скачать книгу бесплатно
Жить долго. Повесть, рассказы
Евгений Григорьевич Новичихин
Повесть «Жить долго» и рассказы, вошедшие в книгу, объединяет тема Великой Отечественной войны. В основе сюжетов большинства произведений – реальные события, происходившие на малой родине автора.
Жить долго
Повесть, рассказы
Евгений Григорьевич Новичихин
© Евгений Григорьевич Новичихин, 2023
ISBN 978-5-0060-0316-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Евгений НОВИЧИХИН
Жить долго
Повесть
Памяти родных мне людей
1
Готовясь к отступлению из села, немцы явно рассчитывали вернуться сюда снова. Невдалеке от избы Марии выкопали огромную яму. К ней подъехали два грузовика, до краёв загруженные какими-то деревянными ящиками. Несколько солдат аккуратно складывали ящики в яму.
Группу сельских подростков, которые наблюдали за работой, немецкий офицер, руководивший «операцией», предупредил, показав на ящики:
– Vergiftet! Отраффлено!
Один из ящиков упал из кузова грузовика на землю и развалился. Оказалось, что в нём упаковано печенье. Когда немецкий солдат по приказу офицера собирал его в пакет, то украдкой отправил пару кусочков к себе в рот. «Понятно, – сообразили ребята. – Ничего там не отравлено. От нас прячут».
К избе Марии тоже подъехал грузовик. Из него немцы выгрузили резиновые сапоги. Сбросили их в её погреб, набив доверху. Каждый сапог был на левую ногу. Точно такие же сапоги, только на правую ногу, фашисты сбросили в погреб на другом конце села. Каждый погреб у соседей Марии тоже заняли – где-то немецким обмундированием, где-то какими-то деталями.
– Где же мы теперь прятаться от бомбёжки-то будем? – кручинилась Мария.
Почти в любой сельской избе был небольшой погреб, и когда земля начинала дрожать от разрывов снарядов и бомб, он служил для семьи укрытием. В погребе Марии хватало места только для троих – для неё самой и двух её сыночков – десятилетнего Борьки и трёхлетнего Юрки.
– Марусь, – подсказала ей соседка Полина, – можно в погреб деда Прохора детей отводить. У него погреб огромный – человек пятнадцать поместятся. Многие своих детей там укрывают, когда бомбёжка начинается. Я свою Танюшку тоже там раза два оставляла.
– А где это? – спросила Мария.
– Да тут недалеко, не доходя до Большого лога, изба его стоит, справа от дороги. Она одна там над дорогой возвышается, сразу увидишь. А погреб тот – не в избе, а рядом с нею.
– А тебе не боязно Танечку, такую маленькую, одну там оставлять?
– Боязно, Марусь, да что поделаешь? Но там же ребят постарше много. Кто-то из взрослых тоже с детьми обязательно остаётся.
– А погреб сырой, видать?
– А где ты, Марусь, видела у нас сухие погреба? Конечно, сырой. Стены-то – земляные. Понятно, что неуютно там. Но погреб надёжный, подпорки из дубовых брёвен стоят. Давай завтра вместе наших ребятишек туда отведём. Говорят, Воронеж-то уже три дня как наши освободили. Вот-вот и от нас эти изверги побегут.
С утра так и сделали. Где-то на дальних подступах к селу уже грохотала артиллерия, и стало ясно, что день предстоит тяжёлый. Оставляя детей в подвале, Мария попросила старшего:
– Борь, ты уж поглядывай за Юркой-то. Знаешь ведь, какой он вертлявый…
– Не волнуйся, мам, пригляжу, – пообещал сын.
Домой Мария уходила неспокойной. Виду не подавала, потому что не хотела Полину пугать, но плохие предчувствия овладевали ею всё больше и больше.
А дома, оставшись одна, она металась из угла в угол, не зная, что делать. Всё валилось из рук. Надо было растопить печку – изба уже порядком выстудилась. Борька вчера притащил кучу дощечек, выброшенных немцами. Но дощечки не разгорались.
– Проклятая немчура! – выругалась Мария. – Даже доски у них ненормальные!
И она расплакалась.
Удары артиллерии стали всё слышнее. И как будто кто-то свыше подсказал ей эту мысль: «Погибать – так вместе».
Мария бежала, не обращая внимания на то, что опасность подстерегала её буквально на каждом шагу. Немцы в панике отступали, неся большие потери, и от них можно было ожидать чего угодно.
Подбежав к погребу и открыв его дверцу, она услышала снизу чей-то голос:
– Тут мест уже нет!
Мария позвала:
– Боря! Борь! Возьми Юрку и вылазьте ко мне! Да поскорее!
Из чёрного проёма погреба показался сначала Юрка, а затем поддерживающий его на ступеньках лестницы Борька.
– Мам, ты чего пришла? – спросил старший сын. – В погребе, и правда, нет места.
– Мы домой идём. Быстрее!
Взяв младшего на руки, Мария решила уходить от погреба по полю, проваливаясь в снегу, потому что по дороге двигались отступающие немецкие грузовики, мотоциклы, повозки, запряжённые лошадьми. На другом краю села уже слышались возгласы русских солдат:
– Ур-ра!
Грохотала артиллерия, стрекотали пулемёты, свистели пули.
Но не успела она пройти и полсотни метров, как дорогу ей преградил немецкий мотоцикл с тяжело загруженной коляской. Два немца – один за рулём, другой на заднем сиденье – глядели на неё не без интереса. Интерес этот был понятен: Мария была женщиной молодой и довольно привлекательной.
Со стороны подвала раздались испуганные детские голоса.
Немец, управлявший мотоциклом, оглянулся, прислушался. Обратившись к женщине, уточнил:
– Kinder?[1 - Kinder? (нем.) – Дети?]
Мария насторожилась и, сделав вид, что ничего не поняла, промолчала.
Она попыталась обойти мотоцикл, но немец потребовал, показав в сторону подвала:
– Zur?ck![2 - Zur?ck! (нем.) – Назад!]
Однако второй немец, окликнув первого и махнув рукой, неожиданно возразил ему:
– G?nther, lass Sie in Ruhe! Wir m?ssen uns beeilen![3 - G?nther, lass Sie in Ruhe! Wir m?ssen uns beeilen! (нем.) – Гюнтер, оставь их! Нам надо поторопиться!]
Оба немца встали со своих мест, подошли к коляске. Достали оттуда канистру с бензином. Тот, кого звали Гюнтером, схватил её за ручку и короткими шагами, ухмыляясь, побежал к подвалу. Канистра была, видимо, полной, тяжёлой, и Гюнтеру пришлось дважды остановиться, чтобы поменяться руками.
Когда Гюнтер подбежал к подвалу и открыл его дверцу, Мария, отошедшая к тому времени от мотоцикла метров на двадцать, оглянулась и тихонько ойкнула. Она почувствовала, что сейчас произойдёт что-то страшное и непоправимое.
Гюнтер поставил канистру возле дверцы, открыл её и пнул ногой вниз, в проём погреба, опрокинув на детей. В погребе притихли. Какой-то мальчишка, поднявшись по лестнице, выглянул оттуда, чтобы посмотреть что происходит. Фашист пнул ногой и ребёнка.
В это время второй немец приближался к погребу со связкой гранат.
– Geh Weg! [4 - Geh Weg! (нем.) – Отойди подальше!]– крикнул он Гюнтеру.
В чёрный проём погреба полетела связка гибели. Из погреба вырвались клубы огня. Оглушительный взрыв поднял над уже бывшим укрытием смесь земли, снега и детских останков. Пламя и куски земли долетели и до немцев, и они поспешили убраться с места своего зверства.
Мария оцепенела, ещё сильнее прижав к себе Юрку и Борьку.
2
На следующий день село прощалось с погибшими детьми. Борька, ничего не сказав матери, убежал к месту вчерашней трагедии. Мария туда не пошла – страх, охвативший её накануне, так и не прошёл. Но Борьку она ругать не стала. Он возвратился домой хмурым. Не раздеваясь, сел на свою кровать и, ничего не говоря, долго смотрел в окошко.
– Борь, сходи за водой, – попросила мать.
Старенькие борькины валенки уже давно продырявились, поэтому он попросил:
– Мам, там сегодня не очень холодно, можно я немецкие сапоги из погреба возьму?
– Возьми, – разрешила та. – Только подбери размером поменьше. Они же тебе велики будут. И тёплые носки надень.
Борька попытался подобрать резиновые сапоги по своей ноге, но ничего не получалось. Надев те, что показались ему самыми маленькими, он взял ведро и вышел из избы.
К колодцу они с матерью ходили двумя путями: или по открытой сельской дороге, или тропинкой между зарослями лозняка. Первый путь был длиннее, а второй короче, но труднее, тем более – зимой. От соседских ребят Борька знал, что на дороге много немецких трупов. В этот день их собирали по всему селу, грузили на машины и подвозили к глубокому оврагу, сбрасывая в него и засыпая землёй. Борьке совсем не хотелось ничего этого видеть, и он выбрал путь через лозняки. Этот путь, как оказалось, стал для него более опасным.
Идти по снегу оказалось нелегко. Мало того, что сапоги болтались на ногах, так они ещё и «смотрели» в одну и ту же сторону, в правую, и поэтому шагать было вдвойне неудобно.
Набрав воды, Борька по заснеженной тропинке уже возвращался домой. Неожиданно прямо на него из зарослей вышел немец. Видимо, во время вчерашнего отступления он отстал от своих и прятался здесь, в лозняках, – и всю ночь, и часть сегодняшнего дня. Жажда заставила его выйти к ребёнку, которого он, конечно, не страшился.
– Wasser… [5 - Wasser… (нем.) – Воды…]– попросил немец, протягивая руку к ведёрку.
Но не успел немец прикоснуться к ведру, как с другой стороны лозняков появился русский офицер с пистолетом в руках.
– Отойди! – приказал он Борьке.
Не успел мальчишка сделать и пяти шагов, как раздался выстрел. Немец рухнул на снег.
Понятно, офицер не имел права устраивать самосуд, тем более при ребёнке. Но война есть война, и трудно сказать, что предшествовало этому поступку в личной жизни самого офицера. В каждой советской семье были свои горькие утраты и свой счёт к фашистам. Наверняка он был и у того офицера.
А Борька прибежал домой без воды, весь дрожа. О происшедшем он смог рассказать матери, то и дело вздрагивая и заикаясь, только к вечеру.
Вскоре после этого Борька стал что-то бормотать во сне, а иногда – и всё чаще – кричать, вскакивать, глядя вокруг ничего не понимающими глазами. Каждый раз Мария, просыпаясь, пыталась успокоить его, гладя по голове, даже баюкая, как малое дитя. Часто просыпался и Юрка, наблюдая за братом с тревогой и жалостью.
Мария считала, что так повлиял на здоровье старшего сына тот злополучный расстрел.
Но однажды ночью, глядя своим безумным взглядом, Борька вдруг отчётливо закричал:
– Коса! Коса!
– Какая коса? – недоумевала на следующий день мать.
Недели две назад отец, вернувшийся с войны израненным, брал с собой Юрку и Борьку на заготовку сена для коровы-кормилицы. Он косил траву на лугу, а сыновья наблюдали за его работой.
– Я тоже хочу косить! – крикнул Юрка.
Остановившись, отец улыбнулся и сказал:
– Тебе ещё рано, подрасти немного надо. А вот Борису можно попробовать.
Борька радостно вскочил, подбежал к отцу, взял косу в руки. Попробовал косить. Получалось у него плохо, он вскоре разочаровался и возвратил косу отцу.
– Ничего, – сказал тот. – Со временем научишься.
– Что у вас там произошло? – не раз и не два спрашивала Мария у мужа. – Почему Борька по ночам косу вспоминает?
– Да всё у нас нормально было, – оправдывался отец. – Не могло там ничто его напугать…
О какой косе кричит Борька, раньше всех догадался Юрка.
– Мам, – подсказал он, – а помнишь, Борька рассказывал нам о косе Насти?
Светло-русую длинную косу своей одноклассницы, которая Борьке, кажется, нравилась, он нашёл невдалеке от разрушенного взрывом погреба. Вероятно, взрывной волной её отбросило вверх и в сторону, поэтому она и уцелела.
Об этой косе Борька рассказал однажды:
– Мы взяли её и торжественно вынесли к могиле. Мы несли косу Насти, точно гирлянду цветов к памятнику. Бабы, увидев нас с косой, одна за другой зарыдали, заголосили и расступились, освобождая нам путь. Мы приблизились, постояли с минуту в полном молчании и одновременно опустили косу, возложив её к могиле…
Юрка хорошо запомнил рассказ брата, потому что он его очень впечатлил.
К отцу Юрка привыкал долго. Когда тот уходил на фронт, Юрка был слишком мал. Вернувшегося с войны отца он просто не признал. Он очень удивлялся, почему мама так радуется незнакомому дядьке, а Борька зовёт его папой. Отец очень переживал, услышав, как Юрка называет его дядей, но был терпелив. Целуя сынишку, он снова и снова повторял:
– Я твой папа…
Были у отца и другие поводы переживать. Однажды немцам удалось – на короткий срок, всего на сутки – захватить деревню, в которой располагалась его воинская часть. Ему, вместе с одним однополчанином, удалось спрятаться от фашистов, укрывшись в сене на чердаке заброшенного дома. Ночью они решили пробиваться к своим, спрятав на этом чердаке свои партбилеты, – на случай, если попадут в плен. Попытка удалась. На следующий день наши взяли село обратно. Григорий и его однополчанин кинулись к знакомому дому за своими партбилетами. Но дома уже не было: он сгорел.
