скачать книгу бесплатно
За итальянского.
И уезжаешь?
И уезжаю.
Где ты его нашла?
Скорее, он меня нашел. Помнишь, ты был занят и не мог пойти на прием в итальянском посольстве, и я отправилась одна.
Ты хочешь сказать, что тебя нельзя отпускать одну даже на один вечер!
Ничего я не хочу сказать. Ты спросил – я ответила.
Зачем?
Что зачем?
Зачем вообще выходят замуж?
По любви или по расчету.
Ты, по-моему, любишь другого человека. А он любит тебя.
Сейчас. Сейчас любит. Недалек тот день, когда разлюбит.
С какой стати?
У твоей любви сморщится кожа на лице, шее и руках. Потухнут глаза. Ослабшие мышцы живота перестанут держать этот самый живот. Искривится спина. Сделается тяжелой походка…
Хватит!.. Ну и со мной все то же самое произойдет. Этот процесс называется процессом старения. Никто из людей его не избежал и не избежит.
Я не хочу, чтобы ты стал его свидетелем.
Я не Господь Бог.
Ты не Господь Бог, зато я могу передать тебя из рук в руки женщине первой величины… первой переводчице Советского Союза… то есть первой переводчице России… которая сделала по-русски всю американскую литературу, а ты под ее крылом сможешь сделать всю английскую… О любви в данном случае речи не идет. Но есть вещи поважнее любви!..
Вещи поважнее любви!.. И это говорит мужчина!..
Листок сохранился. Время от времени он доставал его из ящика письменного стола и перечитывал. Зачем это делал – не знал.
5.
Первая переводчица России была маленькая, сухонькая, востроносенькая старушенция, которая прислала ему десяток страниц английского текста на пробу для перевода, дав десятидневный срок для исполнения задания. Он задохнулся от восторга, закончив перевод в два дня. В поисках наибольшей выразительности перебирал слова, как перебирают бусины в ожерелье, беззвучно выпевал не выпеваемое, прятал и искал спрятанное, проницал непроницаемое, плакал от невыразимости смыслов, купался в языке, любил его, как любят женщину.
Летелось и пелось от счастья воплощения.
Закончив, отправился к ребятишкам на радио Свобода с одним вопросом: не съела ли журналистика литературу? Почему-то только Свобода могла знать ответ на этот вопрос. Ребятишки -Толстой, Парамонов, Митя Волчек – даже засмеялись от удовольствия, закончив чтение. Эмигрантский язык, в смысле чистоты, – произнес кто-то из троих.
Больше он не рвался ни к участию в конференциях, ни к сопровождению индивидуалов. Если мы и будем когда-нибудь прощены, то исключительно за любовь к словесности – говаривала Богом поцелованная старушенция, и в эти минуты он обожал ее. Он садился за стол утром и вставал из-за стола поздним вечером, что-то неопределенное хватал из холодильника, чистил зубы, гасил свет и долго лежал с открытыми глазами, ожидая визита прекрасной дамы. Прекрасная дама не жаловала.
Она уехала и пропала с концами.
Италия стала чем-то вроде проходного двора. Либо вроде очередного московского административного района. Встретить соотечественника или услышать какую-нибудь информацию о нем было раз плюнуть. Ему соотечественник не попадался. Информация не доходила. Смертная тоска его пожирала.
Он честно делал свою работу. Но того полета, того счастья, что испытал однажды, больше никогда не случилось. Не случилось, не случилось, и не случится, черт возьми!.. Остальное было средней руки. Он не умел погрузиться, докопаться. Он должен был признаться себе, что середняк, и спасения от этого нет, яблоко от яблони. Он был слишком поверхностен.
Сорвавшись в глубокую пропасть депрессии, он отбыл уже половину срока в клинике неврозов на Рублевке, когда там появилась эта смешная девчушка. Со своей аккуратно заплетенной. коротенькой, толстенькой белокурой косичкой, она почему-то напомнила ему белый грибочек. Он сразу запал на нее. Сидя в большой столовой, в пыльном луче солнечного света, она задумчиво тянула свой компот, ничуть не интересуясь ни ближними, ни дальними и не делая ни единого движения, с которого можно было бы начать процедуру знакомства.
На другой день он сел рядом с ней на стул у входа в спортивный зал в ожидании, когда закончит занятия предыдущая группа и начнет следующая. Косынка у нее на шее съехала, и стал виден след, какой медики называют странгуляционным и какой бывает у пытавшихся покончить с собой. Он видел такой на шее приятеля, которого вынули из петли, когда от него ушла жена, – типичная реакция слабаков. Он запрезирал приятеля. Это случилось до отъезда его женщины с новеньким итальянским мужем в Италию. Просто у него не было еще соответственного личного опыта. Теперь опыт был.
Ему стало жаль эту девчушку, жаль и себя, и всех, имя им легион, кому катастрофически не хватает любви на этом свете, и они отправляются на тот, чтобы так или иначе заглушить неcтерпимую боль одиночества.
Жестом хозяина он поправил косынку на шее девчушки, чтобы скрыть этот страшный след. Девчушка приняла жест как должное. Ничуть не смутившись, еще и потерлась щекой о его ладонь.
Из зала выходили вдвоем, держась за руки. Так, словно они были одни.
Пойдем погуляем, – предложил он. Нет, – помотала она головой, так что толстая косичка помоталась тоже, – нет, пойдемте прямо ко мне.
У него была палата на двоих, у нее – маленькая одноместная палата. Он не привык качать права в подобных обстоятельствах, предпочитая подчиняться, а не подчинять.
Так началась их сумасшедшая близость.
6.
После того, как они отдались – отдали себя! – друг другу, до последней дрожи! – она, глядя на него блестящими глазами цвета бутылочного стекла, спросила:
– Хочешь посмотреть мою работу?
И он понял, что прошел тест на доверие.
– Это Чечня? – спросил он.
– Это война, – сказала она.
Она была фотокором известной газеты, куда пришла проситься на войну. Редактор с интересом разглядывал смешную девчушку, которая явно путала игру в куклы с игрой в солдатики. Редактор собирался сам в командировку в горячую точку и неожиданно предложил ей полететь вместе. Неглупая девчушка, она отлично представляла себе мотив, который им двигал. Как он двигал всеми мальчишками ее класса, хотя она все равно всегда предпочитала мальчишек девчонкам. С этими последними вообще каши не сварить.
Ее фотоаппарат заглатывал войну, кадр за кадром, с механической легкостью. Быт, солдатский и офицерский, был явно по ней. Судя по всему, она была добрым товарищем своим товарищам, не выпрашивая себе поблажек, довольствуясь братской симпатией, которую те испытывали к ней. Редактор отметил про себя, что она вела себя с бойцами правильно. Вопрос о кадровом устройстве соискательницы был решен.
Она, с ее курносым носиком, не должна была подвергаться невротическому искусу. А тем более, суицидальному. А вот поди ж ты, подверглась.
Она рассказывала вновь обретенному партнеру о себе с детской искренностью, исчерпывая себя до донышка.
– Мне ведь некому это сказать, – говорила она, уткнувшись в его плечо, и он радовался тому, что есть у нее и, стало быть, все было не напрасно, и если он рожден только для того, чтобы выслушать ее, то и этого довольно, честное слово!.. Он, эгоист до мозга костей, впервые испытал странное чувство, при котором не берут, а отдают, и хотел отдавать, и отдавал, и был счастлив этим.
Война отвращала и тянула ее к себе с равной силой. Все, что обнажалось на войне, пряталось за красивыми фразами в тылу. Лицемерие, как она его ощущала, зашкаливало. Получив отпуск, не знала, куда себя девать, пила, устраивала скандалы. Один такой скандал в ихнем вонючем кафе закончился тем, что вызвали милицию, и ее отправили в ментовку. Там она тоже побуянила, наотрез отказалась платить штраф, и ей грозило что-то похуже штрафа, но на ее счастье попался один грамотный мент, служивший там, где она добывала свой военный хлеб, и запомнивший ее снимки в газете. Я думала, что полюбила его, – ее голос раздавался откуда-то из его подмышки, – но идиллия продолжалась недолго, грамотный мент оказался хуже безграмотного, похвастался, какой безупречный механизм придумал по отъему последних денег у населения, а когда я сказала: какой же ты подонок! – пустил в дело кулаки, но меня ведь на понт не возьмешь…
Она замолчала, не кончив фразы. Он не прерывал ее, не задавал вопросов, а лишь крепче прижимал к себе.
Ему нравилось рассматривать ее лицо. Курносый нос, блестящие глаза цвета бутылочного стекла, пухлые, неоформленные губы. Все – детское. Но бывали мгновенья, когда в этом лице проступало что-то жесткое и даже жестокое. Меня ведь на понт не возьмешь… Она не стала вспоминать, что это было, а он не спрашивал. Но выражение лица, вынырнувшего из подмышки, запомнил.
Дважды в неделю его посещала знакомая дама, приносившая фрукты и сласти. Он любил сладкое. Она и уложила его в эту клинику по знакомству. Знакомым был заведующий отделением красавец-татарин. Он сквозь пальцы смотрел на роман, расцветающий на его глазах. Возможно, научное заведение получило научные доказательства того, что положительные эмоции способствуют выздоровлению. Разумеется, если они положительные. Однако тут налицо был любовный треугольник. А стало быть, один из трех должен был страдать по определению. У доктора не было достоверных научных данных на сей счет. Приходилось пробираться к истине наощупь. Короче, доктор совершил профессиональную ошибку, организовав выписку обоих, как они просили, в одно и то же время.
Не оговаривалось, но как бы само собой подразумевалось, что пациента заберет из клиники знакомая дама. Не зря же она выстраивала план его обольщения с тем, чтобы на выходе заполучить целиком и полностью.
Дальнейшее напоминало дурной анекдот.
На своей машине прибыла меrsedes, та, что постарше. Кia – та, что помоложе, ожидала свою хозяйку у ворот. Увидев kia, меrsedes двинулась к той и что-то вежливо ей сказала. Кia рассмеялась в лицо меrsedes. Mеrsedes неожиданно огрела kia сумочкой. Кia ответилa ей серией ударов. Впрочем, серия состояла всего из трех-четырех попыток ударить. После чего kia отбросила сумочку и встала в бойцовскую позу, слегка согнув колени и выставив вперед кулаки, чтобы защитить лицо, если дойдет до ближнего боя. Mеrsedes глянула на отброшенную сумочку, но отбрасывать свою не стала, – недавно прошел дождь, и грязь кругом была несусветная, – а внезапно выпустила матерный разряд такого богатства, какой трудно было ожидать от дамы. Кia опять захохотала и, схватив за рукав предмет спора – а как еще назвать происходившие между двумя бабенками! – проорала:
– И ты можешь иметь что-то общее с такой дрянью?!
Она выкрикнула не это словцо, а другое, похожее. Mеrsedes, в свою очередь, потянула предмет за полу плаща, так что показалось, что женщины сейчас разорвут мужчину напополам.
Единственным зрителем этого театра оставался красавец-доктор. Был тихий час, и клиника отдыхала. Доктор уже собирался прибегнуть к административному воздействию на обеих, когда меrsedes выпустила из рук полу дорогого плаща и разрыдалась. Рыдая, она направилась к своей машине. Рублевский пациент догнал ее, остановил и стал горячо убеждать в чем-то. Она отмахнулась от него, заливаясь слезами. Села в свой меrsedes и уехала.
Надо быть милосерднее к людям, детка, – сказал победивший мерехлюндию пациент, вернувшись к девчушке. Не надо быть такой дурой! – отрезала она.
Распахивая перед ним дверцу, она обличила его: а ты хочешь быть ко всем добреньким!
И он увидел лицо, которое уже поразило его однажды.
Да, только не добреньким, а добрым, – поправил он ее, занимая место в ее kia.
7.
И все-таки, несмотря ни на что, он женился на ней.
Этот вечный холостяк, весельчак и интересант, волочившийся за двумя, а то и тремя юбками одновременно, не мог поступить иначе.
Любовь схватила обоих за горло и не отпускала.
Он привязался к ней с такой силой, что нечего было и думать о том, чтобы отвязаться. А она привязалась к нему. Он был старше нее на десять лет, но они ощущали себя ровесниками, и это было новое состояние для обоих. Ее известность сделалась составляющей их отношений. Она улетала на войну, как будто даже и не страдая от разлуки с ним. Страдал он.
Зато ее возвращение сулило подростковую радость обоим.
Девочка войны – это был новый человеческий тип, с которым следовало считаться. Знаменитое ее фото, которое так и называлось: Девочка войны, – обошло все мировые агентства. Она стала звездой Интернета.
Она получала самые престижные международные премии за свои фотографии и раздражала тех, кто крутил колесо истории. От рядовых до генералов. От политиков до политиканов. От главных действующих лиц до рядовых исполнителей. Да, вот именно: от действующих лиц до исполнителей. Она бесстрашно показывала то, чего никто не показывал, и ей советовали не показывать: изнанку жизни.
Ее фишкой были подписи под фотографиями. Маленькие эссе явно свидетельствовали о незаурядном публицистическом даре. Власть имущие были ее излюбленной мишенью. Ее материалы гуляли по Интернету, повышая градус ненависти к ней. Она все чаще получала письма с угрозами.
Они жили теперь на два дома: в Москве – на купленной квартире, в Лондоне – на съемной. Три международных фонда, один за другим, предложили ему хорошие деньги. От первых двух предложений он отказался. Принял – третье.
Он работал переводчиком-синхронистом и все обещал себе, что сядет за что-нибудь художественное, но на художественное отчаянно не хватало времени.
Между тем, мировая известность девочки войны ширилась. И ширился ареал съемок. К горячим точкам на Кавказе прибавились точки на Ближнем Востоке, в арабских и африканских странах. Из Лондона разъезжать по миру было удобнее, нежели из Москвы.
В Москве многое изменилось. Почти все. Вернувшись из поездки, она забиралась с ногами на диван, укладывала голову ему на колени, и начинались долгие разговоры о том, что в России и что в мире.
Она могла быть какой угодно разъяренной тигрицей с чужими и неизменно оставалась ласковой кошечкой с ним. Она ластилась к нему, а у него сердце ухало и падало вниз, грозя разбиться, когда ни с того, ни с сего его посещала мучительная мысль, что ему не выжить, если с ней что-то случится.
– Знаешь, сегодня в России от всего пахнет падалью, – морщилась она, – хотя считается, что деньги не пахнут.
Килеры выбраковывали лучших.
Он называл трагическую линейку:
– Листьев, Немцов, Старовойтова, Политковская, Гайдар…
– Нет, – поправляла она его, – в Гайдара не стреляли.
– Да, – соглашался он, – Гайдара увезли из аэропорта с тяжелым отравлением, это уже потом пошло: Щекочихин, Быков, Навальный…
Заныла тягучая мелодия смартфона, вызвав у него какое-то немужское умиление: она всегда старалась быть точной в звонках, чтобы не доставлять ему излишнего беспокойства. Она обещала позвонить в полночь, после съемки, и позвонила в полночь.
Незнакомый мужской голос назвал его по имени-отчеству, на что он ответил, еще ничего не понимая:
– Да, это я.
– Ваша жена убита, – сказал голос.
Прошел почти год с того дня, и целый год память преподносила в рифму пушкинское: ваша карта бита.
Ваша жена убита.
Ваша карта бита.
Ваша карта бита.
Ваша жена убита.
Он не записывал это по памяти. Он помнил это каждую минуту, каждую секунду, просыпаясь и засыпая.
Это был самый страшный год в его жизни.
Ничего страшнее он не знал.
Ваша жена убита.
Ее убили выстрелом в спину на Сивцевом Вражке, когда она возвращалась со съемки домой и была уже в двух шагах от дома.
Газеты печатали пафосные заметки, вычисляя возможного заказчика убийства.
Он не верил никому и ничему.
Боль стала отступать через год.
Она ушла совсем через два года.