слишком поздно для «прости»

– Как думаешь, управишься с этой крохой?

– Обижаете.

– Отлично. Кати её в док, там ждут. После можешь быть свободен. Я доберусь сам.

Когда, кивнув выбравшемуся из машины водителю, Риччи достал из кармана пачку денег, странная чуйка подсказала Ленни, что настал его черёд внимать распоряжениям. Готовый ко всему, верный солдат выпрямился и воззрился на босса с участием.

– Как только Данте закончит с… Тони, пусть мотает ко мне.

– Босс, водителя-то за что?

Отсчитывая купюры как всегда увлеченно, прищурив один глаз, Бен не сразу уловил робкую фразу подчиненного. Пришлось сбиться со счёта. А заодно вспомнить как минимум десяток итальянских вариантов слова «идиот», но ни одно, как назло, не шло в пору масштабной личности собеседника. Осталось банальное Coglione.

– У нас что, банда какая?! Или ты в головорезы захотел? Данте отвезёт водителя к доку, сунет старику за лишние беспокойства вот это, – хрустящая пачка денег чуть не впечаталась в переносицу внимательного слушателя. – а когда дело будет сделано, ты передашь ему явиться ко мне. Понял?

Потратив лишнюю минуту на то, чтобы убедиться, что монетка понимания достигла глазного дна Ленни, Бен забрался в свой «Фиат» и, взревев мотором, покатил вслед за отъезжающим грузовиком.

11:53

Грузовиком бы переехать того, кто придумал метро и не придумал перила для тех, кто планирует стаскивать своё бренное тело с надземных станций без поддержки подручных или, например, родственников. Джейн, конечно, никогда не была против роли сестры милосердия (тем более, что шанс поиздеваться над старшим братцем выпадал ей нечасто), но отдаваться на поруки младшей Кёртис Майкл отчего-то не спешил. Облокотился плечом на кирпичную стену платформы, в стороне от немногочисленных (судя по звукам шагов) пассажиров, и склонил чёлку над прикрытой ладонью спичкой, зажигая сигарету.

– Я, конечно, понимаю, что курсы будут стоить нам больше половины бюджета, но … они же принесут деньги, только позже. Петти говорит, у них машинисток не хватает, а ещё я видела вакансии в....

– Мышь, – он хмурится, размахивая спичкой в попытке загасить её о воздух, и глубоко затягивается сигаретой, – если я ничего не упустил, мы как раз идём на эти твои курсы. И, как видишь, никто не сопротивляется. Мы с Донком были "за"сразу же, даже уговаривать не пришлось. Так скажи мне, свет очей моих, кто в твоей чудесной голове так отчаянно с тобой спорит? Это действительно шанс, не торчать же вечно с блокнотом в "Лимончелло": тем более, что и работа машинистки, как по мне, уж точно не предел для тебя.

– Но… сто баксов в месяц, Майкл! – произносит Джейн шепотом, словно боясь, что от такого страшного заклинания, произнесенного вслух, рухнет если не весь город, то хотя бы опустевшая платформа “Цивик центр”. На этот раз, кажется, повезло: во всяком случае, пока из звуков падения Майкл мог уловить лишь редкие камешки, осыпающиеся на нижний ярус с металлической лестницы (видимо, Донк ринулся вниз, не дожидаясь приглашения).

– Всего два месяца, и ты будешь обеспечивать нас до старости, – перехватив сигарету двумя пальцами одной руки и водрузив на острое плечико Джейн запястье другой, Майкл направился вслед за Донком, своим поводырём и спонсором свежих ушибов по всему телу. Кто мог знать, что дружелюбный щенок овчарки, призванный облегчить жизнь незрячего человека, решит, что в его обязанности входит только украшение той самой жизни своим присутствием. От поводка, к слову, пришлось отказаться после первой же прогулки, пока кошки, голуби и другие интересы пса не стали причиной новых увечий хозяина.

– А вот и Ривера… Синий костюм-тройка в полоску, тросточка, шляпа… Майкл, да наш Ромео превзошёл себя! – голос Джейн, утонувший в дребезге и грохоте вагонов над головой, вынырнул из какофонии металла неясным окончанием фразы, – кого-то планы на вечер…

Судя по описанию, Коннор не только превзошёл себя, но и нашёл несколько свободных сотен на костюм… Что ж, вопрос, конечно, достойный размышления, но не настолько срочный, чтобы сбивать им равновесие при спуске в кромешной темноте (да будет счастлив создатель станций на высоте небоскрёбов)… Терпеть, правда, оставалось недолго, и уже через три ступени ровный тротуар обрадовал подошвы Кёртиса не меньше, чем пение птиц – его слух. Совсем недалеко, за жарким дурманом раскаленных пустырей и редких, как помнил Майкл, двух-трёхэтажных домов, находился прекрасный парк, где они с Джейн планировали провести несколько часов до её первого занятия, попутно выгуливая Донка и Риверу. Не считая, впрочем, того важного дела, о котором сестрёнка ещё не знала.

– Утро доброе, мистер и мисс Кёртис! – судя по тону, Коннор приближался не один, а в компании со спесью английского лорда, готового хлопать по щеке и благодарить за службу, – Донк, старина, как поживаешь? Уже пытался сбросить этого надоеду с моста?

– Я тебе говорил, что он хочет меня прикончить, – обратившись к Джейн, Майкл снова затянулся сигаретой (видимо, только так и мог почувствовать себя непринужденно), и, наконец, приветствовал приятеля радушным, – Ты кого мне подсунул, садист-любитель?

На удивление, Коннор не ответил. Вместо этого в паре шагов послышалась возня и громкий лай: неужели, окончательно спятив от важности, Ривера лишь похлопал “старину” между ушей? Так недолго и без костюма остаться: подобные преступления в мире любвеобильного Донка карались как минимум следами грязных лап на…

– Чёрт, брюки! Донк, я тоже рад тебя… но не… Ай! Кёртис, признавайся, это ты его натравил… да за что пиджак-то…

– А он не поддаётся дрессировке, – Майкл даже не пытается помешать своей улыбке достичь затылка: всё-таки пёс заслуживал внеочередного угощения за присутствие в его бренной жизни. А судя по восторгу в голосе Джейн, награда будет выдана в двойной порции:

– Уже два дрессировщика отказались от этого милого чудовища. Как же они сказали? “Абсолютно неуправляем”, кажется…

Они шагали втроём по парковой аллее и, как миллион лет назад, Джейн на секунду повисла на локтях спутников, поджимая ноги. Майклу и Коннору, также по привычке, оставалось только переглянуться над её макушкой с чувством гордых великанов, мол, что с этих девчонок возьмёшь, но Кёртис предпочёл взгляду скромную улыбку куда-то в сторону аромата “Lilac” и мягкое касание пальцами металлической поверхности часов в своём кармане. Коннор, видимо, тоже нашёл, чем заменить устаревшие жесты: его болтовня звучала по ту сторону Джейн неумолкающим набатом.

– Майки, ты вообще в курсе, что твоя сестра сегодня как никогда красива? Чистый Robe de style с эдакой игривостью…

– И в кого он у нас такое трепло? – явно довольная “треплом” Джейн теперь вышагивала, бодро задевая соседние ноги своей пышной юбкой. На вопрос ответил Кёртис, толком не успевший вынырнуть из тёплых детских воспоминаний, а потому и не виноватый в беспощадной отсылке к тёмному прошлому Риверы.

– В попугая Билли…

– Оооо, зачем ты вспомнил… Трагедия всей моей жизни! Огромный цветастый комок перьев на куриных ногах. Ваша мама давала мне разрезанное яблоко и разрешала кормить этого проглота через прутья клетки. Она, видимо, не знала, что Билли – мясоед.

Голос Коннора тут же прервался хохотом Джейн, – Я помню! Помню, как ты носился по комнате и орал “съел, он меня съел”…

– Брось, ты не можешь этого помнить. Ты была ещё крохой – чуть меньше, чем сейчас. Я даже поспорил с Майклом, что ты – кукла, и никогда не вырастешь.

– И где мой выигрыш? – замечает Кёртис, не на секунду не сомневаясь, что сейчас произойдёт виртуозный перевод темы.

– Кстааати… Ни за что не угадаешь, кого я встретил на днях… Ну, давай, напрягись…

– Свою маму?

– Очень смешно. Кстати, она просила вас заглянуть. Лучше после десяти, потому что тогда она отправит в школу Робби, Шейлу и Дона. Но до десяти, потому что тогда ещё не проснутся Дик и Аманда. В общем, по моим подсчётам где-то к сорок второму году моя матушка будет готова принимать гостей, если они с отцом не решатся на очередной забег с пелёнками.

– Так кого ты встретил?

– Тедди! Тедди Паркса!

Новость мазнула по лицу влагой сохнущего на верёвках тряпья, забила ноздри тяжёлым духом жаренной рыбы и конного навоза.

– Он в городе?!

– Снова проездом. Не был в старом добром Йорке тысячу лет, а приезжает всего на пару дней, ну что это?! Никакого уважения к друзьям детства! Кстати, спрашивал о тебе, Майки, но я подумал, что раз он не остаётся, на кой ему знать… Да и виски не резиновый. Мы так крепко с ним поддали.

– Как он?

– Блестит, что брошка Джейн. Такой франт, куда деваться… Пригласил меня в свой роскошный номер в отеле, трепался про бизнес и уважаемых парней. Я, конечно, тоже в грязь лицом не ударил. Мы же помним, у кого Бен Ричи в долгу.

– Ты правда рассказал, как у тебя отняли нож, когда ты пришёл мыть окна в его офисе?

– Не настолько подробно. А когда я рассказал, что на мистера Кёртиса напали аж четверо головорезов, и он ценой своей жизни спас “Лимончелло” от разгрома, Тедди был повержен. Всё лепетал про старый лодочный сарай вашего отца, куда мы бегали прятать тесак мясника с 43-ей улицы, помнишь? Так размяк: поехали, говорит, на причал, я так соскучился по нашим местам.

– И вы поехали?

– Куда?! К священным уголькам прошлого?

И как он мог забыть о том пожаре – запах дыма надолго впитался в маслянистую робу отца, вернувшегося наутро с обугленной скобой, некогда служившей дверной ручкой крохотному, но ладному деревянному гаражу для самодельного парусника. Отец, конечно, истово заверял, что оказался на пирсе случайно, да и слишком поздно, но та страсть, с которой он убивал всё, что напоминало о счастливых днях “до её ухода”, не оставляла шансов на сомнения. Видимо, потому и наступила эта ожидаемая пауза, в которой тема падает между стульев: Майкл был слишком погружен в мысли, как это часто бывало после упоминания тех дней, а для сестры имя Тедди Паркса значило не больше, чем имя старого шарманщика, что сутками бродил по Кортландт-стрит.

Это потом, когда они уже будут сидеть вдвоём с Риверой на каменном ободе фонтана (Джейн отлучится к мороженщинку в дальнем углу парка, а Донк замрёт у ног, мерно пожёвывая шнурок на ботинке хозяина), Коннор произнесёт сакральное “Так всё изменилось”.

– Так всё изменилось – скажет он задумчиво и глухо, скажет тем голосом, которым мог говорить, только если тишина делится пополам, – Малыш Тедди, это же тот самый малыш Тедди, который говорить-то начал не раньше шести. Всё бегал за нами, клянчил, чтобы взяли с собой. А сейчас он ночует в “Astor” и вяжет галстук узким виндзорским узлом, а мы с тобой топчем древними штиблетами Гарлем и занимаем у людей Винченцо, чтобы хоть что-то забросить в желудок. Нет, Майкл, если и закатывать рукава, то только ради такой блестящей жизни....

– По мне так лучше топтать Гарлем, чем связаться с теми, кто может проделать в тебе пару-тройку отверстий, сквозняка ради.

– Да на кой чёрт сдалась эта безопасность фасона “простой рабочий”? Сколько мой отец гнёт спину на табачной фабрике? Всю жизнь приносит домой меньше, чем хватило бы на троих. Сколько твой отец ходил в портовых грузчиках, пока не появилась возможность нормально заработать в “Лимончелло”? Это сейчас Ма будет рассказывать тебе о мирных днях и кружевных салфеточках бара без криминала. Но она лучше нас с тобой знает, что всё самое вкусное в этой жизни нужно брать силой. А если ты недостаточно силён, то, конечно, придут те, кто посильней – хозяин фабрики, начальник порта, Бен Ричи. Сейчас они расцветают как розы в навозе: ты бы видел их машины, их апартаменты, их женщин. Жизнь на полную! Чем мы хуже?! Ладно, буду честен, не придумал я ещё, какие услуги ты бы мог предложить хорошим парням, но я пока сам поверчусь в нужных кругах, работёнку найду, устроюсь, а там и для тебя что-нибудь подберём. Ты только не привыкай к своей инвалидной должности в оркестре – будут тебе и трости с золотым набалдашником, и пышные блондинки вместо блохастого поводыря. Да, Донки, я о тебе. Кончай скулить, дожёвывай шнурок, и пошли, а то твой хозяин вот-вот начнёт читать мне проповеди о честной жизни, а я только начал верить в его человеческую сущность.

Настроение Коннора так стремительно вернулось в старое русло, что Майкл даже повёл головой в сторону тропинки, по которой должна была возвращаться от мороженщика Джейн. Шорох гравия под каблучками и шелест ткани с весёлым “Ривера, помогай – у меня пальцы замёрзли” подтвердил догадку – разговор окончен. Но Кёртис не мог позволить Коннору так легко ускользнуть от расправы, тем более что тот был как никогда уязвим, находясь в тактильной близости с Джейн при невинной передаче мороженного.

– Как бы мне не пришлось тебя к Банди устраивать на правах второго “особенного” музыканта. Надеюсь, ты умеешь на чём-нибудь играть вслепую, без рук, без головы?

13:08

– … без головы!!! Это надо было додуматься, отнести котировки в пятый отдел! У вас, в Греции, что, рыбу в булочной покупают, а сапоги в аптеке?

Тобиас, конечно, мог ответить, что никогда не был в Греции, что фамилия Хиотис досталась ему от дедушки вместе с комплектом голубых глаз и густых чёрных бровей, что за два года работы посыльным он выучил всех адресатов до зубной боли, и, наконец, что в пятом отделе котировки забрал сам мистер Коламбус, который и относит их руководству. Но место ответной тирады неожиданно заняло спокойное и, что важно, молчаливое созерцание раздутой вены на шее Бобра. Всё-таки выговор от начальства – дело привычное, а вот сдержать себя от колких замечаний удаётся нечасто. Тем более, что трофеи за такие маленькие победы ждать себя не заставляют: ошалев от смирения подчиненного, Джон Джонсон (он же Бобёр – за массивную фигуру почти лишённую шеи и детскую привычку грызть карандаши), вдруг заметался глазами по людному холлу, и, не найдя поддержки в озадаченных лицах служащих биржи, сдулся.

– Убирайся, пока я тебя не уволил. В два зайдёшь за новыми бланками. И только попробуй опоздать, быстро у меня со службы вылетишь!

Стоило распахнуть массивные двери, как Уолл-стрит тут же хлынула на Тобиаса потоком звуков и суеты. Ржали лошади, гудели клаксоны, стучали каблучки и трости, беспокойные люди-муравьи сновали по всем направлениям вдоль массивной каменной лестницы у входа в здание. Воистину, улица с самой короткой памятью: кипит в своём котле, словно и не было в её жизни 16 сентября 1920-го, когда стены приняли в себя, как в топлёное масло, осколки взрыва, а воздух наполнился гарью и стонами сотен людей.

Это был четверг – обычный рабочий день. Они с Джеймсом Соулом, 17-летним новичком, тащили огромный стеллаж в архив третьего этажа, с каждой ступенью поименно вспоминая строителей узких хозяйственных лестниц, как вдруг от громкого хлопка внезапно заложило уши, и дрогнули стены, податливо, гулко. Секунда тишины тут же сменилась пронзительным женским криком, ощущение катастрофы ударило в грудь. Он не помнил, как они оказались на улице: только обрывки кадров, как в страшном немом кино, прилипли к сетчатке: тела, тела, тела – неподвижные и карабкающиеся, залитые кровью и осыпанные обломками; остовы автомобилей, как кубики, разбросанные по дороге; блики битых стёкол и раскрытые рты тех, кто кричал от боли. Но голосов он почему-то не слышал: окаменел тупым истуканом у входа, только и мог, что вести непонимающим взглядом из угла в угол этой странной, во всём неправильной панорамы. Это было неправдой, потому что правдой это быть не могло. Не бывает картин Петера фон Гесса на улицах Нью-Йорка, в мирное время, в разгар рабочего дня.

– Давай их сюда! – Джеймс крепко ударил в плечо кулаком, и оцепенение выпало пробкой, в уши хлынули звуки, –  Там «Форд» уцелел – можно успеть хоть кого-то довезти до больницы!

Когда началась работа, понятная и простая, для эмоций уже не осталось места. Они с Джеймсом освобождали из-под обломков людей, поднимали их на руки и несли к машине, освобождали, поднимали, несли. Кто-то, как утопающий, цеплялся пальцами за волосы и воротник, кто-то тихо скулил в грудь, кто-то молчал, вдруг обмякнув в руках. Но больше всех Тобиасу запомнился парень, которого они с трудом достали из груды битой витрины магазина – лица его было не разглядеть в смеси крови и стеклянных осколков, но зубы, белоснежные зубы, были по-звериному сжаты, чтобы не выпустить из горла жалобных хрипов… «Волевой человек» – подумал тогда Хиотис. Он ошибался, но новая встреча с Майклом Кёртисом расставила всё по местам.

Улыбнувшись июльскому ветру, Тобиас шагнул из тени колонн по лестнице вниз, попутно принимая одно из важнейших решений в жизни каждого человека – куда отправиться на обед. Спешить в толчею шумной улицы не хотелось. День был знойный и беспечный, а ритм Уолл-стрит настаивал на бодром деловом шаге, которым Хиотис так и не овладел. Он задержался на ступенях всего на мгновенье – мазнуть взглядом по сторонам с верхней точки, да выбрать место для погружения в толпу – но этого короткого мига хватило мистеру, что мчался к своей невинной жертве с кличем «посыльный!». Ещё один миг, и охотник ткнул добычу бумажным пакетом в живот.

– Десятый этаж, восьмой отсек, – прозвучало вместо выстрела. Но падать Тобиас не спешил. Стоял тихонько, в скромном осознании своего же идиотизма. Кто бы мог подумать, что для превращения из «мальчика-принеси» в принца с греческим профилем недостаточно просто оставить на работе форменное кепи и белые перчатки. Хрустящий уголок конверта как раз упирался в блестящую пуговицу его серо-бордовой униформы.

– Да я…

– Срочно! – не дожидаясь реакции, суетливый джентльмен кинулся вниз, к серому «Бьюику», глянцевый капот которого перекрывал тротуар в немощи кашалота, выброшенного на берег. Приняв хозяина в нутро, железный монстр взревел дивным грохотом шести цилиндров, и тяжело потащился к новым адресам.

«Что ж, обед у Фернандо можно почтить минутой памяти». Тобиас выдохнул, взвешивая посылку на ладони – «Хотя… Если ускориться, и юркнуть в лифт, есть шанс перехватить спагетти с розмарином на третьей…»

– Извините, пожалуйста, – Хиотис очень надеялся, что обращаются не к нему, но внимательный взгляд зелёных блюдечек не оставил ему шансов. Поддерживая юбку одной рукой, по лестнице шустро поднималась рыжеволосая девушка в жёлтом платье, всей лучезарностью своей обращаясь исключительно в его сторону, – Вы здесь работаете?

Мысленно провожая в последний путь и спагетти с розмарином, Тобиас кивнул, и перевёл взгляд на странных спутников юной леди. Тот, что повыше, хмурый тип в рубашке и брюках с подтяжками (образу явно не хватало клетчатого кепи и завёрнутых у локтей рукавов), остановился на ступени ниже, при этом продолжая возвышаться над компанией. Второй же тяжело дышал на руках первого – розовый язык, свисая из клыкастой пасти, так и норовил мазнуть плечо рыжей красавицы. Щенку явно было жарко, но интересно.

– Как замечательно!

Тобиас вдруг заметил, что улыбается в ответ – видимо, у девушки талант производить приятное впечатление. Причём талант врождённый, потому что, не сбиваясь с мысли, она ловко заправила медную кудряшку под шляпку, и продолжила.

–Возможно, Вы знакомы с Тобиасом Хи-о-тис-ом? – фамилия была произнесена старательно, по слогам, как у лучшей ученицы женского пансиона. Интересно, кто мог порекомендовать его персону, и главное, с какой целью? Учителем музыки он работал только для друзей семьи, портье в отеле – только по ночам, а за ремонтом печатных машинок чаще обращались спившиеся писатели или знатоки, которых знаешь в лицо.

– Надеюсь, у Вас для него хорошие новости. Тобиас Хиотис – это я.

– Правда?! Нет, действительно?! Просто не верится – я была уверена, что нам суждено состариться в здешних коридорах – но моего брата сложно…

Отчего-то слово «брат» приятно скользнуло по изнанке. Тобиас снова перевёл взгляд на молодого человека с собакой, и только сейчас заметил тонкие линии шрамов, расходящиеся от оправы солнечных очков к вискам. Ещё ряд крохотных бледных пунктиров выглядывал из расстегнутого воротника рубашки. Молодой человек неуютно повёл подбородком в сторону, и тут Хиотиса окатило холодной водой.

– Майкл?!

Он пришёл в палату через несколько дней – медсестра только расставила по коечным столикам тарелки с пахучей фасолью в томате (блюдо, видимо, настолько полезное, что не нуждается ни в мясе, ни в альтернативе), и нестройный лязг металлических ложек вяло потëк по стенам к далёкому потолку. Ели молча, без болтовни, с трудом приспосабливая замотанные конечности к приборам. Большинство оказалось в больничных пижамах по воле той конной повозки, что привезла бомбу на Уолл-стрит (официальные лица уже приписали событие анархистам, но местные разделились во взглядах, предпочитая обвинять каждый своего обидчика). Тобиаса встретили тепло и приветливо хриплым благодарным хором, в котором, однако, не доставало двух голосов: один из спасённых всё ещё цеплялся за грешную землю в крыле реанимации, а второй, тот самый «волевой человек», вот уже двадцать минут сидел в коридоре у приёмной врача, и перемалывал густой воздух больницы в бесполезные горячие выдохи. Двадцать минут назад с его глаз сняли повязки, и тихий, профессионально выдержанный голос упаковал в сожаление "зрение восстановить не удастся", добавив бодрое "зато живым остались!". Именно эти, последние слова, никак не давались Майклу. Он вертел их в голове, как годовалый ребёнок вертит в пухлых ладошках рубанок, и никак не может найти применение эдакой несуразной штуке… Вокруг жили звуки. Звуки переполняли слух, пугали резкостью, до тошноты набиваясь в черепную коробку. И нужно было принять их, согласиться с тем, что кроме этих треклятых звуков большие ничего и не будет в жизни. Что он, молодой сильный парень, талантливый, по словам редактора, стажёр лучшей газеты города, который несколько дней назад открыл карьеру первым самостоятельным репортажем, он, влюблённый в фотографию, джаз и красивых девушек двадцатилетний американец, теперь… калека? Ах да, простите, «к счастью живой» калека. Немыслимо. Неправда. Нет. Его жизнь закончилась, там, под стеклянной витриной. Он просто не дождался помощи и погиб, как погибли десятки других человек. Ему было нестерпимо больно, лицо кусали тысячи жал, прогрызая ходы в голове, а потом настало спасительное ничто, из которого он не вернулся.

– Майкл! Рад, что ты уже на ногах! – заметив Кёртиса в коридоре, Тобиас направился к нему с чувством затаённого восторга от встречи, – Давай знакомиться, меня зовут Тобиас. Тобиас Хиотис. Ты здорово держался! Мы с Джеймсом и не чаяли, что удастся довезти тебя живым…

Майкл повёл подбородком на звук. Чернота осталась непроницаемой, даже не колыхнулась, как это бывает, когда закрыты глаза, но мягкий утренний свет из окна так навязчив и осязаем, что приходится сонно натягивать одеяло поверх головы. Теперь же в плотном матовом мраке, как в ночном кинотеатре, мир звучал по-особенному выпукло, и омерзительное дружелюбие, которым был пересолен голос собеседника, не вызывало ничего, кроме отвращения. Да, Кёртис, не сложил бы сейчас и два плюс два, но конструкция «довезти живым» оказалась доступной даже его тугому рассудку. Так вот кому нужно кланяться за то, что остался здесь, в темноте, до конца этих жалких дней. Пожизненное заключение вместо быстрого конца… О, это достойно благодарности! Это достойно ордена и щедрых объятий под всхлипы «спаситель!». Грудь-то уже колесом, судя по тону – «давайте, любите меня, борца со смертью, любите, жалкие инвалиды». Ещё бы вдох, всего лишь несколько минут тишины, и ему бы удалось справиться с собой, прожевать, проглотить, наконец, горячий ком ярости над кадыком. Но Тобиас совершил ошибку. Он положил ладонь на плечо – отменный указатель для потерянного в пространстве человека, куда нужно бросить кулак.

Когда Джейн перестала ворчать о том, что прихоти несносного братца будут стоить ей опоздания на первое занятие, и перешла к массированной атаке толпы, Майклу ничего не оставалось, как сгрести Донка подмышку, и ускориться за ведущей рукой. С Риверой они расстались ещё в парке, где Кёртисы с важным видом сообщили о семейных делах (пытка «какие секреты от лучшего друга» была помечена в календаре датой следующей встречи). Оставалось только найти Хиотиса – задача Джейн, и не рухнуть по пути – задача, достойная мужчины, а потому предназначенная Майклу. Справляться с балансом среди тысячи ног, как в весёлом фокстроте на переполненной площадке, было бы куда проще при включенной голове, но Кëртис так отчаянно жил будущей встречей, что спотыкался, извинялся, и давил чьи-то твёрдые мыски с куда большим усердием, чем это могло бы понадобиться. А оказавшись перед Тобиасом (момент, к которому стремился несколько месяцев), напрочь потерял нить мысли. Бывает же.

– Джейн, познакомься, этот человек спас мне жизнь, – произнёс, наконец, Майкл, так буднично и небрежно, будто знакомил сестру со швейцаром. Диалог этот, выстроенный в голове с детальностью, достойной ювелира, в простоте своей сводился к банальной сделке: «Давайте покончим с вопросом быстро, как выдирают зуб. Я извиняюсь, потому что был трусом (теперь буду извинившимся трусом, а с ним соседство приятнее). Вы делаете, что полагается, чтобы вернуть себе уважение. Расходимся, довольные собой и друг другом.» Первую часть сделки Майкл планировал озвучить сразу, как Хиотис (внутренний образ, грозный и осуждающий, застыл в голове мрачным силуэтом) достанет из-за пазухи что-нибудь потяжелее – молчание, усмешку, жалость, – и ответит за унижение как полагается, с душой. Но Тобиас-реальный своего текста почему-то не знал, и отвечал не по сценарию, от себя, невпопад.