Я никогда не умирала прежде…

скачать книгу бесплатно


– Ну что вы так расстроились, честное слово! Никто ж не умер!

И по давней-давней привычке захлопала ресницами.

ПРОПАВШАЯ СЕРЬГА

Про такие лица говорят: печеное яблочко. Такое лицо стало. А было свежее, упругое, как наливное яблочко. Спеклось. Со спины и сейчас обманывала стройностью. В общественном транспорте к ней, ошибаясь, обращались: девушка!.. Она оглядывалась, насмешничая: как вы узнали?.. Обменявшись улыбками с незнакомцем или незнакомкой, покидала троллейбус или автобус и шла по улице со светлым настроением, зная, что и у незнакомца или незнакомки образовалось такое же. В сущности, столь нетруден был этот случайный обмен добротой, а не злобой, отчего возникал и не уходил свет. А может, он существовал сам по себе и, пронизав пространство, возвращался, по пути обогатившись еще и чужим свечением. Очень просто. Почему же так сложно было прежде, когда была молода, а мучений хоть отбавляй, все замешано на мученьях, мучаясь, мучила других, и проходимость света была безобразной, то и дело он натыкался на непроходимые места и пропадал там, и тьма заливала взыскующее совсем иного. Она вспомнила один серый денек, которого не забыла за годы, хотя ничего особенно страшного не случилось. С утра не заладилось. Дома, и на работе, и в продуктовом, куда забежала после работы, и близкие, и далекие были раздражены, смотрели искоса, почти не сдерживали неприязни, не любили. Кончилось таксистом – пришлось взять такси из-за тяжелой сумки с продуктами и из-за проливного дождя, с утра капал, а к вечеру разошелся не на шутку. Она тупо смотрела на смятые дензнаки, какими собиралась платить, механически перебирала совершенно одинаковые бумажки, наконец, протянула их шоферу, и когда уже закрывала за собой дверцу, он вдруг перегнулся к ней, придержал эту дверцу и пустил прямо в лицо такой очередью мата, что она мгновенно почувствовала себя убитой наповал.

Девушка, у вас сейчас сережка из уха выпадет.

Она повернулась, схватившись рукой за ухо.

Молодой человек в летней хлопковой куртке, стоявший позади, сказал: извините, обознался. Ничего страшного, улыбнулась она, спасибо. В руке лежала спасенная серьга. Красивая, заметил молодой человек, глядя на серьгу. Да, согласилась она. Дорогая, прибавил он тоном знатока. Вы не представляете, насколько, бросила, сходя и уже стуча каблучками туфель по асфальту.

Сережка исчезла из уха неизвестно где, а увидела дома, снимая шубу перед зеркалом в прихожей. Стояла в растерянности, шаря взглядом по углам. Они вернулись из театра, где почти не разговаривали. И по дороге в машине тоже не разговаривали. И теперь она не знала, сказать или промолчать. Гордость или то, что она принимала за гордость, мешали ей первой прервать молчание. Ни за что, сказала она себе и тут же услышала свой голос: я потеряла серьгу. Он принялся вслед за ней осматривать пол, они расходились кругами и снова сходились, рискуя столкнуться. Серьги нигде не было видно. Может, в театре надевала шубу и зацепила, предположил он, позвони, спроси. А как позвонить, растерянно проговорила она. Через справочную, хочешь, я узнаю, сказал он. Я сама, сказала она. Она позвонила в справочную, получила номер телефона, набрала и попросила: будьте добры, помогите мне, я была сегодня на спектакле, и у меня потерялась сережка с бриллиантом, то ли в зале, то ли в раздевалке, поищите, пожалуйста, я вам перезвоню через полчаса. У нее спросили ряд и место и обещали поискать.

Ты думаешь, отдадут, если найдут, спросила она. Не знаю, думаю, что да, ответил он. Они сели ужинать. И так-то в горло ничего не лезло, а тут еще этот бриллиант. Оба поковыряли вилками остывшую еду, выпили чаю, полчаса прошло, она снова позвонила и поинтересовалась: ну как? Ей ответили, что ничего не нашли. Они опять смотрели на полу в коридоре и в комнатах, двигая мебель, ползая на коленках и совершая еще целый ряд ненужных телодвижений. По крайней мере, они были рядом, и у них было одно общее дело на двоих. Общее дело было безнадежно. Они отправились по очереди в ванную, сперва она вышла в ночной рубашке, потом он в пижаме, улеглись, погасили свет, лежали, стараясь не касаться один другого, не спали. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он коснулся, как касался прежде, каждую ночь и каждый день. Но мечтать об этом после всего, что произошло между ними, было так же глупо и нелепо, как искать под диваном потерянную невесть где серьгу.

В два часа ночи она посмотрела на светящийся циферблат будильника, тихонько встала и пошла одеваться.

Ты куда?

В голосе его не было и признака сна.

Поеду туда, поищу там.

Где ты поищешь, ночь, все закрыто.

Я поищу снаружи, а не внутри.

Бесполезно.

Пусть.

Она не могла оставаться дома, не столько из-за бриллианта, сколько из-за него, рядом с ним, но без него, внутренняя дрожь сотрясала ее, она должна была действовать, хотя бы встать и уехать на поиски пропавшей серьги. Он поднялся и тоже оделся. Какой он был милый, верный, преданный, как защищал ее всегда и перед всеми, как не оставлял в мыслях и поступках – пока не оставил. Сначала в мыслях. Потом в поступках. Как случилось, как это могло случиться после стольких лет сумасшедшей, самоотверженной любви! За пределами понимания. Глаза ее, что раньше светились, запали и перестали излучать свет, превратившись в черные дыры, в какие проваливается всякая материя и всякий свет, утянув в черное пространство все прошлое свечение их общей жизни и любви, отчего ему сделалось невмоготу, и он стал искать другой жизни и другой любви. Она не знала, что должна улыбаться. Не знала или забыла. Улыбка – отдача. Она разучилась отдавать или никогда не умела, а только и жаждала, что схватить целиком и унести к себе, в свое темное нутро, собственница до мозга костей, а он, давшийся ей в собственность на первых порах, в конце концов взбунтовался как свободный человек. Зачем ему свобода? На кой она, если любовь? Свободы ищут, когда любви больше нет.

Они поехали вместе, все равно не родные, а чужие. К тому времени он еще не изменил, он изменил позже, но трещина пролегла и углублялась с каждым днем и с каждой ночью. Она сидела за рулем жигуленка, дорога пуста и свободна, домчались минут за двадцать до театра на окраине, куда вечером, к началу спектакля, добирались целый час. Она остановила машину, они вышли и начали рассматривать утоптанную снежную площадку перед театром в свете фар. Ей казалось, что бриллиант сверкнет сразу, едва они приступят к поиску. Но минуло пять, десять, пятнадцать минут, а ничуть не сверкало. Она разворачивала машину так и сяк, чтобы фары освещали и одно местечко и другое, они бродили по плотному снегу как сомнамбулы, если бы кто-нибудь видел их в эту минуту, наверняка подумал бы, что с этими двумя что-то не так. С ними и было не так. Прошло минут сорок, они искали потерянное, как ищут вчерашний день, пора было признаться себе в неудаче. Они вернулись в машину, не перекинувшись и парой слов. Ее затошнило, не от голода, а от тотального несчастья. Погоди, я еще поищу, сказала она и вылезла, чтобы не вырвало в автомобиле. Глотнула морозного воздуха, стало полегче, сделала несколько шагов, какая-то проволочка попала под ногу, наклонилась, ковырнула снег, потянула за проволочку. Вытянулась сережка.

Сдерживаясь, чтобы не бежать, вернулась тем же ровным шагом в машину, открыла дверь, сказала звенящим голосом: знаешь, я нашла, – и протянула сережку. Он воскликнул: да ты что! И взял в руки маленькую золотую вещицу. Она возбужденно пересказывала, как это было, во второй и в третий раз, и смеялась всю обратную дорогу. У него тоже было приподнятое настроение, и он охотно выслушивал слышанное только что, и сам переспрашивал, заставляя опять припоминать малейшие подробности. Как будто эта возвращенная потеря значила гораздо больше, чем восстановление пары серег. Как будто речь шла о восстановлении другой пары.

Дома они выпили вина, чтобы отпраздновать находку. Она немного задержалась, убирая со стола, и когда освободилась, он уже лежал в постели, но свет не гасил в ожидании ее. Она нырнула под одеяло, он нежно привлек ее к себе, и она заплакала от счастья.

Эта была их последняя близость. А потом все покатилось, как с горы, убыстряя и убыстряя свой бег.

Почему она не научилась быть счастливой, когда он был, когда он был рядом, целый и невредимый, живой, и жизни было так много, что она казалась неисчерпаемой, а научилась, когда осталось совсем на донышке, и она одна-одинешенька на всем белом свете, и нечего больше ждать, кроме, может быть, конца, и не к кому прислониться, кроме, может быть, неба…