Оксюморон

Вот тебе раз! Фанфары и хоры разом стихли, а Валентина Михайловна продолжала как ни в чем не бывало:

– Ничуть не сомневаюсь, что про Эдмона Дантеса ты писал сам. Как и всё предыдущее. А если сравнить? Два совершенно разных человека писали! Только, почему-то, одним почерком.

– Но ведь у меня и «пятерки» случались, – решил он вставить слово в свое оправдание. Совершенно не хотелось сегодня выслушивать критику в свой адрес! Не для того остался. – Иногда…

– То-то, что «иногда», – тонкие губы на секундочку замерли в доброй полуулыбке. – Бывало, не спорю. Только я сейчас не об этом. У меня сложилось ощущение, что вся русская классика проходит мимо тебя. Как же так?! Салтыков-Щедрин, Фонвизин, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, наконец, тебя совершенно ничем не цепляют? Совсем тебе не нравятся?

На последних фразах в Валентине Михайловне пробудились эмоции. Она сидела как прилежный ученик, сложив руки на столе перед собой, и в душевном порыве наклонилась вперед, словно так ее слушатель мог лучше впитать смысл сказанного. Ее обширнейшие груди полностью накрыли сложенные руки и холмами вздыбились в донельзя целомудренном вырезе – такую пышность ничто не могло удержать – и мгновенно приковали к себе его взгляд. Он вперился в узкою ложбинку, на правой стороне которой пряталась крохотная, не больше кунжутного семени, тёмно-коричневая родинка в форме дождинки. Валентина Михайловна годилась ему в матери. Да и то, если бы она произвела его на свет на излете детородного возраста. Красавицей не слыла, наверное, и в пору девичьего цветения. Фигура – параллелепипед. Но выдающаяся грудь… Стоило ничтожной части ее в обнаженном виде предстать его взору, недавно отравленному «весёлыми» картинками, уведенными в кладовке друга, как воображение мгновенно дорисовало все остальное. Черты широкого добродушного лица учительницы расплылись, как на неудачной фотографии, класс исчез вовсе, и он видел перед собой лишь призывно покачивающиеся непомерно большие дыни, оканчивающиеся крупными коричневыми кнопками. Мозг мгновенно расплавился и сплыл ближе к паху.

Валентина Михайловна кашлянула в кулачок, поспешно откинулась на спинку стула, оставив руки на столе.

– Ну, чего молчишь? – голос перестал быть бархатным. – Я же спросила: тебе не нравятся классики?

Дыни неторопливо колыхнулись на прощанье и растаяли.

– Мне… Мне… – мозг не сразу вернулся на положенное место. – Не интересно, Валентина Михайловна…

– Не интересно?! – очки сейчас съехали на середину носа, и она не спешила прибегнуть к своему излюбленному жесту. – Я не понимаю… Как такое возможно? Ярчайшие образы, гениально выписанные персонажи и отношения между ними тебя не интересуют?

Он вдруг набрался смелости и решил раскрыть карты.

– Нет! Скучно там все как-то. Не завлекает.

Валентина Михайловна онемела. Превратившись в статую возмущённого удивления, она круглыми глазами пыталась прожечь дырку в изрекшем ересь ученике, смотря на него поверх очков.

– Непонятно мне все это, – неосознанно ляпнул он, как оказалось, спасительное дополнение.

– Ах, непонятно?.. – после вздоха облегчения голос вновь приобрел бархатные оттенки. – Это уже ближе к истине. А что ты вообще читаешь? Кроме Дюма.

– Много чего! – ему было чем гордиться. – Жюля Верна, Буссинара, Майн Рида, Джека Лондона, Уэллса. Приключения и фантастику, в основном.

– Хорошо, – отточенным движением очки вернулись на переносицу. – Достойные писатели. Фантастика и приключения замечательные жанры. Ничего не имею против. Их читать не только можно, но и нужно. Но игнорировать классиков… Недопустимо! Сейчас вы только-только прикасаетесь к ним, осваиваете азы понимания их, чтобы позже погрузиться в великие произведения. Ведь дальше пойдёт Толстой, Чехов, Достоевский… Целый космос! Если ты научишься их понимать, они станут твоими учителями на всю жизнь. Но для этого нужно читать и вникать в прочитанное. Читать, а не пробегать страницы, чтобы накатать простенькое сочинение и не схватить «пару». Читать всю книгу, а не выжимку из хрестоматии. Понимаешь, о чем я?

Утвердительно кивнул в ответ. Понимал он все прекрасно, но соглашаться не собирался. Учительница очень внимательно посмотрела на него, прищурив глаза, сделала движения вперед, чтобы наклониться, но тут же приняла прежнее положение.

– Скажи, а ты сам что-нибудь сочиняешь? – спросила вкрадчиво, как мать ребенка, пытаясь выведать сокровенную тайну. – Я никому не скажу. Если не хочешь, не отвечай.

Сердце забилось сладко-сладко и тут же затихло в смущении. Сознаться было немного приятно и сильно стеснительно. Опустил взгляд в парту, попеременно пожал плечами и промямлил:

– Да… Но не всегда… Пытаюсь…

– А вот этого стыдиться как раз и не надо, – сказала она с нажимом. – Стыдиться нужно совсем других вещей.

Подняв голову, он натолкнулся на ее укоризненный взгляд и сразу понял какие такие «другие вещи» она имеет ввиду. Почувствовал, как холодеют руки и пальцы ног, а лицо наоборот становится нестерпимо горячим, хоть головой в сугроб ныряй. Жаль, что на улице их давно не осталось. Наверняка и покраснел до кончиков ушей. Валентина Михайловна по-матерински нежно улыбнулась и успокаивающе-назидательно уверила:

– У классиков есть ответы на многие вопросы. В том числе и на такие. Обещаешь их читать? Ну, хотя бы попробовать?

– Обещаю, – попытался вложить в ответ как можно больше уверенности, но сам услышал: вышло не очень.

– Вот и славно. Принеси, пожалуйста, если тебе не трудно, что-нибудь почитать. Собственного сочинения. Очень хочется ознакомиться.

– Но… – просьба учительница ошарашила. О его писанине не знали ни Лёха, ни родители. – Я еще не закончил…

– Ничего страшного. Мне хочется посмотреть твое владение языком, изложение мысли. Понять темы, которые ты затрагиваешь в своем произведении. Для этого достаточно и фрагмента. Конечно, последнее сочинение чуть раскрыло твой потенциал. Хотелось бы усилить впечатление. Что-нибудь фантастическое сочиняешь?

– Да.

– Вот и славно! Давно не читала фантастики. Между прочим, в этом жанре пробовали свои силы Чехов, Грин и даже Пушкин.

Что это такое она сейчас заявила? Уж не шуткуете ли вы, уважаемая Валентина Михайловна?

– Удивлён? – она удовлетворилась его вытянутым лицом. – Еще один повод обратиться к столпам литературы, не правда ли? Так принесёшь мне рукопись?

– П-принесу.

На следующий день он улучил момент на перемене, когда Валентина Михайловна осталась в классе одна, забежал, суетно положил толстую тетрадь на стол и со скоростью нашкодившего пацана ретировался. Это было в пятницу, а в понедельник она опять попросила его остаться после уроков. Шел в класс литературы с трепетом, с непередаваемым, ранее неведомым чувством. По сути дела, он сейчас услышит свой первый в жизни читательский отклик, получит оценку своему первому творению (устное творчество не в счет, он на собственном опыте убедился, что молоть языком и излагать тоже самое на бумаге – две существенные разницы). И первый читатель не абы кто, а учительница русского языка и литературы. Профессиональный критик и редактор, можно сказать. Интересно, кто-нибудь из обожаемых ею классиков в детстве имел подобного рецензента?

Они вновь сидели друг напротив друга. Светлая, непрозрачная блуза на ней доходила до середины шеи. Валентина Михайловна вернула заветную тетрадь, дождалась, не без улыбки, пока он поспешно запихивал её в спортивную сумку, и огласила вердикт:

– Скажу честно, восхищения не вызывает. И это нормально. Проба пера, тем более в таком возрасте, крайне редко заслуживает похвалы. К тому же, и роман не закончен. Кстати, зря сразу взялся за столь крупный объем. Лучше начать с небольшого рассказа. Но писательские задатки у тебя есть. Несомненно! Стиль, язык, словарный запас неплохи, но пребывают в зачаточном состоянии. Их нужно развивать. Учиться, учиться и учиться! Очень полезный лозунг, между прочим. В твоем случае это означает: писать, писать и еще раз писать. Музыканты ежедневно упражняются на своих инструментах, а писатели садятся за письменные столы. Ежедневно! Запомни это. Ты дневник ведешь?

Валентина Михайловна наклонилась вперед и приняла такую же позу, что и при первой их личной беседе. Только теперь ни миллиметра обнаженного тела ниже шеи не было доступно жадному мальчишескому взгляду.

– Какой дневник? – он действительно не понял вопроса.

– Ну, не тот, разумеется, куда домашнее задание записывают, – она говорила серьезно, если не сказать строго. Такой по-настоящему учительский тон Валентина Михайловна включала только при объяснении самых важных, по ее мнению, вопросов. – Все писатели ведут дневники. Да-да, не сомневайся. Заносят в них свои наблюдения, размышления, события, кажущиеся им достойными внимания, свое отношение к ним. Такое занятие оттачивает перо и позволяет зафиксировать идеи и мысли, которые потом могут быть использованы в произведениях. Очень тебе рекомендую! – в первый раз с начала разговора она поправила очки. Куда пойдешь после школы, не думал еще?

Зернышко желания стать писателем уже укоренилось в нем, набухло и пустило корешки, приготовилось выпустить уверенный росток. Он чувствовал приближающееся решение, но пока не верил в его неизбежность. А потому и озвучивать ничего не хотел.

– Нет пока… – ответил неуверенно, пряча глаза. – Нужно еще в девятый попасть.

– Понятное дело. А перед девятым еще будет восьмой… Писателями не становятся спонтанно. Подталкивать к на эту стезю никого не стоит. Решение сделать литературное творчество своей профессией человек принимает только сам, сообразуясь с велением разума и души. На этот алтарь нужно возложить много-много трудов и жертв, чтобы хоть чего-нибудь достичь. Помни об этом всегда. И подумай насчет дневника. Крепко подумай. Лишним он точно не будет. И еще – устала уже повторять! – читай классиков. Они в писательском деле первые помощники.

Вот доковырялась со своими классиками! Обещал же прочесть. Что-нибудь. Покороче, желательно. Кстати, дражайшая Валентина Михайловна, я лидер класса по пятеркам за выученные стихотворения. По вашей методике, между прочим, запоминаю. Помните, как вы говорили: прочитайте несколько раз с выражением и стихи легко отложатся в памяти. Так и делаю! Кроме меня «Бородино» целиком никто выучить не сумел. Так вот к чему я это все? Стихи-то мы наизусть пересказываем чьи? Пушкина, Лермонтова, Тютчева и т.д., и т.п. А они кто? Классики же, конечно! И Лермонтов мне очень нравится, доложу я вам! Больше Пушкина, если хотите знать. Вот вы «Маскарад» нам не задавали, а я прочел. Так что и великие мне не чужды. Пусть в поэзии, а не в прозе. Какая разница?!

Вести дневник попробовал тем же вечером. Взял тетрадь потолще, вроде той, где застопорился фантастический роман, всё ту же перьевую ручку, на первой странице аршинными буквами поставил дату и вернулся к обложке. Как озаглавить сей будущий титанический труд? Просто «Дневник»? Не солидно. «Дневник Никиты Сырцова»? Веса не прибавляет. Подумал немного и решительно написал: «Дневник писателя». А почему бы и нет, в конце концов. Слишком амбициозно? Ничего подобного! К тому времени, когда тетрадка распухнет от написанных строчек, он им станет. Пусть и неофициально, зато по сути. Затем со всей нахлынувшей творческой яростью начал скрипеть пером и мозгами. После трех абзацев вдохновение улетучилось, как воздух из проколотой велосипедной шины. Прочитал написанное. Получилось нечто вроде констатации распорядка дня (которого, впрочем, у него никогда не существовало). Проснулся, сделал зарядку (если потягивание спросонок в кровати можно так назвать), умылся, позавтракал и пошел в школу, где, согласно расписанию, было пять уроков. На переменах общался с лучшим другом Лёхой Ляховым и другими одноклассниками. С Варей Стержневой договорились в воскресение сходить в кино. Выбор фильма она соблаговолила предоставить ему. После уроков имел беседу с учительницей литературы (о чём говорили раскрывать не стал). Поужинав (мама приготовила очень вкусные голубцы) сел писать дневник.

Всё! Это кому-нибудь могло быть интересно? Очень сомнительно, если не интересно даже автору… Стоп! По словам Валентины Михайловны, писатели пишут в дневниках совсем не то, что он сейчас накалякал. Что она там говорила?.. Мысли… События… Чувства… Вот! О своих чувствах он и поведает всегда терпимой к любой белиберде бумаге. Но это уже завтра, на сегодня хватит.

Сказано – сделано. Следующим вечером он признался дневнику в своей нескончаемой и необъятной любви к Варе. Однако решил увековечить ее в своих записях под псевдонимом. Вдруг кто-нибудь заглянет в дневник без его ведома? Зачем компрометировать даму? Какое имя избрать для возлюбленной? Разумеется, какое-нибудь возвышенное, романтичное. Долго колебался между Луизой и Дианой, но взгляд упал на толстую книгу, лежащую на столе. «Легенды и мифы древней Греции» Н. А. Куна. Ну конечно же! Тут столько прекрасных богинь, нимф и наяд с потрясающими по красоте и необычности именами, что дух захватывает. Часто читал и перечитывал отдельные истории, восторгаясь сюжетом. Далеко не всегда, правда, проникая в истинный смысл сокровищницы античного фольклора. Неожиданно пришлось помыкаться. Слишком уж богатый предстал перед ним выбор. Наконец, после получасовых раздумий остановился на имени Артемида (между прочим, та же самая Диана, только на греческий манер). А что? Олимпийская богиня, красавица, охотница. Вполне подходит для Варвары. По малолетству и незрелости упустил важные нюансы: Артемида была вечной девственницей, жестоко защищавшей свою половую неприкосновенность. За одно случайное лицезрение смертными ее прекрасного обнаженного тела наказывала с гестаповским зверством. Ну и ладно. В будущем понял, что некоторые черты характера грозной богини, пусть и не в столь ярко выраженной форме, Варваре присущи.

После избрания псевдонима Муза соизволила заглянуть к нему на огонёк и три тетрадных листа он исписал на одном дыхании, не перечеркнув ни единого предложения или слова. Закончил обещанием не отдавать свою Артемиду никому. Он женится на ней, как только позволит возраст. Они проживут долгую и счастливую жизнь и отлетят в небеса в один и тот же день. Как Ромео и Джульетта (кстати, нужно будет подробнее прочитать про этих ребят). Муза упорхнула восвояси, он отложил ручку в сторону и прочитал только что сотворенное. Понравилось! Любому тугодуму будет понятно, как прекрасна внешне и духовно его девушка, как безмерны их взаимные чувства, как они подходят друг другу.

И снова – стоп! К нему прилетала явно не та Муза, которой должно отвечать за ведение дневников, а какая-то другая. Тут должна записываться правда и только правда. А у него что? Он разве целовался с ней в губы? Когда это они гуляли по заснеженному лесу и нашли заброшенную избушку, а потом он ее спасал от неожиданно нагрянувших хулиганов? Где та ночная река с русалками, в которой они купались обнаженные при полной луне? Это хорошая фантасмагория, а не достойная дневника запись! Никуда не годится!

В тоже время он понял, что ему, совершенно неожиданно для себя, удалось сочинить первый рассказ. Наверняка не имеющий притязаний хоть на малейшую литературность, но начало положено.

После каждодневных недельных мучений, неизменно заканчивающихся фиаско, на чистой странице, старательно выводя каждую букву, начертал: «Ничего достойного записи не происходит. А писать о всякой ерунде нет смысла. Вернусь к дневнику, как только появится что-нибудь стоящее». Захлопнул тетрадку, закинул ее подальше в нижний ящик письменного стола и облегченно вздохнул.

Собрал всю силу духа и решил наконец приступить к выполнению обещания, данного настырной учительнице. Быть может, действительно, классики научат уму-разуму? Долго стоял перед книжным шкафом, как мальчишка, впервые прыгающий с тарзанки в незнакомую речку. Душа клянчила о прочтении «Туманности Андромеды», совсем недавно появившейся в домашней библиотеке, но он мужественно приказал ей заткнуться и протянул руку к самому верху шкафа, где стояли несколько томов Достоевского. Коль бросаться в омут, так в самый глубокий. Название радовало глаз и казалось привлекательным – «Бесы». Правда, книга увесистая, ну да ничего, впереди летние каникулы – осилим.

– Ого! – отец, сидя в кресле и листавший какой-то профессиональный медицинский журнал, оторвался от чтения, сильно удивившись выбору отпрыска. – Сильное решение. Желаю удачи.

Три вечера подряд он пытался убедить себя, что чтение романа великого писателя вызывает в нем небывалый интерес и доставляет удовольствие. Аутотренинг не принес результатов. При чем тут бесы? О чем вообще идет речь? Да скукотища же смертная! Как можно сравнивать с тем же Дюма?! Когда глотал сагу о друзьях-мушкетерах не мог дождаться окончания уроков, чтобы вновь вернуться к захватывающей книге. За «Бесы» же каждый раз приходилось браться с не большей охотой, чем за решение математических задач. Ничего ценного для себя в прочитанном он не находил. Осилил не больше четверти… Достоевский отправился на место, а он заподозрил добрейшую Валентину Михайловну в тонком и хитром обмане, призванном сподвигнуть его на прочтение классической литературы. Не выйдет, дорогуша! Зачем вгрызаться в скучнейшие строки, когда существуют тонны интереснейших книг? Нас не проведёшь! На сданную макулатуру продают вовсе не Достоевского, Толстого и иже с ними, а творения совсем других авторов.

Учительница русского языка и литературы больше не оставляла его после уроков. За сочинения на свободные темы он неизменно получал пятерки.

…Лаково-чёрный, намытый до блеска и большой, как космический челнок, «Nissan Patrol» с наглухо затонированными стеклами мягко притормозил у подъезда, полностью перегородив ему проход. Он направлялся к себе домой из ближайшего супермаркета, где отоварился литровым «Red Lebel», парой бутылок «Жигули барное» и простецкой закуской в виде нарезки сырокопченой колбасы, маринованных огурчиков, хлеба, да излюбленной еды холостяков – пельменей. Мозг забеременел замыслом нового рассказа, нужно все хорошенько обдумать, выстроить первоначальный сюжет. На это уйдет денька два-три. А затем, с просветленной головой, сесть за любимый старенький ноутбук, нередко скрипевший и гревшийся от долгой работы, и ваять. В последние годы он привык работать именно так, и менять привычек не собирался. Неожиданный финал встречи с одноклассниками придал ему творческой энергии.

Обманчивый мартовский ветерок приятно холодил непокрытую голову, не разрушая уютного тепла, поддерживаемого цветастой горнолыжной курткой, недавно приобретённой на распродаже в «Спортмастере». Давненько, когда был молод и бодр, изредка выходил на утренние пробежки, упражнялся на турнике, установленном в распорку в дверном проеме и вообще старался не избегать физических нагрузок, пусть и весьма необременительных. Тогда и полюбил спортивный стиль в одежде – удобно и почти всегда к месту, создает иллюзию приобщения к ставшему модному здоровому образу жизни. Теперь его, далеко не каждое утро, хватало только на утреннюю зарядку, заключавшуюся в хаотических взмахах руками, скрипучих наклонов (руками пола не мог касаться уже давно) и десятка приседаний. Правда, контрастный душ принимал ежеутренне. Такая процедура неизменно бодрила и протрезвляла. Хотя и ненадолго.

Какого черта эти дебилы здесь встали?! К подъезду не подойти!

Дверь внедорожника мягко открылась, показав кожаную внутренность салона цвета беж, и на непросохший от слякотной весны асфальт ступил молодой человек в лакированных и начищенных, как сапог солдата на параде, ботинках. Обувь, расстегнутое пальто отличного покроя, костюм, галстук и даже коротко стриженые волосы на незнакомце – всё соответствовало черной масти машины. А белоснежная рубашка смотрелась как необходимый аксессуар к избранному строгому стилю. С другой стороны, одеянием он напоминал члена похоронной команды. Мужчине лет пять не хватало до тридцати и вид он имел обаятельный, с ненавязчивым налётом интеллигентности; плечистый, крепкий, уверенный в себе. Бабам такие определенно нравятся.

– Здравствуйте! – мужчина дружественно улыбнулся, обнажив два ряда ровных белоснежных зубов. – Никита Викторович, если не ошибаюсь?

– Да… – подтвердил он удивленно и недовольно одновременно. И тут же укорил себя за правдивый ответ. Нужно было сказать твердое «нет» и идти себе дальше. Дома дела ждут неотложные.

– Меня зовут Альберт. Отчество мне не по годам, да и вам оно не интересно. Нам нужно поговорить.

– В чём дело?! Кто вы такой? – настроение праздно болтать и знакомиться не пойми с кем отсутствовало напрочь.

– Садитесь в машину, я всё объясню. Ну, не на улице же разговоры разговаривать. Соседи в окнах, случайные прохожие… Вопрос у меня деликатный и крайне серьезный. Есть одна проблема, и решить её нужно как можно скорее. Я обязан поговорить с вами любой ценой.

Альберт потёр ладони, словно разминая их, и демонстративно повёл плечами. Ростом молодой человек был чуть ниже его, но в фигуре таилась недюжинная сила, при необходимости готовая проявиться мгновенно, как бросок прячущейся в траве змеи. Чувствовалось, что при желании этот ухоженный красавец закинет в машину далекого от хорошей физической формы писателя без особых осложнений. Да и с компаний он, судя по всему. Сопротивление бесполезно, бежать бессмысленно. Открытой агрессии не проявляет. Почему бы и не поговорить? Любопытно узнать, что от него хочет совершенно незнакомый человек.

– Что вам нужно? – скрипя зубами, он сбавил обороты.

– Прошу! – Альберт угодливо, будто перед вип-клиентом, распахнул заднюю дверь автомобиля.

Немного помедлив для удовлетворения собственного эго, он устроился на сидении внедорожника и тут же оказался бок о бок с ещё одним молодым человеком. Взглянул на него и едва не разинул рот от удивления. В машине сидел абсолютный клон Альберта.

– День добрый… – пролепетал машинально, не в силах оторвать взгляда от Альберта-два. Тот небрежно кивнул в ответ, улыбнулся не очень приветливо и отвернулся к окну. Альберт-первый ловко уселся на переднее сиденье, и машина плавно тронулась с места. Размерами и одеждой водитель ничем не отличался от своих товарищей, но, судя по лицу, отражавшемуся в зеркале заднего вида, был лет на десять постарше их, абсолютно сед и длинноволос. Прической он походил на оперного певца Хворостовского, а внешностью… Его физиономия не казалась симпатичной. В ней таилось нечто отталкивающее, как у злодея в фильме «Анаконда».

В салоне было комфортно, пахло морской свежестью вперемешку с ароматами дорогого парфюма, и негромко играла музыка. Так негромко, что не разобрать, кто и что именно поёт; что-то современное, ненавязчивое и незапоминающееся.

– Далеко едем?

– Нет, разумеется, – спокойно ответил Альберт. – Зачем у подъезда торчать? Дорожки у вас тут узкие, не разъехаться. На стоянку отъедем. Тут рядом, не беспокойтесь.

Они действительно остановились на бесплатной парковке, организованной у соседнего дома. По причине рабочего дня свободное место нашли практически сразу.

– Выпить за знакомство не предлагаю, – Альберт говорил, не оборачиваясь. – Вы уже и так приобрели все необходимое, а мы вам не компания. А потому, перейдем сразу к делу. Решим вопрос и разойдемся по своим делам. Головин Михаил Степанович. Вам что-нибудь говорит это имя?

– Абсолютно ничего! – ответил, не задумываясь. – Впервые слышу!

– Советую вам напрячь память, Никита Викторович, – Альберт слегка повернул голову влево и смотрел теперь на него в зеркало дальнего вида. Нехороший был у него взгляд, ох нехороший! – Вспомните свою раннюю молодость, пограничные будни. Заставу в Карельских лесах.

Откуда он про это-то знает? Кто они вообще такие?! Заставу он, конечно, помнил. Такое не забывается! Но на гражданке ни с кем из сослуживцев отношений не поддерживал, и фамилии многих растворились в памяти как сахар в чашечке кофе. Не говоря уже об отчествах. Головин… Не была там никакого Головина, на хрен, Михаила, блин, Степановича. Не бы-ло!

И вдруг как удар током, как шайка ледяной воды сразу после парилки.

– Башка, что ли?! – выпалил внезапную догадку.

Этот самый Башка появился на заставе под конец его службы. Прибыл вместе с еще двумя такими же желторотиками, сразу после учебки. До заветного дембеля оставалось чуть больше месяца. Пора о доме думать, а не забивать голову фамилиями соложат. Новобранец оказался смурным, неразговорчивым, все время старался заныкаться в самый дальний угол. Как тогда говорили, любил прикинуться ветошью и не отсвечивать. При худом телосложении и невысоком росте голову имел большую и лобастую, как у теленка. Вот Башкой и прозвали. Да и фамилия прозвищу соответствовала. Сразу прилипло, и как там его зовут на самом деле уже никто не вспоминал. Но этот паренек, умудрившийся неожиданным фортелем поставить на уши всю заставу, никак не ассоциировался с дорогой машиной и серьезными ребятами в ней сидящими, не смотря на четверть с лишком века, пролетевших с того времени.