Кошмар на улице Мудрологов

Очевидно, что количество запятых, набираемых за день, нуждается в увеличении, цифры оклада в понижении, а часы требуют метафизичности! Да, да коллеги, цифры часов, проведенных в аудитории надо МЕТАФИЗИРОВАТЬ, и перевести в область бесконечности. Таким образом, бездушная и антипрактическая философия обретет смысл и почтение в наших глазах. А Бесконечность будет достигнута самыми младшими Запятунчиками и даже (!) Запятунчиками со степенью, уже в этом квартале, также как впервые в истории представится возможность увидеть абсолютный ноль в эмпирическом пространстве, например, в формате месячного оклада.

Сомневающиеся столкнутся со святейшим алгоритмом нашего электронно-вычислительного центра, истинными формулами расчета и могут их оспорить на конференции по высшей математике на очередном конгрессе, который пройдет через четыре года… А теперь коллеги к ЗАПЯТЫМ и ЦИФРАМ».

Неделю спустя.

– Месье! Я обязан Вам сообщить…. Эээ…. Я имею честь… эээ… Я имею радостную возможность уведомить вас… эээээ… – Наш директор великолепно грассировал, но очень долго выбирал обращение к аудитории, полной сотрудников лангедоковского института. Наконец, – он продолжил, – ээээ…. мы решили оптимизировать аудиторные часы и избавить Вас от излишней забюрократизированности системы. Отныне рассчитывать часы нагрузки будет великолепная программа, написанная нашими прекрасными программистами и адоптированная нашими восхитительными экономистами, – зал притих, понимая, что грядет подвох. И он наступил.

– Ээээ… как оказалось, мы не ценим наших преподавателей, перегружаем их работой…. (И переплачиваем зарплату, – шепнул мне мой внутренний голос).

– Ээээ… отныне нагрузка падает. И по требованию профкома руководство института, идя навстречу желанию коллектива, одновременно с нагрузкой снимает с вас и двадцать процентов зарплаты. Месье, это коснется не всех, а только тех, кто читает дисциплины, не призванные создавать из наших студентов опытных специалистов… Например, философия сокращена втрое, социология, политология и культурология же будут сокращены вдвое.

Но, внимание! В пять раз увеличено количество часов на такие предметы как «Организация порядка на рабочем столе в операционной системе Виндоус», «Теория и практика нормализации бумажной документации на один условный рабочий день». Причем, – директор радостно улыбнулся, – философия становится факультативом (как и социология, и политология, впрочем, тоже), а вот для перечисленных выше практико-ориентированных дисциплин не только увеличили часы аудиторной работы, но они стали общеобязательными для всех студентов и будут читаться каждый второй семестр на протяжении всех четырех лет обучения.

Я смотрел на нашего директора и медленно бледнел. В кармане завибрировал мой коммуникатор. Я вынул его и увидел дружескую эсемеску от Луи Ришара: «Браво коллега! Самый фанатичный читатель вашего танго с запятулями, стал генератором новых подходов в нашем мире. А Вы ведь считали, что пишите бред… Зря… вы формируете новую реальность и только несколько гениев, например, директуля на сцене – это оценил в полной мере…».

По окончании общего собрания я опрометью бросился на второй этаж, в наш читальный зал. Там, в силу наличия множества книг, всегда было отсутствие студентов, а, значит, обретались: тишина и творческие круги вдохновения. Я открыл свой ноутбук и начал судорожно читать очередную главку о запятулях, неделю назад отправленную месье Ришару… Я читал и крупные капли пота выступали у меня на лбу, а экранчик ноутбука иногда пропадал и я почти физически ощущал, как открывалось какое-то окно, в котором я видел нашего ээээкающего директора.

ДИССЕРТАЦИЯ (Апрель)

«Прогресс – это движение по кругу, но все более быстрое».

Леонард Левинсон

Весь день в нашем Лангедоке лил дождь. Он изрыгал потоки воды и мелких градинок, которые вымывали начисто не только плащи прохожих, но и их души. Лица горожан были серыми, скучными, утомленными. Лично я выглядел иначе. Вчерашняя смесь сидра с коньяком и отвратительным пивным пойлом, сегодня брала свое. Меня бил озноб, лицо было необыкновенно красным, а вокруг глаз нарезали свою джангу с тенями все оттенки желто-синего спектра. К тому же в мои давно изношенные туфли проникла вода, и я чувствовал начинающуюся простуду. После восьми часов непрерывных лекционных занятий, кофе заменило мне кровь, а отсохший язык переставал повиноваться. Одним словом, я боролся с самим собой и поэтому выглядел импульсивным живчиком с лицом перезревшего вурдалака.

В этих декорациях меня нашел наш аспирант: художник, поэт, музыкант, спортсмен и немного алкоголик. Ах да, он писал диссертацию по философии, однако сформулированная им тема звучала несколько мистически: «Проблема выбора и свободной воли», а содержание текста диссертации явно свидетельствовало, что автор влюблен в догматические споры первых вселенских соборов. Одним словом, это был наш лучший аспирант, которому светило большое научное будущее, хотя наблюдая его со стороны, мне всегда казалось, что это он сам считает себя тем, что освещает будущее науки. Собственно, мы с ним и подружились на почве любви к свету будущего, поэзии, богословию и алкоголизму в умеренных дозах. Безусловно, мы увидели друг в друге истинных философов. И как люди одного круга встречались очень редко и всегда после исполнения служебных обязанностей. Но сегодня было исключение. Андре Валлантен Перро или просто – Андре Сказочник, радостно улыбаясь, ждал меня у выхода из лекционной аудитории.

– Ольежь! Три литра элитного коньяка и стихи, посвященные в твой адрес, я уже приготовил, быть может, немного маслин?

– Андре?!

– Ольежь, послезавтра я регистрирую свой диссертационный текст в философском департаменте, но мой манускрипт далек от того официоза, который от меня требуют. Я истощен. Я уже не могу ни о чем писать. Я уже запутался в этих инструкциях, регламентах и методических указаниях. Ольежь, – вот 250 страниц моей диссертации, вот Я, вот в этой сумке три литра коньяка и моя благодарность в стихах… помоги мне!

– Андре, но сделать такое за полтора дня…

– Ольежь! Нужно сделать сегодня, вернее, до завтра. До завтрашнего утра. Сейчас 20-15, завтра в 5-00 я приступлю к правкам, завтра к 20-00 я закончу и перешлю диссертацию в департамент, а послезавтра в 8-00 я либо пройду этих вампиров, либо буду изгнан из рядов науки и меня вынудятвыплатить департаменту за все три года учебы… Помоги мне!

Я смотрел в его чистые глаза поэта и вспоминал свою молодость, когда был только я сам, мой текст и безжалостный научный руководитель (бывший профессиональный убийца-диверсант из элитных военных подразделений Иностранного легиона). Он лишь на склоне лет стал преподавателем философии… и отказывался понимать очень многие слова, которые служба в диверсионных подразделениях напрочь исключила из его лексикона: «Нет времени», «Не понимаю», «Не хочу», «Помогите», «Интересно», «Чуть-чуть». Мне стало невыносимо сентиментально и немного забавно.

– Ладно, Андре. Пошли на нашу кафедру, там сейчас уже никого нет, и мы сможем спокойно вычитать твой трактат.

– Спасибо, Ольежь!

Вполне ожидаемо, в 20-00 кафедра уже была закрыта, а опухший от мерзкого курева и дешевой винной бурды сторож никак не хотел понимать, что два ученых-философа желают попасть на кафедру в научных целях. Он однозначно подозревал нас в противоестественных намерениях. Покачиваясь и противно ухмыляясь он буркунл с вопросительной интонацией: «Что и без девок?». Но услышав звякнувшие бутылки в сумке Андре Сказочника, сочувственно вздохнул и вручил ключи: «Только вы там без фанатизма» – пробурчал он уже с утвердительной интонацией и начисто стерев свою ухмылку.

На кафедре (полуподвальной каморке на 9-ти квадратных метрах, где работает пять доцентов, два профессора, один ассистент, один лаборант и имеется еще закуток нашего заведующего) мы нахально расположились в зоне профессорского стола. После первой бутылки коньяка я начал читать манускрипт Андре, вслух комментируя увиденные мною проблемы, неточности, разногласия. А в это время Андре подливал нам из второй бутылки и тщательно фиксировал на диктофон исторгаемые мною истины.

После окончания второй бутылки коньяка, около 23-00 я начал диктовать вслух целые абзацы диссертации, которые считал необходимым вставлять в текст. Аспирант задавал вопросы, провоцировал слово исторжение из моего мозга и заметно замедлил, подлив коньяка в мой стаканчик.

Страницы диссертации к 24-00 были истерзаны как кролик, попавший в пасть оголодавшей волчицы, коньяк допит, а пустые бутылки надежно спрятаны в мужском туалете. Диктофон напряженно записывал звуки, а мы с аспирантом спорили о формулировках ключевых методов текста, попивая самый что ни на есть обыкновенный чай в пакетиках. В этот момент к нам заглянул сторож и стал недоверчиво созерцать наш диспут. Ничего этакого он не увидел и, очень раздраженный, посоветовал «Блудить словами» за пределами учебного заведения.

Мы с Андре посмотрели друг другу в глаза и решили заканчивать. Наговорено было много, мысли осели в электронных мозгах диктофона, но еще не обрели литую форму буковок в диссертации. Да. Были слова, был смысл… но не было буковок на бумажечках, а значит, реальность еще только предполагалась.

Спустя пару дней я присутствовал на публичном обсуждении диссертации. Текст выглядел монолитом, гранитной глыбой… Он имел смысл, но отдельные слова и буквы совершенно не просматривались, сливаясь в единое целое без начала и конца, без фраз и глав. Не помогала даже формальная разбивка на главы и слова. И слова и буквы, и даже параграфы с главами, безусловно, были, однако абсолютно не воспринимались таковыми. Но главное, что диссертация была. И соответствовала всем канонам. И кому какое дело до восприятия чего-то бы ни было, когда имеется строго регламентированный кусок кубической формы дымящегося лицемерия. Андре также был и был он попросту счастлив. Настолько счастлив, что подарил один экземпляр диссертации тому самому сторожу, сыгравшему, пожалуй, ключевую роль в создании текста о философских основаниях свободной воли. Вахтер, приняв подарок, хмыкнул и произнес: «Лучше бы вы, месье, с бабой вечера проводили, чем бумагу марать».

Кстати, сейчас Андре, вполне успешный чиновник в городском магистрате Марселя. Имеет хоть и небольшую должность, но твердый оклад… Он прекрасно пишет акварелью, занимается велоспортом, публикует изысканные стихи и считает себя кем угодно, только не философом. А считает истинным философом того самого вахтера, а его рецензию наиболее славной из всех им полученных. Кто знает, может, он и прав. Но если тот вахтер – философ, он, Андре – поэт, то кто тогда я?

P.S. Сегодня мне заведующий сказал, что в мае пройдет публичное обсуждение диссертации, подготовленной нашим новым аспирантом по теме «Еще один аспект классического аспекта французской философии истории». Аспирант – состоявшийся мелкий чиновник образования, и ему нужна диссертация. Очевидно, также, что у него ее еще нет. Повторится ли история с тремя бутылками? Не думаю. Андре был мне друг, а этот аспирант – коллега… неужели, конверт? По крайней мере, новый аспирант впервые за полтора года стал мне жать руку и говорить «Здравствуйте»… Увидев эту сцену, наш вахтер усмехнулся, сплюнул и ушел к себе в каптерку смотреть телевизор.

КОНФЕРЕНЦИЯ (Май)

«Рост ради роста – идеология раковой клетки».

Эдуард Эбби

– Ольежь, вы должны провести научную конференцию!

– Провести?

– Ну, разумеется. Провести это означает: разработать план, согласовать с институтом, включить в план институтских мероприятий, обеспечить международное участие, отработать проведение секций, выпустить сборник тезисов, написать отчет…. В общем, просто провести обычное научное мероприятие. Вам что-то не ясно?

– А… а мне надо выиграть грант?

– Ольежь. Грант уже выигран. По своей заявке вы получите с него средства. Для гармоничной траты с вами будет работать комитет по тратам во главе с профессором Алексом де Шортеньи, который и будет, так сказать, тратить средства на конференцию… другими словами, самое тяжелое будете делать не Вы, а будут делать другие люди. Вы же просто проведите конференцию.

– Хорошо, а кто будет моим замом?

– Это такая славянская шутка? Конечно же, председателем программного комитета конференции будет наш всеми уважаемый глава, почетный президент нашего вуза, кавалер ордена почетного легиона месье Филипп Рауль де Сен-Желе. Его замы будут замами оргкомитета. Директор института в Лангедоке, Ваш второй шеф – Анри Бедар будет сопредседателем организационного комитета и председателем программного комитета, его секретари будут учеными секретарями как программного, так и организационного комитетов. Я буду, куратором организационного комитета, мои замы будут замами куратора организационного комитета. Как видите – простая, ясная и чрезвычайно упрощенная структура менеджмента мероприятия с тотальным отсутствием бюрократических элементов, как и требует от нас Департамент философии.

– А я?

– А Вы, мсье, имеете честь быть членом технической группы по обеспечению работы конференции. Руководить технической группой будет наш магистрант мсье Амори Туржон…

– Ваш племянник?

– Да. Но назначен он не потому, что он мой племянник… а благодаря своим административным талантам и научным успехам.

Вот такой диалог. Чтобы его осознать, чтобы в полной мере, впитать его смысловые тени нужно знать, что наш вуз проводит ежемесячно две-три конференции. Все международного уровня. Все по грантам и с великолепными отчетами. Это дает вузу хороший заработок, прекрасные заработки – руководству оргкомитетами, а помимо них, высочайшие рейтинги – всем председателям оргкомитетов, которые оплачиваются, ну, просто таки немыслимыми премиями (за каждое председательство ученый получает балы равные баллам за написание монографии). Значительно растет и рейтинг вуза, а, значит, министерство образования пропорционально рейтингу увеличивает оклад руководителям всех структурных подразделений параллельно с увеличением часов работы для рядовых штатных сотрудников, разумеется, без повышения оклада оных.

Недавно начальство с восторгом узнало, что по философии не проводится ни одной научной конференции, а, значит, есть легальная возможность увеличить количество конференций в июне с пяти до шести.

Нимало не сумняшеся конференцию решили сделать в формате чтений с амбициозным названием: «Первые международные философские чтения имени ТОКСАРИСА». Имя скифского мудреца было выбрано не случайно. Он оказался настолько мелкой личностью, так мало упоминался в литературе, что никто и никогда ему не посвящал философских конференций. Но имя было красивое, респектабельно-классическое. Можно было сделать секции и по философии, и по истории, а памятуя, что он был врачом, еще и по медицине. Одним словом, великолепная возможность создания всеядной научной тусовки для поднятия рейтинга и хорошего время препровождения.

Был создан сайт конференции, разосланы информационные письма. Но заявок все равно было ужасающе мало. Тогда репрессивными методами всех студентов обязали подать по три заявки на чтения. То есть, каждый студент должен был писать по три доклада у трех разных преподавателей. Таким образом, груз докладов в количественном отношении рванул вверх, и наша заявка прошла как приоритетное направление деятельности вуза. В итоге каждый научный руководитель написал доклад своему студенту. Ибо срок был поставлен пять дней, ответственность за не сдачу тезисов вплоть до увольнения налагалась на… самих научных руководителей.

Последнюю дату приема заявок обозначили за три дня до начала конференции, чтобы все неторопливые деятели успели подать свои данные. В результате, за три дня до начала конференции пришло более 150 заявок, что на 130 заявок больше, чем в течение всего предыдущего времени (имеются в виду истинные заявки, а не студенческая «липа»).

Народ понял все верно. Май, южный берег Франции. Теплое море, ласковое солнце, молоденькие студенточки и аппетитненькие аспиранточки на пляже в купальниках стиля: «минимум миниморум», да и на секциях не очень-то все будут ходить в деловых костюмах, ведь место проведения закрытый гостинично-пляжный комплекс: «Лазурный берег+»… Кто же откажется? Другое дело убедить жен, ну, или мужей, а также выбить у руководства средства… Одним словом, успели почти все, кто хотел, только поздноватенько, ибо нужно было пройти много семейно-бюрократических рогаток. И как результат – завалили оргкомитет кипами запросов, заявок, идиотских вопросов и нахальных требований за сутки до начала конференции.

Но мы справились. Правда пришлось задержать автобусы участникам конференции, пока допечатывали тираж программок, да около 10-15 человек не попали в программку вовсе – не беда. Автобусы коллеги ожидали стойко (наша помощница демонстративно кричала в трубку: «Автоателье? Автобаза? Где автобусы? У меня 33 профессора на солнцеПЕке!?», – чем очень веселила всех собравшихся). А фамилии же пропущенных были вписаны от руки в уже отпечатанные программки, и подано это было, как особый авторский экземпляр в знак признательности оргкомитета 10-15 участникам, за какие-то там заслуги. Ручная работа!

На пленарном заседании утром и на фуршете вечером – состоялся аншлаг. Проведение секций было формальным, большая часть коллег занималась научными вопросами с бутылочкой вина, парочкой друзей или подруг на морском побережье в весьма фривольненьких купальниках. На мне было проведение дегустации, причем в роли сомелье выступал – я. Сказывалось бедственное положение финансов конференции, ибо значительная часть денежных средств как-то рассосалась еще до начала научного мероприятия. Соответственно, на профессионала денег не нашлось, а никто из коллег за это браться не пожелал – не их уровень. К моменту предложения, стать сомелье, мне было, в общем-то, все равно. Прочитав пару сайтов по дегустациям и закупив в первом попавшемся магазинчике отчаянную бурду, я устроил презентацию редких авторских вин 21 века.

Во время дегустации я организовал повышенную крепость вина, яркую музыку, полусумрак, окунув в последний нескольких полуголых девиц-двоечниц с очень легким характером и очень активным телом. Ценителям вина, которые видны сразу на всякой дегустации по скептическим улыбкам и вниманию к словам сомелье, я прикупил пару бутылок хороших вин, и разлил их в отдельные, заранее мною промаркированные бокалы (такой же формы, как и остальные бокалы для простаков, но стоящие в последнем ряду и до которых масса «дегустаторов» не могла дотянуться, для меня же это было несложно ибо они стояли у того края стола где находилась моя диспозиция ведущего). Конечно, ни одной бутылки, кроме титулованных стеклянных красавиц никто не видел. Коллеги, правда, наблюдали также бокалы с вином, что могло меня выдать. Но полусумрак гасил уродливый цвет винного напитка из фабричных отходов. Обилие же духов девиц поглощал любой аромат, пардон, запах виноматериалов, а крепость и заманчивые сумрачные уголки с блистающими глазами отбивали вкус напрочь. Ценители лично из моих рук, получали типовой бокал, в котором было не то чтобы эталонное, но очень недурственное вино и они, цокая языком, хвалили напиток. За грандами хвалило вино и все остальное научное ста… сообщество.

Наутро царила густая тишина и тихие стоны, слегка колыхающие вязкость тишины. Нет не сладострастные стоны, а мученические стоны коллег, смешавших в своих желудках редкостную бурду и заснувших в разных местах отеля только за полночь. Тогда наш штаб оперативно организовал «Здравицу Токсарису», где подал гаденькое сухое вино: кислое, вонючее, с какой-то мыльной пенкой, но крайне благосклонно воспринятое страдальцами. Завершилось мероприятие рюмкой купажа (все та же бурда, но смешанная мною ночью из остатков дегустационных виноматериалов), который даже знатоки, одобрительно кряхтя, вкушали с живостью и удовольствием.

На второй день конференции секционные заседания проходили в бунгало на пляже под холодные напитки и таблетки от головной боли. Заключительное заседание и последовавший за ним банкет собрал всех, снова состоялся аншлаг. После банкета была организованна программа, где разнообразные отходы винного промысла были слиты в кувшины и размещены в зеркальном зале на белых мраморных столиках. Яркая музыка в стиле 80-ых довершала торжество стареющих тел, над разгульной неопрятностью молодых амбиций.

Наутро третьего дня часть бормочущих тел погрузили в автобусы, а наиболее крепкие участники сделали коллективное фото с красными прожилками в глазах, осунувшимися физиономиями, слегка заляпанными вином блузками и тщательно протертыми линзами очков. Некоторые профессора фотографировались в пиджаке, рубашке, галстуке, при шортах и кедах, или шлепках на босу ногу. Их было легко отличить – они застенчиво прятали нижнюю часть своего тела в задних рядах за массивными крупами философинь за 50-ят. Один профессор, правда, гордо щеголял в первом ряду коллективного фото своими кроссовками в компании с костюмом тройкой. Но он славился склерозом и, видимо, забыл, что одел на ноги гламурные кроссовки своей аспиранточки, с которой провел недурственную ночь накануне. Аспиранточка была со свежим макияжем, но в очень помятом деловом костюмчике, которому явно не хватало блузки… согласитесь, футболка на ее роскошных грудях с надписью: «ДА! Они настоящие!» не очень гармонировали с дамским пиджачком, оставляющим роскошный вырез для демонстрации этой самой блузки.

Подводя итоги конференции, мы получили благодарственное письмо вуза за высокий уровень мероприятия, отличные научные достижения и за вклад в развитие мировой философии. Вышел сборник трудов, куда не включили несколько статей профессоров одного из наших южных филиалов. Они оплатили публикацию, но их тексты выбросили из макета студенты-корректоры, а деньги растворились в бюджете конференции, которым заведовал Алекс де Шортень.

Было решено сделать конференцию ежегодной, а мысль о мировой философии так крепко запала в головы моим шефам, что на следующий июнь было решено провести уже две научные конференции. Первую – Токсарсис, а вот для второй придумали яркое название. Я протестовал, но ничего не получилось. Итак, в июне мы увеличиваем рейтинг и цифровую мощь наших отчетов, проведя не только второй Токсарис, но и «Первый международный философский конгресс: Вершины мировой философской мысли». Мировая наука и всемирная философия, надо полагать, будут нам аплодировать стоя. А я, вот уже второй месяц, учусь на курсах молодого сомелье. Согласитесь, какая-никакая, а все-таки специальность.

СТРАХ (Июнь)

«Живущие в комнате ужасов боятся выйти из нее».

Аркадий Давидович

Страшно бывает Всем. Боится преподаватель, боится студент, даже господин Анри Бедар, директор нашего Института в Лангедоке, и то боится. Я уж и не говорю про Парижский институт. Страх это корень институтской жизни, та самая пружина, которая движет всю образовательную махину. Но страх в моем Парижском заведении и страх в южном вузе – два разных страха.

Страх Парижа – это страх перед критикой и издевкой. Он сконцентрирован в образе невысокой темненькой докторицы, главы отдела философии нашего института госпожи Кароль Лефевр. Она сделала свое имя на уничижительном раздавливании чужих текстов, слов, мнений, образа мысли. Эта хрупкая креолка с остервенением крушила любое слово, в любой форме созданное коллегами по институту. И в итоге, ее появление вызывает ужас и затыкает рты всем думающим людям. А не думающие благосклонно проходят сито дамы. Креолка знает, что философские тексты должны быть философскими, другими словами, соответствовать уже некогда написанным книгам классических авторов. В случае отсутствия такого совпадения – текст уничтожается хамством, ехидством, смехом.

Думающие, потому и думающие, что шагают вне пределов картонной коробки с книгами столетней давности, за что сразу же наказываются госпожой Лефевр. Наказываются не за то, что не понимают или не знают чего-то, а за ту легкость обращения с фолиантами прошлого, которая, разумеется, не идет ни в какое сравнение с требуемой официозом фундаментальной любови к респектабельным классикам. Но ведь:

… Переполненная память

Топит мысли в вихре слов…

Даже критики устали

Разбирать пуды узлов.

Всю читательскую лигу

Опросите: кто сейчас

Перечитывает книгу,

Как когда-то… много раз?

Перечтите, если сотни

Быстрой очереди ждут!

Написали – значит, надо.

Уважайте всякий труд!

Можно ль в тысячном гареме

Всех красавиц полюбить?

Нет, нельзя. Зато со всеми

Можно мило пошалить. …

Их антиподы – Хомо не думающие, успешно компилируют свои тексты и зарабатывают степени. Но все они преисполнены страха. А что же скажет госпожа Лефевр? Любопытно, но сама мадам и не пытается что-либо писать. Одна статья в два года, одна монография в 15 лет на тему «Вершина мировой философской мысли…», вместо многоточия очередной классик, или идея из энциклопедии.