Рутинная работа

Отсюда я не могу точно понять что это. Кажется, там лежат куски выкрашенной в красный цвет резины. Или это какая-то пленка? Еще я вижу какие-то сломанные деревяшки. Мне видится что это весла, но я не уверен. Что это? Как это поможет мне? Берег там даже еще круче, я не смогу там подняться при помощи этих предметов. Да и идти туда далеко, еще и по течению.

Что-то здесь не так. Я возвращаюсь в исходное положение и продолжаю движение к берегу. Может она просто не понимает меня? Я снова кричу ей. Но она продолжает упорно тыкать пальцем в том место, где лежат резина и обломки. Веревка, дура! Мне нужна веревка! Я не выдерживаю, как мне поможет этот хлам?! Я даже не смогу подойти к этим предметам! А тем временем, ноги начинают коченеть.

Она как будто слышит это и опускает руки вдоль тела. Каких-то пару секунд она стоит неподвижно, после чего прячет лицо в руках. Она что плачет? Почему? Из-за того что оказываясь падать в ревущий поток я не оценил ее идею с резиной и разбитыми стульями?

Вдруг на берегу прямо из воздуха появляется мой преподаватель психологии из института. Он подходит к ней сзади обнимает за плечи. Я не могу видеть их лиц, но меня почему-то разбирает глубокая злоба на них обоих. Я уже не у дел, мне плевать, милуйтесь, сколько хотите, но сначала спасите меня. И тут вдруг он уводит ее от берега куда-то вдаль, все еще обнимая за плечи.

Эй! Спасите меня! Помогите! Я повышаю темп передвижения, чего делать, конечно, ни в коем случае делать было нельзя. В какой-то момент я наступаю ногой на какой-то камешек и теряю равновесие. Этого достаточно, я падаю в воду. Я, паникую, и начинаю молотить руками по воде, стараясь удержать голову над водой и тут…

Я очнулся, дикая боль в колене. Видимо я дернулся, перед тем как прийти в себя, и теперь вся нога охвачена болью, как огнем. Более того, я точно помню, что падал лицом вниз, а теперь лежал на спине, вполне вероятно я прокатился по сломанной ноге. Я кричу не в силах это терпеть. Из глаз текут слезы, я не могу видеть ничего перед собой, я могу только кричать, это как будто немного заглушает боль. Наконец боль немного уходит. Она не покидает меня совсем, но остается где-то на уровне, который хотя бы можно терпеть.

Теперь я хотя бы могу осмотреться. Фонарик на шлеме выхватывает лишь часть стен пещеры, чтобы расширить луч фонаря надо покрутить специальное колесико на шлеме, которое я проворачиваю до упора, добиваясь максимально рассеянного света. Что ж я лежу на спине в довольно узкой пещере-колодце. Рассеянный свет не позволяет видеть дальше пяти метров, но этого достаточно, чтобы увидеть плотно обступившие стены вокруг меня. Я не вижу только сводов пещеры, и, судя по продолжительности моего падения, я не увижу его, даже если переведу фонарик в режим узкого луча. Стенки состоят из неровного льда испещрённого трещинами и неровностями, кое-где встречаются вкрапления в виде участков грязного льда, наподобие того что встречается на другой стороне Япета. Эти прогалины возможно и являются подтверждением того что Япет раздавил свой спутник и притянул его к себе. Та же пыль что окрасила Япет в черный цвет, могла окрасить и его спутник, вот откуда здесь…

О чем я думаю? Я пролетел добрую сотню метров и влип в действительно мрачную историю, а сам лежу и спокойно думаю о происхождении горного хребта. Так, соберись, это просто паника! Сейчас надо сделать все согласно инструкции.

Первое включить тревогу, наверно это сделали и без моего участия, а сигнал просто не пробивается сюда, но я все равно должен это сделать. Когда кто-то решит полезть в пещеру – спасать меня, то рано или поздно, по мере спуска, он поймает этот сигнал что упростит поиски. Тогда, может быть, они успеют меня спасти. Я с большим трудом сорвал предохранительную рамку с тревожной кнопки и нажал ее, дисплей замигал, но попутно предупреждал, что связь с базой не может быть установлена. Молодец, Алекс. Дело сделано!

С первым пунктом разобрались. Второе: теперь надо понять характер своих травм. Все плохо… Стоп! Тут на меня впервые нашел настоящий страх. Ведь меня не спасут! Давайте смотреть правде в глаза, вряд ли с такими травмами я дотяну до окончания спасательной операции. Особенно учитывая, каким заковыристым путем я летел по пути в эту пещеру. Ребята будут лезть в пещеру добрую неделю, я не дотяну!

Нет, погоди! Сначала надо понять свое состояние. Надо подумать, чем я могу сам себе помочь. А потом уж паника, всегда можно заорать и зареветь, какая разница сейчас или через пять минут? Я стараюсь почувствовать свое тело и понять что уцелело. Очевидно, что нога сломана, перелом очень тяжелый, возможно даже придётся ставить протез, помощь сразу не оказана и вряд ли будет оказана в ближайшие несколько часов. Ладно, современные протезы практически достигли натуральных конечностей по функциональности. Пока не полностью возвращают чувствительность, но это не так страшно. Чемпионом по бегу вряд ли стану, но из космоса, скорее всего не спишут. Хотя переведут поближе, это к гадалке не ходи. В дальние экспедиции мне заказан путь. Так, не переживай раньше времени, до протеза еще дело не дошло, дальний космос для тебя реальность ты и так здесь, наслаждайся пока дают.

Эй! Не так страшно? Это же моя нога? Я почувствовал, как из глаз потекли слезы. Ладно-ладно, еще обязательно поплачем, но попозже!

Я немного пошевелился, нога ответила сильной вспышкой боли, но кроме этого я ощутил, что сильно ушиб грудь. На всякий случай я плюнул на забрало шлема, которое, кстати, сильно поцарапалось во время падения, но никаких следов трещин к счастью не было. Это действие не принесло никакого облегчения, я увидел кровь. Ребра, я сломал ребра. Черт подери я лежал обездвиженный в доброй сотне метров от поверхности. Нога сломана, ребра сломаны, ушибы я даже не беру в расчет. Видимо здесь я и умру.

Аптечка, точно, у меня же есть персональная аптечка. Там есть обезболивающее и питательный раствор. Согласно инструкциям этого хватает на неделю. Но есть одна проблема, аптечка спрятана под набедренным щитком скафандра, на левой ноге. Пластина откидывается в сторону, где как раз расположился мой голеностоп. Когда я начну открывать пластину, то непременно задену ногу, и тогда будет очень больно. Что ж, придётся потерпеть, я чувствую что шок от падения понемногу отходит, а без того сильная боль в ноге занимает в моем сознании все больше места.

Я смело берусь за набедренную пластину обеими руками. От резкого движения сверлящая боль в колене усиливается. Я начинаю скулить от осознания того что то, что я сейчас испытаю, ведь будет намного хуже. Рывок! Вот так, нечего готовиться. Я обманываю сам себя, и дергаю пластину, сам не ожидая этого.

Не помогло, я потерял сознание, я сверился с часами на личном терминале, оказалось, я пролежал так полчаса. Но главное в том, что я все же открыл пластину. Я достаю защитный пенал, в котором хранятся медикаменты. Далее медленно закрываю пластину. Я сумел закрыть пластину, почти не потревожив колено, но само по себе оно так сильно болит, что я просто не могу думать о чем-то другом, кроме боли.

Я открыл пенал, в нем были два ряда специальных шприцов, которые можно использовать, будучи одетым в скафандр, просто присоединяя к специальному медицинскому клапану. Четырнадцать шприцов с обезболивающим, и еще столько же с питательной смесью. Делать уколы каждые двенадцать часов, то есть в этом чехольчике ровно неделя жизни. Я делаю себе два укола и фиксирую на терминале время, когда я сделал себе инъекции. У меня осталось медикаментов на шесть дней двенадцать часов. А всего мне осталось жить семь дней, если меня не спасут.

Так! Так! Так! Не паникуй! АААААААААААА! Я орал что было сил, пока мне не перестало хватать воздуха. Когда страх немного отошел, я попытался взять себя в руки. Боль начала утихать, от смеси немного прояснилось в голове. Я, наконец, смог подумать о чем-то кроме ноги.

Итак, все равно за мной пойдут, даже если я не выберусь отсюда живым, они найдут мое тело и отправят домой. И неделя приличный срок, людей в 80% случаев вытаскивают из передряг, если они имеют возможность пользоваться аптечкой. Мы не первые в космосе, опят спасательных операций у людей уже набрался значительный.

И я же не вчера в космосе оказался, я же профессионал. А значит надо делать свое дело до конца, надо хоть что-то оставить после себя. И хочется оставить что-то кроме испачканного от страха скафандра и накачанного препаратами подмерзшего тела. Например, надо вести дневник! Я буду записывать аудиофайлы со своими наблюдениями. Пусть хоть что-то останется после меня, если ребята не успеют ко мне. Пусть все знают – Алекс Кириллов не испугался, он до конца был настоящим космонавтом и делал свою работу.

Я с большим трудом активирую аудиозапись на своем личном терминале:

«Кириллов, личный дневник, запись номер один. Около трех часов назад, точнее время определить не могу, во время продвижения по ущелью произошел инцидент, в результате которого я провалился в трещину. Вследствие продолжительного падения и неудачного приземления я был серьезно травмирован. Диагностирую: серьезный перелом ноги, повреждения ребер, многочисленные ушибы остальные травмы определить не могу, но список явно не полный.

Скафандр поврежден в области коленной пластины, забрало шлема сильно поцарапано, но не повреждено. Разгерметизации нет, генератор кислорода, и очиститель жидкости работают в штатном режиме.

Применен стандартный медпакет. Использованы: один шприц обезболивающего и один питательного раствора. Связи с поверхностью нет. Тревожный режим активирован. Жду помощи, пока другой информации нет».

Я и сам удивился, что все пережитое мной, вот так просто умещалось в минутной записи. Тем временем обезболивающее достигло цели, и я почувствовал себя одновременно значительно лучше и вместе с тем очень усталым. Что ж мне спешить некуда, можно и подремать немного.

Разумеется, я не мог спокойно уснуть в таких условиях. Какое-то время я был в приграничном состоянии между сном и явью. Меня то донимала боль, то я засыпал, и мне начинало казаться, что левая нога затекла, и тогда я пытался потянуться. Естественно от этого я сразу посыпался, но быстро вновь впадал в беспамятство и так по кругу.

Окончательно я очнулся через четыре часа. И очнулся я из-за того что боль начала возвращаться. Все сильнее болела нога, и теперь уснуть с этим я уже не мог. Если первые часы после укола было просто неприятное чувство давления в ноге, то теперь конечность начинала именно болеть. Более того я все чаще обращал внимание на то что дышать становиться все труднее, видимо давала о себе знать травма груди.

Я сообщил все это дневнику, заодно как бы невзначай где-то двадцать минут раздавал приветы своей семье, в одностороннем порядке общался с родными и близкими, говорил теплые слова о ребятах, что наверняка сейчас спускаются сюда с надеждами на мое спасение. Я не хотел именно прощаться, но и умереть ничего не сказав родным, я считал недопустимым.

Так, кажется всем сказал, что у меня «все хорошо», я не попрощался только с одним человеком, но я подожду момента, когда костлявая совсем уж крепко приобнимет меня, тогда и выдам душещипательный монолог.

А нога тем временем снова наливалась болью, и терпеть ее становилось все труднее. Стараясь отвлечься, я сделал третью аудиозапись. В ней я поделился своими естественными наблюдениями о внутренней структуре Япета. До чего же я был хорош! Целый час я по порядку и в деталях рассказывал о том, как и где, упал, что по пути пролетело мимо меня, пока я падал, и что собственно окружает меня теперь. Этот материал, скорее всего, будет ценен именно для агентства. Им я тоже отдам должное, карьера то не задалась, но работа была интересная. Может быть, эта запись спасет программу Япета, ну или наоборот погубит. Наверно моим именем даже назовут школу в городе, где я родился. О нет, я прямо представил, как два парня будут стоять на линейке, приуроченной к началу нового учебного года, и у них состоится следующий диалог:

– Слушай, Жан. А кто вообще такой этот Кириллов?

– Да пес его знает, по-моему, он на Япете погиб.

– Япет? Это же там где ничего не нашли?

– Абсолютно ничего, пустой кусок льда.

– Вот неудачник!

И я прямо так и сказал диктофону: «Пожалуйста, не называете моим именем школу, если вдруг соберетесь. Если уж так хотите увековечить мое имя, то тогда уж хотя библиотеку переименуйте».

И я тут же представил такой же диалог, только в исполнении двух бабушек пришедших полистать только им еще нужные старые бумажные книги. Тоже неприятно, но больше ничего добавлять я не стал.

После я прослушал собственную запись, просто чтобы убить время и не оставаться в тишине. Пока я диктовал, мне казалось, что я рассказывал все как на духу. Но при прослушивании выяснилось, что я все время стонал, кряхтел и кашлял, да и голос будто был не мой, какой-то слабый старик еле пробивался сквозь статику, со своей скучной лекцией. Ужас, никто и не поверит что я погиб тут молодым, все скажут, что я умер стариком.

Где-то на середине записи я понял, что и собственный голос уже не отвлекает меня от боли в ноге. Это уже нельзя терпеть, обезболивающего должно хватать на двенадцать часов, а прошло всего пять с половиной. Жаль, но терпеть я уже не в силах. Поколебавшись еще минут десять, стараясь терпеть боль как можно дольше, я сделал себе инъекцию.

Минус еще один шприц. Еще один препарат использован, и я выкинул ненужное приспособление для инъекций подальше, и он, отскочив от стены, упал в ледовую крошку, я бы очень хотел услышать звук этого падения, сам не знаю почему, но вместо этого – тишина.

Я больше вообще ничего не услышу, кроме своего хрипящего дыхания. Больше не услышу, как капли дождя стучат о козырек веранды у нашего дома, больше никогда не услышу, как вдалеке стартует ракета, оставляя за собой белую полосу на фоне закатного неба. Да и само небо я больше не увижу. Я бы обрадовался, даже если бы увидел темное и неприветливое небо Япета, что уж говорить, о родном земном небе.

Я понял что плачу. Мне вдруг стало даже не страшно, мне стало невыносимо грустно. Я столько всего не сделал. Столько вещей осталось непонятыми мной. Столько простых радостей я не испытал. А теперь я обречен, мне предстоит умереть здесь, где возможно мое тело и останется. Будь проклят этот космос! Будь проклят Япет!

Обезболивающее закончиться, и теперь можно наверняка утверждать, что намного быстрее, чем я предполагал. Вместо положенной недели у меня максимум дня четыре. И то, это пока у меня есть силы терпеть боль, думаю скоро я стану делать инъекции все чаще. И самое печальное, что не только я ошибся в расчетах. Ребята наверху думают, о том, что у меня есть еще куча времени. И не знают, что этого времени у меня уже нет. Для себя в эту секунду я решил, что когда сделаю последний укол, сниму шлем, чтобы не мучиться. Главное чтобы хватило духа. А пока надо сделать то, чего я так и не сделал. Пускай она это услышит хотя бы теперь, поздно, но услышит.

«Кириллов. Личная запись, предназначена только для Риты Кирилловой. Остальные материалы я допускаю к свободной публикации в любых источниках. Эту же запись сохранить приватной. Такова моя воля».

Я немного замялся, после чего хорошенько откашлялся, снова запачкав забрало шлема. И поглубже вдохнув начал:

«Привет, Рит. Это Алекс. Если ты вдруг не в курсе, я сейчас на Япете. Но думаю, мои родители поддерживают с тобой связь, и ты все знаешь. К тому моменту как ты услышишь эти слова, меня уже не будет в живых. Не знаю, доставят ли мое тело на Землю, или смогут извлечь отсюда только мой терминал. Но… Господи что я несу!? Ты и так уже в курсе, что я мертв! Точнее буду мертв, через пару дней. Знаешь, я ведь впервые лежу на смертном одре и могу с уверенностью сказать только одно, все театральные и глубокие прощальные слова – это бред. Только в кино, люди выдают грустный, полный красок монолог. На самом деле все это враки, я лежу и хочу сказать тебе очень многое, настолько многое, что мысли просто разбегаются. Буквы не собираются в предложения, никаких красивых фраз, только обрывки мыслей. Начинаю про одно, а в голове уже что-то совсем иное.

Прости, я сейчас соберусь с мыслями и выдам что-то такое монументальное. Чтобы прямо мурашки по коже пробежали, как положено. Знаешь, тут у меня происходит что-то удивительное. Вот кто бы думал, что лежа в темной пещере, почти без надежды на спасение, я буду вспоминать вовсе не те замечательные деньки на море, что мы провели с тобой, не нашу свадьбу и даже не нашу квартирку. Первым в памяти почему-то всплывает тот игрушечный петух, что сшила твоя сестра и подарила нам на новоселье. Да-да, помнишь его? Тот самый, который сшит из плохой ткани, узор которой делали дальтоники для эпилептиков. Наверно ты уже выкинула его, ты его никогда не любила и все время невзначай пыталась облить кофе и еще как-то испортить, лишь был повод выбросить…

Знаешь, если я выберусь отсюда, то обязательно перенесу следующий контракт. И приеду к тебе в гости. Проведать этого петуха, вдруг ты его еще не выбросила. Мне очень хочется сказать тебе все при личной встрече, но видимо придется сказать все сейчас, пока я еще хотя бы могу ясно мыслить…»

Мы познакомились с Ритой очень давно еще, будучи подростками. Дело было в больнице. Мне было наверно лет тринадцать, ей чуть меньше. Она как раз тогда неудачно упала со снаряда на своей гимнастике и серьезно сломала ногу. Я же тоже занимался спортом – удирал от охранника космодрома, который увидел, как мы перелезли через забор в районе его одноэтажной подсобки, чтобы лучше рассмотреть пуск ракеты.

Кстати, как ни странно именно возле помещения охраны забор космодрома превращался из двухуровневой запретной зоны, закрытой со всех сторон в площадку отделенную от окружающего ландшафта хорошим забором, а от самого космодрома решеткой под током. То есть, преодолев внешний забор и спрятавшись, мы могли лицезреть почти весь космодром, но минус в том, что мы били прямо под носом у охранников. Разумеется, пролезть на сам космодром мы не могли, но попав на сам пятачок, мы видели пуск во всей красе с самых первых секунд. Охранники все время гоняли нас с этого пятачка, ибо режимный объект.

Сейчас я думаю, что если бы мы просто подошли к ним и попросили посмотреть пуск, то они просто провели нас в подсобку и мы смотрели бы пуск в окна, не нарушая никаких законных границ. Но ведь в этом нет самого интересного – экстрима.

И «трагедия» случилась в момент нашего бегства от заметившей нас охраны. Тогда я решил, что лезть через забор, это для слабаков и надумал форсировать его с крыши этой самой подсобки. То есть мы услышали окрик охранника и все рванули к забору, а я в свою очередь к пожарной лестнице на крышу. План был в принципе выполнимый, а вот сам полет немного не задался.

Сказать, что я не долетел, это очень мягко. Я всей своей тушей, со всей своей скорости полета влетел в бетонное ограждение. Как итог: повредил ключицу, сломал пару пальцев и так далее по мелочи.

Мы с Ритой поначалу не особо общались, все-таки она девочка, а я мальчик. Для того возраста такая дружба – табу. Да и лежали мы, разумеется, в разных палатах. Плюс природная неловкость этого нежного возраста в вопросах общения с противоположенным полом. И даже больше, мы с ней не особо учувствовали в первых робких попытках мальчиков и девочек пофлиртовать друг с другом. Рита просто из-за того что была обездвижена, а я потому что представлял собой кровоточащую мумию, и меня побаивались даже медсестры, не то что девочки.

Однако нам обоим предстояло лежать в больнице очень долго. Рита лежала на растяжках и не могла двигаться. А я набрал по совокупности эпизодов такое количество травм, что мне назначили лечебную физкультуру и физиопроцедуры на целый месяц.

Время шло, соседи по палатам менялись, и только Рита, лежащая в соседней палате, была неизменной. Под этим предлогом и подружились. А потом я как-то внезапно влюбился в нее, той самой нежной юношеской влюбленностью. Абсолютной и беспощадной. Ради нее я даже попытался десантироваться из больницы, чтобы купить цветов.

Больницу я покинул благополучно и даже купил заветный букетик Рите, состоящий из еле живых розочек. Но на обратном пути я внезапно осознал, что подоконник третьего этажа оказался несколько более скользким, чем я рассчитывал. Я выполнил сальто назад, и получил награду в виде дополнительного месяца лечения в больнице.

Потом между нами все как-то выровнялось. Юношеская влюбленность, как ей свойственно быстро сошла на нет, так же быстро, как и разгорелась. Думаю, она покинула меня в полете где-то в паре метров от земли. Скажу больше, через неделю я начал осознавать, что уж очень Элли из соседней палаты стала вдруг внезапно хороша. Но не в этом суть, главное, что с Ритой мы стали хорошими друзьями. И были ими где-то лет до восемнадцати, когда разъехались по разным институтам. Мы все это время взрослели как бы вместе и как бы порознь, у нас были свои друзья, свои влюбленности. Свои успехи и неудачи. Я совершенно спокойно рассказывал ей о разных Элли, Валях, Данах, она же неустанно жаловалась мне на всяких Петров и Олафов.

Дружба была очень крепкой, но не то чтобы очень близкой. Но почему-то когда я уехал в институт космических исследований, а она отправилась на север обучаться в институт метеорологии, я понял, что мне ее очень не хватает. Как позже выясниться, это было взаимно.

История нашего сближения весьма романтична, но я здесь все-таки умираю, так что оставим ее для другого раза. Вдруг Рита решит написать мемуары, ей это понадобится. Я же не очень люблю вдаваться во все эти ласковые и возвышенные моменты, они всегда вызывают у меня чувство сравнимое с тем, будто кто-то пытается накормить меня уже облизанным кем-то сладким леденцом, с которого прямо каплями стекают слюни.

Просто скажу, чем все это закончилось: нашей свадьбой на пятом курсе. К тому моменту я уже имел очень хорошую стипендию, а Рита перевелась в отделение института расположенное поближе и теперь могла жить в одном городе со мной. Что позволило снять нам маленькую квартирку и обустроить свое простое семейное счастье. Не сказать, что мы жили богато, но наших стипендий хватало на то чтобы не зависеть от родителей.

Я к тому моменту уже собирался на дальние рубежи, получив кучу соответствующих корочек. И мы договорились с Ритой, что я буду два срока работать на дальних планетах, после чего на год, что является максимальным отпуском в агентстве, приезжать домой. Она в свою очередь обязалась сделать так же.

Так мы и жили, семейное счастье в маленьком гнездышке. Наша квартирка была на мансардном этаже, потолок был сильно скошенным. Настолько маленькое помещение, что человек с клаустрофобией наверно ощутил бы здесь легкий приступ. Но это наша квартирка, наш дом, в который мне хотелось возвращаться. Замечтавшись, я даже представлял, как прилетаю с долгой экспедиции и прихожу домой. А тут Рита встречает меня со слезами на глазах. В моих мечтах я неизменно был потрепан ветрами и обрастал длинной бородой, будто был не в космосе, а на северном полюсе, зато смотрелось очень драматично. В общем, жили, не тужили и мечтали о будущем, к которому не были готовы. Как и все молодожены.

Примерно в то время когда я уже ожидал приглашения в экспедицию, Рита узнала, что беременна. Хоть предложений еще не поступило, но я понимал, что если сейчас не улечу на дальние рубежи по личным мотивам, то больше мне не предложат. Хоть, сколько интересное место будет для меня закрыто. Поэтому решили, что на первый срок я лечу сейчас. Конечно, придется пропустить первые дни жизни малыша, но что делать. В наше время, когда 20% населения планеты заняты работой в космосе, подобное стало почти нормой. Сразу после первого срока я собирался вернуться и провести год с семьей, после чего взять работу рядом с Землей чтобы чаще прилетать домой. Но все всегда идет не по плану.

Еще в школе Рита страшно пристрастилась к скалолазанию. Она продолжала восхождения уже, будучи беременной, не делая себе никаких скидок. Я был резко против, и мы постоянно ругались из-за этого. Она особо не слушала и все равно ездила в горы, основным ее аргументом в споре было то, что я вообще скоро улечу, черт знает, куда и не имею права ее попрекать. Я чувствовал, что это может плохо закончиться и как говорится «накаркал».

Рита сорвалась. Рядовой подъем, просто потеряла бдительность и соскользнула ногой с камня, повиснув на веревках. Сама она не пострадала, спасла страховочная система. Но от резкого падения у нее случился выкидыш. В больницу ее доставили почти мгновенно, и ее здоровью абсолютно ничего не угрожало. По крайней мере, физическому здоровью.

Я как сейчас помню, как пришел к ней в больницу, и не смог зайти в палату. Перед глазами стояла картина, как еще утром она кричала на меня, что нынешний альпинизм безопасней, чем пешие прогулки в яблоневом саду. И что если я такой дурак, все время давлю на нее, может нам разойтись, чтобы не трепать друг другу нервы, все равно скоро улетаю.