Пульс за сто

Когда критик покинул столовую, Карпов порылся по ящикам, быстро нашел подходящий полиэтиленовый пакет, положил в него несколько кусков колбасы и немного хлеба, прихватил со стола нож и вилку и отправился к себе. Если кто-то следил за ним, вряд ли тут можно было что-нибудь заподозрить. Просто человек любит перекусить за работой. Кусок мыла присоединился к этому набору по дороге.

21.00

Карпов готов был проклясть солнце за то, что в мае оно так поздно уходит за горизонт. С другой стороны, это позволило ему не только подготовить «посылку», но и основательно продумать свои действия, предусмотреть различные варианты развития событий. Правда, по закону подлости случилось то, на что Геннадий Иванович не рассчитывал.

Поначалу все шло удачно. Главной удачей стал свет в доме напротив. Значит, там действительно есть люди. Окно, как и днем, открылось бесшумно. Карпов распахнул створку настежь, освободив весь проем, отошел назад ровно настолько, чтобы быть уверенным – с улицы в темном коридоре его никто не заметит… Потом достал из кармана три подготовленных куска мыла размером с толстый мизинец. Все они были плотно затянуты полиэтиленом. Хотя восьмичасовые новости осадков не обещали, Геннадий Иванович решил не рисковать. Известно, чего стоят прогнозы погоды. Если мыло растает, оставшуюся бумажку может унести ветром бог знает куда.

Один брусок был «пустышкой» – только мыло. Его Карпов собирался бросить на пробу. К двум другим он прикрепил одинаковые записки – так больше шансов, что найдут хоть одну. Кроме записок эти два бруска содержали еще кое-что. Геннадий Иванович здраво рассудил: «посылка» должна не только не затеряться в траве, но и однозначно привлечь внимание. Иначе ее могут принять за мусор. Оба бруска с записками были завернуты в денежные купюры. Первый – в сторублевку, а для второго Карпов не пожалел пятисот. Не тот случай, когда стоит мелочиться.

Он еще раз прислушался – тихо – и, размахнувшись, швырнул в окно «пустышку». Куда конкретно она упала, Геннадий Иванович не понял, но мог поклясться – оба забора перелетела с гарантией. Пока рука хранила «память» удачного броска, Карпов быстро швырнул вслед груз с запиской – и еще более удачно. На сей раз он заметил, как дрогнула листва дерева на соседском участке. От радости Геннадий Иванович безмолвно потряс руками – и зря. Непреднамеренный жест явно сбил его с ритма. А может, он просто расслабился. Так или иначе, третий брусок, покинув руку, глухо шмякнулся об оконную раму. Звук был не очень громким, хотя и показался Карпову оглушительным. Куда хуже оказалось другое. Угодивший в раму брусок не отскочил в дом, а вывалился наружу.

Геннадия Ивановича мгновенно окатило жаром. Если сейчас где-нибудь там бродит охранник… И если он, повернувшись на звук, заметил, как что-то выпало из окна… И если он сейчас подбирает его «посылку»…

Не в силах вынести картину, которую в красках живописал мозг, Карпов бросился к лестнице, уже не думая, что может потревожить Лучинского. В конце коридора он опомнился и сбавил темп – в случае неожиданной встречи трудно будет объяснить, куда и почему он так несется.

В холле, к счастью, никого не оказалось. Геннадий Иванович направился к выходу.

«А что, если на ночь они запирают двери?» – с запозданием пришла в голову неприятная мысль.

Но проверить он не успел. Стоило Карпову взяться за ручку, как сзади раздался голос Кристины:

– Куда вы?

Геннадий Иванович резко обернулся.

Женщина, по-видимому, только вошла в гостиную. Иначе он просто обязан был ее заметить.

– Я? – переспросил Карпов и тут же увидел себя со стороны. Растерянного, застигнутого врасплох. От этого на него нахлынула спасительная злоба. – На улицу, – произнес он с заметным вызовом и добавил: – Что, нельзя? У меня привычка гулять по вечерам.

– Пожалуйста, – согласилась Кристина. – Но вы уверены, что вам будет удобно гулять босиком?

Геннадий Иванович только сейчас вспомнил, что, «отправляясь на дело», снял обувь. Он вновь превратился в растерянного мальчишку. Все заранее заготовленные ответы куда-то подевались.

– Простите, – только и смог выдавить он. – Когда работаю… я очень рассеян…

Быстро надев туфли, Карпов вернулся в холл. Кристины там уже не было. На сей раз он покинул коттедж беспрепятственно. Фонари заливали участок ровным неярким светом. Это было хорошо. В темноте труднее найти «посылку». И это же было плохо. Потому что увеличивало шансы на то, что за это время ее нашел кто-то другой. Например, Кристина. Куда она подевалась? Смотрит из укромного уголка, что собирается делать на улице на ночь глядя ее подопечный?

Уняв новую волну страха, Геннадий Иванович пошел по тропинке, проложенной вдоль дома. Он всячески старался делать вид, будто просто гуляет, дышит воздухом, не имея ровным счетом никаких планов, ровным счетом никаких…

Опасная улика лежала на траве под окном. Карпов заметил ее издалека. На тот случай, если за ним все же наблюдают, Геннадий Иванович, замедлив шаг, как бы ненароком наступил на «посылку», остановился, присел и, делая вид, будто завязывает развязавшийся шнурок, неловко выковырял ее из-под подошвы. Потом встал и отправился дальше, вместе с кулаком опуская находку в карман.

Блюдя легенду, он честно слонялся по участку еще минут пять, хотя давно понял – никто за ним не следит. Ведь нет никаких сомнений, что, изображая проблемы со шнурками, он выглядел не тем, кем надеялся, а тем, кем был: до смерти испуганным человеком, нашедшим на траве что-то очень важное…

Глава шестая

24 мая

9.15

– Вы с ума сошли?!

Такого ответа Геннадий Иванович никак не ожидал и недоуменно посмотрел на Лучинского.

– В каком смысле?

– Да в прямом. Более идиотский поступок трудно себе представить!

Карпов вспыхнул.

– Ну, знаете…

8.30

Встал он непривычно рано, в половине девятого. Да еще с такой головой, будто накануне пил, не просыхая. Первое, о чем подумал Геннадий Иванович, проснувшись, была, конечно, записка. Нашли ли ее? А может, уже передали в полицию? Или соседи любят подольше поспать? Или вообще не заметили маленький предмет, лежащий в траве? Хотя, трава у них вроде бы не густая…

Промаявшись подобным образом минут десять, Карпов сел на кровати и потряс головой. Так нельзя. Дальше от него ничего не зависит, остается лишь ждать. Ждать, сколько бы времени для этого не понадобилось. Ждать, по возможности не показывая вида. Ждать, храня все в себе. Геннадий Иванович даже не подозревал, насколько это трудно. Возможно, поэтому он продержался менее часа.

Лучинский уже сидел в холле, листая «Путеводную звезду». Заметив вошедшего Карпова, он отбросил журнал на диван.

– Сколько у вас подписчиков? Сто? Двести? Впрочем, не буду давить на больную мозоль. Вы, я погляжу, тоже жаворонок. Хотя… – критик посмотрел на часы. – Почти девять. Для жаворонка поздновато. Для совы – рано. Видно, вы – птица особая. Не хотите прогуляться перед завтраком?

Хоть Павел Борисович и опрокинул в себя накануне минимум полбутылки коньяка, выглядел он весьма бодро. Про себя Карпов так бы не сказал. Похоже, прогулка действительно не повредит…

За территорией вокруг коттеджа явно присматривал профессиональный садовник. Геннадий Иванович мог бы отметить это еще накануне, но накануне ему было не до этого. Сейчас он заметил другое. Ворота на улицу приоткрыты примерно на треть. Демонстрация мнимой свободы?

– А вот и камеры. – Лучинский показал на два устройства слежения под крышей дома. – На жесткий диск пишут.

У Карпова екнуло под ложечкой. Вроде бы обе камеры были направлены на забор, но что, если они записали его фокус со шнурками?

– Давайте присядем, – предложил Лучинский. – Физические упражнения пока не для меня.

Они примостились на скамейку под кустом сирени.

– Как ваши творческие успехи? – поинтересовался критик.

– Более-менее, – отделался неопределенным ответом Геннадий Иванович, но матерого коллегу было не провести.

– До сих пор не верите в возможность опубликоваться под псевдонимом?

– Какая вам разница? – огрызнулся Карпов и сразу почувствовал себя виноватым. Все же Лучинский стоит куда выше на иерархической лестнице. Да и по возрасту старше.

Но Павел Борисович был настроен миролюбиво.

– Позвольте дать совет – не думайте об этом. Упрямые мысли имеют свойство овеществляться. И заодно отбросьте предубеждение к тому виду литературы, который нам навязали.

– Это не вид литературы. В лучшем случае, вид ремесла. Литература рождает смыслы. Литература заставляет чувствовать, сострадать…

– Литература прежде всего рассказывает истории. Придумайте интересную историю. Такую, чтобы каждому захотелось узнать, что будет дальше – и никакой редактор не выбросит рукопись, не дочитав ее конца.

– Да прямо! Какую же историю рассказывает Джойс в «Улиссе»?

– Понятия не имею. Не читал.

Карпов удивленно уставился на собеседника.

– Вы не читали «Улисса»?!

– И что с того? У вас сейчас такой вид, будто я сообщил, что жду ребенка. Ну, не читал. Кстати, это не мешает мне обсуждать творчество Джойса. Хотите поговорить об «Улиссе»?

– Забудем про «Улисса», – отмахнулся Карпов. – А как быть с вашей статьей о Васильевой? Вы же от нее камня на камне не оставили.

– Понравилось? – Лучинский удовлетворенно кивнул. – Неплохо получилось. Знали бы вы, кто ее заказал…

– Так статья была заказная? И вы открыто об этом говорите?

– Ужас, правда? Кстати, это плохой пример. Жанр тут ни при чем. Просто Васильева – хреновая рассказчица. Во всяком случае, с тех пор как начала угнетать «негров». Хотя, тысячи российских граждан имеют другое мнение. Если же рассказчик первоклассный… Например, Конан Дойл. Согласны, что «Записки о Шерлоке Холмсе» – литература?

– В какой-то мере.

– Бросьте! Это уже отдает снобизмом.

– Хорошо, согласен. Но там есть живые герои. Со своими характерами, страстями…

– Кто мешает вам их создать? Придумайте живых, настоящих героев. Придумайте увлекательную историю, которая с ними приключилась.

– Соседи! – раздалось совсем рядом.

В проем ворот заглядывал какой-то мужчина. Карпов заволновался.

«Приехали? Уже?!»

– Я с глупым вопросом. У вас случайно шуруповерта нет?

Для спецгруппы силовиков заход был слишком «киношным». А что, если этот мужчина – из дома напротив? Нашел записку и все же решил проверить, не розыгрыш ли?

Геннадий Иванович вскочил, но Лучинский крепко схватил его за руку и крикнул:

– Кристина!

Вместо помощницы Сергеева из дома вышел незнакомый молодой парень. Наверное, новая смена охраны.

– Тут к вам пришли.

Охранник направился к воротам. Карпов выдернул руку.

– Нельзя ли полегче?

– Извините. Мне показалось, вы сейчас сделаете большую глупость.

– За кого вы меня принимаете? Я способен держать себя в руках. – Геннадий Иванович не удержался и добавил: – И, между прочим, в отличие от вас, уже кое-что сделал.

– Неужели? Что именно? – поинтересовался Лучинский.

Тогда-то Карпов все ему и рассказал.

9.15

– Вы меня спросили, хочу ли я в этом участвовать?! – продолжал бушевать Лучинский. – Какого дьявола вы подставляете нас обоих под удар? Если не в состоянии написать один вшивый рассказ, который хоть кого-то заинтересует, – прямо скажите об этом Сергееву!

– Я? Не в состоянии? – захлебнулся от гнева Карпов.

– Судя по всему – да! Хотя себя, наверное, убеждаете, что просто не хотите! Так? Впрочем, мне ваши проблемы до лампочки. А вот визит по вашей милости полиции – нет. Бог знает, к чему это приведет. Остается только молиться, чтобы ваша записка так и сгнила в траве.

– Молиться? Ну и молитесь! А я…

Геннадий Иванович не успел закончить фразу. Его прервал вернувшийся от ворот охранник, о котором оба литератора в горячке спора совершенно забыли.

– Вам просили передать, что завтрак накрыт. Если желаете…

– Не желаю! – перебил его Карпов. – По крайней мере, пока вот этот господин будет в столовой.

Одарив критика гневным взглядом, Геннадий Иванович ушел в дом.

9.45

Завтракать Карпов не пошел. Даже мысль о встрече с Лучинским сейчас была для него невыносима.

Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что причина столь острой реакции – поведение критика, отчитавшего Карпова как мальчишку. Но сам Геннадий Иванович (особенно после того, как немного остыл) понимал – причина в другом.

«Не можешь написать один вшивый рассказ, который хоть кого-то заинтересует».

Именно эти слова его так задели. Казалось бы, почему? Разве может оскорбить упрек в неумении делать то, чего никогда не делал и не собирался делать?

Карпов действительно никогда не писал рассказов. Ни остросюжетных, ни обычных. Никаких. Но Карпов писал роман. Большой роман под названием «Герой павшего времени». Точнее, собирался писать. Пока дело ограничивалось набросками. Настоящую работу Геннадий Иванович откладывал «на потом». Роману следовало явиться миру тогда, когда его автор по-настоящему «созреет». Обрастет связями, выгодными знакомствами, приобретет имя, достаточное для того, чтобы в издательстве его встретили словами: «Давно ждали от вас серьезную вещь», а не предложили оставить рукопись у секретаря. Этот роман – что тут скрывать! – Карпов считал главным делом своей жизни. «Герой» должен был стать литературной летописью девяностых. Полной, всеобъемлющей, окончательной, закрывающей тему раз и навсегда. Летописью, которую, как ни странно, никто до сих пор не создал. Геннадий Иванович не боялся, что его опередят. Невероятная фабула романа, основанная на реальной истории, давала ему серьезный козырь в конкурентной борьбе. Так что он мог подождать. Но… не только это было причиной ожидания. Подспудно Карпов боялся. Боялся, что не сможет. Просто не потянет. Ему не хватит способностей. Не хватит литературного мастерства. Только работа могла бы развеять эти опасения. Но работа могла и отнять надежду. Надежду на то, что опасения беспочвенны. Пока Геннадий Иванович предпочитал надежду.

И вот, глупая история с рукописью безвестного графомана внезапно поставила его перед фактом – отвечать на вопрос, может ли он писать, надо прямо сейчас. Немедленно. Причем отвечать на условиях, похожих на издевательство. Геннадий Иванович собирался воздвигнуть храм. Ему предложили построить общественный нужник. Уже это серьезно пошатнуло внутренний мир Карпова. А теперь Лучинский открыто усомнился в том, что и нужник ему по силам. Вот Карпов и взорвался…

Он вдруг почувствовал, что голоден. Где-то в тумбочке должна была лежать вчерашняя колбаса, прихваченная из столовой для маскировки. Но можно ли ее есть?

«Какого черта?! – внезапно разозлился Геннадий Иванович. – Почему я должен голодать из-за одного придурка?»

И он решительно направился в столовую.

9.55

Вопреки ожиданиям Карпова, Лучинский все еще находился там. Геннадий Иванович остановился в дверях, но критик сделал приглашающий жест.

– Заходите. Я специально дожидаюсь вас здесь. Глупо, имея кругом врагов, наживать еще одного среди союзников. Особенно, когда союзник один. Приношу вам свои извинения за излишнюю резкость.

– Излишнюю? – Геннадий Иванович прошел к столу, на котором осталось вполне достаточно еды, чтобы утолить голод.

– Хотите полного раскаяния? Но это была бы ложь – не самый удачный способ примирения. Продолжаю считать, что вы сглупили со своей затеей. И, кстати, большое свинство с вашей стороны – не предупредить меня о ней заранее. Не находите?

– Я полагал, чем непосредственней будет ваша реакция в случае… драматического развития событий, тем безопасней для вас.

– Вот как? Нет, сама по себе идея неплоха, но только в качестве последнего средства. Когда испробованы все остальные пути. Только тогда риск действительно оправдан.

– Слушайте, Лучинский, – Геннадий Иванович отложил только что приготовленный бутерброд, – никак не могу понять: на чем основана ваша уверенность в том, что вы сможете победить, играя по их правилам?

– Для начала на том, что у меня нет уверенности в обратном. И, уж простите, на трезвой оценке своих возможностей. Кстати, вам, хотите вы этого или нет, теперь точно придется писать.

– Теперь? – не понял Геннадий Иванович.

– Именно. Вы ведь надеетесь уверить хозяев, что не причастны к событиям, которые… могут произойти.

– И что?

– А то, что если к моменту их наступления вы не напишете ни строчки, поверить в это будет трудно. Я бы, например, не поверил. С чего это вы ничего не писали, зная о последствиях? Чего ждали?

Карпов так и не донес до рта бутерброд.

«А ведь он прав».

– Так что, пока не поздно, выбирайте страну. Я же вернусь к своим вампирам. Пока незваные гости не нагрянули. – Критик поднялся из-за стола. – Так как, мир?

– Ладно, – буркнул Геннадий Иванович.

– Вот и договорились. Творческих успехов.

Павел Борисович покинул столовую. Руки друг другу они пожимать не стали.

16.00

День начинал клониться к вечеру, а на экране компьютера чернели всего две неполных строки. И обе они внушали автору искреннее отвращение.

«Когда на Гизу опустилась ночь, Имхотеп открыл глаза и восстал из саркофага», – в который раз перечел Карпов.

Он не был уверен, что из саркофага действительно восстают. Хотя, саркофаг – разновидность гроба, а «восстать из гроба» – вполне допустимый оборот.

– Господи, о чем я думаю! – простонал Геннадий Иванович и потянулся к клавиатуре.

Через секунду экран вновь обрел тот вид, который имел три часа назад, когда Карпов приступил к написанию рассказа. Раздумывал он не очень долго. Прежде всего, приходилось признать, что Лучинский прав. Бездействие жертвы, оказавшейся в отчаянном положении, действительно выглядит подозрительно. Потом, в ожидании развязки чем-то нужно было себя занять. И, наконец, в-третьих, вызов, брошенный утром критиком, требовал поднять перчатку или безропотно признать себя проигравшим. А этого Карпов не мог допустить. Поэтому где-то в половине первого он включил компьютер.

За выбором страны дело не стало. Писать, хотя бы на первых порах, лучше о том, что хорошо знаешь, и о тех местах, где побывал сам. А здесь Геннадий Иванович мало чем мог похвастаться. Страстью к путешествиям он не отличался и посетил всего две страны – Турцию и Египет. Египет выглядел более привлекательным вариантом. Тем более, в Турции Карпов все время валялся на пляже, а в Египте, напротив, приобщался к культурным ценностям. Поэтому с местом действия Геннадий Иванович определился быстро. А дальше начался ад, в самом нижнем кругу которого Карпов и ощутил себя в конце третьего часа сидения за компьютером.

Он решил сделать перерыв, а потом начать все сначала…

20.15

Перерыв затянулся надолго. Чем больше проходило времени, тем чаще, мешая сосредоточиться, возвращались мысли о записке. Если ее не нашли утром, то… Неизвестно, находится ли хоть кто-нибудь в том доме днем. А вечером, в темноте, шансов мало.

Еще Карпова волновали черновики – ворох мятых листов с пробными вариантами записки. Пакет с ними он убрал в ящик письменного стола. Выкидывать в мусор было страшновато.

Геннадий Иванович решил поступить нестандартно – разжечь камин в гостиной. В конце мая подобный поступок выглядел странно, но если учесть, что меньше месяца назад ночью иногда выпадал снег… Можно также выдать себя за плебея, который никогда не видел, как горит настоящий камин.

Колотые поленья до сих пор лежали стопкой в металлическом решетчатом ящике. Карпов сложил из них горку, сходил в столовую за спичками. Мятые листы с черновиками он засунул внутрь. Это ведь так естественно – использовать для розжига ненужные бумаги. На всякий случай он прикрыл «закладку» новой порцией чурбаков.

Бумага занялась быстро. Вскоре от беспокоивших Карпова улик остались только черные комки. В этот момент в гостиную и вошла Кристина.

– Вам холодно? – спросила она.

– Да нет. Просто у меня никогда не было камина, – спалил «домашнюю заготовку» Карпов. – И, думаю, вряд ли будет когда-нибудь. Почему не воспользоваться моментом?

Он давно убедился: лучший способ соврать – умолчать о главном и сказать чистую правду об остальном.

Кристина подошла ближе.

– Значит, рукописи все-таки горят?

Геннадий Иванович оценил ее проницательность, но теперь бояться было уже нечего.

– Рукописи – нет, черновики – запросто. Особенно те, которые ничего не стоят.

– У вас творческий кризис?

Карпов взглянул на Кристину. Вроде бы в ее голосе не было ехидства, но эту тему он обсуждать с ней точно не собирался.

– Вы когда-нибудь были в Египте? – спросил он, чтобы увести разговор в сторону.

– Конечно была. А вы?

«Конечно» Карпова покоробило. Ну разумеется. Для этих людей Египет – что-то вроде Жуковки. Как можно там не побывать?

– Представьте себе, тоже.

Помощница Сергеева не отреагировала на это «представьте себе».

– И как? Вам понравилось?

– Не особенно.

– Почему?

– Потому что Египта больше нет.

– То есть?

– Современный Египет – это… как если бы Алоизий Могарыч, выселив из подвала Мастера, так и остался там жить. А потом его предприимчивые внуки устроили бы в подвале музей Мастера, называя себя его потомками, потому что столь успешный бренд отлично продается. Впрочем, вы вряд ли знаете, кто такой Алоизий Могарыч[5].

– Всего хорошего, – Кристина направилась к выходу. – Пора идти, пока тьма окончательно не накрыла великий город.

Карпов обернулся ей вслед. Он почувствовал себя полным идиотом. Ну разумеется. Женщина, которая произнесла «Значит, рукописи все-таки горят?», не могла не знать, кто такой Алоизий Могарыч[6].

– Кристина… – Геннадий Иванович догнал ее у дверей. – Простите, не знаю вашего отчества. Извините меня. Я весь на нервах. Вам ли не знать – почему?

– Извиняю. Следите за вентиляцией, а то весь дом будет в дыму. Кстати, настоящий Египет есть. Но он открывается не каждому.

Вентиляцию Карпов так и не нашел. По-видимому, она работала автоматически. Зато он нашел кое-что другое – сюжет.

«Настоящий Египет есть».

Геннадий Иванович вспомнил, как отправился в пирамиду Менкаура, самую маленькую из Великих пирамид. И как не смог дойти даже до середины прохода. Какая-то невидимая сила буквально вытолкнула его наружу.

«Он открывается не каждому».

Так и есть. А если кому-то очень хочется его открыть?

Постепенно Карпов забыл про свои черновики, от которых остались лишь ошметки пепла, и вентиляцию. Он впервые забыл даже о том, о чем до сих пор не забывал ни на минуту – о висевшей над ним угрозе смерти. Мыслями Карпов улетел далеко – к сухим ветрам, бросавшим песок на древние камни…

Он вернулся в кабинет, оставив пламя умирать в камине.

Что там говорил Лучинский? Нужен герой. Кто он? Египтянин из нынешних? Ни за что. Он англичанин. Англичанин, чья бабушка была египтянкой. Причем царских кровей. Кто он по профессии? Археолог? Нет. Моряк. Моряк, чей корабль пришел в страну предков. Страну, в которой раньше он не был никогда…

Карпов вывел компьютер из спящего режима и быстро набрал первую фразу:

«Через сутки наша “Катарина” должна была сняться с якоря…»

Глава седьмая

3 июня

14.45

На журнальном столике лежали две рукописи. Опус Лучинского выглядел куда более внушительно. Это немного нервировало Геннадия Ивановича, хотя Сергеев и предупреждал, что размер не имеет значения.

За прошедшие дни никто из посторонних в коттедже так и не появился. По-видимому, переброшенная через забор «посылка» осталась лежать в траве ненайденной. Либо соседи оказались людьми, предпочитающими не искать проблем на свою голову. В кармане пиджака Карпова все еще оставался запасной экземпляр, но повторять опасный эксперимент расхотелось. К тому же Геннадий Иванович не на шутку увлекся египетской историей. В первые два-три дня ему еще трудно было сконцентрироваться на сочинительстве – каждый посторонний звук заставлял насторожиться – попробуй сосредоточиться в таких условиях. Но творческий раж все же взял свое по мере того, как угасала надежда на иной вариант развития событий.

Против ожиданий, писать беллетристику – даже в столь нестандартных условиях – оказалось очень интересно! Черновой вариант рассказа родился довольно быстро, дней за пять. Потом Карпову показалось, что сюжету не хватает жанровых атрибутов. Он спешно нашел в библиотеке книгу по Древнему Египту и «украсил» текст нужными деталями. Теперь Геннадий Иванович жалел об этом, поскольку нарушил правило, подсказанное Лучинским.

«Не думай о жанре. Думай о герое. Сочини историю».