Елочки-иголочки, чудеса под Новый год

К немецким товарищам претензий не было. Бавары и бюргеры, пусть и не при галстуках, (всё-таки чувствовалось влияние либерализма и разложение древних устоев у борусов (*Древнее название территории, где сейчас располагается Германия называлось «Борусия»), сидели с иголочки, попивая пивко перед основным зачином.

Павел хотел было заикнуться друзьям, которых он лично подбил на это новогоднее приключение, а не случайно ли, что он со своим желудочным гриппом оказался затёсанным к французам? Но завидев счастливые их лица, дружеские объятия, чоканье и прощание со старым годом, где среди друзей было принято просить прощения за всё утекшее, как на вербное воскресенье, Паша вдруг подумал, что хитрые друзья правы. Хороший друг со своей хворью, пережитой им накануне, которая могла бы устроить «незабываемое приключение» им и их семьям, самостоятельно бы самоликвидировался. А тут такой ненавязчивый благородный намек. И решил остаться в стане французов, которые показались ему неплохими ребятами. Они достали из-под полы своё припасенное красное, ароматной рекой полившееся в бокалы, которые с пристрастием нюхались и разглядывались. Дали понюхать и Павлу, пытаясь научить его отличать качественное пойло от турецкого. Оказывается, всё дело было в цвете и ногах. Если цвет темный, а ободок винца светлый, – то вино молодое, хорошее, но не должно быть дороже восьми евро за бутыль. Если цвет вина тёмный и ободок тёмный, то вино старое, благородное, но аккуратно – оно может быть уже давно мертво. Ибо срок жизни красного от двух до шести-восьми лет при особых условиях хранения.

– Всё остальное можно вылить свиньям, – сказали французы, косясь на турецкое.

Паша после двух дней крутой чистки организма стал понимать в вине. Французов ему переводил Казанкин.

– Это наши поставщики из Франции. Вот такие ребята?! А вино вот такое! – поднял большой палец вверх Виктор и чапнул 50 грамм чистейшей водки в честь обоих.

– А ноги? Ноги женские где? – приставал Павел к французам, те засмеялись.

«Фам! Фам! Шерше ля фам!». Стали показывать заинтересованному следователю-сомелье, откуда в вине растут ноги.

– Вот это наука! – удивился мужчина, и все чокнулись за него, который пить категорически отказался, только вспомнив вчерашний вечер. – Вы пейте, мужики, пейте. Я вообще не мучаюсь. За меня не переживайте.

Мужики перестали мучаться и переживать за Павла и принялись произносить тосты, закусывая новоприбывшими яствами.

– Ну давайте, ребята, за старый год! Пусть всё плохое останется в нём, а хорошее мы унесём с собой и приумножим! – вскричал человек с микрофоном, появившийся из ниоткуда, как чёрт из табакерки. А был он и в самом деле похож на чёрта: маленький, толстенький, белая рубашечка так и проверялась на прочность пузом. Галстук висел для видимости, потому что объять шею-грудь не мог априори. Наконец, дополнял отталкивающий вид чёрный взгляд на белом, как блин, лице с маленькими, словно у известного сыщика, усиками.

– Прям Воланд! – чуть отшарахнулся от низенького крепыша здоровяк Мишка.

Павел заржал, и вышло это как-то не к месту. Обернулись и Мишка, и Воланд, который был похож на Пуаро или Дени де Вито, но уж никак не на старого благородного Сатану. Собственно, это и рассмешило следователя, который тут же припрятал смех подальше, потому что зал стал перешептываться и глядеть в его сторону нехорошо.

– Я ж не из-за тоста, – стал оправдываться Павел Виктору Казанкину, но тот его не слушал, попеременно выпивая водочки и кокетничая с дамой, чьей-то подругой из-за соседнего ближнего столика.

– Я ж не из-за… – сказал он французам, но те налегали на закуски.

Как вдруг со стороны русской организовалась группа во главе с Артуром Мартиросяном и Виталием Всеволодовым, закадычными друзьями, которые держали лесоповал в Воронежской области. Многие заказывали себе срубы, паркеты, разные деревяшки у них. Ребята были хорошими, потому все с ними сдружились и пригласили в Турцию. За ними, как за свидетелями «фиговыми», увязалось еще человек 20. Шли они на немцев, там что-то постояли, покопались на столе и двинулись на французов.

Павла стал разбирать смех, но он не мог уйти, чтоб не узнать, что случилось, почему с видом представителей эпидимиологической инспекции мужики копаются в тарелках чужестранцев?

– Они, значит, фуа-гру будут жрать, устрицы, сосиски, а мы оливье без колбасы?! – с обидой в голосе проговорил Артур и хрустнул шеей лесоруба.

Был вызван шеф-повар ресторана и ответственная за организацию праздника русская дамочка по имени Вера, она же и переводила слова шеф-повара.

– Да, мы специально наняли русского повара с двумя помощниками для приготовления блюд, согласно меню для русской компании с учётом традиций и вкуса, – Вера перечисляла меню с калориями по памяти. – Селёдка под шубой, оливье…

– В оливье нет колбасы, – упрямо твердил Артур. Вера не знала, что на это ответить, ей и шеф-повару вручили вилки, чтоб те копнули салат в тарелке с русского стола.

Павел затаил дыхание и весь надулся, как красный шарик на первомай. Из глаз полились нечаянные слёзы.

– У тебя всё хорошо? – спросил Мишка, угрюмо наблюдая за экскаваторными работами в оливье и красным от удушья Павлом. Уходить уже было поздно со своими приступами смеха.

– Икаю. Родня, наверное, вспоминает, – врал друг, пытаясь взять эмоции под контроль.

– Я не знаю, что на это сказать, – развела руками Вера. – Мы специально наняли русских поваров. Они утверждали и утверждают, что знают, как готовить русские блюда.

– Ну позовите нам этих русских, – попросил Виталий очень тихим мирным голосом, за которым зарождался ураган, бессмысленный и беспощадный, как русский бунт.

– А под шубой? – сказала громко дородная дама, жена одного из лесорубов, – вы видели когда-нибудь селедку под шубой квадратную? Её ж есть невозможно! Ну что это за издевательство? – указала она пальцем и такого же размера алым ногтем в незабудку на фиолетовые квадратики, рассыпанные в шашечном порядке на тарелках.

– Я помню, мы как-то справляли Новый год в Майями, – сказала ей на это высокая девушка с бокалом кампари в тонкой руке с ещё более длинным маникюром. – Небо и земля! Там в оливье чёрная и красная икра плавали, а здесь докторскую пожалели, – почмокала она губами-пельмешками, будто именно сейчас пробовала хвалённый салат на вкус. Дородная дама соглашалась, хотя и не бывала в Майями.

Вера вывела на расстрел троих, при виде которых всё становилось на свои места без объяснений.

Лаймонис, Центис и Дзинтарс выглядели, как лесорубы латвийских равнин, на каждом возвышался поварской колпак, в руках крепко держались тесак, топор и резак, как раз для нарубки кубиков для оливье.

– Ребят, вы откуда? – просто спросили из русской толпы.

– Латвия, – ответили мнимые русские с характерным акцентом.

– А что у вас оливье-то нечеловеческое? – неизвестный глас продолжал допрос.

– Почему? – недопоняли латыши и достали мобильники, сверяясь с рецептом.

Толпа обогнула лесорубов-латышей, тоже вперившись в экраны, где чёрным по-латышскому значились ингредиенты «Оливье» без колбасы, но с раковыми шейками.

– Так это раковые шейки были, – шепнул Мишка на ухо рядом стоящему Павлу, – а мне жена говорит: майонез тухлый.

Павел вылетел из зала пулей, держа рот руками, но его никто не осуждал. Все понимали, природные позывы – вещь не предсказуемая. Однако друзья только укрепились в правильном своём хитром ходе отсадить заразного подальше.

Отсмеявшись до слёз и хрипоты и, почувствовав, что похудел ещё на полкило, Павел вернулся в праздничный зал, где уже всё устроилось. Оливье без колбасы, но с раками, не как в Майями, простили братскому славянскому народу, страдавшему в советское время без советских деликатесов, потому сующего в рецепт подножий корм. То есть морских гадов Прибалтики.

Латыши, весёлые и радостные, проводившие с русскими старый год, отправились на кухню, но обещали к Новому году выйти, так как обслуживание питанием заканчивалось. Десерты и напитки уже оставались за официантами.

– Мужики, приходите! Конечно! Ну что вы там тухнуть будете? – приглашали друзья новых знакомых из Прибалтики.

– Комедия, конечно, – говорил Артур друзьям, – с другой стороны, какая на фиг разница, в желудке всё равно всё перемешается?! – и стукнул свою дородную даму по дородной пятой точке.

– Вот именно! – задорно ответила женщина, и счастливые они отправились к своему столу. Зеваки разошлись по своим местам тоже без претензий к меню.

–Как есть, так есть. Мы же заранее знали, что едем не за едой. Вкусно поесть мы или дома или в Майями можем, – пельмешками наводила справедливость высокая девушка.

Однако когда подали горячее, голодные с русской равнины стали ковровой бомбардировкой, то есть интенсивными и непрерывными взглядами, обстреливать другой конец зала, где ели утку под желудями в красном вине и рульку под квашеной капусткой, томлёной в баварском пиве.

У Павла, отужинавшего тремя тарелками овсянки и допившего бутыль с испанским зельем Антонины, стало сводить под ребрами. Сил смеяться уже не было.

– Тебе, наверное, скучно? Все пьют, едят, веселятся, а ты…? – спросил подошедший друг Антон, больше глядя на тарелки французов, чем на Павла, за которого как будто волновался, что даже покинул родной стан, явно подбитый засланным казачком на шпионаж.

Павел усмехнулся и даже не стал отвечать. Ему было весело, реально весело!! Да ему никогда раньше не было так весело.

Пить, есть и сходить с ума – это хорошо, но это не одно и то же видеть, как пьют, объедаются и сходят сума люди в угаре праздника, вытворяя Бог весть что.

Ради эксперимента сытый он даже прогулялся по залу в поисках сыроедов, желая расспросить, давно ли они эту фишку про счастье трезвенника и язвенника прознали.

Ему предложили проросшие семена тыквы, свёклы, редиса и лука-латука под соусом из оливкового масла с сырыми грибами-вешенками.

– Не, не! – отмахнулся Павел, усмехаясь. – Я ещё не дошёл до этого уровня. Но когда-нибудь обязательно попробую.

– Под грибами, – думал следователь, глядя на буйство праздника, где мнимый Воланд пытался перекричать себя и микрофон в одном лице. Ему подпевал хор женщин, хотя Воланд не пел и вроде как не просил никого петь, – это наверное вообще отрыв башки.

Наконец, за 40 минут до Нового года, чтоб окончательно развеселить и поднять настроение гостям показались клоуны, которые должны были разыгрывать шоу звёзд русской и международной эстрады, а публика угадывать.

На седьмом персонаже Мишка, то есть Михаил Борисович, вырвал микрофон у Воланда под приглушённый смех Павла из-под стола, которому показалось, что ещё кто-то ржёт под столом и следователь был уверен, что это грибы сыроедов.

– Извините, друзья, – начал Мишка. – Нам очень нравится ваше выступление, но… Мы не понимаем, кого вы демонстрируете?

– Французы выигрывают 7:0, немцы 5:0, – подсказал неизвестный голос.

Вышла Вера со списком номеров клоунов, которые десять минут сверяли догадки публики со списком.

– Где вы Пенкина такого видели? – возмущались женщины. – А Крот кто это?

– Крид, – поправляли их дочки-подростки.

– Вы б ещё Шаляпина нам тут показали?! – басом выразил рекламацию Михаил Борисович, начальник транспортного цеха лесоповальной фабрики.

Шаляпин, кстати, был в списке.

Французские и немецкие звёзды почему-то откликались в иностранных душах, а с русскими вышел полнейший провал.

Девушке-клоунессе, которая пародировала женскую часть шоу-бизнеса, дали стакан водки, потому что она расплакалась от расстройства чувств. Её стали откачивать русские бабы, которые зашикали на мужиков за мужланство.

– Нормально она выступала!!? – защищали пельмешки со всех сторон, видя бриллиантовые ногтики товарки.

Охмелев, Варя поведала, что они с мужем Славой уехали с родины 22 года назад. Естественно, мода, нравы, тенденции поменялись. Пенкины, Леонтьевы, Шаляпины, Зыкины и новые имена перемешались в пародийной интерлюдии актёров, как шлам отстоя на чужбине.

– Ну что ж ты жену на родину не свозишь? – спрашивали сурово мужики Пенкина, прижав маленечко к стенке.

– Да у нас там не осталось никого… – отнекивался Пенкин, пожимая плечами с новогодним дождиком.

– Могилки отцов, дедов – это никого? – опять допрашивал неизвестный голос из русской толпы.

– Да к тому же власть заворовалась. Смотреть на неё тошно, потому мы решили, чтоб глаза её не видели… – приводил доводы Пенкин.

Как в микрофон кто-то заорал.

– НОВЫЙ ГОД! СДЕЛАЙТЕ ПОГРОМЧЕ ТЕЛЕВИЗОР!

Все немного оглохли, но ринулись к своим столам за бокалами.

– ТРИ МИНУТЫ ДО НОВОГО ГОДА, ТОВАРИЩИ! – крикнул микрофон неизвестным голосом. Воланд пытался найти того, кто его украл и теперь орал в него как ненормальный.

– Сделайте погромче президента! – орали русские.

– Глаза б мои его не видели… – сказал Пенкин и обиженно ушёл встречать –Новый год в гримёрную. Жена осталась с бабами, ей в стакан к водке добавили игристого.

Все дослушали президента, хотя слышали лишь обрывки его слов о затягивании поясов потуже, тёмных временах и прочих нерадужных перспективах. Во-первых, после ора Воланда и неизвестного тамады слух так и не восстановился, во-вторых, экран рябил, связь на чужбине с родиной была не очень. В-третьих, адреналин стал перекрывать все органы чувств, готовые к счастью и новой жизни.

Наконец, кремлёвские часы пробили полночь, и дружный крик затмил первые секунды Нового года. Послышались взрывы, салют врывался в окна праздничной залы, люди, обнимаясь и целуясь на ходу выбегали на улицу, чтобы увидеть яркие огни.

Павел мог смеяться открыто, глядя как немцы, отяжелевшие от пива, вина, рульки и десерта, весёлой гурьбой забрались на стулья и, взявшись за руки, прыгали вниз.

– Что это они? – спрашивал он их друга, у которого жена тоже была немка и прыгала вместе с мужиками.

– Да традиция такая! – объяснял через грохот и топот мужчина.

– А эти че? – интересовался Павел, глядя на не прекращающих целоваться французов, количество поцелуев уже перевалило за десяток. Позавидовал бы сам Брежнев.

– Традиция. Любимых, родных, друзей целуют до потери памяти, –объясняли языки с этой стороны.

Павел слегка поморщился, потому что традиции перекинулись на него.

– Спасибо! Спасибо, мужики! – в ответ сухо кивал следователь, понимая, что вряд ли эта мода, как бы ни старались, приживётся в России.

– Паша, с Новым годом, – вдруг услышал следователь и обернулся. Честно сказать, он немного подзабыл о жене, которая подзабыла его ещё с аэропорта. – Я тебя очень люблю и очень хочу, чтобы у нас всё было хорошо.

Почти то же самое заказал Павел Деду Морозу, когда били куранты. Только присовокупив про молодость, здоровье, свежесть, сексуальность и богатство.

Откуда ни возьмись появились и дети, весёлые и счастливые, они просто принялись обнимать любимых родителей. Павел вдруг осознал, что пусть и не понимает подростков, но невероятно их любит, потому что они действительно походили на мать, взяв лучшее от неё.

Саша подарила мужу подарочную карту самого крупного магазина банных принадлежностей и годовой абонемент в любимые термы, оговорившись, что абонемент рассчитан на двоих.

Получив в подарок гартер, присоски к соскам и золотое кольцо Саша расплакалась, крепко обнимая любимого мужа. Но придя в себя, спросила, сохранил ли он чеки, так как собиралась вернуть первые два элемента подарка.

– Я тоже хочу начать новую жизнь, – говорила жена, у которой язык слегка заплетался. – Я тоже во многом не права. Задолбала тебя, что ли… А иногда надо просто разделиться, позвездить где-то вне дома. Там поискать вдохновения, чтоб вернуться с ведром впечатлений и уже дома раздавать звёзды, – поэтично и туманно выражалась Саша.

Павел подумал, что на следующий год подарит жене ведро для впечатлений, но боясь раздачи звёзд, промолчал и сделал вид, что не видит, какая она пьяная.

– А ты хорошо выглядишь! – заметила она и допила шампанское до дна. – Сможешь унести меня в номер, когда понадобится?

Павел почему-то подумал, глядя на бушующую толпу людей, что ему ещё придётся унести с десяток знакомых тел, которые собирались разнести отель.

– На французов и немцев даже не смотрите, – сказал Мишка четверым пропахшим уксусом, кого изначально не хотели брать из-за драчливости, увеличивающейся от градуса принятых напитков. Но, в конце концов, пожалели и дали ещё один шанс.

– И зря, – сетовал Артур, видя, что опозориться придётся и в этот раз.

Четверо устремились на турков, взглядом пересказывая историю Российской империи, где война с османами являлась таким же обычным явлением, как заросли чертополоха в Приднестровье.

Михаил Борисович отрицательно покачал головой.

– Есть выход, – на ухо ему шепнул чей-то друг и пошёл на кухню за латышами.

Мужики как раз поснимали фартуки, колпаки, переодевшись в белые рубахи и костюмы, готовые к празднику.

– Пойдёмте, ребя! Выпьем за Новый год! За дружбу народов!

Наливали бесперебойно, на шестой тост за мир во всём мире, четверо буйных отвалились. Латыши попросили закуску. Им принесли нетронутый латышский оливье.

Павел отпустил жену за ведром впечатлений, пока она ещё держалась на ногах, а сам стоял в углу и плакал, так как смеяться не мог.

Не поставившие в меню точку над «и» русские с оливье и прочими майонезами отправились на обмен к немцам, которым, кстати, меню немецкое тоже не понравилось.

Вера на чисто немецком оправдывалась насчёт традиций, вычитанных в интернете. Но рекламации тут же прекратились, когда произошёл обмен оставшейся едой. Запросили по новой пива, вина, чтоб закусить подобающе. Недовольные ели-пили уже за одним столом, чтоб туда-сюда не гонять с тарелками.

Павел отправился спать в два часа после конкурсов, которые проводил Пенкин – Дед Мороз. Снегурочка была не в кондиции и просто подпевала бабам за другим столом. Прыжки в мешках, прыжки в высоту, передача апельсина подбородком, лишний стул… После просмотра не осталось ни слёз, ни сил смеяться, зато у Паши начисто пропал голос и окреп пресс, чувствовалась приятная спортивная лёгкость во всём теле.

***

– Это был лучший Новый год в моей жизни! – признался Павел Вере, которая с утра пораньше на завтраке собирала мнения постояльцев об оплаченном отпуске с праздником.

– Вы уверены? – не поверила девушка, всмотревшись в опросник, где 22 из 26 опрошенных ответили, что им не понравилось буквально всё.

Павел засмеялся, зная, кто ещё остался довольным праздником из испытуемых.

– На самом деле, всё прошло ужасно, – поведала Вера, рассказав про разбитое стекло и отравление. Ведь 15 человек прямо сейчас лежали с поносом и рвотой. Пришлось вызвать фельдшеров для откачки, хотя больные категорически отказывались от помощи, прося привести им некую докторшу Антонину.

Павел отнёс завтрак в постель любимой, которая спала голая, так как муж так и не нашёл её пижамы среди десятка платьев. Она вернулась по утру, молча легла на кровать и уснула, успев поведать, что с детьми всё хорошо. Павел раздел любимую, благо платье снималось легко через голову, и уложил под тёплое одеялко.

Утром он посетил детей, которые спали мирным сном, но услышав призыв отца пойти поиграть в футбол или волейбол, где уже гоняли французы, легко повыскакивали из кроватей.

***

Через 25 дней Павел чуть помолодевший, оздоровившийся, свеженький, правда, достаток которого пока остался на том же уровне, предложил друзьям отметить 23 февраля и заодно 14 февраля, что являлось репетицией 8 марта заграницей…

«Сталину никто не пишет»

Андрей Андреевич Брежнев строил дом. Большой дом для большой семьи. Деньги на строительство имелись, не было только семьи. Точнее, она была, но «сплыла» в Лондон, прихватив половину богатства, положенного после развода, и двоих детей-близнецов, Валеру и Тоню, которым недавно стукнуло по 18. В 18 обычно не нужна семья, только её средства для реализации всевозможных капризов.

Помимо семьи у Андрея Андреевича не осталось и верных друзей. Всему был виной дом.

Дело в том, что строил его Андрей основательно. Укреплял, как оборонительную крепость. Фундамент заливали дважды на случай землетрясения или каких других катаклизмов. Правда, каких именно в Подмосковье, Брежнев не уточнял, но на всякий случай упреждал их появление. Пол с подогревом, стеклопакет тройной, черепица на крыше только из Германии, где имеют многовековой опыт изготовления крыш. Забор трёхметровый.

Что ещё? Насыпи песка на электропровода в траншеях не десять, а 25 сантиметров. Чтоб ни одна вошь не перегрызла или, не дай Бог, током никого не пришибло, если цунами песок размоет.

В общем, строил от души, добротно и на все деньги, что остались в запасе после раздела имущества, потому его прозвали «Сталин». Так вот друзья Сталина пропали на этапе заливки фундамента. Дело в том, что Андрей Андреевич в своё время закончил строительный, друзей закадычных имел оттуда же. Но дом разрушил дружбу и строительные нормативы раньше, чем цунами, так что хозяин дома и бывшие друзья перестали упоминать имена друг друга всуе, выкинули все существующие совместные фотографии, запретили детям и жёнам вспоминать прошлое.

Недаром говорят, что пара, пережившая ремонт, будет любить и терпеть друг друга вечно. Дом Брежнева, то есть Сталина, расставил все точки над «и», правда кроме «и» с Андреем больше никого не осталось.

Также хозяину крепости-бункера не свезло со строительными бригадами, взявшимися за серьёзный дом. Первые, взяв аванс, пропали. Вторых прогнал сам строитель, прораб и сторож в одном лице. Третьи попались весьма престранными. Они как бы работали и не роптали: клали кирпич не в полтора, а в три кирпича, как указывал товарищ Сталин. Рыли такие глубокие траншеи вокруг дома, что закрадывалась мысль о братских могилах, а не электросетях. Но ближе к четвергу-пятнице рабочий дух слаб, глаза косели, мозги хмелели, хотя Андрей ходил за работниками по пятам, не понимая, когда и где те умудряются напиваться, что называется, «в хлам».

Жёсткой позицией к пьянству Сталин хотел было лишить трудящихся права трудиться, но, во-первых, ребята, когда работали, всё же работали, не филонили, как другие. А во-вторых, аванс давно был выдан на руки. А деньги имели свойство заканчиваться, особенно, когда половина семейного бюджета перекочевала в Лондон.

Короче, Брежнев и так плохо спал из-за неурядиц с семьёй и лучшими друзьями, а с отловом и увещеванием строителей не портить своё здоровье и достроить недострой и вовсе потерял присутствие духа: стало шалить здоровье, появились упаднические мысли.

К моменту, когда у дома появились окна, а это спустя три года после назначенного срока, Андрей Андреевич задумался о главном: кого, собственно, будет заселять в свои хоромы?

Точнее, сам-то он жил там с самого начала, присматривая за строителями и стройматериалами. Спал на матрасе. Ел из пластиковой посуды. Одежду стирал в химчистке. Но когда обстановка более-менее оформилась, Андрей понял, что ему в 993 метрах квадратных одному жить не с руки.

– А ты семью из Сирии пригласи на ПМЖ! – смеялись над ним приятели, так как друзей не осталось. Посмеяться Андрей любил, но почему-то в последнее время подобные шутки не радовали.

Для кого эти хоромы? Мрамор из Греции? Дорогущая швейцарская техника? Кто будет глазеть в эти трёхслойные окна из Белоруссии? Вот какие вопросы стали занимать голову Брежнева, печально пробегающегося косыми глазами по домашней красоте и периодически натыкающегося на одно-единственное зеркало, ещё не установленное, стоящее на полу в упаковочной таре.

Отражение, мягко говоря, не располагало. Андрей Андреевич имел серьёзный дефект глаз. Один жутко косил в сторону, а второй был вообще искусственным, хрустальным, то есть абсолютно неподвижным, что на многих наводило мистический ужас. И связь с жестоким тираном прошлого только укреплялась. Шевелюра, ходившая еще лет 20 назад в достоинствах, сошла на нет к 47 годам, превратившись в плешивые недостатки.

Андрей, для которого внешность имела значение, старался брать не красотой физической, но хотя бы спортивной фигурой и бравостью, облачаясь модно и со вкусом. Но после развода, после ухода друзей и нескольких строительных бригад, часто пропускал посещение спортзала, наедался на ночь. Иной раз напивался в одиночку. Подобный образ жизни отразился сначала на талии, потом на подбородке, наконец, и на пятой точке, которая не влезала в фирменные джинсы. Немалого роста спортивный бравый качок за время строительства дома превратился в гигантского унылого пузатика.

– А всё же с кем попало жить не станет! – зло за косые глаза говорили знакомые, с завистью вспоминая похождения косого Сталина, в любовницах которого ходили разнообразные красотки.