Нумизмат. Роман

«И то верно! Неужели штаны с носками в ход пойдут?!» – подумал Бобров и вопросительно уставился на прокурора, ох извините, на Дмитрия Сергеевича. Такие люди, как Бобров, если им тему подкинуть, что хочешь, навыдумывают, и кого хочешь, запутают, не говоря уже о себе.

– Все, хватит с меня! Давайте меняться и прощаемся! Я больше не выдержу чушь в вашей голове читать.

– А вы не читайте! – сказал Рублев.

– Не могу, Егор Игоревич, интересно!

– Нет, чем вы подтвердите, что он девятнадцатого века? – нежданно-негаданно сказал Аистов, и все удивленно посмотрели в его сторону.

«Ты ошалел, Борис Борисович?! Мне срок светит, а ты – в шляпе не уверен!» – возмутился про себя Бобров.

– Справедливо! – сказал Дмитрий Сергеевич и обратился к Аистову: Хотя вас я понимаю, у меня тоже были сомнения, когда Иван Иванович подарил мне цилиндр со словами, что этот головной убор принадлежал Александру Сергеевичу!

Рублев округлил глаза.

– Да, да, именно так, Егор Игоревич, я тогда тоже, как и вы, чрезмерно удивился.

– Кто такой, этот ваш Александр Сергеевич? – спросил Аистов.

«Молчи, дурак, а то доплачивать придется!» – про себя воскликнул Бобров и зверем посмотрел на Аистова.

– Однозначно! – строго и решительно сказал Дмитрий Сергеевич, и Бобров почувствовал себя скверно, представив себе переезд из благоустроенной квартиры в центре города в деревню к теще.

– Так кем будет Александр Сергеевич?

– Что значит, кем будет?! – возмутился Дмитрий Сергеевич.– Он один из лучших сынов человечества! Человек, который благодаря своему гению, подарил России язык, с помощью которого о ней узнал весь мир! И стыдно не знать звезду, которая взошла на небо не в каком-нибудь Зимбабве, а в России! Справедливости ради будет сказана, Петруша и здесь отличился, в первую очередь ему обязана Россия за поэта с мировым именем. А о Петре Великом только и слышно, как он стриг бороды и парился с девками! А то, что именно ему Россия обязана всем, начиная от флота, северной столицы, фейерверков, нового года с елкой, вплоть до первой газеты, музея, Академии наук, введению арабских цифр, упрощению алфавита и массе полезных вещей, все молчат! Другими словами, никакой справедливости!

– А доказательства?! – сказал Аистов.

– Ну, знаете! Вам что, Александра Сергеевича с того света призвать, чтобы он сам подтвердил?!

Аистов посмотрел на Боброва и мотнул головой в знак того, что овчинка выделки не стоит. У Боброва полезли глаза на лоб, и он указательным пальцем покрутил у виска.

– Я что, для себя одного стараюсь! – воскликнул Аистов.– А если цилиндр не настоящий, куда мы его потом денем?!

– Я его носить стану! – взорвался Бобров. – Тебе этого мало?!

– Вот если бы имелся каталог, и можно было сверить! – сказал Аистов.

– Каталог? На что?! На цилиндры! – изумился Дмитрий Сергеевич, а Рублев не выдержал, и рассмеялся.

– Да, именно на цилиндры!

– А библию с автографами Отца, Сына и Святого Духа вам не надо?!

– А есть?!

Дмитрий Сергеевич задумался и серьезно сказал:

– Ну, в принципе можно устроить!

– Сколько вы хотите?

– Вашу жизнь!

– Дороговато, конечно!

– Вы еще сомневаетесь?!

– Доказательства!

– Они вам распишутся!

– Кто – они?

– Те самые!

– Я подумаю!

– Думайте, у вас два года осталось!

– Это много, я могу решиться уже сегодня вечером.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся:

– Хорошо, я пришлю к вам Ивана Ивановича с кувалдой, чтобы вы наверняка получили автографы!

– Я подумаю!

– Что значит, подумаю?! Вы решили или нет?!

– Я не знаю!

– Тогда не морочьте голову и давайте меняться!

Аистов посмотрел на Боброва. Тот был подавлен и от нервного потрясения, что теперь уже однозначно придется жить у тещи, а не в пятикомнатной квартире, у него дергался левый глаз.

– Не мешало бы все-таки посоветоваться со специалистом по цилиндрам, чтобы было уже наверняка! – сказал Аистов, и у Боброва в придачу к левому глазу задергался правый.

– Доказательства? Хорошо, вот вам доказательства! – сказал Дмитрий Сергеевич. Рублев вздрогнул. Бобров перестал трястись. Аистов не понял.

Улица растворилась. Наступила гробовая тишина. Повалил снег. Вокруг Дмитрия Сергеевича и вышеперечисленных героев ни одной живой души.

Рублев лихорадочно крутит головой по сторонам. Бобров ничего не делает, но восклицает про себя: «А еще говорят, бабы- дуры! Моя – не как все! Она купила шубу! Предчувствовала, что резко похолодает».

Аистов громко спрашивает:

– Что это?

Дмитрий Сергеевич прикладывает указательный палец к губам. Аистов кивает головой в знак того, что понял.

Раздается топот коней и звук подъезжающих карет. Все оборачиваются на шум и замирают.

На заснеженную поляну выезжают две кареты, тут же из них выходят люди в черных цилиндрах и черных развевающихся плащах. Кто-то пьян, кому-то все равно, кто-то кого-то просит примириться, самый серьезный считает шаги.

Кто-то кричит: К барьеру!

Кто-то кого-то пытается остановить и кричит всем: «Господа, опомнитесь!»

Кто-то кому-то восклицает на ухо: «Примирение невозможно! Дуэли не избежать!»

Каждый дуэлянт занимает свою огневую позицию. Раздаются выстрелы.

Кто-то отворачивается, кто-то закрывает глаза. В облаке порохового дыма кто-то падает и с него слетает цилиндр. Кто-то курносый и маленького роста показывается из кустов и ловко прячет головной убор под плащом.

Опять гробовая тишина.

Тот же самый переулок, что и был.

– Монету, пожалуйста! – произносит Дмитрий Сергеевич, и его голос оживляет улицу. Голоса, шум машин, звон подъезжающего к остановке трамвая…

Рублев не верит своему счастью. Бобров громко восклицает:

– Моя, как все!

Аистов спрашивает:

– Что это было?

«Гипноз! – стал думать Бобров.– Мол, покажу ему, что его ждет, если взятку не даст. Матерый! Высшую меру наказания станет запрашивать, если откажусь! Но как? А вот так! Скажет, что вы свидетель убийства. Мало! А кража шляпы?! Боже мой, как я раньше не догадался! Прокурор хочет мне краденое сбыть, а потом навести, если что! Вот и верь теперь прокурорам!»

– Что вы опять себе навыдумывали?! – воскликнул Дмитрий Сергеевич.

«Вот он, значит, какой! Это что, выходит, я за свои деньги должен думать только то, что он хочет? Дудки! Стану думать, как мне заблагорассудится. У нас демократия думай, что хочешь – всем наплевать! А этому нет! Прокурор – не водитель трамвая! Значит все, как было, так и осталось» – подумал Бобров и достал из кармана монету. Рублев тяжело дышал. Произошедшее произвело на него эффект разорвавшийся бомбы, и он не мог говорить и ничего не слышал.

Аистов не выпускал из рук цилиндр и думал:

«А можно ли верить такому доказательству»?

«Неужели свершилось»! – подумал Дмитрий Сергеевич и взял рубль Анны Иоанновны. Портрет императрицы с брошью на груди на монете отсутствовал.

– Что за оказия!

Промелькнула женская фигура в голубом пышном платье.

– Держите, ее Егор Игоревич, а то потом не догоним! – закричал Дмитрий Сергеевич.

– Еще одно доказательство? – вскликнул Аистов.

– Заткнись! Дороже, выйдет! – закричал Бобров.

– Кого держать? – закричал, очнувшись, Рублев.

– Анну Иоанновну!

– Этого не может быть!

– Что значит, не может?!

– Вон та статная женщина в голубом платье с орлиным профилем?

– Нет, бабушка с вязанкою грибов. Ну, конечно же, она! Ну что же вы стоите?! Она прыткая, десять лет на престоле пробыла!

Рублев сорвался с места и побежал.

«Он с прокурором заодно»! – подумал Бобров.

Словно из-под земли выросли одиннадцать слуг господина.

– Группа захвата! – воскликнул Бобров.

– Странные у вас доказательства! – возмутился Аистов.

– Держите Анну Иоанновну! – закричал Дмитрий Сергеевич. Только прошу вас без рук!

Все слуги, как один, побежали следом за Рублевым.

«Неужели дубинками забьют дамочку? Нет, эти сразу застрелят!» – подумал Бобров.

– Да ну вас к черту с вашими бестолковыми мыслями, отдайте цилиндр! – воскликнул Дмитрий Сергеевич и выхватил из рук Аистова головной убор.

«Вот они прокуроры, какие, наобещают с три короба, а потом – шляпу в руки, рубль в карман и поминай, как звали!» – подумал Бобров.

– Я вам не прокурор! – крикнул Дмитрий Сергеевич, и у него в руках объявился еще один цилиндр, как две капли похожий на первый. – Вот, возьмите – это цилиндр Дантеса! Ни мне, ни Ивану Ивановичу его головной убор не пришелся по сердцу!

– А доказательства?

– Через два года вам Дантес подтвердит, как говорит Иван Иванович, самолично! – сказал Дмитрий Сергеевич и побежал вслед за остальными.

Бобров сорвался с места и тоже куда-то побежал.

– Ты куда? – крикнул Аистов ему вслед.

– Квартиру продавать! – выкрикнул Бобров, не оборачиваясь, и скрылся за углом дома.

Аистов спрятал цилиндр в синий полиэтиленовый пакет, сел на свой низенький стульчик и раскрыл газету «Аргументы и Факты». Зачем? Наверно, чтобы найти доказательства.

А в это самое время в переулке творилось что-то страшное. Ростов еще такого не знал!

Анна Иоанновна, как было уже сказано, статная женщина с орлиным профилем, бежала по улице. Народ врассыпную как на корриде. Крики вопли и проклятья, чьей товар в одночасья был навсегда испорчен и превращен в подобия футбольного меча, как пули на передовой летели по переулку. А когда у половины слуг улетели шляпы и в солнечном свете блеснули рожки, начался массовый психоз, и побежали уже все, кто были на улице. Триста человек, а то и больше. Все летело вверх дном, а кто-то умудрялся воровать на ходу. Рублев потерял из виду голубое пышное платье, и хотел было остановиться, но его с диким ревом подхватила толпа и понесла на руках.

– Спасайте Егора Игоревича! – закричал Дмитрий Сергеевич.

Двое слуг проделали что-то невообразимое. Они подпрыгнули верх и побежали по плечам людей. Настигли похитивших Рублева и стали их щекотать, чтобы они немедленно отпустили учителя истории.

– Прошу вас, только не до смерти! – велел Дмитрий Сергеевич и кричал другим: «Держите Анну Иоанновну, но только – без рук».

Удирающая неожиданно замерла на входе в рынок тканей, и с любопытством, присущим истиной женщине, стала разглядывать материал, наверное, выбирая себе подходящий отрез на платье.

Воспользовавшись случаям слуги оторвались от земли и по воздуху ринулись в сторону Анны Иоанновны.

– Какой кошмар, так нельзя! – закричал Дмитрий Сергеевич, и слуги, и все люди, кроме Рублева, замерли черт знает как.

Неописуемое счастье посетило бы художника, и он наверняка схватился бы за кисть, если бы только стал свидетелем необыкновенной сцены, когда сотни людей в причудливых позах стараются друг друга перещеголять в пластике. Слуги, удумавшие, если судить по возгласам Дмитрия Сергеевича, учинить недопустимые вещи, так вообще застыли в воздухе в нескольких сантиметрах над головой Анны Иоанновны в виде раскрытого зонта. Красота непередаваемая. Рублев с замиранием сердца стал пробираться через невероятную кучу. Он смотрел, как кто-то на ком-то сидел, как одна гражданка умудрялась стоять на одной руке, а свободной рукой держать за нос молодого мужчину, который лежал, в то время как на нем какой-то старичок замер в позе лотоса. Другими словами, «зайчики в трамвайчике и жаба на метле» – сущая ерунда по сравнению с тем, что вытворяли граждане друг над другом или, скорее всего, что жизнь вытворяла над ними. Условия, в которых живет человек, могут делать с ним, что угодно и когда угодно. И не русскому человеку это рассказывать, он знает это как никто на свете, убеждаясь в этой малоприятной истине ежечасно на собственном примере.

– Ну, Бобров, так Бобров! – сказал Дмитрий Сергеевич и у него в руке оказался ярко алый, как кровь альбом с вышитым золотом гербом дома Романовых. – Это же надо так навыдумывать, чтобы у меня из головы элементарная вещь вылетела!

– Что будет дальше, если так все начинается?! – выкрикнул Рублев, оглядываясь по сторонам.

– Все что угодно, но только не то, что уже было! – ответил Дмитрий Сергеевич и спрятал в альбом рубль Анны Иоанновны. Статная женщина с орлиным профилем в голубом пышном платье растворилась в воздухе.

Улица ожила, и часть людей покатилась кубарем. Слуги рухнули на тротуар и спустя секунду исчезли.

Раздавались крики, кто-то считал синяки и ссадины.

– За работу, Егор Игоревич, у нас ее как у Юрия Петровича – непочатый край! – сказал Дмитрий Сергеевич.

– Кто это?! – удивился Рублев.

– Вы что, не знаете Гребешкова?! – изумился Дмитрий Сергеевич.

– Нет!

– Очень хороший врач. Самый лучший! А теперь вперед, опять навстречу приключениям! Если они будут необыкновенными, о них непременно напишут. И скажу вам по секрету, у меня есть все основания быть уверенным как в самом себе, что кто-то уже взялся за перо или, на худой конец, стучит по клавиатуре. Двадцать первый век! А что вы хотели?!

Вот и небезызвестного Боброва тоже ждали приключения. И еще какие. Он выбежал из переулка и, сломя голову, бросился через дорогу. Подгоняемый в спину отборной руганью и несмолкающими сигналами клаксонов, он пересек проезжую часть и, спотыкаясь, очутился возле памятника Ворошилову. Бобров замер и побледнел. Ему показалось, что маршал держит в руках меч возмездия, что еще миг, и он обрушит меч Боброву на голову, и его буйная головушка слетит с плеч и закатится куда ни будь под лавку, где ее найдет дворник Прохор и снесет на свалку.

«Не может этого быть! Почему не может? Может, и еще как может, если прокуроры мысли читают!» – подумал Боров. Он проверил на месте ли его голова и побежал к ближней лавочке. На всякий случай заглянул под лавочку, снова проверил все ли в порядке у него с головой, погрозил кулаком Ворошилову и поспешно достал из кармана брюк телефон.

– Николай! – крикнул Бобров в трубку, как только услышал на другом конце линии знакомый пожилой голос и, не дожидаясь ответа, бегло заговорил:

– Слушай внимательно. Лёню арестовали!

– Не понял! – недоуменно раздалось из телефона.

– Не перебивай, поймешь, когда к тебе прокурор заявится!

– Какой прокурор?

– Из Москвы!

– Откуда?!

– От верблюда! Ты покупал сегодня что-нибудь у Лёни?

Молчание.

– Собирай вещи и тикай из города! Лёня продал чужие монеты, а деньги присвоил себе!

– Первый раз, что ли? – уверенно раздалось из телефона.

– Не всегда же коту масленица! Монеты, оказывается, московского прокурора! Матерый мужик. В цилиндре ходит. Мысли читает!

– Хватит заливать!

– Мое дело предупредить. Я не как Рублев, я своих не закладываю!

– А Егор тут причем?!

– Он с ними заодно, прокурор пообещал ему долю!

– С кем с ними?

– С группой захвата! Ты – как знаешь, а я – к теще. С Лёней уже разобрались! Ты сам знаешь как сейчас разбираются, закопали где-нибудь на Зеленом острове, а вещи – в Дон, и поминай как звали. Или – хуже того! Лёня здоровый как бык! У него органы вырезали и на самолете в Москву отправили.

– Да разве так можно?!

– Ты газеты читаешь? Прокурору во все времена все можно. На то он и прокурор, а не водитель трамвая!

– Ну кто же ты после этого, если не паразит! – раздался голос за спиной Боброва, и он обернулся и, заикаясь, сказал:

– Здравствуйте, Иван Иванович!

Бобров без подсказки сразу признал в курносом незнакомце следователя по особо важным делам, которым стращал Дмитрий Сергеевич.

«Это про него говорил прокурор! – думал Бобров.– Говорил, мол, что надо сделать выговор Ивану Ивановичу, чтобы он с нами скупщиками краденого, разобрался.

– Саша, куда ты пропал, почему молчишь?! – тревожно раздавалось в телефоне.

Иван Иванович взял из рук остолбеневшего Боброва телефон и вежливо сказал:

– Николай Петрович, пожалуйста, никуда не отлучайтесь, за вами придут.

– Кто это говорит?!

– Ты меня понял паразит или нет! – сердито закричал Иван Иванович.

Бобров побледнел и подумал: «Почему только тогда, когда смерть уже близко, я осознал, что нет ничего лучше на свете, чем тещины пироги с капустой».

Иван Иванович прикрыл рукой телефон и спросил:

– На самом деле такие вкусные?

Бобров кивнул.

– А мне не предлагала. Ведьма! – сказал Иван Иванович и продолжил разговор по телефону:

– И запомни, паразит, если ты деру дашь или кому-нибудь из дружков-подельников, позвонишь я тебя живьем зажарю и съем вприкуску с самыми лучшими на свете пирогами с капустой, которые печет теща Боброва Прасковья Петровна. Я не ел, но Боброву можно верить, потому что перед смертью не врут. Все, жди, скоро буду!

«А еще говорят, что Бобров думает, черт знает что!» – подумал Бобров.

– Правду люди говорят! – сказал Иван Иванович, отключил телефон и спрятал его под плащом.

Бобров раскрыл рот.

– Он больше вам, Александр Александрович, не понадобиться!

«И, действительно, зачем мне на том свете телефон?» – подумал Бобров.

– А мне пригодится! – сказал Иван Иванович, и Бобров очень пристально на него посмотрел.

Иван Иванович смутился, посмотрел по сторонам, заглянул за спину, чтобы убедиться, не выглядывает ли из-под плаща хвост, проверил, на месте ли шляпа, и пожал плечами, не отыскав нечего, что могло его разоблачить.

– Что-то не так? – осторожно и взволновано спросил Иван Иванович.

Бобров, не проронив ни слова, провел рукой по левой щеке. Ту же самую процедуру сделал Иван Иванович и обнаружил на пальцах следы от губной помады. Он достал из-под плаща белый платок, аккуратно вытер пальцы и щеку.

– Все? – спросил Иван Иванович.

Бобров кивнул.

Иван Иванович вдохнул аромат губной помады и проникновенно воскликнул:

– Матильда!

– Я тоже своей говорю, что же ты делаешь?! Жена заметит, три шкуры сдерет!

– Какой же ты все-таки, паразит! Я ему о светлых чувствах, а он мне о распутстве! Пора с этим завязывать. У тебя же дети и жена- красавица!

– А откуда про жену знаете? – со злостью сказал Бобров и тяжело задышал.

– Знаю! – хитро сказал Иван Иванович и Бобров заскрипел зубами и стал думать черт знает о чем.

– Бобров, что ты себе выдумал?! – воскликнул Иван Иванович и покрутил указательным пальцем у виска. У меня в жизни есть только одна женщина и имя ей – Матильда! Все, Бобров, пора тебе на перевоспитание. Умственный труд облагораживает человека, а физический творит чудеса – развивает мышцы и выбивает дурь из головы! – сказал Иван Иванович и Бобров растворился в воздухе.

То место, и край где оказался Бобров он всегда старался забыть. Не получилось. Спасибо Ивану Ивановичу, напомнил.

И теперь он, бледный как осужденный на каторгу, в окружении красавицы жены и двух сыновей дошкольного возраста сидел на проселочной дороге и с открытым ртом озирался по сторонам. Ему было не по себе. Все произошло так молниеносно, что он не мог ориентироваться, говорить было трудно. Рядом с семейством Бобровых располагалось их имущество: кухонный уголок, мягкая мебель, холодильник, стиральная машина, два телевизора, три шифоньера, спальный гарнитур, две тумбочки и три стола. Все было в лучшем виде, только что не сверкало на солнце. Посуда, так вообще, была завернута в бумагу, а постельное белье переглажено и сложено в ровные стопки.

Александра Александровича пирогом с капустой в руках встречала теща. Это была румяная пышущая здоровьем женщина, на вид не старше пятидесяти лет с черными до пояса косами, которые при близком рассмотрении сильно напоминали змей. С фигурой, которую бы Рубенс писал дни и ночи напролет, заливая мольберт слезами счастья.

В цветастом платье и в белоснежном фартуке женщина улыбалась и кланялась дорогому гостю, который как было видно, приехал к ней навсегда, а не на выходные – раз в полгода, как это часто бывало раньше. На заднем плане за Прасковьей Петровной красовался вековой каменный дом, белый, как снег, от побелки, с деревянными зелеными ставнями, и два добротных саманных сарая с соломенной крышей.

– Здравствуйте, мама, – мучительно тяжело выдавил Боров и подумал:

«А Лёне то повезло больше: его закопали – и все!»

– Здравствуй, сыночек, здравствуй, дорогой! – ласково сказала Прасковья Петровна. Ну, теперь заживем! И свиней станем держать, и корову, а к весне разведем кроликов, а там, гляди, и нутриями займемся!

Бобров еще больше побледнел, представив себе лохматых гигантских крыс с желтыми большими зубами, осмотрелся по сторонам и подумал, что чего-то не хватает.

– Ты это что, сыночек, не машину ли выглядываешь?

«И действительно, где машина!» – подумал Бобров, и у него оборвалось сердце.

Его железный конь был только месяц как с конвейера, и по выражению лица Боброва можно было смело сделать вывод, что автомобиль был не рядовой и, наверняка, импортный.

– Не переживай, сыночек, тебя трактор новенький дожидается. Иван Иванович на славу постарался. Откушай пирога с капустой и за работу!

Глава седьмая. Петухов.

Сплетням столько же лет, что и человечеству. Сплетничают все, но почему-то испокон веку повелось считать, что именно женщины возвели сплетни в ранг искусства. Несправедливо! Нет, упаси вас Бог подумать, что я хочу отнять пальму первенства у прекрасного пола. Женщины всегда останутся лучшими во всем, но в такой вещи как сплетня, есть такие, кто шагает с ними в ногу, а порою и убегает на сотню- другую метров вперед. Кто? Журналисты!

Григорий Германович Петухов был лучшим журналистом одной из газет города. Своими статьями он мог даже у Фомы- неверующего пробудить жгучий интерес, к чему бы это ни было и не исключено что и веру. С точки зрения желтой прессы, они были блестящие. Порою, накал страстей, разворачивающихся на пол страничке газетного текста, мог заткнуть за пояс любой неплохой детектив толщиною в триста страниц. И всему виной ложь. Сдобренное фактами отборное вранье, которое, что скрывать, любят все люди без исключения, если оно не по их душу. Наговор? Нет, что вы, чистая, правда! Признайтесь сами себе, кто из нас не любит полистать газету где, такие как Петухов, перемывают косточки артистам шоу бизнеса или как сейчас принято говорить, звездам. Они думается, и придумали этот термин- звезда по отношению к сомнительному искусству. А звезда- это совсем другое. Звезда- это что-то необъятное, с неисчерпаемым зарядом анергии и знаний. Звезда должна прививать светлые чувства подрастающим поколениям, пробуждать у молодых желание совершать подвиги и браться за великие дела. Это композиторы, писатели, художники, ученые- первооткрыватели, политики, отметившиеся благими свершениями. Все те, чьи имена останутся в веках, как бы их не оскверняли люди, имя которым обыкновенные завистники. А называть заурядные лампочки перегорающими за считанное время, а то и вовсе в одночасье, звездами, просто невежество, и еще раз невежество. Но вернемся к Петухову. Его коньком были гастроли артистов шоу бизнеса и всевозможные происшествия, разворачивающиеся на улицах родного города.

А в городе с миллионным населением всегда происходит невероятное количество происшествий, но такого еще не случалось.

В квартире по улице Соборной зазвонил телефон.

Петухов – худой мужчина с огненно рыжей шевелюрой пытался заснуть и в гробу видел всех, а тем более, главного редактора. Петухов сердцем чувствовал, что звонит именно он, Колоколов. Возьмешь трубку – раскричится и потребует к себе. А Петухов, хоть убей, не желал в выходной день вставать и куда-то тащиться.

«Хватит и того, что я спозаранку, как только открыл глаза, отправился в городское общество коллекционеров! – раздражено думал Петухов, а телефон между тем трезвонил, не прекращая. И тут – на тебе, Лёня! Свалился, как снег на голову, и уговорил меня купить эту чертову монету. Зачем она мне только понадобилась?! Я собираю антику, а тут – на тебе, взял и купил рубль, и не за пять копеек, а за пятнадцать тысяч рублей. Лёня кого хочешь, уговорит, будь он неладен!»

– Даю голову на отсечение, что звонит Колоколов! – сердито воскликнул Петухов, поднялся с постели и босой, в одних красных трусах, с недовольным видом вышел из спальни.

К тридцати пяти годам Петухов умудрился пятнадцать раз жениться и пятнадцать раз развестись. В загсе № такой-то есть все подтверждающие доказательства.

Петухов считал женщин воплощениям совершенства на земле и совершал ради них подвиги: подавал руку, открывал двери, помогал переносить тяжести, дарил огромные букеты цветов, носил на руках и выполнял любые капризы. Позволить чего-нибудь большего Петухов мог себе только после того, как, держа под руку свою возлюбленную, выходил с ней из загса. «Близость – только в законном браке!» – девиз Петухова дословно. Женщины вздыхать рано, это еще не финал. Посмотрите на цифры! Статистика- штука тонкая.

Точно сказать нельзя, по каким причинам Петуховы соблюдают выше изложенное правило. Может, в силу своего воспитания, или еще чего, и это их личное дело; а вот почему такие как Петухов по пятнадцать и более раз по доброй воле вступают в брак, это интересно. И причем, не просто женятся, а заводят детей, прекрасно зная, что они их оставят. К слову, у Петухова две чудные дочки.