Кошмар на улице Мудрологов

Лефевр создала в Париже определенный стиль, ее ученики уже модные и авторитетные преподаватели, и страх становится поистине всепроникающим. Последнее достижение ее школы – проведение научной конференции: «Вдумчивое чтение Азбуки, как философское введение к освоению Букваря и фундации философского творчества». Одним словом, коллеги обратились к самым истокам философской мысли. И вот солидная философская «тусовка» из 19 докторов философских наук и орды преподавателей/ассистентов выдала результат: «Буковки не только надо читать, но необходимо их складывать в слова и обязательно думать над прочитанными словосочетаниями». Говорят, что Лефевр готовит солидную монографию в развитие своей оригинальной и авторской концепции: «Читать. Думать. Читать. (К вопросу о методологии философской работы в университете)».

На юге страх иной. Это страх не перед личностью и ее словами, а перед бездушным механизмом, имя которому: «Бюрократия». Страх перед документами, регламентами, пунктами, параграфами, буквами, таблицами, цифрами. На юге все имеет свой стандарт, свое типовое уложение, свой образец. Мысль ничто! Документ все! Монография ничто! Отчет все! Количество документов столь велико, что неизбежно нарушаешь их пункты, которые попросту противоречат друг другу. А начальственное кресло выбирает, увидеть эту ошибку или нет. Причем решает не как захочет, а тоже исходя из регламентов лишь отчасти ведомым простым смертным.

Любопытно, что в Париже, скверные личности, сами делают из себя скверных личностей. Если ты не возьмешь за идеал госпожу Лефевр, и не будешь создавать из себя именно такой типаж, то неизбежно окажешься жертвой, над которой будут глумиться все остальные, лишь в частных беседах эти остальные будут говорить: «Ну, ты же понимаешь, у меня не было выхода… Это все равно бы случилось, так что от меня ничего не зависело, а свой статус я мог потерять…» и т.д. и т.п. Страх, который как копье держат скверные личности, – это путь для роста скверности в вузе.

А вот на юге начальственные кресла сами рождают страх, дабы скверные личности не возвысились. Но скверным становится уже сам страх, ибо только страх карьерно растет, а личности карьерно же падают, как скверные, так и не очень.

Поэтому в Париже много личностей, хоть и скверных, но все-таки личностей. А вот на юге много скверного страха, а вот личностей нет вообще.

Только проработав преподавателем, я стал отчетливо видеть страх, и со временем накопил его немалую коллекцию. Да, да. Я коллекционирую страхи, а иногда и сам творю экспонаты для моей коллекции.

Есть, правда, нечто, что объединяет разнообразные страхи в вузе в единый, почти живой организм: Тотальность страха. Страх в вузе тотален в своей тотальности! Тотальность создается естественным путем, а вот поддерживается искусственно.

Эти мысли я не раз подтверждаю в июне, когда наступает летняя экзаменационная сессия. Какая великолепная лаборатория страха! Сколь чисты и ярки образцы страха и каналы его распространения. Эта обстановка пьянит и поддерживает тонус наркоманов-преподавателей, не имеющих возможности отказаться от очередной дозы страха.

Я часто размышлял, слушая стоны коллег о невыносимости работы в вузе. О чем это они? Думал я? Почему бы им просто не уйти с работы? Почему бы не сменить профессию? Не хотят и не могут.

Во-первых, страх уйти из вуза. Во-вторых, страх уйти из вуза, и так до энного количества. Это даже не страх, а вселенский всепоглощающий ужас. Как будто за пределами высшей школы безвоздушное пространство, приводящее к длительной агонии и смерти. Преподаватель бьется в судорогах страха при мысли, что он может быть уволен. Я знавал многих, которые получали инфаркт, оказываясь за пределами института. Толковые, энергичные молодые люди – погибали в судорогах бледных лиц своих, уйдя из вуза. Другие опускались, превращаясь в интеллектуальное ничтожество. В вузе они пели о своей любви к Сократу и Спинозе, а выйдя из вуза на вольные хлеба, выбрасывали книги из своих квартир, забивали их алкоголем, пачками денег и, сыто отрыгивая, щурили свои заплывшие дурным жирком глазки в неге ничегонеделания.

Ты сам, сам идешь навстречу тишине и деве с головой гиены, которая и есть истинное лицо университетской схоластической философии. Наверное, поэт имел опыт похожий на мой. Кто знает? Но совершенно точно, он слушал лекции по французской литературе в Сорбонне, в респектабельной, титулованной и такой высокомерной Сорбоне.

Я долго шел по коридорам,

Кругом, как враг, таилась тишь.

На пришлеца враждебным взором

Смотрели статуи из ниш.

В угрюмом сне застыли вещи,

Был странен серый полумрак,

И точно маятник зловещий,

Звучал мой одинокий шаг.

И там, где глубже сумрак хмурый,

Мой взор горящий был смущен

Едва заметною фигурой

В тени столпившихся колонн.

Я подошел, и вот мгновенный,

Как зверь, в меня вцепился страх:

Я встретил голову гиены

На стройных девичьих плечах.

На острой морде кровь налипла,

Глаза зияли пустотой,

И мерзко крался шепот хриплый:

«Ты сам пришел сюда, ты мой!»

Мгновенья страшные бежали,

И наплывала полумгла,

И бледный ужас повторяли

Бесчисленные зеркала.

Институт всполошился. Нам отменили пятилетний контракт, до завершения которого оставалось еще два года – тишина была разорвана шипящим: «Ты сам пришел сюда, ты мой!». Как нам сказали, профсоюз преподавателей сам выступил с инициативой перейти на годичный контракт, об этом же просили делегаты преподавателей, и руководство нехотя пошло на уступки. Какое свинство! Преподаватели в шоке. Они потеряли двухлетнюю индульгенцию на безделье. И теперь каждый год в июне их будут либо вышвыривать из вуза, либо оставлять еще на год.

Первые, высунув языки, метнулись к большим начальникам, к простым начальникам, а за отсутствием объекта приложения своего языка к высоким должностям, мелкой змейкой поползли к начальникам совсем маленьким. Как мне сказала уборщица туалета для начальников: «…расход туалетной бумаги там резко сократился,… нашелся аналог-заменитель…». Старушенция, в молодости воевала с бошами в отрядах маки и до сих пор свято исповедует идеи своей боевой коммунистической юности, если и не на митингах, то хотя бы в шутливых комментариях. Последнее, право, оказывается куда как более эффективным, нежели крикливые лозунги новых левых.

Вторые, либо, не имея нужной консистенции языка, либо доступа до объекта почитания, стали тихо напиваться и азартно давить студентов на экзамене, сублимируя на них свою неистраченную энергию страха.

Третьи хихикают в кулачки, ибо их мамы, папы, тети, или жены защитят своих домашних любимцев и уж они то, точно получат продление контракта.

Мне легче. Я могу не только лекции читать, но и работать на разнообразных трудовых фронтах: от политической деятельности (куда хоть и вяло, но иногда зовут), до экскурсий по южному берегу Франции (куда хоть и не зовут, но всегда примут)… да после удачного бенефиса на конференции и курса повышения квалификации я смогу работать сомелье, правда, не во Франции, а где-нибудь в Украине, или еще лучше на украинском курорте Черного моря, где качество вина оценивается тем, насколько оно сладкое, и насколько сильно бьет по мозгам.

Вот только страх не исчезает. Он меньше чем у других, его можно контролировать, но он остается… Горячие мечты, холодные слова, томление перед неизбежностью будущего и трепет о том миге, когда тебя лишат права быть преподавателем философии. Лишат твоих видений и твоих страхов, лишиться этих видений. Неужели это уже не излечимая профессиональная болезнь преподавателя философии в высшей школе?

Из бездны ужасов и слез,

По ступеням безвестной цели,

Я восхожу к дыханью роз

И бледно-палевых камелий.

Мне жаль восторженного сна

С палящей роскошью видений;

Опять к позору искушений

Душа мечтой увлечена.

Едва шепнуть слова заклятий, —

И блеском озарится мгла,

Мелькнут, для плясок, для объятий,

Нагие, страстные тела…

Но умирает вызов властный

На сомкнутых устах волхва;

Пускай желанья сладострастны, —

Покорно-холодны слова!

МЫ ЕСТЬ ТО, ЧТО МЫ ЧИТАЕМ (Июль)

«У интеллигента не биографии, а список прочитанных книг».

Осип Мандельштам

Время летнего отпуска это время напряженной работы. Изматывающей больше, чем, собственно, официальная работа. Ведь любой уважающий себя преподаватель Высшей школы летом трудится неофициально. Он читает, читает и читает, чтобы потом, после окончания отпуска принести студентам результаты своей неофициальной, а значит наиважнейшей работы. Ведь в течение года он вынужден, как лопатой, кидающей навоз, лопатить учебники, пособия, научные статьи и прочую бумажную чушь, без которой не мыслим ученый. А вот в летний отпуск он может позволить себе свободу выбора и полет фантазии, вплетая смыслы и образы в свою душу.

Иногда я вижу людей именно как некий свитерок или гобелен, сотканные, связанные, слепленные из разных материалов.

Там шерстяная красная нить – человек напряженно и яростно горит идеей братства, наверное, он прочитал, что-либо из русских мистиков, например, Достоевского. Эта нить жжет глаза ярким красным отливом, но она греет, даже когда намокнет под ледяным дождем реальности. Она греет, но ее прикосновение к голой коже вызывает зуд и дискомфорт, раз ощутив такое прикосновение, вы уже не сможете его забыть.

А вот стекловата: колючая, искусственная, инородная реальность – тут человек прикоснулся к французскому репу.

Или вооон там. Поглядите! Нить шелковая, измазанная медом, со вкусом дегтя и фекалий из-под больной кошечки. Липко, противно, сладко и ярко играет в лучах солнца – человек зачитывается Коэльо.

Здесь – крепкий, энергичный ароматный кусок из меха северного зверя. Эта мужская реальность, это эстетика ясности, суровости и безграничности воли. Вероятно, передо мною результат освоения Джека Лондона.

А иногда виден оплывший кусочек картона с обваливающейся позолотой и пластмассами под жемчуг – безусловно, мне явилась модная салонная поэзия.

А вот – светлый хлопок в цветочек – ну как, как же, это детские добрые книжки.

Редко, но бывает изысканный, так приятно холодящий в жару лен – очень может быть, что человек насыщен Сомерсетом Моэмом.

То, что постоянно мелькает перед глазами, так это хрустящее, ломкое, жгучее в жару, холодящее в морозы, противно наэлектризованное полотно. Синтетика Глобальной Сети.

Из таких нитей, кусочков и разлохмаченных обрывков состоят души всех тех, кого я вижу. У каждого свой рисунок, свои цвета, они колышутся, иногда мигрируют, распадаются или поглощают соседа. Что же я вплету в свой свитер или гобелен этим июлем?

У меня, лично у меня – в основе всех нитей лежит плотная поролоновая прокладка фантастики и фентези. Она мягкая, на все соглашающаяся, довольно однообразная, но очень технологичная. Правда, частенько, обилие поролона приводит к тепловому дискомфорту или ревматизму суставов, но куда чаще толстый поролоновый валик амортизирует выпады реальности. Я им нередко отражаю выпады научных оппонентов, прячусь за ним же от критики и, вообще, выставляю под первый же интеллектуальный удар противника.

Но эти июлем я ввожу массивные шерстяные нити Ф.М. Достоевского. Роман «Подросток», роман о власти и формировании бесстыдства. Роман о трансформации и опорочивании человеческого в человеке. Цвета этой грубой, больно кусающей голое тело шерстяной вязи: алое, пурпурное, черное и желтое. Алое – от обволакивающей правды и неискоренимой боли. Пурпур – цвет царского достоинства человека, которое даже в самых омерзительных условиях бытия, никогда полностью не исчезает… по моим ощущениям это также цвет венозной крови. Черный – не только мрак мудрости, но и глубина строгости хамства, поглощения эмоций и разума. Цвет общественной правды. Желтый цвет – прогрессирующее сумасшествие как попытка бегства Человека, спасающего самого себя. Очень глупая, очень недальновидная и трусливая… но все-таки попытка удержать человеческий облик, пусть и в сумасшедших идеях социализма.

Странная книга Юрия Петрунина «Византийские сказки». Очень причудливые стальные тросики, перевитые мягкими прядями шоколада и ажурно украшенные кнопочками от компьютерной клавиатуры. Фантасмагория обыденности, которая приобретает по мере чтения устойчивое ощущение ложного узнавания вечных образов. Ты точно знаешь, что твое узнавание ложно, но, тем не менее, азартно вплетаешь стальные тросики логики автора в свою душу. Странное ощущение. Странная книга. Рожденная жарким климатом странного города – Евпатории.

А. Королев и А. Зенкин сотворили мега хит роботизированного гламура: «Сверхразум, или поле битвы – тело человека». Много стекловолокна, завитками впаянного в твердейший текстолит. Много густых, грубовато окрашенных прядей нечёсаной шерсти, забавных шелковых миниатюр и простейшего некрашеного льна. Книга проста как башмаки санкюлота. Она столь же вызывающе агрессивна и правдива. Фактическая потеря человеком своего тела и любовь, исчисляемая в биткойнах – все отдает апокалипсисом, но каким-то уж очень философичным. Вселенская катастрофа захвата Интернета на фоне отсутствия проката лодок на мускульной силе в урбанизированном Подмосковье. Мысли о теле человека как точке пересечения различных миров, и рассуждения о структуре снов у робота… Однозначно занозистый текстолит в задний проход интеллекта читателя (не путать с биологически активным и крайне опоэтизированным Постмодерном задним проходом, тем самым, который вытягивают из разнообразных переделок бравые американские вояки). Почему в задний? Да потому, что парадный вход в интеллект читателя (это не тавтология, просто необходимейшее повторение для носителей фейкового сознания, мыслящих одной фразой, по завершении которой они тут же забывают все в ней сказанно-написанное) плотно завален строительным мусором мобильнутого мира социальных сетей. Только задний и остался для входа истины.

Серия новелл под общим заглавием: «The Last Kingdom. A novel of king Alfred the Great». Немного льна, чуть-чуть хлопка, пару бледных шелковых нитей, странный коллаж разнообразных по форме и цвету кусочков кожи: от телячьей до свиной. Даты, Саксы… какой-то дикарь с фрейдовскими комплексами… много скачек и игр с географией. Очень мило, очень освежающе, довольно информативно и заставляет взвесить: «… а можно ли, вообще, понять прошлое, или вот так наивненько его обкорнать? Подведя шаблоны и стандарты школьных учебников антихристианского толка под колоритный холодок Темных веков раннего Средневековья?».

Вечный «The Old Man and the Sea». Надо признать, что строгость Хемингуэя, ощущаешь, только читая оригинал. Великая рыба, и не такой уж и великий рыбак. Поединок, похожий на убийство. Вот только жертва, полагаю, совсем не рыба и не старик, и даже не море, а маленький добрый мальчик.

В этом месяце мне пришла блажь прочитать «Маленького принца» на испанском. «El Principito». Я был поражен. Это какой-то иной принц и совсем иной Экзюпери. «Todos los mayores han sido primero niños. (Pero pocos lo recuerdan)». Это совсем не врезавшееся со времен юности в мою память: «Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит». До чего же переводчики меняют классические тексты! Или все дело не в переводчике, а в языке? А может быть в акценте, том самом акценте, который переполняет голову не переводчика и писателя, а читателя?

Кстати, принципиально на французском, я ничего в июле читать не стал. Зачем? Я на французском не читаю, я на нем пишу.

(Кстати, в своем завещании я указал выбить похожую эпитафию на моем надгробном памятнике. Вернее, эпитафия должна звучать так: «Он ничего не читал, он только писал». Это – правда, я никогда не читал, идя в след автору, я сам придумывал книгу, расширяя диалоги персонажей и фантазируя не существующие сцены, а, значит, я, действительно, никогда не читал, а только писал… в мыслях… в своих мыслях… иногда и на бумаге,… но ведь все эти аспекты так утомительно указывать в эпитафии).

ВЛАДЫКИ ЗАПЯТУЛЕК: Творец текстов

8

.

«Будущее это тщательно обезвреженное настоящее».

Братья Стругацкие

Я

открыла глаза и увидела перед собой табло с характеристиками персонажа. Человек. Уровень 1. Сила 4. Эротизм 3….

Аууу, – зевнул уже настоящий человек, а не извергаемый из лени автора литературный персонаж.

Конечно, если честно, то получается совсем не литературный и далеко не персонаж – думал человек, – а так, поделка для духовных мелкоросликов старше четырнадцати и младше пятидесяти лет. Киберпанк, одним словом, или если двумя: «Полное барахло». Но что делать, старший оперативно уполномоченный запятунд одного из управлений Фантастически Сумасшедшего Бюро Запятуноида, наследницы знаменитой Конторы Глубокого Бурения Запятуноландии, и по совместительству куратор, автора – бдит за этим пристально. Организация весьма серьезная, люди в ней крайне серьезные, а вот, поди ж ты, создали целый отдел по фабрикации барахловидного чтива для весьма жестко сегментированной части нашего общества.

Целевая аудитория: мужчины, старше 14-ти, и младше 50-ти лет. Образование: гуманитарное, высшее, неоконченное высшее, (либо школьники старших класов или студенты с гуманитарными наклонностями). Работа: без стремления или/и возможностей карьерного роста. Одним словом низовые управленческие звенья, либо та молодежь, которая в ближайшие 5-7 лет займет эти места. Психотип: высокий уровень впечатлительности, широкий кругозор, повышенная вживаемость в литературного персонажа, яркое воображение. Физическое состояние: деградирующее. Резюмирую, – буквально пропечатал в своих мыслях человек, – неудачники-мечтатели с солидными жировыми кругами в районе талии.

Писать что-либо оригинальное, изысканное и уникальное нам, запятундам из отдела категорически запрещается. Более того, сюжеты генерируются исключительно о попаданцах и только во втором отделе. (В третьем отделе, где работал человек, поставляемые сюжеты лишь дорабатывались и шлифовались). Девиз отдела: клиент должен получать удовольствие от завышенной самооценки, критикуя «мелкость» автора и упиваясь, якобы высочайшим уровнем собственного интеллекта. Достаточно намечать сюжетные линии, создавать абрис литературного героя, а остальное доделает сознание, подсознание и иные формы мыслящей материи запятунчика, запятенка или, даже, запятунолога. Да, важна оригинальность фокуса. Скажем, если есть вампиры, то не кровососы паразитического вида, а гламурные системные администраторы, или брутальные сексуальные маньяки – актеры порно роликов.

Необычность обертки, в которое пакуется барахло, должно быть, действительно, высоким, а вот содержание нет. Тут главное, чтобы рядовой управленец-запятунчик самостоятельно генерировал эмоции, ощущения, строил и комбинировал логические связи, будучи уверен в своей уникальной исключительности. Конечно, параметры задаем мы (второй и третий отдел, под бдительным оком своих кураторов), но читателю это знать совсем необязательно. Как и то, что весь книжный рынок этого самого киберпанка находится под нашей тотальной монополией, а работает над производством «шедевров» никак не больше 10-15 человек. Их труд передается старшему оперативно уполномоченному запятунду, далее распределяется между топовыми писателями-фантастами. Небольшая, строго контролируемая аранжировка и вот он, новый хит продаж и ряд мелких хитиков для максимального охвата аудитории.

Кстати, любопытна наивность клиентов бюро, – ухмыльнулся человек.

Выходит хит. Книжка стоимостью в 500-600 запятунок. А в сети на следующий день можно скачать ее совершенно бесплатно. И качают ведь, думая, что пиратствуя, приобщаются к свободной борьбе против книжных вурдалаков-издателей. Дети, ну, прямо-таки дети. Доступность и элемент криминальности, разогревают интерес, благодаря чему, чтиво усваивается с гораздо большей эффективностью, чем просто купленная в магазине книжка.

Нужен весь этот проект, – уверенно вел свою мысль человек, – для формирования массы занятых, энергичных людей, которые бы всю свою энергию изливали в своем же уме, в рамках тех декораций, которые им предложило Бюро. А не то велика опасность, что начнут декорации строить сами, меняя строгую классику мира Запятуноидов на хаотические многоточия. Ну, конечно, не совсем сами, однако в случае кризиса могут таких дел навертеть со своей фантазией, впечатлительностью и неудовлетворенностью, что ой, ой. Владыкам запятых точно мало не покажется. А так весь свой потенциал растратят на полную чепуху – игру с самими собой и, при этом, спокойненько будут выполнять ту работенку, которую им, запятунчикам (пусть и на должности запятунологов) предписано выполнять в их офисе, школе или институте. Но для этого нужны километры макулатуры…

Впрочем, существует еще один отдел – первый. Он непосредственно работает с перспективными людьми. И мне, – так сладко мечтал человек, – очень было бы любопытно там послужить. Работа с личностями, способными создавать фантазии, для еще не сформировавшихся запятунчиков, для тех, которые появятся только через 20-30 лет, – вот это было бы здорово. И еще, – умилительно зевнул человек, – как здорово, что я в Бюро, что я человек и лишь по должности запятунд. Я могу быть человеком всегда, в любой момент бытия… а остальные имеют право лишь ставить запятые. И высшие звенья Владык запятых формируются из нас, из людей… из тех, кто еще способен ими быть… впрочем, пора продолжать текст

Запятулечка томно вздохнула и воплотилась в человека, начав путешествие по виртуальному миру к своему принцу. Она пока имела третий уровень эротизма, но надеялась довести его после любовной схватки со злобным монстром на шелковых простынях до 4, а если у монстра будет карликовый партнер в бородавках, то и до 6.

КОНЕЦ

…

– Это был научный эксперимент в области психиатрии…. Мы решили получить Шнобелевскую премию и ради этого вложили 250 тысяч евро… Мы подумали: «А сколько надо заплатить человеку, чтобы он сам, добровольно, лишил себя разума?».

– Как оказалось, 250 тысяч евро, – подвел я ироничный итог. – Да, кто бы мог подумать, – удивлено протянул я, – что Парижская ассоциация психиатров готова выделить такие деньги на столь странный проект. Нет, все еще не верю.

– А вы пофантазируйте мой друг.

– Наверное, самостоятельная ампутация разумности интересна не только мирным колдунам в белых халатах, заботящихся о сумасшедших… но и очень практичным месье в военной форме. Эти месье сейчас активно переносят тяжесть основного военного удара со стальных танков на полях врагов в область мягкого разума все тех же врагов…

– Это становится интересным. И как же все Вами перечисленное происходит?

– Сначала неким подопечным, например философам, литераторам… одним словом, людям, обезображенным интеллектом, – я пригубил кальвадоса и продолжил, – платят деньги. Изучают их реакции и процедурные нюансы того, как человек сам лишает себя интеллекта. Изучив реакции можно разработать схему-теорию добровольного самолишения разума. Потом реализовать эту схему в массах. На данном этапе уже не надо платить деньги оперируемым, а благодаря имеющимся схемам – можно отделаться стеклянными бусами, а то и просто славными лозунгами: «Свобода! Равенство и Братство». И… вуаля… процедура извращения разума и лишения разумности самого себя запущена в локальной цивилизации врагов….

– А я подумал, – заявил, вдруг, тепло, улыбнувшись мсье Ришар, – что читатель, дочитавший эту книжку до конца, вот именно, так и лишил себя разума, раздумывая над написанной бессмысленностью. Причем не получив ни евроцента, ни стеклянных бус, ни даже лозунгов. Впрочем, у него остается экстаз самомнения, мол, какой глупый автор, и какой умный я, читатель… Ведь главное в ампутации человечности или разумности это добровольность, эгоцентризм, самовозвеличивание, а уж потом – последовательность и поэтапность… Суть схемы-теории, которую вы нафантазировали, вероятно заключается в тщательном наделении разумностью того, что по определению не может быть разумным… Придание смысла пустоте.

– А если он хитрый читатель и начнет читать с конца?

– О-ла-ла! Значит, он лишит себя даже удовольствия придумать роман, все также, не приобретя ни евроцента, ни бус, ни лозунгов. Он потеряет экстаз открытий, и самолюбование будет ему недоступно. Он лишится трепета превосходства над Гело Шеудженико.

– А если вот так? – я принял вид политического оратора и громовым голосом, ритмичным речитативом со все более возрастающей эмоциональностью продекламировал: «Никогда. Слышите?! Никогда! Не читайте книгу с конца!! Страшитесь последней страницы и не надейтесь на автора романа!!! Сами будьте автором, и тогда Ваша последняя страница продлится чуть больше минуты, но чуть меньше вечности, – тут мой голос упал почти до шепота, участников порохового заговора, – что, согласитесь, совсем не мало».