Обманчивая нежность в оковах первозданной ненависти

Оксана Самсонова

Обманчивая нежность в оковах первозданной ненависти

Пролог. Бремя творца

Последняя капля крови Мэйли упала в темную чашу. И с ней уплыл в небытие ее последний вздох – тихий, прерывистый, полный горечи невысказанных слов и немой ярости к несправедливой судьбе. Ее жизнь угасла, так и не успев разгореться, оставив после себя лишь безмолвный вопрос к безразличным небесам.

Конец.

Последняя буква легла на экран с сухим, безжизненным щелчком клавиши. Я медленно откинулась на спинку стула и выпустила из легких долгий, усталый выдох. Внутри царила знакомая, сладковато-горькая пустота – чувство, неизменно следующее за финальным аккордом очередной сломанной судьбы.

Еще один мир создан. Еще одна судьба второстепенное героини вывернута наизнанку ради чужого удовольствия.

Тан Мэйли.

Имя отозвалось в сознании – тихо, больно, щемяще. И на миг дрогнуло что-то внутри. Почти… жалость. Но «почти» в моём ремесле сродни смерти. Я – творец, что утоляет голод ненасытной публики. Она жаждала боли, драмы, трагедии, изощрённой и поэтичной. Она опьянялась предательством и сладострастно вздыхала, следя за красивыми страданиями.

А я… За десять с лишним лет, что я посвятила созданию этих историй, я изучила вкусы моего читателя досконально. В свои двадцать семь я стала идеальным поставщиком, винтиком в отлаженной машине, что исправно даёт публике то, чего она так жаждет. Я научилась глушить в себе это щемящее эхо – шепот, что в последний миг молит о пощаде, о счастливом финале для тех, кого я создала. Будь у меня хоть капля слабости – я бы давно перестала отличать этот вымышленный ад от реального.

Я создала Тан Мэйли – второстепенную героиню – наделила ее одухотворенной красотой и наивной, трогательной верой в доброту мира. Девушку из знатного, но опального рода, чья жизнь должна была стать идеальным полотном для трагедии. Я дала ей всё: любящую, хоть и павшую семью, честь, которую она блюла как зеницу ока, трепетное, чистое чувство к тому, кто казался ей воплощением света. А потом методично, с хирургической точностью, отняла всё это. Кисть за кистью, я писала ее гибель. И кульминацией, изящным ударом в самое сердце, стало предательство той, кому она верила безраздельно – главной героини – женщины, которую она боготворила словно мать. Изящно, трагично, безнадежно. Идеальный конец для идеальной жертвы. Шедевр цинизма.

За окном пустующего кафе дождь отбивал по стеклу монотонный, печальный ритм, растягивая огни ночного мегаполиса в слепые, размытые полосы – будто сама реальность плакала по моей героине. В висках мерно стучала знакомая усталость, тяжелая и липкая.

Собираясь домой, я убрала ноутбук в сумку, накинула на плечи плащ и вышла на улицу. Сознание все еще цеплялось за образы выдуманной вселенной, за запах мифических цветов и шелест шёлковых одежд, не в силах сразу вернуться в серость бетона и асфальта.

Переход через пустынную в этот час улицу был безлюден. Светофор, словно мигающий предвестник беды, ритмично отсчитывал жёлтые вспышки, окрашивая мокрый асфальт в цвет старого золота. Я сделала шаг, чувствуя, как ледяная влага просачивается сквозь тонкую подошву туфель.

Рев мотора вырвался из ниоткуда, разорвав тишину ночи металлическим рыком. Ослепляющий свет фар, белый и беспощадный. Удар.

Не больно. Сначала не было боли. Лишь оглушительный, низкочастотный хруст собственных костей, звук, который ощущается телом, а не слышится ушами. И чувство полёта – невесомого, ужасного, неестественного. Мир перевернулся, превратившись в карусель из света, тени и брызг воды.

А потом – наступила тишина. И тьма. Бесконечная, всепоглощающая.

Последнее, что запечатлело сознание из моего мира – слепящий свет, пронзительный визг шин, пытающихся зацепиться за мокрый асфальт, и оглушительный грохот, словно от лобового столкновения двух реальностей.

Когда-то, казалось, целую вечность назад, все мои мечты умещались в простые, выстраданные цели: пробиться в неприступные железные двери издательства, соскрести жалкие гроши на очередной семестр в университете и просто не сломаться, не умереть от бесконечной переработки. Я шла к своей цели долго, упорно, стиснув зубы. И кто бы мог подумать, что плодами своего труда, своим горьким, выстраданным успехом, я смогу насладиться так недолго. Что всё, к чему я так отчаянно рвалась, всё созданное ценой невероятных усилий, будет перечёркнуто одним-единственным неверным шагом под мигающий жёлтый свет.

Глава 1 – Пробуждение в Чужой Коже

Сознание возвращалось обрывками, и каждый приносил с собой свою долю боли, словно собирая рассыпавшееся бытие по крупицам страдания.

Первым пришло обоняние. Запах влажного камня, вековой плесени и окислившегося металла. Сладковато-приторный, тошнотворный дух – смесь забродивших трав и старой крови. Это был запах безнадёжности, концентрированный и густой.

Затем проклюнулось осязание. Ледяной холод, пробирающий до самых костей, исходивший от шершавой, неровной поверхности под щекой. Влажная, грубая ткань платья, намертво прилипшая к спине влажным, болезненным пятном. И боль. Она жила во мне, пульсируя в унисон с едва уловимым биением сердца. Острая, рвущая агония на спине – словно плоть была вспахана раскаленными плугами. Тупая, ноющая – в правом боку, отдающая в ребра при каждом вздохе, будто кто-то тупым тесаком методично долбил по ним изнутри. И венец всему – головная боль, раскалывающая черепную коробку на тысячи острых осколков.

Я издала стон, и звук, сорвавшийся с моих губ, был чужим – хриплым, изувеченным.

Сознание, словно киноплёнку, дёрнуло назад: визг тормозов, превращающийся в оглушительный рёв металла, стекло, рассыпающееся на миллиарды холодных звёзд, и невесомость, затягивающая в чёрную дыру. Авария.

Я в раю? – пронеслась единственная мысль в попытке мозга найти хоть какое-то объяснение. – Но почему так чертовски холодно? И этот запах… этот ужасный запах… Неужели я в аду? Похоже мне зачлись убийства героев моих книг.

С величайшим усилием я приоткрыла глаза. Сквозь щель опухших век мне открылся мрак, едва разгоняемый одиноким огоньком масляной лампы где-то в отдалении. Его неровный свет скользил по низкому, давящему потолку, сложенному из грубого, почерневшего от сырости камня. Из-за тяжелой решётки, сплетённой из толстых деревянных брусьев и окованной железом, на стены ложились уродливые тени. Они плясали, словно демоны, издеваясь над моим беспомощным состоянием.

Инстинктивно я попыталась пошевелиться – и тут же вскрикнула от новой, обжигающей вспышки боли, пронзившей спину. Моё тело кричало, протестуя против любого движения.

Медленно, превозмогая тошноту и головокружение, я приподнялась и постаралась осмотреть себя. В тусклом, мерцающем свете я увидела руки. Не свои. Совсем. Изящные, с длинными, тонкими пальцами, кисти аристократки или музыкантши. Но теперь они были покрыты сетью ссадин и сине-багровых синяков. Земля и грязь въелись под сломанные ногти. А на изящных, хрупких запястьях – кровавые, ещё свежие борозды от грубых верёвок.

Паника, холодная и липкая, подползла к горлу, сжимая его тисками. Я сглотнула комок отчаяния, чувствуя, как сердце бешено колотится, отдаваясь болью в раненом боку.

Опираясь на локоть, подчиняясь слепому, отчаянному порыву, я поползла. Каждый сантиметр давался ценой нового приступа слабости и боли, скрип песка под телом казался оглушительным. В углу ниши, в тени, стоял низкий деревянный таз с затхлой водой.

Задыхаясь, я подтянулась к нему и, замирая от предчувствия, заглянула в тёмную, почти чёрную поверхность.

В этот миг за моей спиной пляшущий огонёк факела вырвал из тьмы отражение, подарив ему несколько секунд дрожащей, но отчётливой ясности. Из мутного зеркала, искажённого рябью, на меня смотрела незнакомка.

Молодая. Лет восемнадцати, не больше. Исхудавшее лицо с резко очерченными скулами и заострившимся, хрупким подбородком. Губы, потрескавшиеся и бескровные. Фарфорово-белая кожа, испачканная грязью и подтёками давно высохших слёз. И глаза. Огромны, распахнутые от немого ужаса. В них не было ничего, кроме паники и полного, абсолютного непонимания.

И ещё… родинка. Крошечное, идеальной формы пятнышко на правом виске, напоминающее полумесяц.

Моя выдумка. Та самая, которую я однажды ночью добавила для «поэтичности» и уникальности образу несчастной героини.

Тан Мэйли.

Имя ударило в висок, как обух, оглушая, снося последние заслоны. И за ним, не спрашивая разрешения, хлынул поток, всепоглощающее наводнение. Река из чувств, образов, чужих эмоций, затопившая мое «я», стирая его границы. Чужой, всепоглощающий ужас. Чужая, выворачивающая наизнанку боль.

Аромат цветущей сливы в садах родового поместья. Жгучий стыд. Лезвие плети, рассекающее кожу на спине со свистом. Унижение. Голод, сводящий желудок судорогой. Солёный вкус собственных слёз на губах. И голос, низкий, полный ядовитой, сладострастной насмешки: «Тан Мэйли, последний цветок опального рода. И ты ещё надеялась? Думала, глупышка, что тебя ждёт блестящее будущее?».

Я отшатнулась от таза, как от гадюки, ударилась спиной о сырую стену, и мир взорвался ослепительно-белым светом новой агонии. Я сжалась в комок, судорожно зажимая рот ладонями, чтобы не закричать.

Это был не ад в привычном мне понимании. Это был не сон. Не галлюцинация от переутомления. Плоть болела по-настоящему. Кровь на моих содранных коленях пахла железом и медью. Этот ужас, эта абсолютная, вселенская беспомощность – они были единственной реальностью.

Я – Тан Мэйли. Я – в мире, который сама же и выстроила по кирпичику. В теле той, чью судьбу я прописала с таким циничным, литературным изяществом.

И каждое унижение, каждая пытка, каждое горькое одиночество, которые я так легкомысленно, ради красного словца и одобрения читателей, придумала для неё на страницах своего романа, теперь горели на моей коже, сверлили моё сознание, стали моими собственными, самыми яркими воспоминаниями.

Страх накатил тяжёлой, удушающей волной, грозя захлестнуть окончательно. Горькая ирония ситуации обжигала сильнее любой плети.

Я – творец этого ада. И я – его главная жертва.

Из моей груди вырвался тихий, безумный, заглушённый стон, обращённый в никуда.

Глава 2 – Кровь и Бессмертие

Время в камере текло медленно. Я потеряла всякое чувство его течения. Не могла сказать, прошёл час, день или неделя. Свет факела за решёткой не менялся, не было ни рассвета, ни заката – только вечный, давящий полумрак, в котором растворялось само понятие о внешнем мире.

Я сидела, прислонившись к стене, и пыталась дышать поверх боли, короткими, прерывистыми вздохами. Каждый вдох отдавался острой вспышкой в боку, напоминая о сломанных рёбрах. Каждое малейшее движение отзывалось жгучим пожаром на спине, где плоть была превращена в кровавое месиво. Но хуже физической агонии была агония душевная. Мысли метались в замкнутом пространстве черепа, как пойманные в силок птицы, бьющиеся о прутья клетки в кровавом исступлении: «Это мой мир. Я её придумала. Я написала каждую её пытку. И теперь я в её шкуре. Я не могу здесь умереть. Не так. Не по моему же сценарию!»

Внезапный скрип железной двери, громкий, как удар грома в гробовой тишине, вырвал меня из оцепенения.

В проёме, залитые сзади тусклым светом коридора, стояли двое стражников. Их облачения были цвета потускневшей жёлтой бронзы, символ извивающейся змеи красовался на ткани. Их лица, грубые и невыразительные, были скрыты в тени, но в их осанке, в манере движения читалась привычная, отупевшая жестокость, выхолощенная до автоматизма.

Они молча вошли, их тяжелые сапоги глухо ступили на каменный пол. Даже не взглянув на меня, они грубо подхватили под руки и поволокли, как мешок с костями. Мои ноги, одеревеневшие и слабые, безвольно волочились по неровному, влажному камню, оставляя на пыли жалкие борозды. Я попыталась вырваться – тщетно. Их хватка была железной, безжалостной.

Я подняла голову, пытаясь разглядеть их лица в полумгле, и сердце моё сжалось от нового, леденящего удара. Я узнала их. Вернее, Тан Мэйли узнала. Это были не просто безликие стражи. Это были Лю и Гань. Мальчишки, с которыми она – я – ещё несколько месяцев назад делила кров и хлеб, вместе постигала азы боевых искусств в общем зале, смеялась над неудачными шутками старших учеников. Теперь в их глазах, холодных и пустых, не было и искры узнавания. Только скучающая обязанность и тупая жестокость, отточенная дисциплиной клана Жёлтой Змеи.

Меня повели по лабиринту мрачных, слабо освещённых коридоров. Поместье было огромным, холодным и безликим, точь-в-точь как я его описывала: низкие сводчатые потолки, стены из тёмного дерева, пестрые шелковые знамёна с вышитой змеиной символикой. И от этой узнаваемости, от этого воплощенного кошмара становилось ещё страшнее.

Стражи остановились перед массивной дверью из тёмного, почти чёрного дерева, украшенной сложной, пугающей резьбой – змеи, с мертвенной хваткой обвивающие полусферы, похожие на небесные светила. Без единого слова они распахнули её и втолкнули меня внутрь.

Я едва удержалась на ногах, споткнувшись о высокий порог, и замерла, ослеплённая.

Зал был огромным, круглым, и его размеры, казалось, обманывали восприятие. Высокий куполообразный потолок терялся в таинственной темноте, но от него исходил мягкий, фосфоресцирующий свет, словно от мириад светлячков, пойманных в невидимую паутину. Стены были отполированы до зеркального блеска и отражали всё в бесконечных дубликатах, создавая ощущение ловушки, уходящей в вечность. В центре зала на ступенчатом возвышении стоял алтарь – монолит из чёрного обсидиана, испещрённый мерцающими, живыми серебряными рунами. Они пульсировали ровным, тревожным, почти гипнотическим светом, словно живое, могучее сердце этого места.

Воздух гудел, вибрировал, давил на перепонки невыносимым гнетом скрытой мощи. На языке стоял металлический привкус, а в ноздри ударял коктейль из запахов: пыль древней магии, холод камня и… кровь. Сладковатый, медный, дурманящий запах, что витал повсюду, словно туман.

И тогда я увидела Её.

Лань Шу. Главная героиня моей истории. Женщина с нелегкой судьбой, взвалившая на свои хрупкие плечи груз погибшего клана и клятву восстановить его былое величие. Она без остатка растратила себя, свою духовную силу, чтобы возродить рушащиеся барьеры над Пещерой Демонов. Она стала героиней для своего народа, не жалея плоти и духа.

Но никто не знал её главной тайны. Тайны по имени Тан Мэйли. Верная тень, всегда находившаяся под рукой. Когда силы Лань Шу почти иссякли, а Мэйли исполнилось семнадцать лет, свиток бессмертия активировался и, при помощи него Лань Шу смогла поглощать жизненные силы Мэйли, что в мгновение ока восстановило ее энергию.

Но желанного бессмертия ей было не достичь.

Почему?

Потому что так захотел творец сие истории. Свиток, который она нашла, был неполон. Не хватало одной-единственной строки, одного ингредиента. И она, ослеплённая гордыней, свято верила, что сможет разгадать эту головоломку, продолжая свои кровавые эксперименты.

По моей задумки она медленно скатиться с чистой, добросердечной героини в главную злодейку, которая таки сможет разгадать головоломку на финальной вдохе Мейли. Она станет бессмертной, но продлится её ликование недолго. Она влюбится в главу клана Белой Сливы, его младший брат Чжан Цзяо под личиной брата сблизится с ней. Он убьёт её в их брачную ночь, тем самым подставит старшего брата, лишив его поддержки не только клана Жёлтой Змеи, но и другой значительной части кланов, что дорожили связями с Лань Шу. Почему он её убил? Так как род Мейли прекратил свое существование, единственным носителем её крови осталась именно Лань Шу. Её кровь – один из ключей для безопасного поглощения тёмной силы, что заточена в Пещере Демонов.

Лань Шу стояла ко мне спиной, изящной рукой с длинными ногтями-клинками перебирая что-то на столе, заваленном свитками и странными инструментами из отполированной кости и тёмного нефрита. Её высокая, стройная фигура была воплощением грации и нечеловеческой силы. Платье глубокого золотого цвета, не сшитое, а будто выкованное для нее одной, облегало стан, подчеркивая каждый линию. Это была не одежда. Это была броня абсолютной власти.

Волосы цвета воронова крыла, убранные в безупречную причёску и пронзённые серебряными шпильками с жемчугами, казались тяжелее любого металла.

Она медленно обернулась, а я забыла, как дышать.

Её лицо было прекрасно и ужасающе одновременно. Идеальные, холодные, словно высеченные из мрамора черты, фарфоровая, без единого изъяна кожа. Ее глаза… Это были глаза не женщины, а древнего хищника. Радужка – бледно-золотого, почти прозрачного янтарного цвета, с тонкими, вертикальными зрачками, как у змеи. В них не было ни капли тепла, ни капли человечности, ни милосердия. Только бездонный, древний холод.

В этом мире нет никого хитрее и сильнее её, но лишь пока она не влюбится. А до момента, как она упадёт с небес в преисподнюю, Мейли точно не дотянет.

Её взгляд скользнул по мне, бесстрастный и оценивающий, и я почувствовала себя ничтожной букашкой, которую вот-вот раздавят каблуком.

Перед глазами вспыхнуло воспоминание. Их первая встреча с Мэйли. Леденящий холод зимней площади. Маленькая девочка в рваной, тонкой одежонке сидела клубочком и дрожала под равнодушными взглядами прохожих. Всего неделю назад у неё была семья, дом… пока всё не обратилось в пепел. Мэйли чудом удалось спастись. И тогда её заметила Она— прекрасная, словно зимнее солнце. Девушка с глазами, полными тепла, подошла и протянула целую лепешку. Мэйли, не раздумывая, пошла за этой добротой. И была счастлива ровно до того дня, когда ей исполнилось семнадцать. Лань Шу растила, одевала, обучала ее. И всё это время – все эти годы – лишь для того, чтобы выкормить, вырастить и использовать.

Теперь же Лань Шу изучала меня так, как алхимик изучает реактив – с холодным, профессиональным интересом к составу, но не к сущности. Ни капли былого тепла. Долгие годы Мэйли не подозревала, что женщина, которая лишила её крыши над головой и заставила замерзать в одиночестве на улице, и та, кто протянула ей руку помощи, – это один и тот же человек.

– Приготовьте её, – произнесла Лань Шу. Её голос был низким, мелодичным, обволакивающим, и в нём звенела отточенная, ледяная сталь.

Ко мне снова подошли стражи. На этот раз они повели меня к алтарю. Моё сердце бешено колотилось, подступала тошнота, мир плыл перед глазами. Я знала, я помнила! Эта сцена ещё не была моим финалом, но была к нему чудовищно близка. Это был один из многих актов сбора крови.

У меня оставалось около трёх дней.

Меня прислонили к холодной, идеально отполированной поверхности обсидиана. Он был ледяным, и холод проникал сквозь тонкую ткань платья, заставляя содрогаться. Поверхность была отполирована до зеркального блеска. Я увидела в ней своё отражение – испуганное, бледное, исхудавшее, ничтожное. Жалкая, перепачканная грязью и кровью тень. И рядом – величавую, ослепительную, абсолютную фигуру Лань Шу. Контраст был настолько разительным, что хотелось выть от бессилия.

Один из стражей – Лю – с силой зафиксировал моё левое запястье на холодном камне. Его пальцы впились в синяки, и я застонала. Другой – Гань – поднёс к тонкой коже на внутренней стороне руки короткий, изогнутый серебряный нож с рукоятью из чёрного дерева. Лезвие брестнуло холодным, неживым светом.

– Нет… – вырвался у меня сдавленный, хриплый шёпот, больше похожий на предсмертный хрип. – Пожалуйста…

Лань Шу не смотрела на меня. Её внимание было приковано к рунам на алтаре, которые под её взглядом засветились ярче, запульсировали с неровным, жаждущим ритмом.

Боль была острой, точной и до жути, до слёз знакомой. Я вскрикнула, когда лезвие, холодное и острое, рассекло кожу на запястье. Чёткий, аккуратный разрез. Алая, тёмная кровь медленно, почти нехотя выступила из пореза и потекла по синевато-белой коже, чтобы упасть в небольшую, искусно вырезанную чашу в поверхности алтаря. Каждая капля падала с тихим, металлическим звоном, и при соприкосновении с камнем руны вспыхивали ярко-алым.

Лань Шу наблюдала за этим процессом, и на её идеальных губах появилась тонкая, почти неуловимая черта удовлетворённой улыбки. Она кивнула жрецу, стоявшему поодаль, и тот немедленно подошёл, зажимая моё запящество каким-то липким, тёмным составом, который обжёг рану адским огнём, но мгновенно остановил кровь.

– Отведите её обратно. Обеспечьте питание и лечение. Проследите, чтобы образец не испортился. – Она бросила на меня взгляд, пустой, как межзвёздная пустота, и это безразличие было страшнее самой яростной ненависти.– Мэйли, это последнее предупреждение. Заставь меня повторить его – и в следующий раз синяками ты не отделаешься. Ты будешь молить о том, чтобы всё закончилось лишь хрустом твоих костей.

Меня снова подхватили под руки и поволокли прочь. Я не сопротивлялась. Воля была сломлена, разум опустошён. Во рту стоял горький вкус полного поражения.

Меня бросили обратно в камеру. Дверь с оглушительным, финальным грохотом захлопнулась, погрузив меня в привычную тьму.

Я опустилась на холодный, липкий пол, сползая по стене, и уже не чувствовала ни боли в спине, ни жжения в боку.

Моё творчество, мои «гениальные» сюжетные повороты, моя «изощрённая несправедливость» – всё это не было невинной игрой воображения. Каждое слово, каждая сцена была актом насилия, пыткой, которую я с лёгкостью назначала вымышленным существам. И теперь я сама, своими нервами, своей кровью, своим страхом, пожинала эти кровавые, горькие плоды.

Из глаз снова потекли слёзы. Тихие и безнадёжные

Глава 3 – Холодный расчёт

Следующие несколько суток слились в одно сплошное полотно боли, страха и унизительной беспомощности. Меня кормили безвкусной похлёбкой, давали воду, но никто не произносил ни слова. Ни угроз, ни вопросов. Это молчаливое обращение было, пожалуй, страшнее любой пытки. Я была вещью. Инструментом, который периодически требовалось затачивать о точильный камень страдания, чтобы он продолжал исправно выполнять свою функцию – отдать кровь по первому требованию.

Но в этой тишине, в этом отчаянии, начала прорастать ярость. Семечко, посеянное шоком от осознания, теперь пускало корни. Я помнила сюжет. Помнила, что следующая «церемония» с Лань Шу будет не просто очередным забором крови. Та, которую я назвала «матушкой» в своем романе, решила, что потенциал Тан Мэйли исчерпан. Следующий визит в зал алтаря должен был стать для героини последним – финальным аккордом, после которого от неё останется лишь высушенная оболочка, использованная для создания эликсира. Я не могла позволить этому случиться. Я не могла умереть здесь, в этой жалкой каменной норке, как прописано по моему же сюжету. Адреналин заглушал боль, заставляя мозг лихорадочно работать.

План созрел отчаянный и рискованный. Он требовал актёрского мастерства, на которое я, казалось, была не способна в этом избитом теле. Но страх смерти – лучший режиссёр.

Под сложенной грубой тканью, служившей мне постелью, я нашла то, что искала – обломок камня, который Мэйли все эти дни по крупицам, рискуя быть обнаруженной, выковыривала из рыхлого раствора между плитами пола.

Я спрятала камень под одеждой, и начала действовать. Сначала просто тихо постанывала, затем закашлялась – сухо, надрывно. Потом перешла на хрипы, искусственно сжимая горло, закатывая глаза. Я билась в слабых, но заметных конвульсиях, позволяя слюне скапливаться в уголках рта, имитируя пену. Я делала всё, что когда-то описывала в своих же романах, стараясь выглядеть максимально жалко и смертельно опасно.

– Эй, – донёсся из-за двери сонный голос стражника. – Мэйли, что это с тобой? Не притворяйся, а то снова глава прикажете тебя усмирить.

Но я усилила хрипы, начала биться головой о пол – не сильно, но достаточно громко. Сквозь прищуренные веки я видела, стражник приблизился.

– Чёрт… Сейчас позову лекаря…

Нет! – закричало во мне всё. Если позовут кого-то ещё, всё пропало. Я издала особенно жалкий, предсмертный стон и затихла, раскинув руки, изобразив полную беспомощность.

Ключ звякнул в скважине. Дверь со скрипом отворилась. В проёме возникла массивная фигура стража Лю. Он нерешительно сделал шаг вперёд, потом ещё один, наклонился ко мне.

– Эй, вставай, не прикидывайся…

Это был мой шанс. Единственный. Адреналин ударил в голову, заглушив всё. Я рванулась с пола с силой, которой сама от себя не ожидала. Зажатый в кулаке камень обрушился на его висок.

Раздался глухой звук. Его глаза округлились от непонимания, тело обмякло и рухнуло на пол. Я, не помня себя от ужаса, отползла от него, схватила ключ, выскочила за дверь и захлопнула её, запирая внутри стражника.