Нумизмат. Роман

Иван Иванович пришел бы в бешенство и наверняка посадил бы Лёню в клетку, если бы слезы, которые Леня ронял в костер, были притворством, а не следствием истинного раскаянья.

На небе сгустились тучи, и на остров дивной красоты упала тень.

Иван Иванович с недовольством посмотрел в небеса.

– Вот прямо сейчас возьму и отпущу! Шанс на обретение счастья дам, но просто так отпускать – несправедливо! Пусть знает, что почем и как они, эти рубли, простым гражданам достаются!

Небо разъяснилось, и остров дивной красоты утонул в ярком солнечном свете.

– Продолжим, – сказал Иван Иванович, и дунул в сторону костра. Огонь испарился бесследно и Лёня, успокоившись, продолжил рассказывать, кому какой достался рубль.

– Петра III я продал за пятьсот Гришке, он в центре квартиру снимает.

– Где?

– Хоть убейте, не знаю!

– Убью, с меня не убудет.

– Слышал из разговора, что на улице Соборной.

– Какого разговора? Кого с кем?

– А это еще зачем?

– Тут вопросы я задаю!

– Да Лешка трепался с каким-то проходимцем.

– Лешка- это Скотников Алексей Константинович, что врачом на скорой помощи работает?

– Да.

– Лёня, а ты случайно Алексею Константиновичу ничего из награбленного добра не продавал?

– Почему сразу с награбленного! Мы поменялись, а потом, конечно, я их свистнул, но никого я не грабил.

– Отвечай по существу, продавал или не продавал?

– Продавал.

– А, вот видишь! – воскликнул Иван Иванович и вскочил на ноги.– А ты еще спрашивал зачем. Малозначительная деталь, а куда привела. В допросе все важно, каждое слово, каждый звук!

– Я бы сам про Лешку рассказал!

– Ты бы может, и рассказал. В твоем то положении. А другой бы утаил. Так я бы потом прижал того, о ком он обмолвился, и весь бы клубок распутал. Понял, щегол не стреляный!

– Понял.

– То-то. Так что ты, говоришь, продал Скотникову Алексею Константиновичу.

– Ливонез!

– Это что еще за индюк надутый?

– Про индюка в самую точку. Эта монета выпускалась для прибалтийских провинций.

– Остуда поподробней.

– 96 копеек Елизаветы Петровны за тысячу ушли, только их и видели.

– Стоп! Какие еще такие 96 копеек? Ты случаем на солнце не перегрелся, а то давай я людоедов позову, они тебя будут кокосовыми листьями обмахивать, как шашлык.

– Не надо людоедов. Откуда я знаю, почему у вас там 96 копеек оказались. Коллекция ведь ваша, не моя!

– Иван Иванович задумался, снял шляпу, почесал пером макушку, одел обратно на голову свой головной убор и сказал: – Коллекция, как жизнь, таит в себе сюрпризы!

– Наверно.

– Что значит, наверно?

– Значит, я полностью согласен!

– Так-то лучше. А теперь скажи мне, Лёня, откуда у врача скорой помощи тысяча долларов, чтобы за монету платить?!

– Как будто вы не знаете?

– Я-то знаю, но неужели этот паразит продолжает на старушках заколачивать?!

– Да, и вполне успешно. Сделал укол, какой-нибудь Клавдии Петровне, ампулу пустую для отчета положил в портфель, а пятьдесят рублей в карман и дело в шляпе.

– Ладно, продолжим, я с этим супчиком после разберусь!

– Я больше так не могу, чувствую, скоро руки, оторвутся, – жалобно простонал Лёня, что было вполне естественно. Кто угодно выбьется из сил, если ему связать пальмовой корой руки с ногами, затем продеть через них черт знает какую кость и повесить загорать на солнышко.

Иван Иванович хлопнул в ладоши, и Лёня с черной от дыма спиной, в чем мать родила, прикрываясь руками, как футболист приготовившийся отражать удар по своим воротам или, как призывник на призывной комиссии, стаял перед гражданином мира.

– Так ты будешь говорить, паразит, или людоедов звать? – сердито закричал Иван Иванович.

– Ну, зачем вы так, я все скажу, – тихо сказал Лёня, в прошлом розовощекий неунывающий парень с пивным животиком, а нынче осунувшийся мужик с синяком под глазом, опаленными кудрями и поседевшими висками, сбросивший за пару часов пять килограммов.

Хотите похудеть? Не знаете как? Сделайте подлость! Чернов Иван Иванович – почетный дезинфектор принимает круглосуточно без выходных и перерыва на обед. Сто процентная перемена внешности за пару часов.

– Прости, Леонид Олегович. Вредители довели! – сказал Иван Иванович, и как дознаватель, у которого за плечами не одна сотня признаний, выбитых с помощью международного языка кнута и пряника, вежливо попросил продолжать.

– Рубль Анны Ивановны 1734 года, где императрица с брошью на груди.

– Прямо-таки с брошью?

– Да. Круглая такая брошка, похожа чем-то на цветочек.

– Достаточно. Кому сбыл краденое?

– Лелику и Болеку за пятьсот.

– Кто такие?

– Славные парни, никого не обижают. Они скупают все, начиная от фарфора и заканчивая медалями и орденами на улицы Станиславского.

– Это не там ли, где малоимущие граждане продают свои пожитки?

– Да. Кто антиквариатом занимается, часто в том месте вертится. Там, если повезет, можно интересную вещь задаром заполучить.

– Проверим.

– Рубль Петра II 1728 года продал за четыреста Матфею Петровичу. В слове Петр допущена ошибка, написано Перть.

– Прямо так и написано, или сам выдумал, паразит, чтобы больше денег заработать?

– Ничего я не выдумывал. И не такое еще бывает!

– Я самолично проверю, если солгал, пеняй на себя!

– А если нет?

– Тогда будем искать, какой вредитель подложил такую свинью внуку Петра Великого.

Лёня обомлел.

– А как ты хотел? Не на этом, так на том свете найдем и спросим, чтобы другим неповадно было. Теперь по существу. Кто такой покупатель?

– Еврей!

– Лёня, что Матфей Петрович – еврей, ясно как божий день. Ты мне скажи, чем живет нареченный в честь апостолав? Неужели в налоговой инспекции трудится, а может рыбку ловит?

– Это ещё почему? Ни какой он не инспектор и не рыбак.

– Эх, Лёня, Лёня чему вас только в школах учат?

– Всему понемногу.

– И в целом – ничему!

– Зачем вы так, у меня хорошая школа была, я два иностранных языка знаю. Английский и немецкий.

– Чем занимается, я тебя спрашиваю, недоросль ты этакий!

– Почему сразу недоросль, я в институте учился!

– Ты главного не знаешь! Ели бы ты не знал этого по причине дурости, я бы тебя людоедам скормил, но так как ты не знаешь, потому что никто тебя не научил, отвечай, что спрашивают. Понял?

– Понял.

– Ты посмотри, какой понятливый, когда до людоедов дело доходит. Может, мне их позвать?

– Не надо. У Матфея Петровича кадровое агентство в центре, где – я не знаю.

– Точно – не знаешь, или в партизан, решил поиграть? Предупреждаю! Я у фашистов. Как бы я их всех душил бы, душил бы, душил бы, – сказал яростно Иван Иванович и сломал второе перо. – Слова не мои, а Шарикова, сорвавшиеся с его уст по велению Михаила Афанасьевича, но зато как подходят. И пусть этот паразит- начальник очистки, употребил их в адрес кошек, кстати, самых милых существ на свете, после дельфинов и акул. Заруби себе на носу, Лёня, слова гения не должны пылиться на полке, они должны жить! И потом воруют только по-настоящему хорошие вещи. Ерунды своей у всех выше крыши. И каким надо быть дураком, чтобы дрянь воровать. А теперь вернемся к приемам тех, кого я на дух не переношу.

– Я, правда, не знаю.

– Верю. А теперь скажи мне, Лёня, неужели – это такое прибыльное дело в 21 веке – кадровое агентства, чтобы потомки Моисея на него свой глаз положили?

– Нормальное. Безработных валом! Пришел, какой-нибудь Чернов Иван Иванович.

– Лёня, не забывайся, людоеды не дремлют!

– Извините! Пришел какой-нибудь Сидоров.

– Так-то лучше.

– Заплатил триста, а то и четыреста рублей.

– И что дальше?

– А ничего! Ему дают адреса, и он по ним, как баран ходит. Пока Сидоров пороги обивает, истекает договор с кадровым агентством.

Иван Иванович улыбнулся:

– И ему предлагают продлить договор?

– Да! И так снова, и снова.

– Ай да Соломон! Голова! За сорок лет скитаний по пустыне из всего, что только можно, научил свой народ добывать средства к существованию.

Продолжим!

– Траурный рубль Екатерины I 1725 года продал за полторы тысячи Степану из Старочеркаска. Спросите, его там все знают.

– Почему рубль траурным величают, ведаешь?

– Знаю, это мой хлеб. По случаю смерти Петра Великого.

– Правильно. Хоть ты и паразит, но надо отдать тебе должное, историю знаешь. Не все конечно, а только то, что положено, но и то недурно. Ну и последний рублик Петра Великого, где искать?

– В Азове! Я последнюю монету, которую взял…

– Нет! Ты не взял, – рассердился Иван Иванович. – Ты украл, присвоил, стибрил, свистнул, стянул, но только не взял!

– Хорошо, украл.

– Так-то лучше. Продолжай.

– Я продал за восемь тысяч Женьке, он возле музея постоянно вертится.

– Это в котором мамонт?

– Да.

– А почему так дорого – за восемь тысяч?

– Потому что очень редкий рубль: на реверсе отсутствует обозначение.

– Ну, смотри у меня, проверю, – грозно сказал Иван Иванович и угрожающе прошептал:

– Вот и все. Пока – все!

– Да, пожалуйста, – сказал Лёня с молодецкой бравадой в голосе.

– Не забывайся, Лёня. Людоеды не дремлют!

Лёня опустил голову.

– Ну, а вообще ты, молодец!

– Правда? – обрадовался Лёня.

– Еще чего! Я имел виду, что ты у нас не то, что у Федора Михайловича студент недоучка. Тот вон, в убивцы подался, и что заработал? Шиш с маслом и угрызение совести! А ты, – сказал Иван Иванович и стал изучать показания. – Пятнадцать тысяч семьсот долларов и это без учета Пугачевского рубля, что ушел на реализацию Виктору, который проживает по адресу, – сказал Иван Иванович и нахмурился.

Лёня побледнел, расценив паузу за нехороший знак.

Иван Иванович еще раз что-то проверил и поднял свои, чернее беспросветной мглы глаза на Лёню, который без запинки в них прочел, что сейчас его станут больно бить. После чего позовут людоедов.

– Я все сказал! – испуганно пробормотал Лёня.

– Адрес Виктора, почему утаил? Признавайся, задумал побег учинить и потребовать с подельника долю?

– Он в Батайске живет, в частном доме, но адреса я не знаю!

– Приметы?

– Цыган он! – сказал Лёня.

– Так бы сразу!

– Я сперва не сказал, потому что вы про клетку стали стращать, и я все забыл.

– Про клетку, говоришь?!

– Да, про клетку, в которой Пугачева в Москву везли.

– Врешь ты все, я такого говорить не мог. Ты сам подумай, сколько времени прошло, где я тебе эту клетку достану? Ну, раз ты так хочешь, я могу постараться. Так стараться мне или нет! – закричал Иван Иванович.

– Не надо!

– Ну и на том, спасибо, – сказал Иван Иванович, встал на ноги и достал из-под плаща кинжал с золотою рукоятью, на которой играли ярким блеском драгоценные камни удивительной, редкой красоты.

Лёня вздрогнул и хотел сделать то, что делают все жулики и аферисты в час животного страха, позвать на помощь маму, но Иван Иванович опередил его мысли сердито закричав:

– Не тревожь Нину Степановну, эту святую женщину, которая всю жизнь разводила попугаев и перед смертью всех до одного выпустила на волю, за что теперь кормит в раю голубей.

Потрясенный новостью о маме, скончавшейся несколько лет назад, Лёня онемел.

– Радуйся, если бы не Нина Степановна, я бы тебя сразу людоедам скормил!

– Я горжусь, – вдруг громко и смело сказал Лёня прямо в глаза Ивану Ивановичу и тот на секунду опешил, что было делом невиданным.

Иван Иванович сел на табуретку, отложил в сторону кинжал, внимательно посмотрел на Лёню, который с высоко поднятой головой прожигал его бесстрашным взглядом и спросил:

– Может и вправду, Лёня Клюев, в твоем прогнившем сердце есть место чему-то хорошему, раз за тебя заступался Егор Игоревич?

– Не знаю, – ответил Лёня и пожал плечами.

«Значит, есть!» – радостно подумал Иван Иванович. Что было бы с Лёней Клюевым, если бы он ответил определенно излишне.

Иван Иванович взял кинжал, схватил Лёню за левую руку и бесцеремонно проколол ему указательный палец.

– Здесь и здесь, – сказал Иван Иванович, объяснив, Лёне, где нужно расписаться.

Лёня выполнил, все что требовалось, поставив автограф под словами: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

Иван Иванович спрятал под плащом чистосердечное признание Лёни и достал оттуда кусок осетрины и книгу средних размеров.

Лёня проглотил слюну, так как есть хотел страшно.

– Э нет, Лёня, это для отпугивания людоедов, – сказал Иван Иванович и погасил в карих глазах Лёни надежду утолить голод. – Съешь балык и тебя слопают людоеды, не съешь, они тебя все равно слопают! – сказал Иван Иванович и залился веселым смехом.

Лёня обиделся.

– Шучу. Теперь главное. Лучший подарок на свете – книга! Кто сказал, не знаю, но главное, что верно сказал. Дарю я тебе самоучитель по выживанию, называется «Робинзон Крузо». Чтобы ты, паразит, ее от корки до корки прочитал и выучил наизусть то место, где гражданин Робинзон делал лодку. И сразу предупреждаю, до дома доплыть не мечтай.

– Почему?

– Потому что далеко!

– Очень?

– Так далеко, что отсюда не видно!

– Тогда зачем обнадеживать?

– Чтобы от скуки не умер.

– Вы самый настоящий черт, Иван Иванович.

– Конечно! Причем, такого как я еще поискать надо. Только мне и больше никому доверил господин особо важное поручение. Какое поручение, тебе знать не положено. Понял? Если не понял, заберу рыбу!

– Я даже не спрашивал, а вы сразу: рыбу заберу.

Лучше предотвратить в один миг, чем потом всю жизнь исправлять!

Понял?

– Да.

– А теперь слушай внимательно. В 1453 году, скитаясь в океане со своими верными помощниками – дельфинами, я стал свидетелем кораблекрушения. Что я искал в бескрайних водных просторах, тебе знать, не положено. Ветер ревел, как дикий зверь, загнанный в угол перед последним броском. Волны величиною с гималайские горы обрушивались на все живое на своем пути. Мне все нипочем. Со мной дельфины! Не то, что кораблю, мачта которого сломалась пополам и, подхваченная ветром, улетела в неизвестном направлении. Корабль утонул. Погибли все, и только каким-то чудом уцелела прекрасная молодая девушка с бездонными зелеными глазами, белой, как снег, кожей и черными, как смоль, волосами длиною до пояса.

– И что дальше?

– И дальше вот что. Мои верные помощники – дельфины подхватили прекраснейшее из чудес на свете и доставили, как я велел, на волшебный чарующий остров недалеко от этого. Так что у тебя, Лёня, есть все шансы обрести свое счастье.

Лёня засиял и в карих глазах забрезжил рассвет новой жизни, но ненадолго.

– Иван Иванович, вы что издеваетесь? – сказал Лёня и обиженно опустил глаза, в которых надежда на обретение новой жизни стала тонуть в горьких слезах.

– Ты от счастья или еще отчего?

– Еще отчего.

– Неужели ты мне, Чернову Ивану Ивановичу, не веришь? Я никогда не вру, только приукрашиваю, чтобы было интересней.

– Говорите в 1453 году? – сказал Леня, утирая слезы.

– Да, так и есть.

– А сейчас какой?

– Сейчас 21 век.

– И я о том же.

Иван Иванович рассмеялся. – Дурья ты башка, надо до конца слушать, а не пороть горячку. У каждого настоящего автора, запомни, Лёня, только у настоящего автора, а не у писаки, зря протирающего штаны, всегда в запасе припасено такое, что переворачивает все верх дном и открывает у читателя новое дыхание. Понял?

– Понял.

– Тогда приготовься узнать, что все гениальное просто. Я, чтобы скрасить одиночество прекраснейшему созданию на земле, отправил к ней тогда такого же, как ты паразита.

– Почему сразу паразита, неужели никого не было лучше.

– Лёня, ну какая же ты все-таки недоросль, хоть и в институте учился! Самые прекрасные создания на свете, стало быть, женщины, по-настоящему, именно взаправду, а не из жалости и корысти любят таких как ты, Лёня, потому что с вами, паразитами, интересней! Вы как никто другой умеете кружить голову и признаваться в любви. Подлец всегда ярче и изобретательней порядочного, потому что его натура позволяет совершать безрассудные поступки, которые, ой как, любят женщины. И главное то, что мерзавец никогда не принадлежит женщине. Он, паразит эдакий, принадлежит Чернову Ивану Ивановичу, который в конечном итоге за его проступки задаст такую баню, что ему места бывает мало. Ну что ты улыбаешься, что ты улыбаешься, Лёня Клюев? Жизнь твоя – палка о двух концах: на одном – хорошо, на другом – худо. Женщины любят паразитов, но замуж выходят и рожают детей от честных граждан, потому что женское сердце понимает, ой как понимает, что время уходит и нужно думать о будущем, думать о детях. А вы, паразиты, «поматросили» и бросили, «поматросили» и бросили. Понял?

– Понял.

– Делай выводы: ты молодой, а молодым никогда не поздно поменять свою судьбу. Заявить о себе! Бросить вызов! Сломать стереотипы! Доказать, что молодо – не зелено, а очень даже может быть кучеряво. Понял?

– Понял.

– Раз понял, слушай дальше. Родилась у них дочь красавица. Я к ним отправил зятя паразита на перевоспитание и так далее, и тому подобное. Прошли годы, столетия, и сейчас там одна одинешенька страдает красавица, перед красотой которой солнце меркнет, луна чернеет. Людоеды не дремлют, остров сто километров отсюда, акулы покажут дорогу. Прости, если что не так. Кто помянет плохое, тому глаз вон! – сказал Иван Иванович и растворился в воздухе, оставив Лёню в полной растерянности.

В темных зарослях острова засветились глаза, раздались шорохи и душу леденящие звуки. Лёня схватил с камня оставленную ему осетрину и книгу.

Прикрываясь рыбой и высоко держа над головой книгу, словно факел, который освещает дорогу заблудившемуся в ночи страннику, Лёня на цыпочках стал пробираться вдоль берега в поиске кокосовых пальм, поваленных штормом.

Глава шестая. Аистов и Бабров

Слуга что было сил потянул на себя вожжи, и Рублев аж подпрыгнул.

– Иван Иванович, в следующий раз предупреждайте, чтобы Егор Игоревич ненароком не ушибся.

– Слушаюсь, мой господин.

– Егор Игоревич, вы не ушиблись.

– Все хорошо, мне даже понравилось!

– Вот и славно. Как ваша хандра?

– Как рукой сняло!

– Приятно это слышать.

Рублев не узнал место остановки, осматривая незнакомую улицу, где гулял только ветер между ветхих двухэтажных домов и не было не одной живой души, и обрывки бумаги бегали за листьями по тротуару.

– Отчет о проделанной работе на островах? – сказал слуга и протянул своему господину лист бумаги, свернутый в трубочку.

– А почему Иван Иванович не доставил лично? – спросил Дмитрий Сергеевич.

– А черт его знает!

– Я поэтому вас и спрашиваю.

– Может, пишет!

– Будем надеться.

Рублев удивился.

– Что такое, Егор Игоревич?

– Разве наш извозчик не Иван Иванович?

– Конечно, Иван Иванович, кто же еще!

– Тогда, что значили ваши слова?

– Егор Игоревич, вы опять не возьмете в толк элементарные вещи.

– Нет, не возьму, потому что они на ваш взгляд элементарные, а, на мой взгляд, необыкновенные.

– Привыкайте, уважаемый, привыкайте.

– Ну, а если я привыкну, что станет потом?

– Замечательный вопрос! Но неуместный, в данном случае.

– Почему?

– Всему виной Иван Иванович. Он всегда умеет сделать из ничего целую историю! Он мне служит две тысячи лет и не перестает меня удивлять. И вот с этим обменом такое учудил, что в самую пору браться за перо. Вы знаете, из Ивана Ивановича выйдет толк, он старается. Из моих двенадцати учеников он – самый способный. Справедливости ради сказать, я только с ним и занимаюсь. У него истинный талант! Только он, правда, еще в зародыше, но это не беда. Талант разовьется, я уверен в этом, как в самом себе. Вот и сейчас он где-нибудь наверняка пишет. Истинный писатель ни может ни писать. Все его нутро завет к перу. Лишения и преграды только еще больше пробуждают в нем желание писать. Полнейшие невежество и незнание тонкой писательской натуры служило во все времена авторам во благо. Власть, запирая писателей в застенки, ссылая их в ссылки, устраивая на них травлю и подвергая глумлению их творчество, еще больше разжигало желание писать, бороться с тиранией с помощью пера. Жгучая боль, обида, душевные неизгладимые раны делают из талантливого писателя гения и ничего другого. Нервные перегрузки колоссальных масштабов в прямом и в переносном смысле возносят писателя на небеса! За яркие выдающиеся произведения гении расплачивается своей жизнью и только ею. Творчество, в котором нет частички автора, пустое и еще раз пустое! Оно не дышит, а, значит, и не живет. Герой, созданный писакой, умирает вместе с ним, а герой писателя живет после его смерти.

Рублев задумался. Слова Дмитрия Сергеевича заставили размышлять и снова, и снова прокручивать в голове авторов, которые отдали своему герою всего себя без остатка, чтобы только он жил вечно. Чичиков и неугомонный затейник кот Бегемот крутились на уме у Рублева, и он улыбнулся.

– Да, Егор Игоревич, Николай Васильевич и Михаил Афанасьевич – наглядное подтверждение моим словам. Эти два творца, каждый в свое время, перевернули литературный мир, порушили многолетние устои и будут актуальны всегда благодаря своему дерзкому гению, который тонко чувствовал грани человеческой души и мог показать всю ее красоту и мерзость!

– Вы, безусловно, правы, но скажите, где мы? Я не узнаю это место.

– Егор Егорович, милейший вы мой человек, прислушайтесь.

Рублев напряг слух. Смех и музыка, словно волна, накрыла его всего с головой, так что он закрыл уши ладонями, вжав себя плечи.

– Узнали?

– Набережная? – закричал Рублев, абсолютно себя не слыша.

– Угадали, но не совсем. Мы на подступах к Центральному рынку. В одном из многочисленных переулков. Прежде в самом богатом и знатном районе города, а ныне в темных трущобах. Конечно, не в гетто, но вид очень прискорбный. Мрак и отчаянье здесь слились воедино!

– Где? – продолжил кричать Рублев.

– Ну, зачем так кричать, вы не на пожаре, а в самом сердце города!

Рублев огляделся. Желтые грязные здания, обвалившаяся штукатурка, кучи мусора.

– Неужели вы не узнаете своего города? Ростов – уникальный город. В нем вся Россия! Яркие зеркальные центральные улицы, не ведающие, что такое тьма ночью, и целые кварталы самых настоящих трущоб, в которых ни днем, ни ночью, не гостит лучик света. Сотни самых дорогих автомобилей со всего света и всего с десяток специализированных дорожек для инвалидов. Торговые выставочные павильоны, в которых ничего не стоит заблудиться и грязные и жестяные ларьки на автобусных остановках. Бог делал Россию с завязанными глазами. Он отрезал безразмерные куски и ставил на них разноцветные жирные кляксы! Вы согласны?

Рублев подумал и согласился.

– Вы правы, Егор Игоревич, что мне, как никому, видней, потому что это я Ему завязывал глаза.

Откуда ни возьмись, появился Иван Иванович.

– Ну, наконец-то, а то мы уже заждались, а без вас я не хотел читать отчет, – воскликнул Дмитрий Сергеевич и взялся за свиток, прибывший с островов. Он быстро с ним ознакомился, признав, что Лёня- талант, каких надо еще поискать. Потом показания изучал Рублев и диву давался, как Лёня смог продать все за такой короткий срок и откуда, собственно, у людей такие деньги? Еще, конечно, он для себя подчеркнул, что коллекция и, правда, необыкновенная.

«Чего только один Пугачевский рубль стоит, который я ни когда в глаза не видел!» – подумал он и вернул обратно свиток Дмитрию Сергеевичу.

– Предлагаю разделиться, чтобы как можно быстрее вернуть на прежнее место императоров и императриц, – сказал тот и улыбнулся Ивану Ивановичу.

– Я займусь отъявленными паразитами! – радостно сказал Иван Иванович и тоже улыбнулся.

– Вот и славно. С кого думаете начать?

– С негодяя врача!

– Есть план?

– Не то чтобы план, мой господин… В 1660 году путешествуя по Европе, я спас одну прелестную ведьму от костра инквизиции.

– Как интересно, почему я об этом ничего не знал?

– У нас была тайная связь, и мы не хотели огласки.

– Да вы, оказывается, ко всему придачу еще и Казанова! Не ожидал, не ожидал, удивили, так удивили!

– Стараюсь, мой господин.

– Славно стараетесь. Вон, что с рублями учудили. Но черт с ними, что, безусловно, истинная правда. Ну, и как же зовут эту прелестницу, что вскружила голову моему лучшему ученику?

– Её зовут Матильда, мой господин.

– Матильда?! – удивился Дмитрий Сергеевич и, нахмурившись, спросил: – А не больно ли легкого поведения ваша возлюбленная, что ее зовут Матильда? При Людовике Восьмом, короле – солнце, имя Матильда отдавало вкусом доступной любви.

– Как вы только могли такое подумать?! Матильда – непорочна как дева Мария, – обиделся Иван Иванович.