище, зато я смогу. Поэтому мы легко договорились. Получим свидетельство и сразу же исчезнем. Наружу придётся вынырнуть, конечно – за загранпаспортом и на… на свадьбу. Но постараемся не светиться. Выныривать будем не в Москве и не в Питере.

– Слово “свадьба” звучит просто чудовищно. Относительно того, что мы собираемся сделать, – Анна помолчала. – А куда мы исчезнем?

– Ты когда-нибудь была на Урале?

За окном была сплошная тьма. Изредка, когда состав проносился мимо хоть какого-то человечьего жилья, я видела в этой тьме пару смазанных всполохов света, но чем дальше мы уезжали, тем реже и реже они разрезали заоконную мглу. Железный короб вагона плавно ходил из стороны в сторону, укачивая пассажиров, спящих в этой общественной люльке, а колёса подпевали, выстукивая на стыках известную почти каждому с детства колыбельную.

Чу-чух. Чу-чух. Чу-чух.

Анна тоже спала, рассыпав по подушке копну русых волос, на нижней полке в купе поезда, увозящего нас на восток. Я выкупила купе целиком, нимало не заботясь о том, что кому-то может не хватить билетов – желающие провести лето на Урале у касс не толпились. Да и нечего кому-то лишний раз пялиться на её покрытое синяками лицо.

Я и сама лишний раз старалась не пялиться – от брошенного на Анну взгляда в моей памяти снова и снова всплывал чудовищный рассказ о том, чем закончился её казавшийся поначалу таким счастливым брак. Слава богу, закончился насовсем. По крайней мере, с формальной стороны. Ребята из благотворительной организации и в самом деле оказались железобетонными и не оставили другой стороне ни единого шанса затянуть дело. Ведь у супругов не было общего имущества и детей.

Больше не было.

У спокойно спящей под хрустящей железнодорожной простынёй Анны больше не было ни детей, ни имущества.

Самой мне никак не спалось, и я уже устала считать, сколько оборотов вокруг своей оси я сделала на своём жёстком ложе за эту ночь. Слишком уж я перенервничала за последние дни. И слишком хорошо понимала, что и дальше будет ненамного спокойнее.

Эрик и Сорен приехали в тот срок, в который и собирались, чтобы не вызывать ни у кого подозрений внезапной сменой планов, и практически сразу из аэропорта эффектно, с пафосом варяжских гостей, явились на съёмочную площадку, где уже шли досъёмки последних сцен. Вели они себя там, как два генерала на плацу, причём Сорен, на мой взгляд, даже немного перегибал палку.

Он помнил о договорённости, что серенькая и безымянная фру Нильсен должна непрерывно скакать у него на побегушках, и вовсю пользовался этим, нещадно гоняя меня по всем мелким делам, включая те, что мог бы вполне сделать сам или попросить Эрика, да так, что уже к вечеру я совершенно натурально еле держалась на ногах. Перед отъездом по дальнейшему маршруту он картинно устроил мне на площадке грандиозный скандал, а Эрик так же картинно утешал обессиленно висящую у него на плече плачущую супругу, и на повышенных тонах объяснял новообращённому диктатору, что его любимая Кайса не может бросить больную подругу и уехать с ними в Москву, поэтому он готов закрыть амбразуру императорских хотелок собой по мере своих сил. Сорен через губу согласился с таким вариантом, что свело спектакль к умеренному хэппи-энду.

Окружающие получили от этого перфоманса море удовольствия, и если на площадке у мужа Анны имелся информатор, то донёс хозяину он то, что нам и было надо: забугорные сценаристы тупые и зазнавшиеся, в Россию они прибыли заколачивать бабло, а на то, что их старая знакомая кукует в травматологии, им обоим фиолетово.

Мне стоило огромных усилий объяснить Сорену, что его встречу с Анной надо отложить, а к больнице нельзя приближаться даже на полкилометра.

После удачного выступления на площадке парни всё же уехали – отрабатывать гонорар на первой творческой встрече в столице, о которой продюсеры уже наверняка успели пожалеть.

А я осталась.

Стоило только Анне получить свидетельство о разводе, я первым делом сообщила об этом Эрику, и он тут же примчался назад, под предлогом, что очень соскучился. Он нужен был мне рядом. А Сорен был брошен в московской гостинице и от безделья целыми днями одиноко бродил по музеям с аудиогидом, рассматривая живопись и скульптуру.

Теперь можно было убрать свою когтистую лапу с горла больничного персонала, который меня за пару недель откровенно возненавидел из-за того, что я изводила их всех претензиями по любому поводу, и только жалость к тихой и вежливой Анне не давала им развернуть полноценную войну против её мерзкой подруги, никак не могущей вдуплить, что до Стокгольма отсюда около тысячи километров по прямой, а магия бесплатной шведской медицины закончилась ещё на границе с Финляндией. После того, как противная баба одним днём стала милой заюшкой, перестав выкатывать первое замечание сразу после “Здравствуйте”, врачи, удивлённо уточнив, в самом ли деле у меня больше нет никаких вопросов, выдохнули и сообщили Анне, что выписывают её. И в тот же день я купила билеты и предупредила Олю, чтобы она ждала нас.