Волчий остров

– Погоди ты, – поморщился Савин. – Не гони. Возможно, все не настолько очевидно.

Он не собирался этого говорить, и ясно было, что убить Антона никто не мог: в квартире парень находился один, дверь заперта на два замка изнутри. Но слишком уж безапелляционным был Костин тон, а манера говорить – чересчур самоуверенная. Это раздражало, злило.

– Что? Типичная картина…

– Знаю, что тебе на лекциях рассказывали, – перебил Савин. – Можешь не стараться. А если я скажу, что такие вещи тут происходят регулярно? Приблизительно раз в месяц кто-то дверь с окном путает. Это всегда люди, живущие одиноко, чаще всего никаких причин добровольно прощаться с жизнью у них нет. Все выглядит очевидным, дела закрывают, но…

– Но что?

– Посмотри статистику для интереса. Очень удивишься. Суициды происходят здесь в несколько раз чаще, чем во всех остальных районах города, вместе взятых. Способ всегда один – полет из окна. Бывает, окно распахнуто, но нередко стекло разбито, и есть признаки, что разбито оно снаружи.

Костя недоверчиво смотрел на старшего товарища.

Савин не понимал, зачем продолжает говорить. Костя ему не верит. В молодости редко веришь тому, что нельзя потрогать руками, попробовать на зуб. Понимание неоднозначности мироустройства приходит с возрастом.

– Если копнуть еще глубже (я копнул), то выяснится: место это непростое, с давних пор неспокойное. Когда комбинат был, люди часто на производстве умирали. Предприятие закрыли, появился склад, но народ продолжал помирать. Один случай запомнился особенно: сторожиха ночная помешалась. Утром пришли – она на полу сидит, иголки швейные пытается проглотить. Иголки отобрали, женщину в психушку увезли, она все твердила, что к ней ночью в окно лезли черные безглазые твари в балахонах. Недолго прожила, не больше недели.

– Чего психам не померещится!

Савин видел: Костя не поверил, не проникся. Больше ничего говорить не стал – потерял интерес. Подумал, что вряд ли Костю ждет большой успех в сыскном деле. Разве что бумажки научится ловко писать и начальству подносить. Для сыска пытливый ум необходим, жадный, сомневающийся. Острота нужна, любопытство.

Костя тоже не был в восторге от наставника. Когда они позже ехали в машине, он думал, что Савин – старый дурак, пропивший остатки мозгов. Это же надо – такую чушь нести!

А район, кстати, хороший. И лес рядом, и инфраструктура вся. Квартирки, конечно, маленькие, зато новенькие. Костя снимал однушку, но этот вариант был бы куда лучше. Он увидел на дверях подъездов несколько объявлений о сдаче (некоторые специально под сдачу в аренду недвижимость покупают), цены радовали. Костя сфотографировал номера телефонов.

Или можно ипотеку взять, вообще своя будет, одному для старта хватит.

Чем дольше Костя думал, тем больше ему нравилась идея поселиться в этом районе. Надо непременно так и сделать!

Савин хмуро молчал, глядя на дорогу.

Тайник

Ефим был рад, что получил эту работу. Не бог весть что, и зарплата небольшая, но и делать практически нечего: ночные дежурства по графику, ночь – ты, ночь – напарник, ничего сложного.

Будущий шеф, принимая на службу, смотрел недоверчиво, морщил лоб, рот собирал в куриную гузку.

– Смотри мне! Пьяным поймаю – выкину без разговоров!

Ефим уверял, что ни-ни, ни капли на работе, а шеф усмехался: знаю, мол, вас, таких трезвенников. Принял, сделал одолжение, отец родной. Видать, не выстроилась очередь из желающих «важный объект» охранять.

Ага, важный. «Объект» этот – одно из городских зданий: двухэтажное, затейливого вида, старинное, позапрошлого века или еще древнее. В народе его «Купеческим домом» называют, а кто на самом деле тут проживал – купцы, дворяне или другие какие буржуи, – пускай историки разбираются, им за это деньги платят.

После революции здесь много лет городская библиотека была, потом пожар случился, чудом книги спасли. С той поры здание стояло заколоченное, с одной стороны почерневшее, огнем пропеченное. Ветшало, осыпа́лось, глядело по сторонам мутными глазами уцелевших окошек.

А теперь городские власти решили оживить труп. Отреставрировать чего-то там, что получится, новое крыло пристроить – и будет кукольный театр.

Что ж, думал Ефим, дело хорошее, ребятишкам окультуриваться надо, не все в телефонах торчать. Да и ему, опять же, работа. А то уже больше трех лет, как с мебельного предприятия турнули, только случайные заработки и были. Водка проклятущая виновата.

Ладно, наладится потихоньку.

Днем в здании сновали рабочие: бегают туда-сюда, колотят, суетятся, что твои муравьи. Штукатурка летит, пылища кругом, начальники разные орут дурниной, машины грохочут. А ночью, когда смена Ефима, благодать да и только. Запри ворота, чтобы малолетки и жулики, желающие поживиться со стройки, не лезли, – и знай себе сиди в каморке, в камеры смотри, которых натыкали по периметру.

– По зданию не мотаться, – строго наказал Ефиму и его напарнику шеф, – если только шум какой или что подозрительное.

Ефим и не собирался бродить – зачем? Первую неделю все шло отлично. А потом, в одну из ночей, послышалось что-то.

Ну как послышалось… Сложно объяснить. То ли гудение откуда-то раздавалось, то ли вибрация шла, на пение было немного похоже, но кому в старом здании ночью петь? Ефим решил внимания не обращать. Спросил напарника вскользь, между делом, не слыхал ли чего, а тот брови насупил, посмотрел сердито. Ефим пожалел, что полез с вопросами. Еще настучит шефу, что Ефим пьет и ему спьяну мерещится.

Две ночи все тихо и спокойно было, Ефим уж и забыл про странный звук. А нынче опять… Из глубины здания он раздавался, и было в нем нечто манящее, прекрасное, как в русалочьих голосах летней ночью. Ефим решил пойти и взглянуть, что там такое.

Шеф ведь сказал: не мотаться, пока подозрительное не услышишь, вот Ефим и услышал. Уж куда как подозрительно!

Сторож взял фонарь, сотовый в карман сунул и пошел.

Здание было большое, запутанное. Лестницы, коридоры, переходы. Как тут люди жили? Одной уборки сколько, еще и заплутать можешь, пока спальню отыщешь (если, к примеру, на грудь принял!)

Ефим шел на звук. Шел правильно, потому что он становился громче. Нет, не пение это было, а именно гудение. Звук высокий, красивый, ровный. Щекочущий немножко, но приятный.

Не на втором этаже, не на первом, ниже.

В одной из дальних комнат за короткой железной лесенкой обнаружилась низенькая дверца. Тоже железом обитая, прочная на вид, вмурованная в стену. Вот из-за нее вибрация, гудение и доносилось.

Что там могло быть?

Потайная дверца, тайная комната! Может, строители ее и не видели еще: вон она какая, вся в пыли, неприметная. Ефим вспомнил, что жили в доме какие-то богатеи. Про то, что в здании много лет библиотека была, как-то позабыл, и пришло ему на ум, что внутри могут быть сокровища. Золото, бриллианты или другие ценности.

Найти бы их, продать – и все, и горбатиться никогда в жизни не придется! Денег полно, покупай, что душе угодно, а можно бросить этот городишко и уехать куда-то к морю. Дом купить на берегу, лежать на песочке пузом кверху, кости греть, пиво попивать или коктейль. И девушка чтоб непременно рядом красивая, грудастая, вроде кассирши из соседней «Пятерочки» (та, у которой волосы светлые, блестящие, шелковые).

Ефим так ясно представил себе новую богатую и безмятежную жизнь, что аж зубами заскрипел от нетерпения. Стал скрестись в дверцу, как кот; так и эдак пытался подступиться к ней, но ничего не получалось. Никак не открыть без инструментов!

Сообразив, что с наскока ничего не выйдет, Ефим стал ломать голову, как попасть внутрь. По всему выходило, что инструменты нужны. Но это не проблема. Он же мебель в прошлом собирал, знал, как с чем управляться, прикинул, что может понадобиться. Раз сегодня открыть дверь не получится, к следующему дежурству надо подготовиться, собрать, что нужно.

Ефим вернулся на пост, строя планы, обдумывая все. Лишь бы напарник или кто другой не нашел тайную комнату раньше него, не нарушил планы, не украл сокровище, которое Ефим уже считал своим. При мысли о возможном сопернике, конкуренте такая злость брала, что руки сами в кулаки сжимались. Но ничего не поделаешь, придется подождать.

Подготовился Ефим основательно: заранее присмотрел, где хранятся инструменты, которые могут понадобиться; а чего у рабочих не нашел, с собой в сумке принес. Пока шел на смену, опасался, что его встретят словами: «Прикинь, а такой-то и такой-то клад нашел! Вот повезло-то, да?»

Но никто ничего подобного не сообщал, все шло, как обычно, и Ефим выдохнул: не обнаружили его сокровище, не открыли тайную дверцу.

Еле дождался, пока рабочие разойдутся по домам, здание и территория около него опустеют, стемнеет немного. Хорошо еще, дождик накрапывает, народу на улицах почти нет. И так-то никто ни разу не потревожил Ефима во время дежурства, а при такой погоде еще меньше вероятности, что помешают.

Приступил около девяти вечера. Нацепил налобный фонарь, как шахтер, чтобы удобнее работать было, и пошел. Гудение сегодня не слышалось, но Ефиму это и не требовалось: он знал дорогу. Дверца была все так же наглухо запечатана, но нынче уж Ефим знал, как быть. Скоро, скоро клад будет у него в руках, это как пить дать!

Правда, довелось повозиться, пока дверца поддалась. Замок пришлось полностью сломать, дверца не закроется, как раньше, но какое это имеет значение? Внутри оказалось квадратное помещение. Никакого освещения, темно, как в могиле.

Ефим пошарил светом фонаря по стенам и обнаружил в углу еще одну дверь. Ничего, времени полно, вся ночь впереди. Покряхтел, повозился – открыл! За дверью – ступени, ведущие в подвал.

Спускаться пришлось долго, глубина изрядная. Каменная лестница спиралью уводила во тьму, и Ефиму казалось, он на два, а то и на три этажа под землю спустился.

Вот наконец и дно. Сухо внизу, дышится тяжело, будто сверху весом всего здания придавило.

– Ого-го! – сказал Ефим, и возглас ударился о стены и откатился обратно к нему.

Помещение было довольно большое, вдоль стен – полки. Пустые. Тут-то Ефим про библиотеку, что находилась в здании, вспомнил и подумал: неужели никто сюда не спускался? Библиотекари, видать, нелюбопытные оказались. Или просто проглядели?

Ничего здесь на первый взгляд не было, но Ефим был уверен: клад есть. Надо лишь поискать. Его охватило возбуждение, предчувствие скорой победы. Он стал обходить помещение, приглядываясь к полкам, пытаясь отыскать ключ, найти код.

Вибрация, тот звук, что привел его сюда, вдруг зазвучала возле полок. Зазвучала отчетливо, нетерпеливо, и Ефим осознал, что раздается звук внутри его головы. Похоже, все время только там и слышался. Наверное, то была интуиция, шестое чувство или что-то подобное.

Ефим закрыл глаза, вытянул руку, ожидая знака, и ему показалось, что в одном месте звучит громче, яснее и ярче. Направив туда луч, он и не удивился, когда увидел еле заметное отличие: одна дощечка была тоньше других. Ефим поспешно надавил на нее.

Дальше пошло, как в сказке или фильме про поиски кладов. Деревянная полка мягко отъехала вбок, явив взору обалдевшего кладоискателя еще одну дверь (теперь, вне всякого сомнения, потайную, не предназначенную для чужих глаз).

Ефим облизнул губы, взглянул на часы. Надо же, время быстро пролетело! Полночь, даже чуть больше, первый час ночи. Новый день начался.

Да что там день – новая жизнь, богатая и успешная!

За последней дверцей Ефима и ожидало чудо.

Там находилась комната – маленькая, тесная. Возле одной стены стоял стол, на котором лежали бумаги и книги, стояли шкатулка, подсвечник без свечей, еще что-то, будет время рассмотреть.

На второй стене были начертаны знаки, символы – выпуклые, мудреные, черные и алые. Символы покрывали всю поверхность стены, от пола до потолка. Не лень же кому-то было все расписывать, подивился Ефим и глянул на третью стену.

Оно, долгожданное сокровище! В стену были утоплены вроде как сейфы, шкафчики – Ефим не мог подобрать другого определения. Прямо в камне были вырезаны углубления, ячейки, закрытые стеклом. А за стеклами поблескивали сосуды.

Бутылки причудливых форм, изящные, разноцветные, были черного стекла, красные, а были и прозрачные. По объему – примерно литровые.

«Коллекция вин, по всему видать», – понял Ефим.

Барин, что здесь жил, ценителем был! Ефим откуда-то знал, что в винных погребах и температура особая, и еще какие-то условия хранения. Выпивка в подвале ценная, иначе с чего бы так все обставлять, за столькими дверями прятать?

Ценная – стало быть, дорогущая!

Душа Ефима пела: вот она, награда за труды, вот они, перспективы! Не зря он все затеял! Бутылок десятка два, главное, успеть до утра вынести. И подсвечники, и прочее добро прихватить: это тоже, поди, свою цену имеет, антиквариат или как его там!

Однако надо поближе познакомиться с содержимым «шкафчиков». Ефим поискал дверцы, но их не было. Придется разбить стекло, что он и сделал, примерившись, стараясь действовать аккуратно, чтобы не повредить выбранную бутылку.

Раздался мелодичный звон – и вот уже драгоценный сосуд в руках Ефима. Бутылка была прозрачная (он специально такую предпочел, не черную и не алую, чтобы рассмотреть содержимое). Внутри переливалась субстанция золотисто-медового цвета: вроде и жидкость – тягучая, как патока, густая, как ликер или сливки, – а вроде и пар, искристый, сверкающий перламутром. Ефим зачарованно смотрел, гадая, каково содержимое бутылки на вкус.

Должно быть, что-то исключительное, необыкновенное.

«Попробуй! Ты не заслужил один глоточек?» – раздалось внутри головы. Так же, как звучало то призывное гудение, которое привело Ефима в винный погреб.

Колебался он недолго. А в самом деле! Бутылок еще полно, на продажу хватит. Должен же он попробовать, что собирается людям предлагать.

Горлышко бутылки было запечатано. Воском, может, или еще чем.

«Надо разбить, отколоть его», – снова подсказал услужливый голос.

Ефим примерился и ударил, стараясь, чтобы осколки не попали внутрь, а то станешь пить и горло повредишь. Он хотел порадоваться, как все отлично удалось провернуть, как ловко и удачно вышло, но в этот момент стало твориться несусветное.

Бутылка в руках Ефима задрожала, потом сделалась сначала ледяной, как сосулька, затем горячей, как раскаленный утюг. Ефим вскрикнул и не смог удержать ее. Сосуд рыбкой выскользнул из его ладоней и грохнулся на пол. Бутылка разбилась, но огорчиться Ефим не успел, как до этого не успел порадоваться.

Субстанция, находящаяся внутри, из медово-желтой, янтарной, превратилась в черную, как гудрон, и запах от нее пошел вовсе не винный, дурманящий и приятный, а тяжелый, смолянистый, ни на что не похожий.

Жидкость не просто лужицей растеклась по полу – это бы еще ничего. Она вела себя, словно живая! Вытаращив глаза, Ефим смотрел, как она вытягивается в подобие змеи или широкой ленты, ползет к нему.

«Это что же, джинн в бутылке сидел? – глупо подумал Ефим. – Как в лампе Алладина. И я, значит, желание могу загадать?»

«Ты не так уж неправ, – неожиданно ответил ему все тот же, неизвестно откуда взявшийся в голове чужой голос. – Проклятый экзорцист, мерзкий тип, живший здесь, нашел способ запирать таких, как я. Запечатывать в сосуд, словно в тюрьму, в клетку. Мне пришлось долго ждать! Никто не слышал мой зов, не откликался, лишь ты, спустя столько лет и десятилетий. Но, прости, желания твои исполнять не собираюсь. Без того найду, чем заняться».

«Надо бежать отсюда! Вовсе это не вино!» – запоздало понял Ефим, и это была, пожалуй, последняя четкая, принадлежащая ему мысль.

Черная змея шустро подобралась к ногам Ефима, забралась, заскользила вверх. Вот она уже в районе живота, груди, вот течет к горлу… Дышать стало невозможно, и Ефим хотел вскинуть руки, сбросить змею с себя, но понял, что не может пошевелиться. Жгуче-холодное вещество или, правильнее сказать, существо, обитавшее в сосуде, как-то даже ласково скользнуло по его лицу, погладило по векам, носу, коснулось ушных раковин и губ. А после Ефим с сонной отстраненностью понял, что черная жидкость заливается ему в нос, уши, глаза, в открытый в немом крике рот.

«Что это, что?» – металось внутри него, постепенно затихая.

Личность Ефима, то, что было им: сны, мечты и желания, неудавшийся брак, аллергия на кошачью шерсть, любовь к фильмам со Сталлоне, к мармеладу, рассольнику и соленой рыбке под пиво, его боязнь щекотки, уколов и тараканов, его прошлое и будущее, – проваливалось внутрь чего-то более могущественного, древнего, огромного. Растворялось и пропадало.

«Ты глуп и никчемен, однако вполне сгодишься на то, чтобы вывести меня отсюда. А дальше я найду, в ком поселиться», – сказал жестокий, холодный голос, но Ефим уже не услышал.

Его попросту не стало.

А то, что забралось внутрь тела Ефима, уничтожило, пожрало его душу, – поглядело вокруг его глазами, покрутило его головой, улыбнулось его ртом.

– Мог бы уйти один, но не брошу вас, друзья, – сказало существо голосом Ефима. – Вам нужна помощь. И после вы отблагодарите меня.

Не деликатничая, не стараясь действовать осторожно, древняя сущность методично перебила одно за другим все стекла, разбила все бутылки до единой, выпустила наружу пленников.

Конечно, выйти отсюда сами они не смогут: помимо сосудов, есть еще охранительные заклинания на стенах. Потому и нужен носитель – человеческое тело. Но это не страшно. Существо, натянувшее на себя тело Ефима, как сам сторож облачался в брюки и рубашку, вышло из подвала, оставив вскрытые Ефимом двери распахнутыми настежь.

Люди скоро обнаружат проход, спустятся, придут сюда и… И выведут наружу остальных, поместив их внутри себя. Послужат, не успев понять, что произошло. Скудоумные, слабые люди, обуреваемые мелкими страстями, неспособные противиться соблазнам. Лучше всего поддаются те, кто не могут побороть внутренних демонов, одержимые страстями, вроде бедолаги-сторожа.

Существо медленно шло по темному зданию, которое много десятилетий было его темницей, и плотоядно улыбалось в темноту. В одном Ефим был прав: теперь все изменится, начнется новая, совсем другая жизнь!..

Зеркала

В больницу к деду Васе Владик зашел перед лекцией. А потом решил в институт и вовсе не ходить – уважительная же причина.

Здание больницы было унылое, в коридорах воняло лекарствами, мокрым бельем, переваренной едой и еще чем-то неприятным. Стены выкрашены серой краской, коричневый линолеум в черную клетку был вытертым, исшарканным больными, ползущими вдоль стен, как большие сонные насекомые.

У медсестер и врачей сплошь хмурые, озабоченные лица, и Владик боялся спросить, как ему найти шестую палату кардиологического отделения. На входе, конечно, что-то объяснили, но после третьего «в конце коридора повернете налево» Владик окончательно запутался.

В итоге палату он отыскал, но к тому моменту весь издергался. Как в таком настроении общаться с человеком, который недавно перенес инфаркт? В палате, куда деда перевели после реанимации, находилось кроме него еще три человека. За грязным мутным окном повис бледный лоскуток неба – ни единого намека на солнце: дождь собирается. В палате было душно, сосед деда раскатисто храпел, лежа на спине.

– Привет, – неловко проговорил Владик, пристраивая на тумбочку пакет с непременными апельсинами, соком и пачкой печенья «Юбилейное». – Как ты?

Дед Вася пожевал губами, улыбнулся:

– Ничего. Потихоньку.

Собственно, никаким дедом Василий Максимович Владику не был, поскольку не имелось у старика ни детей, ни внуков. Василий Максимович был младшим братом дедушки Владика, белой вороной в семье, отщепенцем, с которым не принято было общаться.

Но вышло так, что жил Василий Максимович в большом городе, а Владик здесь поступил в институт, и матери пришло в голову, что сыну можно поселиться у родственника.

– А что такого? – говорила она. – Не чужие люди. Чем по общагам маяться, лучше уж в изолированной квартире жить. А мы бы и продукты привозили, и денежку кое-какую, все прибавка к пенсии, не помешает.

Отец был против, говорил матери, что к деду Васе в семье отношение особое, но она не желала слушать: у всех свои тараканы, ничего страшного.

И вот уже второй год Владик жил в дедовой квартирке. Двухкомнатная, чистенькая, скромно обставленная, она была почти полностью в его распоряжении, дед Вася появлялся несколько раз в месяц, по необходимости, а жил на кладбище.

Надо сказать, странность у деда действительно имелась. Был он историком по профессии, преподавал в каком-то институте, даже диссертацию написал, но все это в прошлом. Историей родного города интересовался всегда, а в итоге этот интерес, как считали многие, его на старости лет с ума и свел.

Нет, буйным Василий Максимович не был, мыла не ел, кастрюлю на голову вместо шапки не пристраивал. Однако же бродили в этой самой голове такие дикие идеи, что хоть стой, хоть падай.

Связаны они были с городским кладбищем. Место примечательное, интересное, много старинных захоронений. Лежали тут известные на всю страну художники, литераторы и ученые, покоились герои Великой Отечественной, имелись и уникальные с архитектурной точки зрения склепы. Посему время от времени сюда водили экскурсии и приглашали гостей города.

В девяностые годы, когда происходил бандитский передел города, кладбище сильно разрослось, даже особая аллея появилась, ее в народе так и звали – «бандитская». Там стояли огромные, в полный рост, гранитные памятники, изображавшие героев городских баталий в спортивных костюмах и пиджаках.

А в последние лет семь на кладбище никого не хоронили, места не было, город подступил вплотную к кладбищенским стенам. Поэтому горожане находили последний приют на загородном погосте. Некоторые исключения делались, как значилось в документах, за особые заслуги. Правда, заслуги эти часто были весьма ограниченного, сугубо материального свойства. Проще говоря, за подношение нужному человеку могли усопшего похоронить.

Василий Максимович утверждал, что часть захоронений находится на нечестивой земле, присоединенной к погосту примерно в семидесятых годах прошлого века. В прежние времена на этом участке, за пределами ограды, подальше от общего кладбища, хоронили так называемых «заложных», или «ходячих», покойников. Еще здесь была «божедомка» – широкая, глубокая яма, загороженная досками. Мертвецов свозили туда во время мора, бушевавшего несколько столетий назад; умерших не зарывали, а закладывали бревнами, кольями да ветками.

Дед Вася писал письма, создавал петиции, ходил по инстанциям, доказывал, что объединять бывшее кладбище для «заложных» покойников с территорией погоста, а тем паче хоронить в дурной земле («бандитская» аллея, например, находилась именно там) нельзя, это приносит городу неисчислимые беды. Старый историк утверждал, что необходимо посы́пать проклятую землю солью, пусть себе стоит пустырь, а если уж этого нельзя сделать, то хоть высадить там деревья.

От него отмахивались все менее и менее вежливо, крутили пальцем у виска. Единственное, чего смог добиться уважаемый в былые времена ученый, так это того, чтобы его взяли на работу кладбищенским сторожем. С той поры, уже лет десять или больше, жил Василий Максимович на кладбище и успел стать кем-то вроде местной достопримечательности.

– Дело у меня к тебе есть, – прошелестел дед Вася и взял Владика за руку. – Я потому тебя и просил зайти.

– Да я бы и сам… – начал Владик, думая о том, что неудобно вышло: надо было в первый же вечер, как ему из больницы позвонили, прийти проведать старика. Все времени не было, а потом дед позвонил.

– На кладбище меня третью ночь нет. Нехорошо это.

– Почему?

– Без присмотра нельзя оставлять. Беда может быть.

«Начинается, – подумал Владик, – шиза».

– Не переживай, дед, покойники – ребята смирные, – пошутил Владик, но умолк, наткнувшись на дедов взгляд.

– По большей части – да. Ты прав. Но есть те, кто не могут упокоиться. Злятся они на живых, грозят много бед наделать. Мор наслать, болезни… Как стали в дурной земле хоронить, в городе резко увеличилось число убийств, самоубийств, преступлений кровавых, драк. Я статистику видел, она не врет, там сухие цифры.

«Причины могут быть разные», – подумал Владик.

– Пока я не предпринял кое-что, так и тянулось.

– Что предпринял-то?

– Солью посыпал, черту заградительную провел со святой водой, чтобы за пределы погоста никто из «ходунов», так я их зову, не выбрался. Получше стало. Но бросать без присмотра нельзя. – Видимо, на лице у Владика был написан такой скепсис, что старик поджал губы и проговорил: – Знаю, ты мне не веришь. Но вера твоя мне ни к чему. Мне помощь нужна.

– Какая именно?

– Пока я из больницы не выйду, ночуй там вместо меня.

Владик потерял дар речи.