Читать книгу Лисьи байки: современные рассказы (Олег Савощик) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Лисьи байки: современные рассказы
Лисьи байки: современные рассказыПолная версия
Оценить:
Лисьи байки: современные рассказы

4

Полная версия:

Лисьи байки: современные рассказы


– Они вас обижали? Я хочу знать.


– Барыня, родненькая, Христом Богом прошу, не спрашивайте, не рвите душу!


Лиза поджала губы.


– Разве я обидела вас хоть делом, хоть словом? Разве не я дала вам кров и работу? Уж не откажите в чести отвечать, когда вас спрашивают.


Аксинья всхлипнула громче, норовя разрыдаться во весь голос, но Лиза ее опередила. Подошла, прижала к себе, лицом влажным и сопливым к тонкой ткани французской блузы, к груди, где яростно стучалось сердце. Недомытая тарелка измазала дорогую юбку, грязная пена оставила разводы на редком цвете слоновой кости.


Лиза гладила голову несчастной и терпеливо ждала.


А потом Аксинья рассказала.


***


Елизавета Васильевна ночью не сомкнула глаз. Стоило хоть на мгновение провалиться в забытье, и перед взором вновь маячили дрожащие губы Аксиньи и ее сбивчивый рассказ. Павел Андреевич уснул за работой, а Лиза не стала тревожить супруга.


Лишь за завтраком, нервно комкая в руках столовый платочек, она решилась начать разговор.


– Ты знал, что Аксинья работала в доме Барышевых?


– Действительно? – Павел Андреевич не оторвался от газеты. – Не знал, откуда бы. Верно говорят, мир тесен. А столица и подавно.


– Паша…


Лиза не удержалась, выложила как на духу все, что услышала от прислуги. Павел Андреевич менялся в лице. Он отложил газету, а спустя мгновение залил ее кофе.


– Немыслимо! – воскликнул поэт, ероша волосы. – Это же какая низость – пользоваться положением, домогаться несчастных девушек! Так нагло, так открыто! Понятно, отчего она бежала.


– Это не все, – продолжила Лиза. – Она рассказывала и о других девушках. Он принуждал угрозами и побоями… иногда у него получалось добиваться своего.


Павел Андреевич встал и прошелся взад-вперед по летней террасе. Закурил папиросу.


– И ты ей веришь?


Лиза скривилась, будто лимона прикусила.


– Отчего ты спрашиваешь? Зачем ей наговаривать?


– Домашняя прислуга частенько держит обиду на своих господ. – Поэт втянул горький дым и тоже поморщился. – У Петра Сергеевича тяжелый склад характера, дело известное. И определенные требования к своему положению. Он мог быть резковат с девушкой, грузил ее работой сверх меры…


– О чем ты говоришь? Это же насилие, Паша! Она мне рассказала, только когда я настояла, а после молила, чтобы это осталось в тайне, из страха и стыда.


Поэт вернулся на место и одним глотком прикончил остывший кофе.


– Коньяку бы, – сказал он, помолчав. Застонал. – Как в глаза теперь смотреть, как за руку здороваться? Мерзко это. Противно.


– Ты говорил, что шурин друга твоего в суде работает.


– У Мишки-то? Верно, следователем.


– И как о нем отзываются?


– Лично не знаком, но слыхал, что человек великой нравственности. Но к чему тебе? Уж не задумала Аксинья жаловаться после стольких лет?


Лиза потерла уставшие глаза.


– А что прикажешь? Всё забыть?


– Забыть не забыть, а где она раньше была? – Павел Андреевич вновь поднялся. – Как бы то ни было, пусть сама разбирается. Нам в эту историю лезть не с руки.


Поэт говорил вполголоса, не глядя на жену.


– Барышев подлец… возможно. Но не ко времени нам ссориться с серьезным человеком. Мое имя рядом с ним имеет вес, к моему сборнику присмотрелся столичный издатель…


Он обернулся, и Лиза впервые увидела столь сильную досаду на лице супруга.


– Зачем ты мне только это рассказала?!


Но отнюдь не досада жгла сердце самой Лизы. Вместе с этим пониманием пришла и решимость. Поэтому, когда на следующий день, отдохнувшая и собранная, сидела в кабинете судебного следователя, голос звучал уверенно, а глаза блестели живым огнем.


– Не соизволит ваша милость сам расспросить прислугу и убедиться в правдивости моих слов? – добавила Елизавета Васильевна, закончив рассказ. – Видите ли, Аксинья девушка скромная, из простой семьи, ей боязно жаловаться на господина, пускай и бывшего. Наотрез отказалась предавать огласке! Вот если вы с ней поговорите… Перед лицом закона она не осмелится отпираться.


Следователь не перебивал, в его взгляде Лиза с удовольствием отметила заинтересованность, а открытое молодое лицо наводило на мысли о порядочности и остром уме. Выслушав, мужчина задумчиво покрутил ус и спросил:


– Позвольте уточнить, любезная, о каком Барышеве идет речь? О том самом Барышеве, Петре Сергеиче? Писателе?


– С этим какие-то проблемы? – Лиза вскинула подбородок.


– Нет, – отрезал следователь. – Правосудие равно для всех. Но вы сами понимаете, с момента, о котором вы говорите, прошло столько времени…


– Неужели ничего нельзя поделать?


– Можно попробовать. Если найти свидетелей. Вы помянули и других девушек, так? Хорошо, разыщите их, приведите ко мне, убедите написать жалобу. Тогда я смогу открыть следствие. Если их показания сойдутся, господину Барышеву придется отвечать.


Лиза улыбнулась.


От следователя она прямиком направилась к дому Барышевых в надежде, что не застанет самого Петра Сергеевича в такой час.


– К барыне? – курносая девчушка, совсем молоденькая, стояла в дверном проеме и недоверчиво оглядывала незнакомку.


– Я слышала, госпожа Барышева занемогла, и заехала ее навестить. По дружбе.


– По дружбе?


– Все так, мы подруги. – Лиза улыбалась тем шире, чем больше прислуга округляла глаза. – Часами напролет болтаем о всяком, она такая озорница! А вы обо мне не слыхали? Елизавета Васильевна я.


– Входите, обождёте в приемной, – спустя долгую паузу отозвалась курносая. – Я осведомлюсь, готова ли хозяйка вас принять.


Жена писателя встретила гостью с осторожным любопытством. Желание справиться о здоровье хозяйки стало предлогом, и Лиза напросилась на чай, а сама решила выведать, что супруге Барышева известно о пристрастиях мужа.


Но та, ссылаясь на самочувствие, дала понять – всякая беседа ей в тягость. Отвечала коротко, голосом столь слабым, что его смог бы перекрыть и шелест листвы на ветру, а сама ничего не спрашивала. Пила горячий чай, едва касаясь губами чашки, да без конца теребила жемчуг на шее. Ее костлявые плечи выпирали даже через черную ткань домашнего платья, а в изможденном теле не оставалась сил на ровную осанку.


Лизе на миг стало совестно, что она хотела воспользоваться чужой слабостью. В то же время ее злило понимание: настолько зависимая, настолько придавленная мужниным авторитетом, Барышева будет молчать.


– По правде, я намеревалась справиться вот еще о чем, – Елизавета Васильевна начала издалека, скрывая волнение в голосе. – Дом у нас с Павлом Андреевичем большой, а прислуга одна. Девушка хорошая, но не поспевает за всем, бедняжка. Вы ее, должно быть помните, Аксинья. Она здесь работала.


Барышеву словно в известь опустили. Ее кожа от напряжения плотнее натянулась на черепе, придавая физиономии устрашающий вид.


– Вы и сами, должно быть, знаете, как тяжело сейчас найти порядочную прислугу, чтобы и руки на месте, и лишнего не болтала, – Лиза продолжила как ни в чем не бывало. – Намедни Аксинья поделилась со мной…


Рука Барышевой дернулась, едва не опрокинув чашку.


– …поделилась, что работала здесь с другими девушками. Тоже хорошими и хозяйственными. Так вот, мне хотелось бы их отыскать. Возможно, кому-то будет интересно предложение по службе.


– У нас работало много девушек. Всех и не упомнишь, – губы хозяйки едва шевелились.       – Петр Сергеевич сам нанимает прислугу, у него и осведомитесь. Он скоро прибудет.


– А может, я поспрашиваю у тех, кто служит вам сейчас? Наверняка кто-то да помнит…


– Нет-нет! – Барышева вытянула костлявые руки и тяжело вздохнула: резкий жест дался ей с трудом. – Не надо спрашивать. То есть… Все заняты работой, зачем их отвлекать?


– Может, тогда вы мне поможете?


Под горящим взглядом жена писателя сдалась.


– В домашней книге. Туда записываются все адреса их родных домов. Я велю принести.


Елизавета Васильевна дрожащими пальцами листала толстенную книгу с ветхими страницами. Боялась, что нужного периода там нет. Слуг в доме Барышевых всегда было много, опрашивать всех значило навести на себя подозрения раньше срока, а значит, следовало для начала искать тех, о ком говорила Аксинья.


Лиза нашла нужную страницу и выдохнула. Тщательно переписала себе адреса бывших работниц.


Распрощавшись с хозяйкой и пожелав ей скорейшего выздоровления, жена поэта покинула дом Барышевых, довольная собой.


***


Елизавета Васильевна велела извозчику обождать ее и еще раз сверилась с адресом на бумажке. Потемневший от старости дом в одном из бесчисленных фабричных переулков встретил сыростью и запахом кислятины. Лиза отыскала нужную квартиру, зажимая нос платочком.

Дверь открыл рыжебородый мужчина с таким угрюмым видом, будто на порог к нему сам черт явился, а не миловидная барышня. Когда она спросила о Полине, рыжие брови нахмурились сильнее, но, подумавши, хозяин все же позволил войти. Предупредил, что спустится купить табаку. И очень скоро вернется. Лиза поняла намек.

Полина работала у Барышева на печатной машинке, наборщицей. Или, как модно было называть это в домах важных господ – секретарем. Вот и сейчас она сидела в невысоком кресле, давно потерявшем цвет и начальную форму, окруженная пыльными стопками бумаг, била по клавишам. Пепел из зажатой в зубах папиросы падал на стол.

Наборщица не удивилась вопросам. Догадывалась, что всякое скрытое однажды станет явным.

– Иди, поиграй во двор. Только никуда не уходи, дождись там папку, – бросила она через плечо темненькому мальчугану, который усердно выводил кусочком угля каракули прямо на обшарпанных стенах. – А вы присаживайтесь.

О своих воспоминаниях Полина говорила легко и буднично, не отвлекаясь от работы. По ее словам, Барышев с первого дня не давал проходу девушке: то к стене прижмет да речи жаркие на ухо шепчет, то за ягодицу ухватится чуть ли не у всех на виду, а то и руку до синяков сожмет в порыве страстном. И с каждым разом всё настойчивей, по-хозяйски смело.

– Грубость та меня пугала, признаю. Но не могу сказать, что в отношении ко мне она выходила бы за привычные рамки. Уж точно не грубее, чем с остальными. – Полина щурилась, глядя на отпечатанные литеры, света из заляпанного оконца не хватало. – Петр Сергеевич не терпит отказов, знаете ли.

– Но почему же? Почему они сносили всё молча? И вы тоже! Почему? – не выдержала Лиза, возмущение стальным корсетом сдавливало ребра, мешало дышать.

– Вы боитесь холода? —Впервые Полина оторвалась от своего занятия и посмотрела на гостью.

– Я не люблю…

– Никто не любит, но я спросила иное. Боитесь ли?

– Простите, я не совсем…

– Любой, кому приходилось ночевать на улице, боится холода. Мы боимся последнего куска хлеба, потому что знаем: завтра его может и не быть. Но откуда бы вам знать, барыня?

– Мы говорим о другом.

– Все о том же, моя хорошая, все о том же. Вы продолжаете стоять.

Лиза снова осмотрела комнату. В тесноте она так и не нашла себе места, ей всё казалось, что вонь дешевого табака и плесени пропитал каждый дюйм этого дома.

– Они боялись его денег. Его положения в обществе. – Полина снова застучала по клавишам. – Когда ты входишь в дом к Барышеву, то принадлежишь ему. Были, кто пытался противиться, тогда из грубияна он становился страшным. Но я больше не буду рассказывать о страхе, вам всё равно невдомек.

Наборщица сменила бумагу и продолжила:

– А что касается меня, то я устала сопротивляться, поддалась. И пожалела. Дура баба верит, что мужик особенный только для нее. Особенно если он сам так говорит. Когда Петр Сергеевич узнал о моем положении, выставил из дома без лишних разговоров.

– И даже тогда вы умолчали, – Лиза покачала головой. Догадка пришла следом. – Так значит… тот мальчик?

– Только не вздумайте об этом трепаться! – резко повернулась Полина. – Ванечка принял меня с малышом, но не знает его истории. Пусть так и останется.

– Ну а сейчас что же? Почему даже сейчас от правды бежите?

– А кому прок от правды вашей? Мы вырвались из кошмара, а Петру Сергеевичу пускай черти в котлах воздают.

– Но правосудие…

– Барышев сожрет вас вместе с правосудием и не поморщится. Как вы не понимаете, ей-Богу? Я тут перед вами в откровенность подалась, камень с души сбросила, но к следователям вашим не пойду. И никто не пойдёт, будьте уверены. Нужно дальше жить. У меня сын и мужчина, который меня любит, на большее и не позарилась бы!

Полина откинулась на спинку, разминая затекшие пальцы. Не заметила, как Лиза подошла ближе, легонько оттянула ворот. Совсем свежий синяк багровой лентой тянулся от шеи к плечу и ниже, до самых лопаток. Еще несколько пожелтевших пятен прилипло к локтям и запястьем.

– Такая любовь, значит?

– Это другое!

Хлопнула дверь, вернулся рыжебородый. Мужчина недовольно крякнул, увидев Лизу, и ушел греметь на кухню.

– Я прошу вас уйти.

Лиза почувствовала боль в скулах. Развернулась на каблуках, скрипнула половицами. Повернулась уже в проходе.

– Такая она вот, доля бабская? Бьет – значит, любит, да? Ну и правильно, баба – она ведь что для мужика? Удобство. Баба стерпит! Слезами подавится, а смолчит, что та собака, хозяина не покусает. Такая она. Баба! Может, я не знаю, каково это – спать на улице. Но ясно вижу разницу между бабой и женщиной.

Она почти кричала. Знала, что ее слышат – и мужик за стеной, и, вероятно, соседи. Хотела, чтобы слышали.

– Куда едем, сударыня? – осведомился извозчик, когда Лиза вернулась в экипаж.

– Обожди чуток, милый человек. Дай отдышаться.

Елизавета Васильевна две недели бегала по адресам из домовой книги Барышевых. Отыскала едва ли больше половины: кто-то разъехался по родным деревням, так что не сыщешь концов, кто-то устроился в дома к новым хозяевам. Остальные отнеслись к расспросам с недоверием. Стоило упомянуть Барышева, и девушки менялись в лице, поджимали губы, у кого-то на глаза наворачивались слезы. Если прислугу удавалось разговорить, то Лиза выслушивала очередную жуткую историю, подобную предыдущим. Пальцы, сжимающие бумажку с именами, холодели от мысли: возможно, каждая из списка могла стать жертвой.

Имя Полины стояло последним. И, сама того не зная, она оказалась права: никто не осмелился свидетельствовать против бывшего господина.

– Трогай! – Лиза сглотнула застрявший в горле ком и назвала извозчику адрес.

***

– Елизавета Васильевна, голубушка, проходите-проходите, располагайтесь. – Бибиков вился ужиком, и за локоток проведет, и дверь придержит, и стул придвинет. – Удобно? Вот и славненько. Польщен, весьма польщен таким визитом. Изволите напитков?

– Спасибо, не утруждайтесь. – Лиза осмотрела просторный кабинет главного редактора.

Как и в комнатушке Полины, здесь повсюду возвышались стопки бумаг, но само помещение казалось гораздо светлее. И чище.

– Уж не серчайте за беспорядок, Елизавета Васильевна, коли б знал, что такая гостья пожалует, непременно б…

Когда-то Павел Андреевич подрабатывал тем, что писал статьи для газеты Бибикова. С тех пор редактор стал частым гостем и другом семьи. Лизу иногда смущало, с какой пылкостью он одаривал ее вниманием, но жена поэта списывала то на природную душевность и добрый нрав.

– Как поживает любезнейший Пал Андреич? Здоров ли? В добрых ли отношениях с Музой?

– Благодарю, у него всё хорошо, – Лиза улыбнулась.

– Чудесно! Слышал, скоро выходит его большой сборник поэзии?

– В будущем месяце.

– Бальзам на душу. Очень уж уважаю творчество вашего милейшего супруга. Талант, нет. Атлант!

Елизавета Васильевна устала благодарить и решила перейти к сути.

– А я к вам по делу, милый друг.

– Весь внимание, душенька.

Она на миг зажмурилась и глубоко вздохнула.

– Как вы смотрите, чтобы я написала статью для вашей газеты? Возможно ли это? – выпалила без передышки.

– Эм-м… – Бибиков сел, положил локти на стол. Морщины на широком лбе мужчины сложились гармошкой. – Я, м-м-м.. Гхм, прошу извинить. А почему вы, собственно…

– Решила попробовать свои силы в журналистике. Наслушалась от супруга, как это интересно и как ему нравилось с вами работать.

– Я-я…

– А вы – известный мастер словесности! Под вашим руководством, уверена, у меня может недурно получиться. Не находите?

Лицо Лизы светилось, обжигая несчастного Бибикова.

– Ну да-а. А о чем, позвольте узнать, вам бы хотелось писать?

– Я уже все придумала! Как говорит один мой знакомый: “литература – это всегда о наболевшем”. О том и напишу.

Редактор облизнул пересохшие губы.

– Хорошо! – решился он и для убедительности хлопнул себя по коленям. – Как напишите, несите прямо мне на стол. Посмотрим, поправим, опубликуем. Только и у меня к вам будет просьба, дорогая Елизавета Васильевна.

– Всё, что угодно.

– Супруг ваш нынче вхож в узкие круга и знакомство водит с серьезными литераторами. Я понимаю, птица иного полета! Но не мог бы он изредка присылать свои стихи и в нашу газетенку? Всего колоночку… ах, как бы мне потеплело на душе.

– Я обязательно с ним поговорю! – Лиза поднялась. – И спасибо, что услышали мою просьбу, для меня это очень важно. Никогда вам не забуду!

***

– Бибиков подлец! А еще другом звался. Никогда ему этого не забуду. – Павел Андреевич злобно жевал папиросу и зыркал на жену. – Сдавай, Мишаня.

– Карты мне наскучили, Паша, – один из игроков откинулся в кресле и пригладил черную, как смоль, бороду. – А вот разговор наш обретает интересный оборот. Извольте, Елизавета Васильевна, поведайте нам, отчего вдруг решили податься в журналисты?

Лиза напряглась. Пашин друг частенько хаживал к ним в дом, чтобы перекинуться в партейку-другую, и компания та никогда не чуралась общества дамы. Но в последнее время жена поэта всё чаще слышала язвительные комментарии, затеянные не смеха ради.

– До журналиста мне ещё далеко, – ответила она буднично.

– Но позвольте, скромность вам не к лицу. Ваша статья произвела фурор! Меньше и не скажешь. Мне вот только непонятно, отчего ж вы так господина Барышева невзлюбили? Зачем на человека наговариваете?

Лиза посмотрела на него так, что едва не прожгла дыру в залысине.

– О чем вы, любезный? – голос ее пел, внутри гремело. – В моей работе нет никаких имен.

– Полно вам, – поморщился Миша. – Читатель – он не дурак, понимаете ли. Он меж строк зрит. Писатель, известный человек, насилует прислугу! И так же описали вашего героя без имени, так рассказали о нем подробно… Действительно, а кто бы это мог быть?

– Написала все по правде, – твердо ответила Лиза.

Правду эту общество переварило и отхаркнуло смердящей жижей. И фурор тот аукнулся семье поэта. Стоило выйти на люди, и за спиной шептались, мол, Елизавета Васильевна клеветница, и, что хуже, больна фантазией. Светская жизнь угасла вместе с доверием бывших друзей, растворилась в ядовитых плевках.

– Свет рассудил иначе, – Миша развел руками.

– Уж не хотите ли назвать меня лгуньей в моем доме? – Лиза не отвела взгляда.

– Помилуйте, Елизавета Васильевна, и в мыслях не держу! И жажду господина Барышева до молодой прислуги я тоже допускаю. Но заметьте, однобокая она какая-то получается, правда ваша. Давеча шурин поведал мне, как вы к нему о жалобе справиться заходили, а он отправил вас искать свидетелей. Но давайте взглянем с другой стороны на их историю. Известно, что столичная прислуга глубоко и почти поголовно развращена. Выросшая в деревне, в одной избе с телятами и курами, женская и по большей части незамужняя молодежь массами прибывает в город и поступает в услужение к господам, где бесповоротно вовлекается в разврат бесчисленными, бесцеремонными ловеласами, начиная от барина и лакея, кончая конюхами и гвардейскими солдатами. Разве закаленная в целомудрии душа ее в силах устоять против такого разнородного и беспрерывного соблазна? Можно положительно сказать, что большей частью женская прислуга в Петербурге сплошь проститутки со стороны поведения!

– Что вы хотите этим сказать?

– Лишь то, что нет веры их словам.

Лиза глазами обратилась к супругу, ища поддержки. Но Павел Андреевич продолжал молча кусать костяшки пальцев и глядел на нее так, будто не узнавал жену.

– За восемь… или десять рублей они переступают порог нашего дома и становятся нашей собственностью, – сказала Лиза тихо. – Их день и ночь принадлежат нам. Но обязательно сыщется мерзавец, который воспользуется этим из самых низких побуждений. Вы ставите в один ряд соблазн и принуждение.

– Слова, слова! —Миша лениво поправил сюртук. – А доказательства, Елизавета Васильевна? Факты?

– Я их достану! – упрямо ответила она.

Павел Андреевич утопил лицо в ладонях.

– Ли-и-иза… – простонал он. – Прекрати, прошу.

Она зыркнула свирепой кошкой. Продолжила ему назло, выдавила с жаром:

– И дело вовсе не в господине Барышеве, таких Барышевых, почитай, в каждом втором доме. Один прислугу насилует, другой недоплачивает, за скотину держит. Третий жену отлупит, изведет. Еще один на балу прижмет в пьяном угаре, так, что и не вырваться, жаркими речами ухо обслюнявит, до смерти перепугав молодую барышню. И все они, Барышевы эти, высмеют, в спину тыкнут, лишь рот открой. О кого ноги вытер? О бабу? А, пустое! Он же Барышев! Ему все нипочем.

Миша не перебивал. Переводил взгляд с одного супруга на другого.

– Позвольте узнать, уж не вступили ли вы в столь популярные нынче женские объединения? – спросил он, чуть погодя.

– Я могу говорить за себя сама. Тем не менее не разделяю вашей насмешки. Разве они борются не за правое дело? Маркс…

– Вы читали Маркса? – гость округлил глаза.

– Маркс – это об угнетенных и угнетателях, как ни глянь. И немцу стоило бы выделить женщину в отдельный класс.

– Угнетенных, разумеется? – Миша усмехнулся. – Положим, всем этим бедным женщинам, о которых вы толкуете, есть за что бороться. Но вы-то? За мужем и в достатке рассуждать о классовой борьбе, конечно, удобно, хоть и небезопасно. Решительно не понимаю, вам-то зачем?

– Тяжелое положение может застигнуть всякую женщину. Последние годы дворянство в упадке, вчерашняя знать сегодня вынуждена влезать в непомерные долги или идти побираться. Вы знали, что десятая часть проституток Петербурга – девушки из некогда влиятельных семей? Они, может, и хотели бы освоить профессию, заняться делом, но университеты для них закрыты. Да и та же прислуга, будь у нее только возможность, разве отказалась бы учиться? Выбраться из бедности, работать и получать наравне с мужчинами, а не драить чужие горшки, разве плохо от того было бы обществу? Разве не шагнуло бы оно вперёд, вместе, на равных?

– Позвольте, но кто же тогда будет драить горшки? Вы?

Раньше Лизе нравилась, как Пашин друг смело держит разговор, его вольная манера и вечная улыбка лукавых губ. Но сейчас от бородатой физиономии воротило.

– Ну да то пустые фантазии, – продолжил Миша. – От наших реалий далекие. Возвращаясь к вашим словам, вот еще занятная мысль. Коли я, или любимый нами Павлик, да кто угодно, переберет горячительного в кабаке и ляпнет, не подумав, задев обидой чьи-то чувства, то непременно получит по мордасам. Ну а с женщиной как же, руки теперь не поднять? Что же это за равноправие такое?

– Я сегодня сама много наговорила. Много кого задела, – Лиза оскалилась. – Может, и мне тогда?

– Не понял вас, Елизавета…

– По мордасам, а? Чего уж! К чему стеснения, давайте, чтоб наотмашь. Милый, ты не против? – Она повернулась к раскрасневшемуся Павлу Андреевичу.

– Я-я… Гхм, Лизавета… Лиза, ты чего? – Миша, сконфузившись, вжался в кресло, одернул тугой ворот. – Я ж не то совсем… Простите великодушно, не о том…

Поэт залился смехом, нервно, сбиваясь на свист

– Эвона как уела, признаю. – Миша посмотрел в спокойные глаза хозяйки, самообладание возвращалось к нему. – Мое уважение вашему проворству, Елизавета Васильевна. Повезло тебе с женой, Паша, всегда говорил. Но довольно! Мой доктор утверждает, что серьезные темы к ночи вредят пищеварению. Еще партейку?

– Прошу простить, господа. – Лиза поднялась. – Я устала и вдоволь насытилась вашей игрой.

***

– Полюбуйтесь. – Секретарь Бибикова показал на мешки, доверху забитые письмами.

– Все? – изумилась Лиза.

Скандальную статью прочла вся столица. Стоило оставить в конце маленькую приписку, мол, расскажи, читатель, свою историю, и редакцию завалили письма с жалобами на домашнее насилие.

Лиза перебирала бумаги дрожащими руками, с диковинной смесью ужаса и ликования. Потребовались часы, чтобы отыскать нужные адреса – те, что из домашней книги Барышева. Девушка вскрывала конверты и бежала взглядом по знакомым рассказам, нацарапанным неровным почерком, измазанным чернилами и грамматическими ошибками, но таким личным, что, читая, сбивалось дыхание.

bannerbanner