скачать книгу бесплатно
– Поди проверь! – встревожился князь и тут же попытался скрыть смятение, взмахнул рукой, но жест однако, получился запоздалым: Добруш уже отреагировал. – Что-то не так…
Воевода в два шага оказался подле неподвижного тела. Наместник не дышал, его глаза незряче смотрели вверх, а руки вытянуты вперёд, словно в какой-то момент разум к нему вернулся, желал защититься от удара.
Добруш, кряхтя, присел на корточки, прощупал пульс на шее, оттянул веко и только после проделанных процедур, с дрожью в голосе заявил:
– Мёртв! Сомнений быть не может… Кхм… поди от страха помер. Внешних повреждений не видно.
Княже грозно ходил из угла в угол, глядя в пол. Вдруг остановился, с прищуром уставился на меня, внутри сжалось от нехорошего предчувствия. После посмотрел на мёртвое тело наместника: во взгляде не было ни малейшего сожаления.
– Ну что ж… – И снова протяжная тишина. И снова князь обдумывал, взвешивал. – Слушайте и внимайте други мои, ибо то, что я скажу, останется за этими стенами, а ежели кто взболтнёт лишнего… голова с плеч… Горыныч! – сменил ледяное выражение лица на более располагающее. – Отведи отроков в хоромы наследника. Покуда не позовут, покои не покидать…
Идите… Нам с другами, есть что обсудить.
– А как же броня? – не удержался, тихонько, но упрямо спросил я, бросая косой взгляд на тело покойного посадника.
"Эх, жаль терять отцовский гостинец!" – подумал, мысленно прощаясь с бронёй.
– Тс-с… идём же Андрагаст… – почувствовал лёгкий толчок в спину и недовольное фырканье Горыныча.
– Вернут… позже, – добродушно и простовато, по-отцовски обронил князь, немного помедлив, добавил со значением: – Княжеское слово – на вес злато!
Мы вышли в сени, где на стенах висели металлические подсвечники с восковыми свечами, отчего светло было как днём. Шли длинными крытыми переходами. Я поёжился от холода, жалея, о том, что княжеский гостинец, меховая шуба, остался так и лежать на кровати. Не все помещения отапливались, а то и понятно. За детинцем бывал ни разу: на площади, на торгах, даже в конюшни, а в палатах, мечтать не смел.
Дворцовые хоромы состояли из особняков: княжеские, дружинные, детские, женские, соединялись между собой сенями. Покои знатных господ располагались на верхних ярусах или в теремах с башнями, имели три-четыре отапливаемые горницы: передние, задние, спальные, моленные, были и светлицы с красными оконцами из слюды, для рукоделия и других работ. По широкой лестнице поднялись на третий ярус.
Хоромы Мономаха были скромнее, чем те, в коих проснулся, и понятно, ведь они принадлежали самому князю, однако с невероятно красивым убранством. Имели три горницы: опочивальня княжича, Горыныча и для приёма гостей. Наша избёнка была гораздо меньше, а жило в ней аж девять человек. Пол из дубового кирпича, стены, обитые иноземными обоями из материи. Я слыхал о них, но не видал. В глаза сразу бросилась печь из синих изразцов. Вдоль стен лавки, сундуки, на коих лежали сафьяновые тюфяки, посередине стол, на белоснежной скатерти накрыты блюда с едой.
Владимир усвоил привычку, трапезничать перед сном: прислужники не решились убрать съестное, не дождавшись княжича.
Мы накинулись на еду, как голодные волки, с жадностью поглощая, пироги, оладьи, тушёную репу с мёдом, жареное мясо, рябчиков, запивая ягодным морсом. Маменька хоть и готовила отменно, но многие вкусности попробовал впервые. Наевшись до отвала, мы разошлись по ложницам, Горыныч отдал мне свою кровать, вот только уснуть не мог, мучился в думках от пережитого. Мелкая дрожь сковала тело. Я тихонько вышел из горницы, дабы не разбудить Горыныча, похрапывая, он спал на лавке. Уселся возле печки, сколь просидел, не помню. Мысли стали путаться, набегать друг на друга и вскоре уснул, прямо на полу.
9 Глава
Прощание
С раннего утра царила суматоха и переполох. Причиной тому послужила скоропостижная смерть Никанора Безбородова. Местные бабы с коромыслами, да вёдрами, по воду пошли, а на берегу оледеневший покойничек, не кто иной, как наместник. Рядом с телом полевик – сосуд для носки питья в поле с мёдом. Подумали, что в хмельном угаре решил искупаться в проруби. О том, что он совершал безрассудные деяния, знали не только за крепостью, но и в посаде, потому никто не дивился. Скрестили пальцы, произнесли словцо за упокой, набрали водицы, да по избёнкам. Что им до чужой беды, когда самим худо, да и посадника не жаловали за стенами, по правде, авось и жизнь теперича наладится.
Крики, слёзы, причитания разносились со всех концов городища, более для видимости, чем от горя.
Небо хмурилось и сгущалось. Я сидел возле печки, грелся, потому как в хоромах ощущалась прохлада: ночью мороз ударил. Я постоянно думал о доме, щемящая грусть не давала покоя.
– Горыныч… а Горыныч, отпусти с родичами повидаться, не надолго, – обратился к нему, – маменька поди тревожится… Слово даю, лишнего не сболтну.
– Андроша! Ты гость, а нынче и мой ученик, но никак не пленник… Ступай, но помни, ежели нарушишь данное слово не только твоя голова с плеч слетит, но и моя, а также тех, кому лишнее сболтнёшь.
– Погоди, я с тобой, – Мономах выбежал из ложницы босиком, в одной рубахе, потирая глаза, – я щас, мигом!
– Не велено! – Рыкнул наставник, – князь запретил покидать дворцовые стены, запамятовал? Иль напомнить, что случилось в прошлый раз…
– Но, Горыня! – возмущённо запротестовал княжич, вскидывая руки. – Иначе… иначе сбегу, – с недетской решимостью, заявил он.
– Та-ак! Владимир, – Горыныч посуровел, – думаю вместо трапезы, порка розгами, вымоченными в солёной воде, будет куда полезнее… а следующую ночь проведёшь без сна, за молением и переписыванием древних библейских текстов, – выразительно понизил голос для прочего убеждения.
Горыныч уделял внимание не только овладению военными искусствами и физической подготовке княжича, приёмами фехтования на мечах и алебардах, стрельбе из лука, обращением с копьём, верховой езде, но и освоению письменности.
Владимир надулся, он слышал, что за непослушание могут, отправить босиком по снегу ходить, а ещё на кладбище ночью отправить или в места дурной славы, где водилась нечистая сила. У-ух! Но страшнее всего был бы поход в темницу иль на площадь, на отрубленные головы преступников смотреть. Поговаривали, что после такого наказания, можно тронуться, полудурком стать. Приуныл княжич, не хотелось ему в семь годков-то такой участи.
– Владимир, не печалься… я скоро вернусь, – решил успокоить и поддержать княжича, уж совсем поник. – Горыныч, а как я ворочусь-то? Стража не пропустит.
– С тобой гридя пойдёт, княжеский дружинник, он за дверью ожидает.
Звать…
– Ты же сказал, что я не пленник?… Разве за гостем следят?! – не дав договорить, с холодным возмущением завопил я.
– Следят, – спокойным тоном молвил наставник, – за всеми… и днём, и нощно, но… это ж для твоего же благо… – Тон сделался громче и вместе с тем сдержанней – чувствовалось, что он говорит о том, о чём должен был молчать. – Видишь ли, Андроша, пополудни послы от половецкого хана Искала, пожаловали. Прознали как-то… будь они неладны, что отрок… то есть ты… очнулся. Поведали нам, что младшему сыну хана, девица из посада приглянулась. Украсть желал в тот день… ну-с в жёны взять: обычай у них, видишь ли, такой… А здесь ты… на пути их встал. Теперича вместо свадьбы – похороны. Желает, лично суд над тобой свершить. Князь отказ дал, молвил: "Вы (на "вы" разговаривали с недругами) пришли на русскую землю с оружием, злодеяния совершать, бесчинствовать, а ещё чего-то требуете! А хану передайте, кто с мечом придёт, от меча и погибнет!" А говорю, чтобы понял всю серьёзность положения.
– Но… Горыныч… как? Кто посмел? – перебил я, за что получил выговор. – Да я ж его… доносчика, голыми руками… Уух!
– Андрагаст, будь уверен, найдут и накажут. Не серчай. Ступай.
За дверью ожидал дружинник в меховом кафтане, из-под соболиной шапки торчали длинные соломенного цвета волосы. На вид молод, крепок, широк в плечах. Он расхаживал взад-вперёд, недовольно фыркая, заложив руки за спину.
Я сразу узнал его. Давеча, в опочивальне присутствовал, не проронив ни слова. Поначалу подумал, что безъязыкий, потому как молчал, а глазёнки хитрые, с прищуром наблюдали за всеми.
"Не доверяют! – промелькнуло в голове, и вдруг так обидно стало. – Я маленький, что ли? – Ярость внутри закипала, кулаки сжались сами собой. Чувства смешались, не мог понять, на кого злюсь: на себя, на князя, или на княжеского стража, которого приставили, то ли следить, то ли защищать.” Остановился подле, окинул взором снизу вверх, продемонстрировал негодование:
– В няньках не нуждаюсь! Ходить за мной, не надобно… Я до родичей и обратно. Будь любезен, обожди где-нибудь… в питейном… – Не дожидаясь ответа, спустился по ступенькам на лестничный пролёт.
На его красной от мороза роже отразилось замешательство. На меня сердито смотрели стальные глаза, прям почувствовал, как они сверлят взглядом. Раздался оглушительный хохот, словно церковный колокол звенел в ушах. Повернулся, и к своему большому удивлению увидел, что уважаемый муж сменил гнев на милость.
– А, ты малец… норов, как жеребец необъезженный, – сказал он, прибавляя ход. – Не зря Всеволод Ярославович возлагает на тебя большие надежды. Ну, погоди же Андрагаст, никуда не деться, придётся нам вдвоём путь держать, хочешь ты того или нет. Привыкай, приказы не обсуждаются. Показывай дорогу! Зови меня Войша, что значит воин небесных сил.
– А почему небесных? – поинтересовался я, ступив на крыльцо, поёжился от холодного студёного воздуха.
– Андрагаст, а что ты знаешь о языческих богах?
– Ну-с, ранее… наши предки им поклонялись. Князь Владимир Красно Солнышко крестил Русь, а святилища языческих богов были уничтожены. А что?
– А, ежели скажу, что я… посланник богов, состою на службе у громовержца, Перуна, поверишь? – ни один мускул не дрогнул на его лице. – Видишь ли, до того как боги переселились в чуждые миры, меня, в Явь отправили, войско собрать для решающей битвы света и тьмы. Тёмные божества обиду затаили на смертных, не смирились, что люди стали другому богу хвалу возносить. Только никому не говори. А поведал тайну, потому как ты избранный. Для чего, покуда не ведаю…
– Ха-ха-ха! Посланник… богов, ну, ты даёшь! – Я расхохотался, держась за живот, чуть кубарем не полетел с крыльца. – Надо же такое придумать?! Посланник богов! Ха! Ну, и былинщик ты, Войша!
Хм, кто же знал, что он тогда не шутил…
К полудню погода ухудшилась, разбушевалась метель с порывами ветра. Улочки опустели, окна бревенчатых изб укрылись за ставнями, кое-где из труб валил чёрный, густой дым. На городской площади звонили колокола, проходила панихида, что-то вроде тризны, для того чтобы покойному на том свете жилось хорошо. Похороны Никанора Антиповича проходили на кладбище за детинцем. Народу было немного, непогода напугала любопытных людишек, а то бы не упустил возможности посудачить.
Мы передвигались не спеша. Ледяные хлопья слепили очи, приходилось закрываться руками. Пройдя через врата крепости, свернули на тропу, что вела к реке и по заберегам побрели к избёнке. Я не раз благодарил Горыню за подаренные сафьяновые сапоги с высоким голенищем, красные, подбитые подборами и подковами с множеством гвоздей, располагавшихся вдоль подошвы с тёплым подкладом внутри, а то мои пришли в негодность, да и тулупчик из медвежьей шкуры согревал так, что под шапкой, проступали капельки пота.
Вскоре дошли до того места, где произошла битва между крестьянским мальчишкой и воином диких полей. Под белой пеленой скрывались кровавые следы. Внутри что-то болезненно ёкнуло.
– Войша, а тебе бывает страшно? – вдруг спросил я, с грустью уставившись на ледяной мост, соединяющий два берега.
– Бывает. А что?
– Но, ты же такой большой и сильный?! Воин, там… небесный, хм…
– Андрагаст, быть сильным – не означает, не бояться! В разных ситуациях страх проявляется по-разному, иногда способен парализовать человека, лишает возможности не только двигаться, но и правильно мыслить иль, наоборот, может подтолкнуть к неожиданному, но правильному решению. Поверь, страх – это сильное чувство, основанное на одном из важнейших и необходимых инстинктах – инстинкт самосохранения и выживания. Он возникает в момент опасности или угрозы. Вот скажи, что заставило тебя разбить переправу? Я на миг задумался, вспоминая, тот день.
– Человеческие следы на поверхности наста. Отметины показались странными, не походили на мужицкие сапоги. Они шли в одном направлении. Не раздумывая, решил проверить, не чужак ли перешёл, а когда догадка подтвердилась, начал долбить лёд, ну, чтобы остальных задержать. Понимаешь, Войша… дед осенью помер… Половцы напали на близлежащую деревню. Дед не захотел отдавать товар, привезённый на торги: “Умру, внучок, но своё не отдам! – сказал он мне тогда.”
Меня в можжевеловую бочку посадил, предназначенную для засолки овощей, а сверху крышкой закрыл, велел тихонько сидеть, а сам бросился на врага с лемёхой – острый наконечник плуга. Я не помню, сколь просидел, от бьющего в нос резкого тошнотворного запаха прокисших овощей, гнили и плесени, к горлу поступал обжигающий комок, ноги затекли, хотелось пить. Стало тише. Лишь где-то слышался детский плач, всхлипывания и причитания местных женщин. Откинув крышку, я высунул голову, покрутил из стороны в сторону, поискал взглядом деда. Увидел его на земле, в лужи грязи и крови. Он лежал неподвижно, с открытыми очами, из груди торчали стрелы. Вылезая, не рассчитал силы, бочка завалилась набок, покатилась по улочке. От возникшего на пути препятствия подкинуло. Я вылетел из укрытия, сильно ударился головой обо что-то твёрдое. На мгновение в глазах потемнело, но я сжал кулаки, попытался подняться. Маменька в детстве постоянно говорила: "Что плачешь от таких пустяков, не зазорно? А что ты будешь делать, ежели тебе отрубят в битве руку или ногу?" Сделал шаг, споткнулся. Это были израненные тела: мужчина был мёртв, женщина еле жива. Она что-то хотела сказать, но из груди вырывалось лишь хриплое дыхание. Одной рукой прикрывала рану на животе, другой схватила мою ногу, просила о помощи. А я… не мог, не знал, что делать, стоял в кровавой луже как вкопанный, боялся пошевелиться. Медленно опустился на колени и дрожащими пальцами зажал рану на животе.
– Дочь… Они… забрали дочь… Спаси её… Полов…цы…
Женщина умерла на моих глазах. Я закричал, в животе свело, рвотные позывы подступили к горлу и не в силах больше сдерживать их, стошнило. К нам подбежал щупленький старик с длинной седой бородой, схватил за шиворот, вытащил из окровавленного месива.
– Живёхонький! – завопил старик, осматривая на повреждения и раны. Расцеловал в две щёки, прижал к груди. – Целёхонький! Ай да Андрошка! – Видно, знал меня, а я не помнил, может, просто запамятовал.
– Дед… там, на торгах… – выдавливая слова, умоляюще пропищал. – Ему… помощь – треба… Пусти!
Старик с оттенком сожаления отступил, взглянул на меня, а в его глубоких старческих глазах, видевшие все тягости жизни, читалась нестерпимая боль и безграничная печаль. Я отвернулся, чтоб он не увидел слёз: воины же не плачут. Стало так совестно, оттого что все они погибли, а я… остался жив. Поблагодарив на ходу, пустился бежать, нет, ни к деду, он был уже мёртв, к людям, которые звали на помощь. Понимаешь, Войша, я клятву дал сам себе, что никогда не стану прятаться… – прищурился, сдвинул надбровные дуги, вглядываясь в заснеженную пелену.
– Андрагаст, поверь, каждый человек, будь то взрослый иль ребёнок, пахарь иль дружинник, князь иль крестьянин, испытывают чувство страха, и в этом нет ничего постыдного. Но, со страхами нужно бороться, иначе они съедят тебя. Чаще всего нас пугает неизвестность и неопределённость… Гляди! Из-за непогоды мы не знаем, что творится по ту сторону реки. А, может быть, там враг притаился, выжидает момента, дабы напасть?! За неизвестностью скрывается опасность… А так как у нас нет ясного видения, происходящего и, мы не знаем, что нас ожидает, то возникает страх, помогающий нашему телу, подготовиться.
– Позволь не согласиться… Я не испытывал его в то утро?! – возмущённо запротестовал, размахивая руками.
– Потому что уже знал, к каким последствиям приводят набеги половцев… Ведь так? Страх, который испытал в тот скорбный день, помог принять быстрое и правильное решение. Я думаю, у тебя будет время разобраться и убедиться… Идём, Андроша! Тебя уже заждались.
Я стоял на крыльце, терзаясь сомнениями, не то, чтобы боялся понести наказание, скорее из-за чувства вины, понимая, что придётся обманывать родичей, а ведь они не заслуживали такого отношения.
"Предотвратил набег кочевников, убил одного, героем прославился, кто ж за язык-то тянул?! Ох, не нужно было про чудодейственный доспех трепать. Чудом остался цел и невредим. А, может дело не в чудесах? Войша сказал, что князь возлагает большие надежды. Надо бы разузнать, что к чему!"
– Можешь до вечера простоять, но ничего не измениться, единственная возможность развеять мучительные думки, сделать шаг навстречу страху, – посоветовал дружинник, – решай побыстрее, а то холод трескучий, кости ломит.
Дверца скрипнула. Мы вошли в тёмное неотапливаемое и нежилое помещение – сени: что-то вроде разделительного барьера между горницей и двором. Я замер, увидел сквозь щёлку внушительную фигуру отца. Поганое чувство пронизывало изнутри: уходил с гордостью, показать, на что горазд, продемонстрировать силушку богатырскую, а возвращаюсь с ощущением, что обмишулился: "Эх, будь что будет!" – буркнул под раскрасневшийся от мороза нос. Распахнул перекошенную дверь, вытесанную из трёх широких пластин твёрдого дерева, перешагнул через порог.
Внутри пахло сдобной выпечкой, щами, запечённой дичью и блинчиками. В светцах, воткнутые между брёвнами, мерцали несколько лучин. Маменька возилась в бабьем куту, а сестрицы Еля и Желя помогали: расставляли канопки и чашки. Девчурки запищали от радости. От искрящихся глаз на душе стало спокойнее. Посмотрели на отца, который восседал у «верхнего» конца стола, под иконами, где проходили как будничные, так и праздничные застолья, тут же замолкли. Пятилетней Микула, краснощёкий, крепкий малый, сидел по правую руку, на моём месте, а трёхлетний Витоня, болезненного вида, с впалыми щёчками – по левую. Ещё седмицу назад был главным помощником, занимал почётное место, а теперича в дом не зовут: без приглашения, стоят на пороге. Так обидно сделалось, неужто вычеркнули и забыли?! А вот меньшого пожалел, занемог бедняга. Кушать явно не хотел, но пришлось сидеть за столом, покуда отец не позволит выйти, а ежели ослушается, то жди наказание. Строгое. Случись, что не так, разлил похлёбку, уронил корку, съел в "прихлебку", зачерпнул дважды, не откусив хлеба, почерпнул мяса, более, чем разрешалось, подул на "ушное" так, что расплескал, зачавкал, сразу же получай деревянной ложкой по лбу. Бывало и так, что выгоняли из-за плохого поведения и до следующего дня ходили голодными. На такой случай припасена корка сухого хлеба. Бабки в избе не углядел. После похорон деда совсем плоха стала. Маменька постарела за эти дни и схуднула: глазницы впали, лицо, сохранившие следы былой красоты, слегка обвисло. Она вытаскивала из печи глиняный горшок с ручками, когда заприметила пришлых. Гридя трижды осенил себя крёстным знамением, снял шапку, низко кланяясь, молвил:
– Мир вашему дому!
Я последовал его примеру, но так и остался стоять на пороге, боясь, шелохнуться.
– Батюшки святы! Андроша… Дитятко! Сынок… – едва горшок не обронила от волнения, дыхание перехватило, слёзы полились из глаз. – Живёхонький!… Свет очей моих, что ж гостей не приглашаешь? – упрекнула супруга за неучтивость.
– Ма-мень-ка! – глухой хрип вырвался из груди. – Маменька… я жив!
– А, я… их не звал? – продолжая хлебать, сухим тоном произнёс хозяин, демонстративно громко причмокивая.
Я совсем поник, не знал, как быть: убежать немедля или обождать. Но сильная, мужицкая длань пригвоздила к полу. Войша был почтителен, на рожон не лез, крайне сосредоточен. Краем глазом приметил, как он расстегнул кафтан, и его тяжёлые пальцы скользнули за пазуху. Я испугался, ужели готов защищать любой ценой? Неужто приказ получил? Он вынул скрученный свёрток, убедился, что тот не промок и положил обратно, заговорщически подмигнул, что нет причин для волнения. Уф-ф, гора с плеч свалилась, не простил, ежели пострадали по моей вине.
– Милости прошу к нашему шалашу! – маменькин голос дрогнул от волнения и, не скрывая радости, добавила: – Ну что ж на пороге стоите, проходите!
– Не спеши, мать! – Скамья со скрипом отодвинулась, братец едва не упал. Кузнец встал во весь рост в три аршина, посмотрел так, что в жилах кровь застыла, подошёл к нам. – Сначала поговорю с … – зыркнул на меня, даже по имени не кликал, – с глазу на глаз, а далее решу, звать иль нет! А… незваный гость, может обождать на лавке, отогреться, коли заявился без приглашения, – с неприязнью обратился к Войше.
– Благодарствую! Обожду… – с прежней невозмутимостью ответил Войша. – За доставленные неудобства каюсь, – понимающе кивнул, уселся на лавку. Кузнец торопливо накинул изрядно поношенную епанчу, шапчонку, нагнулся пониже, чтобы не удариться о притолоку, вышел в сени.
Я постарался улыбнуться, но под сдержанностью, скрывалась глубокая досада. Не успел согреться, как вновь очутился на морозе.
Промозглый ветер протяжно выл, сочувственно пронёсся мимо, а потом затих, словно страшился могучего детину, больше, чем я. Медленный танец колючих снежинок нарушал безмолвное спокойствие. Андимир стоял на крыльце, облокотившись на массивные перильца, глядел исподлобья куда-то вдаль. Он был по-прежнему молчалив и нелюдим. Я подошёл ближе, виновато опустил голову, бессильное отчаяние захлестнуло сердце.
– Андрагаст, – упрямо глядя на замёрзшую реку, недобро хмурил брови, помолчал, а когда продолжил, голос звучал незнакомо, – не угрожает ли тебе опасность?… По доброй воле дорогу домой позабыл? Иль не милы стали? А может, чего не ведаю? – в голосе звучала неподдельная горечь.
Слова отца легли тяжёлым камнем на сердце, но теперь я сознавал, что так грызло и терзало его. Вот оно что! Неужто не сказали, что я без чувств находился все эти дни? Подумал, что веселюсь во дворце.
– Нет! Нет! Что ты такое говоришь?! – громко запротестовал я, от мороза голос сделался сиплым. – Вчерась… вечером токмо очухался. С трудом продрал зенки, не сразу понял, где вообще нахожусь. Голова гудела, жутко хотелось пить, еле-еле вспомнил последние события. Поначалу не ведал, что седмицу проспал, а узнал от воеводы, прибежавший на крики Владимира Мономаха. Княжич с наставником зашли на сон грядущий, проведать, обрадовался моему пробуждению. Завопил, как ошалелый. На шум сбежалась дворцовая стража, после вошёл сам, князь Всеволод Ярославович с приближёнными ратниками. Поклон отвесил… мне безродному сыну, поблагодарил за верную службу, да за спасения отпрыска. А я… в ту пору… на реке, подумать не смел, что рыжеволосый мальчуган – наследник. Князь молвил: "Проси, чего душе угодно!" Я просил домой отпустить. А ещё поведал, что с малых лет желаю вступить в ряды младшей дружины. Меня тотчас же отдали в услужение воеводе Горынычу, наставнику самого Владимира Мономаха. А Войшу со мной отправили, защитить, мало ли… половцы обиду затаили. Утром послы пожаловали от хана Искала. Просил… Скорее требовал у Всеволода Ярославовича в знак доброй воли отдать отрока… то есть меня… для суда справедливого. Тот кипчак… ну, коего я… порешил в бою, важным у них был.
Улыбка промелькнула на губах кузнеца и тут же исчезала. Он уже не выглядел столь непреклонным и суровым. Я поведал о происшествии на Белозёрке, а про то, что произошло ночью, умолчал, обещание дал.
– О чём ты только думал? Твои поспешные действия могли привести к погибели…
– Негоже медлить, коли враг у ворот. Беда мимо не прошла бы…Половцы собирались набег совершить, – отчеканил я, стараясь убедить в правильности своего поступка. – Я должен был предотвратить набег. – Почём не позвал на помощь? В лесу мужики дрова рубили. Зачем же рисковать своей жизнью?
– А затем, что это моя земля, отец… и я никому не позволю проливать на ней кровь. Затем, что кто-то должен её защищать. Я не буду прятаться за чужой спиной, зная, что мог помочь.
– Благородно, но безрассудно… Один в поле не воин.
– А я не один… нас много. И ошибается тот, кто думает, что мы испугаемся, – вспомнил слова Войши, что он собирает войско, для битвы тьмы и света. – Не серчай… отец! Однажды струсил и… дед погиб… люди. Война ведь не щадит, ни детей, ни стариков, ни женщин, а значит, каждый, кто может держать меч, должен встать на защиту.
Андимир с безнадёжной грустью посмотрел на отрока, который в свои года рассуждал, как взрослый, а решения принимал взвешенно, с пониманием всех последствий.
– Тем утречком, соседский мальчуган ворвался в избёнку и, запыхавшись, пропищал о том, что происходит на Белозерке. Я испугался, впервые в жизни и одновременно такую гордость ощутил, что мой сын, вырос настоящим мужчиком, храбрым куда смелее, чем его отец. – Андимир, довольно долго смотрел вдаль, слова срывались, а голос дрожал. – Честной люд толпился, горячо возмущаясь, яростно проклиная соседей дикарей. Стражники оцепили место сражения, организовали поисковые отряды, усилили смотр. На окровавленном снегу замертво лежал кипчак, а тебя доставили во дворец. Нам же наказали ждать. Маменька с утра до ночи молилась, сожгла свечку восковую, что берегла для особого случая, каждый день на стол накрывала, ждала и верила, что жив, рано или поздно придёшь… И ты пришёл. Бог услышал молитвы, – замолчал, сглотнул поступивший ком, холодная слеза текла по щеке. Я не знал, что отец способен плакать. Он страдал… Вдруг повернул голову, выдавил улыбку, отбросив напускную невозмутимость, поинтересовался. – Кольчуга-то помогла?
– А то! – воодушевился я словно гора с плеч. – Ты бы видел! Стрелы летели со всех концов… но ни одна не задела. Да если б не кольчуга, я был бы мёртв. Это ты спас меня от погибели!
– Радует… Теперича спокоен. Идём в избу, мороз крепчает. Негоже гостя на пороге держать… – на его лице заиграла лёгкая ухмылка, которая снова сменилась сдержанной невозмутимостью.
В "Красный угол" дозволялось пройти только по особому приглашению, потому как украшением угла являлась божница с иконками, здесь не только ели, но и возносились хвалу господу богу и решались важные моменты семейной жизни.
Живана суетилась и хлопотала по хозяйству: постелила белоснежную скатерть, праздничную, посередине поставила ендову в виде утки с ковшами и братину в форме ладьи с головой коня. В одну налила квасу, в другую мёда. По бокам расставила блины, пирог с рыбой солёной подаваемый к щам из квашеной капусты. Сестрицы спрятались за занавесью на печке, а братцы продолжали сидеть на своих местах.
С нашим появлением Войша резко вскочил с лавки, кинул быстрый взор на меня, мысленно спрашивая: "Ладно?" По моей довольной физиономии и так было ясно, тревожиться незачем.
Андимир отвесив поклон, уже доброжелательно молвил:
– Ваше благородие! Отведайте хлеб с солью!
Маменька поднесла каравай с солонкой, демонстрируя готовность отдать гостю самое дорогое, истинно ценное, что у них есть. Войша отломил ломоть, обмакнул в соль, поклонился, принял приглашение. Хозяин указал представителю знати сесть по правую руку, как самому дорогому гостю, а мне по левую. Прочитал благодарственную молитву, зачерпнул ковшом мёда, обратился:
