Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

Если я прав, то мир в самом скором времени ждут потрясения пострашнее маячащего цифрового концлагеря и генетического геноцида.

Сейчас я уже научился справляться с психологической токсичностью социальной среды – так человек, оказавшийся в насыщенной углекислотой атмосфере, рано или поздно приучается в ней дышать, пусть даже находится постоянно в подобии полусна от кислородного голодания; но весной я был натурально отравлен ментально и буквально приступы удушья испытывал от этого сочетания невежества и ненависти: ненависти всех ко всем, по любому ничтожному поводу, ненависти, как ответа на все вопросы, ненависти, которая интегрирована, будто навязчивая реклама, в любой медийный контекст. Потом пообвыкся, а затем стал замечать за собой, что, едва услышу или прочту чье-то мнение по любому вопросу, как сразу чувствую желание непременно поспорить. Я открыл для себя и стал постоянно испытывать совершенно чужие и очень неприятные чувства: раздражение, даже неприязнь к совершенно посторонним мне людям. Раньше я не мог ни понять, ни принять для себя многого из новой истории; теперь стал замечать, что я не просто понимаю, а соглашаюсь как со справедливым, например, с обриванием наголо женщин, имевших связи с фашистами во время оккупации Франции; что мне не кажется чрезмерным пожизненное заключение для трясущихся стариков в инвалидных колясках, которые в годы Второй мировой войны были мальчишками, стоящими часовыми у ворот Треблинки или Дахау, или бывшими там поварами в офицерских столовых, или мывшими в этих столовых посуду; у меня не вызывали более отторжения слова из писем Ленина «повесить, непременно повесить, чтобы народ видел, не менее ста заведомых кулаков, богатеев, кровопийц», и я с ужасом ловил себя на том, что не без мрачного удовольствия примеряю эти императивы террора к тем, кого в данную минуту считаю себе оппонентами. Я понял, что еще немного, и, если пустить дело на самотек, то начну оправдывать пытки пленных, гибель детей на войне и публичную смертную казнь, совершаемую, желательно, самым кровавым и жестоким способом. Я чувствовал себя напряженным, натянутым, как струна, во мне бурлило смятение, раздражение, неприязнь; а если добавить к этому совершенно нетривиальный внутренний разлад памяти, сознания, личности, то можно представить, в каком состоянии я находился через два месяца после появления здесь.

Отчасти это объясняет произошедшее в начале мая.

На Пасху ко мне в гости пришли сын с женой и внуки – впервые с Нового года, замечу в скобках. Не то, чтобы кто-то из нас был особенно религиозен; собираться на Пасху было просто семейным обычаем, протянувшимся через поколения, который поддерживала моя покойная супруга – а теперь вот, получается, и я, после того как ее не стало.

Днем из-за легкой облачной дымки выглянуло несмелое солнце, но и этого мимолетного взгляда хватило, чтобы гостиная наполнилась нежным светом одного из тех юных и радостных дней, что редко, но все же случаются весной в Петербурге. Мы сидели за большим столом, накрытом заказанными в ресторане закусками, куличами из булочной и мисочкой с яйцами – их принесла Оксана, и то ли красила сама, то ли тоже где-нибудь заказала. Все шло хорошо, так, как и полагается на семейном обеде: внук Егор, опустив нос в тарелку и не стащив наушников, молча наворачивал салаты; умненькая Ростислава, поглядывая через круглые очки в тонкой оправе, вежливо рассказывала про какой-то семинар то ли по продуктивности, то ли по саморазвитию; Оксана в нужных местах кивала, удивлялась и выказывала интерес. Олег в основном молчал; он крепкий, широкоплечий, с короткими пепельными волосами, совершенно на меня не похожий, и почему-то очень меня раздражает, но я так и не разобрался, кого именно: то ли своего семидесятилетнего отца, то ли тридцатилетнего кэпа. Может, дело было в том, что накануне я до глубокой ночи попеременно изучал то телеграм-каналы ура-патриотов, то страницы в Facebook их либеральных противников; или в том, что с утра сосед Александр уже успел предсказать новый полный локдаун, войну с Украиной и голод. В общем, я дождался, когда Ростислава на секунду прервалась, чтоб сделать глоток морса, уставился на Олега и спросил:

– Как с работой?

Он чуть опустил плечи и буркнул:

– Никак.

Похоже, что отцом я был так себе.

– Что, не берут никуда?

Олег засопел.

– Сейчас очень слабый рынок труда, – ответила за него Оксана, и я заметил, как она слегка коснулась руки мужа. – Особенно просели все топовые позиции: например, на две реальные вакансии генеральных директоров в городе больше восьмисот резюме! А с позициями директоров по развитию или по маркетингу дела обстоят еще хуже. Кризис, увы.

Оксана, конечно, была права и вообще разбирала, что говорит: она работает в какой-то крупной компании, а должность ее называется «вице-президент по управлению опытом сотрудников» – как я понял, так сейчас модно называть тех, кто занимается кадрами. Я считаю, что Олегу с ней повезло: она красивая – античная правильность черт, прямой нос, светлые волосы острижены коротко, но ей это идет, – умная, самостоятельная, и своей самостоятельностью, насколько я знаю, никогда мужа не попрекавшая, даже сейчас, когда он дома сидит без работы. Но как бы симпатична мне ни была Оксана, останавливаться я не собирался.

– И что же, совсем никакой работы нет, что ли? Никто никому не требуется? – поинтересовался я у Оксаны.

– Нет, почему же, требуются, конечно. Всегда очень высокий спрос на программистов, вообще на айтишников: вот у меня сейчас только на 1С три вакансии открыто в офисе и на производстве. А в IT-отрасли разработчиков разрывают буквально! Рабочие специальности постоянно востребованы, сварщики, например, или водители погрузчиков – ну, это тоже из моего актуального. Да, а вот еще уборщицу в офис не можем найти, представляете? Дошло до того, что я сама провожу собеседования с кандидатами на эту позицию и рассказываю им о преимуществах нашей корпоративной культуры! А они слушают и обещают подумать и перезвонить!

Оксана рассмеялась, но разрядить обстановку не вышло.

– Ну вот пусть и выучится на программиста или сварщика, – сказал я. – Или в уборщицы пойдет, если ничему научиться не может.

– Да, я тоже всегда папе говорю, что нужно избегать акцентуации на негативе, быть в моменте и искать новые возможности… – неожиданно подхватила Ростислава, но поймала взгляд отца и осеклась.

Егор заинтересованно снял наушники и перестал жевать.

– Видите ли, так резко поменять карьерный трек тоже не получится, – Оксана чуть порозовела, но осталась невозмутимо приветливой. – Требуются ведь не только фактические знания, но и реальный практический опыт. Да и зарплатные ожидания придется несколько скорректировать…

– Так пускай скорректирует. Ты сколько получал на прошлой работе?

– Я не получал, а зарабатывал, – огрызнулся Олег. – Четыреста плюс бонусы.

– Ну так может, пора планку снизить? Пойдешь на… Оксана, сколько там вы уборщице платите?

– Знаешь, я не для того двадцать лет карьеру делал и компетенции нарабатывал, чтобы теперь снижать планку!

– Да? И что ты такого полезного сделал за это время?

Оксана откинулась на спинку стула и опустила глаза. Зато Олег смотрел теперь прямо на меня.

– Я за это время квартиру купил, дочери обучение оплатил, восемь машин поменял, и три миллиона вложил в ремонт дачи, которую ты, папа, от деда получил и забросил!

– Ну, ты же не покупателем квартир устраиваешься работать, верно? Я про другое тебя спрашиваю: что ты реально сделал нужного за эти двадцать лет на работе? Вот тебя выгнали…

– Олега не выгнали, а сократили, – тихо заметила Оксана.

– Ну, какая разница. Я так считаю, что того, кто создает что-то ценное, не сокращают. Вы же программистов или сварщиков не сокращаете, Оксана? Потому что значимость и результат их труда очевидны. Избавляются от иждивенцев, которые непонятно чем заняты. Так что именно выгнали. За ненадобностью. Вот я и спрашиваю тебя: что ты сделал за двадцать лет твоей такой важной карьеры?

Олег набычился.

– У меня несколько десятков кейсов по развитию федеральных брендов, если ты вдруг заинтересовался. Я строил региональные сбытовые сети с уровнем дистрибуции больше девяноста процентов, а на последнем месте работы обеспечил рост капитализации на одиннадцать пунктов период к периоду…

– И что напишут на твоем могильном камне, сынок? Резюме про федеральные бренды? Рекомендательное письмо? И что из написанного поймут твои потомки? Чем будут гордиться? Тем, что ты помогал кому-то заработать побольше на том, чтобы продавать на рынке товар, который ничем не лучше двадцати таких же?

– Знаешь, кто бы говорил! На твоем камне что напишут?! Ты всю жизнь в своем НИИ просидел, потом в девяностые попробовал то макаронами, то колбасой торговать – безуспешно, заметь! – дошел до того, что год сторожем на стройке работал, а потом вернулся обратно в институт и еще почти двадцать лет там стул просиживал, не знали уже, как от тебя избавиться! Ты сам что сделал хорошего в жизни? Чего добился?

И тут я сказал:

– В тридцать один год я стал лидером первой и единственной в истории человечества экспедиции к краю Вселенной.

Стало тихо. Все молча смотрели на меня: Олег в замешательстве, Оксана с некоторой опаской, Егор с веселым удивлением.

Первой пришла в себя рассудительная Ростислава. Она поморгала и произнесла:

– Кажется, дедушка хочет сказать нам, что он из будущего.

Я улыбнулся.

– Нет, не так. Дедушка хочет сказать вам, что он из настоящего.

3.

Я вспоминаю газетные заголовки.

«СКВОЗЬ ГОРИЗОНТ»

«МАГЕЛЛАНЫ КОСМОСА»

«ВЕЛИЧАЙШАЯ ВЕХА В ИСТОРИИ»

«ШАГ ЗА ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОГО»

«12 октября 2021 года объединенное человечество в неуклонном стремлении расширить пределы познания отправит в космическое пространство первую в истории экспедицию с миссией достичь конечных пределов Вселенной – или же доказать, что таких пределов не существует! Согласно предварительным расчетам ученых, для достижения этой цели исследовательский космический крейсер класса А-бис «Эволюция» с новейшим SQR-двигателем четвертого поколения преодолеет до 90 миллиардов световых лет, совершив несколько десятков субквантовых переходов. Это позволит опередить гипотетическую скорость расширения пространства и достигнуть границ его естественного развития. С учетом разгонных значений, продолжительность полета составит от 10 до 20 лет по времени Земли. В состав экипажа «Эволюции» вошли…»

Мама вырезала все статьи про нас и вложила в альбом. У папы в ветеринарной лаборатории коллеги просили автограф. Соседи собирались у родителей дома, чтобы смотреть по телевизору выпуски новостей о предстоящем полете.

Конкурсный отбор на участие в экспедиции к краю Вселенной продолжался одиннадцать месяцев. Подать заявку нас убедила неугомонная Эшли. То есть, и мы с Зойкой, конечно, очень хотели и заявиться, и победить – шутка ли, первый в истории человечества полет к границам нашего Мира! Любой из десятков тысяч звездолетчиков Исследовательского Космофлота мечтал об участии в этой миссии с того момента, как Академия Дальнего Космоса объявила о подготовке к полету и наборе экипажа. Конкурс почти в пятнадцать тысяч претендентов на место нас не пугал, однако по некоторым обязательным требованиям мы не проходили: например, для подачи нужно было иметь не менее трех «миллионных» полетов, а мы за миллион световых лет ходили только один раз, к аномальной системе Трицератопса на окраине карликовой галактики в Фениксе. У Зойки не хватало личных суток налёта: с Эшли мы работали вместе почти десять лет, с первых дней в космосе, а она присоединилась к нам через два с половиной года, когда решила, что одной подводной археологии ей в жизни мало.

– Ну и что? – отвечала Эшли. – Будем подаваться как экипаж, тогда совокупного налёта получится даже больше, чем нужно. Мне ребята из Третьей Межгалактической эскадры сказали, что экипажам пройти будет легче, чем по индивидуальным заявкам. К тому же у нас самый высокий в дивизионе рейтинг работы с научными группами, а кэп – лучший атмосферный пилот во всем Исследовательском Космофлоте, это каждый знает.

– Не думаю, что для такой экспедиции мои навыки десантирования на агрессивных планетах будут решающим преимуществом, – заметил я. – Да и «миллионников» все равно не хватает.

Эшли только отмахнулась.

– Это все формальности. Поверьте мне: мы пройдем конкурс первыми и наиболее стабильно!

В общем, в начале июня 2020-го, едва вернувшись с Сунсага, откуда в который раз вытаскивали застрявшую там команду палеоксенологов, мы прямо с космодрома махнули на глайдере через океан подавать заявку в Среднерусский филиал Академии Дальнего Космоса.

Я помню тот летний день. Мы оставили глайдер на круглой площадке на вершине холма; вокруг, сколько хватало взгляда, под ярко-синим безоблачным небом расстилались просторы густых лесов и широких полей с лентами тихих рек; среди пологих холмов пышными соцветиями всех оттенков зелени возвышались отдельные купы деревьев. Солнце сияло в зените, и ему откликались ослепительной белизной кубические корпуса и устремленные вверх башни Академии, стилизованные под первые ракетные корабли, и сверкал алмазными гранями широкий стеклянный купол центрального здания.

Мы спустились с холма по мощеной светлой плиткой тропинке и ступили на длинную прямую аллею, что вела через зеленое поле к главному входу. По обе стороны аллеи возвышались молодые дубы, между которыми на постаментах стояли скульптуры, всего числом сто одиннадцать: память о тех, кто не вернулся домой за двадцать семь лет межзвездных полетов. Четырнадцать астронавтов погибли при высадке и первичном исследовании новых планет; тридцать два – в открытом космосе, из них только девять при обстоятельствах, которые удалось доподлинно установить; еще шестьдесят пять звездолетчиков исчезли безвестно – суровое напоминание всем нам о том, что во Вселенной непознанного человеком остается куда больше, чем изученного. В конце аллеи есть сто двенадцатый постамент, он пустой, без памятной надписи – символ готовности к новым жертвам во имя познания, бесстрашный взгляд в будущее. Каждый, кто проходил этой аллеей, должен был осознавать, что завтра на свободном пока постаменте может появиться его имя.

Мы шли молча меж двух рядов белоснежных скульптурных портретов погибших товарищей, и я, как всегда здесь, вспоминал героические вехи освоения дальнего космоса. Ты ведь тоже не забыла их, Нина?..

Формально первой в истории межзвездной экспедицией считается полет к Альфа Эридана в 1998 году. Его совершил исследовательский крейсер «Заря», оснащенный опытным образцом первого SQR – двигателя с максимальной дальностью субквантового прыжка всего в сто световых лет. Чтобы добраться до Ахернара, им понадобилось прыгнуть два раза, причем перезаряжаться между переходами пришлось больше восьми недель!

Это было, конечно, отчаянное путешествие. Однако «Заря» совершила первый достигший цели межзвездный полет. Но еще в 1993-м к Альфа Центавра отправилась знаменитая экспедиция на «Пионере», корабле с гравитационным двигателем первого поколения, дававшем тягу всего в 0,45 скорости света. О, эти ревущие девяностые! Романтика бесстрашных открытий! Я тогда был еще совсем маленьким, но помню то чувство всеобщего воодушевления от известия о старте Первой Межзвездной. Двадцать два храбреца готовы были провести в полете долгие годы и вернуться на Землю через столетия, только бы достичь звезд! Но в 1999-м они были встречены SQR-космолетом «Пегас» за пределами Солнечной системы неподалеку от облака Оорта – гримасы релятивистского эффекта! – взяты на борт, и всего через час первыми из людей высадились все-таки на единственной планете системы Альфа Центавра АВС, куда, из уважения к дерзновению первых, никто из землян до них еще не ступал.

В 2004 году, через шесть лет после старта «Зари», первые SQR-двигатели нового поколения с диаметром кольца в триста метров и максимальной дальностью прыжка десять тысяч световых лет открыли широкие возможности для исследования Галактики. «Десятитысячники» и сегодня остаются самым массовым видом космических кораблей; я и Эшли два года ходили на таком после окончания Академии: это был операционный корвет «Астра», на нем мы собирали отработавших ресурс исследовательских роботов с разных планет. На «десятитысячнике» «Чайка» Чен, Ливингстон и Ковальски впервые достигли квазигалактики в созвездии Большого Пса, а в 2006 году «Бросающий вызов» за 18 прыжков в течение 13 месяцев преодолел расстояние в 163 000 световых лет до Магелланова Облака, совершив первый в истории человечества настоящий межгалактический перелет. С помощью квантовомеханической связи экипаж сообщил, что они достигли S Золотой Рыбы, и периодически продолжает выходить на связь по сей день, но так как для подзарядки перед каждым прыжком им приходилось долго идти на околосветовой скорости, то, в силу парадоксов пространственно-временного континуума, «Бросающий вызов» еще не вернулся и даже не встретился ни одному кораблю, которых к Магелланову Облаку ходит сейчас предостаточно.

В 2011-м появились «стотысячники», крейсеры класса А, уверенно исследующие соседние квазигалактики и галактики – спутники. А в 2014 году состоялось очередное знаковое достижение: первый «миллионник» «Персей-1» с кольцом SQR-двигателя диаметром в 1,2 километра достиг галактики Андромеды! После этого в 2017-м силами трех «миллионников» «Персей-1, -2, -3» доставили и собрали на окраине ее северо-западного спирального рукава первую и пока единственную межгалактическую исследовательскую станцию «Андромеда – 1».

В 2018 году случилась трагедия: «Персей-1» после планового прыжка на полтора миллиона световых лет пропал без вести со всем экипажем и командой исследователей. Причины выяснить не удалось, хотя в гипотезах недостатка не было. На аллее, ведущей к Академии, разом добавилось двенадцать новых скульптур. Строительство «миллионников» временно приостановили, но уже в 2021 году человечество бросило новый вызов Вселенной, создав «Эволюцию»: уникальный исследовательский звездолет – «миллиардник» с расчетным экипажем из пяти астронавтов и семи учёных.

Я помню просторный зал Академии: прозрачный свод потолка уходит вверх на десятки метров, все залито солнечным светом, блики отражаются от сероватого гладкого пола и от блестящей поверхности десятков белых столов, за которыми сидят такие же, как мы, звездолетчики, и заполняют бланки заявок; в тишине чуть слышно шуршат по бумаге карандаши и отдаются наши шаги гулким эхом. Вслед нам поднимают головы, оборачиваются, зашелестел шепот; я к такому привык и улыбаюсь. Мы всегда привлекали внимание: высокая, атлетичная, смуглая Зойка, с карими глазами и волосами черными, как южная летняя ночь, словно прекрасная и воинственная богиня Причерноморья; и Эшли – тоненькая, светлокожая, похожая на дерзкую хулиганистую старшеклассницу, с белокурыми волосами, заплетенными в десяток тугих тонких косичек.

Помню, как заполнял бланк заявки: специальность, опыт, профессиональные рейтинги, совокупный налёт, самая дальняя экспедиция – та самая галактика в Фениксе, наш единственный «миллионник»; самая продолжительная – 25 недель, исследовательский рейс к сфероидальной квазигалактике Секстант – 1; и отдельная короткая строчка в анкете – «ЛИДЕР», с квадратиком, чтобы поставить отметку или оставить его пустым.

Я нарисовал галочку. Это означало мою готовность выполнять роль лидера в будущем экипаже.

Порой я думаю, что лучше было этого не делать. Что следовало уговорить Зойку лидировать этот полет, пусть даже она всегда изо всех сил этому сопротивлялась. Предлагал же ее кандидатуру очарованный Зойкой Айхендорф, но она, как всегда, отшутилась: мол, мне нельзя в лидеры, я трусиха. И все проголосовали за меня.

Лидер в экипаже космического корабля – это не профессия, тем паче не должность, а роль. Взрослые, разумные, нравственные люди, специалисты своего дела, не нуждаются в начальнике, который будет говорить им, что делать, отдавать приказы и контролировать исполнение. Но они могут нуждаться в том, кто имеет перспективное видение, организует совместный труд, поддержит в непростую минуту, не даст команде пасть духом, а еще более – в том, кто примет решение в критической ситуации и возьмет ответственность на себя. Это ключевая обязанность лидера, и она обеспечивается не властью правил, а коллективной договоренностью внутри группы, которая этого лидера выбрала.

Этот принцип действителен для всех уровней общественного устройства.

Чаще всего лидерами бывают пилоты – наверное, наследие гражданской авиации прошлого, где капитаном всегда был первый пилот, – но нередко ими становятся штурманы и бортинженеры, реже – врачи, и порой даже кибернетисты. Иногда лидер – это самый старший в команде, а иногда и самый молодой; бывает, что в сложившемся экипаже лидер не меняется много лет, а бывает и так, что перед каждым полетом команда выбирает нового лидера. Случается, в общем, по-разному, но я никогда не слышал такого, чтобы кто-то сам просил сделать его лидером группы, ибо в космосе груз ответственности бывает очень тяжел, а в случае, если решение стало причиной трагедии, он станет страшен. Если я чем и горжусь, так тем, что за десять лет, что я лидировал команды, мы не потеряли никого, все вернулись домой живыми: и астронавты, и исследователи, и даже в группах учёных и колонистов, которых нам частенько приходилось вытаскивать из неприятностей на негостеприимных планетах, не погиб ни один человек.

Мы с Эшли еще в Академии заявили себя, как напарники, и всегда парой входили в сменные экипажи. Так получилось, что меня почти всегда выбирали лидером, хотя нам приходилось летать и в группах, где лидировал врач или инженер. Первые два года в операционной вспомогательной эскадре мы так и ходили вдвоем, а когда перевелись в исследовательский флот, то на первую же экспедицию в сборный экипаж – кажется, на «Аксиому» – нам придали в качестве бортинженера-стажера Зойку, которая только что выпустилась с Академических курсов профессиональной переподготовки. Она так и представилась всем – Зойка, крепко жала руки и так широко, солнечно и искренне улыбалась, что нельзя было не улыбнуться в ответ. Рейс был совсем короткий, всего три недели, но уже к исходу первой Зойка совершенно очаровала и нас, и сурового седоусого лидера экспедиции, и ребят-планетологов из научной группы, половина из которых в нее сразу влюбились, и даже синевласую отшельницу-кибернетиста, так что сразу по возвращении мы с Эшли предложили Зойке присоединиться к нам в качестве постоянного инженера. К тому же, и дело свое она знала отлично, но это именно что «к тому же», ибо, перефразируя известную поговорку звездолетчиков, берешь в экипаж бортинженера, а потом в одном корабле полгода летишь с человеком.

Пилот, штурман и инженер – основная часть экипажа; врачи сопровождают не каждый рейс – с базовым оборудованием корабельного медицинского комплекса умеет обращаться любой звездолетчик, а в самом критическом случае всегда можно воспользоваться криогенной заморозкой, чтобы доставить пострадавшего в госпиталь на ближайшей населенной людьми планете. Да и в космофлоте медики редко задерживаются дольше пяти лет, так уж сложилось. Что же до кибернетистов, то это особые люди, единственные, кто привязан не к экипажу, а именно к кораблю. Точнее, к корабельному автопилоту, он же ICU – интеллектуальный блок управления (intelligent control unit) на основе искусственного разума. Это мозг звездолета, центр его операционной и навигационной системы, созданный в первую очередь для того, чтобы просчитывать последствия субквантового перехода. При прыжке на сотни и тысячи световых лет, не говоря уже про миллионы и миллиарды, корабль летит в неизвестность; по сути, он устремляется в будущее, ибо с помощью любых исследовательских средств мы видим дальний космос таким, каким он был в прошлом, соответственно, сотни, тысячи, миллионы и миллиарды лет назад. Нужно учесть и проанализировать колоссальный объем информации из области астрономии, космологии, астрофизики, физики поля, физики времени и еще из десятка физик, чтобы в короткое время сделать расчеты немыслимой сложности с неисчислимым количеством неизвестных и верно предсказать последствия мгновенного перемещения через бездны пространства – как минимум, не окажется ли корабль внутри сверхновой звезды, квазара, пульсара, невесть откуда взявшейся черной дыры или бродячей планеты. Последствия космологического толка тоже принимают в расчет: изменение плотности темной материи, флюктуации нейтринного поля, опасность появления в точке выхода из субквантового прыжка продольной гравитационной волны, не говоря уже про квантовомеханические риски. Таким образом, ICU используется в основном как очень сложный бортовой навигационный прибор, который подготавливает маршрутную трассу, предиктивную аналитику и рекомендации для пилота и штурмана, но окончательное решение принимает всегда человек. Этот же принцип применим и к управлению бортовыми системами в автоматическом режиме, медицинскими и исследовательскими приборами, устройствами пилотирования – всем, к чему ICU дают доступ.