Адъютант Бухарского эмира

«Не женщина, а настоящая Мата Хари», – восхищенно подумал он, направляясь в чайхану.

Глава VIII. Бухара. Июль, 1924 год

Ислам-бек ранним утром вызвал к себе в юрту Темира и, дождавшись, когда за ним опустится полог, сказал:

– Мой мальчик, сегодня тебе предстоит на деле показать все свои военные знания и умения. Его Высочество требует от нас не давать покоя неверным, и я решил вместе с тобой провести рейд возмездия в высокогорной долине, где дехкане продались большевикам. Они не платят военный налог и отказываются кормить воинов ислама. Тебе я хочу поручить самое ответственное задание. С отрядом в пятьдесят сабель тебе предстоит перекрыть дорогу, ведущую к военному гарнизону, чтобы неверные не смогли помешать нам расправиться с предателями.

Он подозвал Темир-бека к столу, на котором лежала развернутая карта с непонятными значками и изображениями, коряво выведенными разноцветными карандашами. Склонившись над картой, молодой караул-беги долго ее рассматривал, пытаясь понять, где стоят вражеские гарнизоны, но так ничего и не поняв, обернулся к отцу.

– Что это? – недоуменно спросил он.

– Карта боевых действий моих формирований, – явно удивленный вопросом, не сразу ответил Ислам-бек. – А что, непохоже? – в свою очередь спросил он.

– Уважаемый токсобо, – обратился к отцу, как военный к военному Темир-бек, – это не карта боевых действий, а сплошная путаница! Не знаю, как вы, а я не могу разобраться, где находятся наши силы, а где вражеские.

– Вот здесь стоят гарнизоны Красной армии, – указал токсобо на обведенные черным цветом населенные пункты. – А здесь дислоцируются моджахеды ислама, – показал он районы, густо заштрихованные зеленым цветом.

– Ну, теперь мне понятно, – удовлетворенно сказал молодой офицер. – Но для того чтобы это было понятно всем, необходимо единообразие в оформлении карт. В Европе принято обозначать противника красным цветом, цветом крови, которую побежденные враги должны пролить.

– Но мы воюем не в Европе, а на Востоке, где своих черных врагов мы зарываем в черную землю, – мудро изрек Ислам-бек, поглаживая свою черную, клиновидную бородку.

Обескураженный таким простым и доказательным ответом, идущим, может быть, напрямую от землепашцев, ставших воинами, Темир-бек только и смог промолвить:

– Аллах велик. И нам, его верным слугам, неведомы все его замыслы и чаяния… И все-таки, господин токсобо, – перешел он на официальный тон, – я бы порекомендовал вам, как самому близкому и дорогому мне человеку, прислушаться к моему совету.

– Мой мальчик, не называй меня токсобо, для тебя я был и остаюсь добрым и заботливым отцом.

– Хорошо, отец!

– Я верю, что ты не посоветуешь мне плохого, но так уж у нас было заведено еще в самом начале войны против неверных. И я не хочу отступать от этой давней традиции.

– Боюсь, отец, что на этот раз вам придется согласиться со мной, – продолжал настаивать Темир-бек, – иначе вы можете оказаться в щекотливом положении, когда к вам нагрянут с проверкой генералы эмира или, хуже того, англичане.

– Какие генералы, какие англичане? – гневно воскликнул Ислам-бек. – Да я на порог своей юрты никаких соглядатаев эмира не допущу!

– Отец, смирите свою гордыню, – искренне произнес молодой офицер, – со следующего года, прежде чем обеспечивать вооруженные формирования моджахедов ислама оружием, боеприпасами и деньгами, эмир пришлет своих эмиссаров, которым поручит произвести анализ всех проведенных за год боевых операций, и в соответствии с результатами поверки, будет награждать или наказывать. Я лично готовил для Его Высочества этот документ.

– Спасибо, сынок, что предупредил, – ласково потрепал Темир-бека по плечу отец. – А при чем здесь англичане?

– Большая часть средств на поддержку повстанческого движения в Бухаре поступает эмиру от англичан, и потому они тоже хотят увидеть, на что тратятся их деньги, – ответил Темир-бек. – Все проверяющие в первую очередь будут изучать карты боевых действий. И все эти понятные только вам изображения на картах вызовут у них насмешки. А я не хочу, чтобы над моим отцом, смелым и мужественным военачальником Гиссарской долины, кто-то смеялся.

– Спасибо, сын, за урок, преподанный мне, – искренне прослезился грозный курбаши, – прости меня за то, что я не сразу воспринял твой совет. Но кто научит моих адъютантов европейским наукам?

– Я! Правда, на это надо время, – задумчиво сказал Темир-бек.

– И в самом деле! Но вам же через два дня надо отправляться обратно.

– Ничего, я найду достойное оправдание.

– Спасибо, сынок! Я сегодня же прикажу адъютантам всех подчиненных мне курбаши прибыть в лагерь. Через два дня, когда мы вернемся из похода во славу ислама с победой, все уже будут в сборе.

– А пока я по-новому оформлю вашу карту и после согласования с вами нанесу на нее план предстоящей операции.

– Слушаю и повинуюсь, – неожиданно улыбнулся всегда такой суровый и неулыбчивый Ислам-бек.

Закончив наносить на карту обстановку, Темир-бек, обернувшись к отцу, который, сидя в просторном, красного дерева кресле, больше похожем на походный трон эмира, с упоением следил за его уверенными и четкими действиями за столом, задумчиво сказал:

– Мне кажется, что заградительный отряд надо расположить в этой небольшой лощине, – он показал место на карте. Ислам-бек, нехотя оставив свой трон, подошел к столу.

– Но это же слишком близко от кишлаков, где мы будем проводить операцию, – скептически заметил он, – я боюсь, что в случае нападения неверных вы не сможете здесь долго продержаться. Вот место, где я планировал выставить засаду. – Ислам-бек указал на узкое горло ущелья, которое можно было запереть и меньшими силами.

Темир-бек внимательно изучил подступы к ущелью и со знанием дела изрек:

– Отец, это хорошее место для засады, но противник, столкнувшись с нами в горловине ущелья и поняв, что там не пройти, попытается обойти препятствие вот здесь и вот здесь, – показал он на карте, – и тогда его уже никто не сможет остановить.

– Я сомневаюсь, что гяуры мыслят так же, как ты, сынок, – самоуверенно произнес курбаши, проведя своим острым ногтем по карте. – Здесь они найдут свою смерть.

– Хотелось бы в это верить, – недоверчиво произнес Темир и, взглянув на отца, неожиданно попросил: – Разрешите мне все-таки рассказать вам, в чем мой замысел?

– Рассказывай! – без особого энтузиазма в голосе милостиво разрешил Ислам-бек.

– Будь я военачальником, я бы расположил засаду в двух местах. Здесь и здесь, – показал он на карте. – Дорога круто поднимается на перевал, и на вершине вражеские кони будут еле передвигать ногами. На спуске вражеская колонна окажется, как на ладони, под прицелом первой засады. Как только гяуры начнут подъем на следующий перевал, они окажутся под кинжальным огнем второй засады. И из этого котла тогда уж никому не уйти. Для этой операции мне понадобится четыре «льюиса» с полным боекомплектом и двадцать пять – тридцать всадников. Как видите, я справлюсь с поставленной вами задачей даже меньшим количеством людей.

– Все это хорошо на словах да на бумаге, – скептически ответил Ислам-бек, – а мы привыкли действовать по старинке. Кстати, курбаши Наби-хан уже устраивал там засаду, и довольно-таки успешно. Пока красноармейцы штурмовали скалу, на которой засели его джигиты, курбаши зашел им в тыл и порубил всех до одного. Так что, сынок, я советую тебе воспользоваться уже проверенным в бою замыслом.

– Хорошо, отец. Я поступлю так, как ты советуешь.

Темир-бек тут же обозначил на карте недостающий элемент предстоящего боя и только после этого вместе с отцом вышел из юрты.

– Скажи, отец, почему среди собравшихся курбаши я почему-то не слышал имени курбаши Наби-хана? Жив ли он?

– Жив! Хитрый лис, после того как его потрепали неверные, ушел за кордон, поближе к своему родственнику, афганскому беку. Кстати, он вскоре должен доставить оружие и боеприпасы, которые мне уже давно обещали англичане. Был однажды у меня господин Хадсон. Клялся и божился, что поможет не только оружием, но и деньгами, лишь бы мы не прекращали с большевиками борьбы.

– А-а-а, я что-то слышал об этом, – вспомнил вдруг Темир-бек. – Три месяца назад Его Высочество отправил меня встретить караван с английским оружием, который прибыл из Индии. Среди сопровождающих караван от границы был и какой-то толстяк-курбаши со своими людьми. Он мне по секрету сказал, что скоро со своими джигитами пойдет обратно в Бухару, чтобы вновь, как и раньше, истреблять неверных. Возможно, это и был ваш знакомый.

– Возможно! – неопределенно сказал Ислам-бек…

Ранним утром следующего дня, в самом начале ущелья, выходящего к перевалу, за которым на труднодоступных склонах, словно ласточкины гнезда лепились горные кишлаки, от многочисленного отряда Ислам-бека отделились пятьдесят всадников и под командованием молодого караул-беги Темир-бека поскакали по узкой и глубокой щели в гору. Место прежней засады искать не пришлось. На скале прекрасно сохранились выложенные из камня укрытия с амбразурами и узкими ходами сообщения.

Оставив лошадей в щели, под охраной десятка воинов, Темир-бек расставил остальных на заранее оборудованных позициях. Приказав всем затаиться, он отъехал на своем жеребце на версту и в бинокль пристально осмотрел место своей засады. Ничего, могущего привлечь внимание, не было заметно. Даже невысокое, сложенное из камней укрытие, сливалось с серой массой, нависшей над ущельем скалы.

«Ну что ж, – подумал он. – Проверим тактический прием курбаши Наби-хана. Может быть, нам так же, как и ему, повезет»!

* * *

– Люди! Эй, люди! Сбросьте ваш сон, собирайтесь к мечети. На нас надвигается беда! – слышались крики глашатаев на кривых и узких улочках кишлака Кайсар, спрятавшегося от суетного мира в отрогах Каратау. Вскоре на площади перед мечетью собралась многочисленная толпа. Люди, тихо переговариваясь, с нетерпением ждали, что скажет староста кишлака.

Выйдя вперед, староста взволнованно провозгласил:

– Мусульмане, я позволил себе оторвать вас от важных дел, потому что пришел час защищать наш кишлак, наши дома и наши семьи от кровожадного курбаши Ислам-бека. Полчище ширбачей движется на нас, чтобы склонить наши сердца и души в поклоне эмиру и его приближенным. Этот сын разводки и шакала снова хочет надеть на нас цепи рабства, сброшенные с наших шей большевиками, чтобы, как и прежде, пить нашу кровь, насиловать наших жен, продавать в рабство наших дочерей. Этот преисполненный самодовольства и гордыни курбаши, да сгорит душа его в аду, прислал к нам своего посланца, который объявил мне слова своего людоеда-хозяина:

«Мы слышали, что в Кайсаре люди впали в разврат и отказали в гостеприимстве моему курбаши Ниязу. Поэтому приказываю… – Голос аксакала дрогнул. – Приказываю сегодня же собрать мне и моим людям сто подков, пять пудов фамиль-чая, пуд кок-чая, пятнадцать фунтов чилимного табаку, тридцать баранов, пятнадцать пудов риса, два пуда кишмиша. Ослушникам – наказание, их семьям – разорение».

Слышали, люди? Живодер и насильник идет к нам. Конница его кровавых подручных скачет к нашему кишлаку. Я взываю к вам, сельчане: до каких пор мы будем терпеть этих голодных, бешеных собак?!

Толпа угрюмо молчала. Каждый вспоминал, какие беды и несчастья пришлось перенести каждому из них за последние годы, и особенно в прошедшем году. Тогда в кишлаке расположился лагерем Наби-хан, загнанный в поднебесные дебри красными кавалеристами. Причитания женщин и многочисленные холмики могил оставили после себе моджахеды ислама после своего ухода. Вот и сейчас жестокое и кровавое воинство под предводительством самого Ислам-бека движется в их небольшую, защищенную от ветров хребтом Каратау высокогорную долину, чтобы на улицах кишлака вновь слышался плачь и стенание женщин, чтобы под пулями и ножами бандитов падали в пыль отцы семейств и джигиты, осмелившиеся поднять руку в их защиту.

– К нам идет смерть! – стал рядом с аксакалом кузнец Данияр. – Сейчас мы должны решить: или идти к бандитам на поклон и, словно стадо баранов, подставить свои шеи под их острые ножи, или, вооружившись всем, что возможно, стать на защиту кишлака. Третьего не дано!

Люди зашумели, стараясь выразить свое одобрительное отношение к сказанному старшиной и кузнецом.

Шум перекрыл громоподобный, непререкаемый голос Данияра:

– Все идите домой! Возьмите то, что у каждого есть. Охотники – свои ружья, дехкане – свои кетмени, серпы и топоры, пастухи – вилы, палки и ногайки. Вооружайтесь всем, чем сможете. Мы дадим отпор этим бешеным псам.

Шумно переговариваясь, люди начали торопливо расходиться.

– Всем собраться на окраине кишлака, возле скалы, – приказал кузнец вдогонку. Привыкшие безропотно подчиняться людям сильным и смелым, дехкане быстро разошлись по домам и, вооружившись всем тем, что годилось не только для добывания пищи, но и для убиения себе подобных, направились к скале, прикрывающей кишлак от северных ветров. Теперь это вселенское нагромождение островерхих гранитных глыб должно было закрыть кишлак от кровожадных псов – басмачей.

Вскоре у скалы собрались почти все мужчины, способные держать в руках оружие.

Данияр пришел одним из первых. Высокорослый и широкоплечий кузнец, подпоясанный красным кушаком, за которым была видна остроотточенная сабля, внушал селянам уважение и надежду. Такой человек не станет тревожить людей пустопорожними разговорами и несбыточными увещеваниями.

Не дожидаясь, пока стихнет говор раззадоренных предстоящей битвой селян, Данияр громко, чтобы слышали все, объявил:

– Если позволит мне многоуважаемое общество, я готов возглавить оборону нашего кишлака.

– Мы согласны!

– Ты самый достойный из нас!

– Я слышал, Данияр служил когда-то в коннице эмира!

– Данияр – настоящий батыр!

– Веди нас в бой, – послышались крики со всех сторон.

– Я предупреждаю вас, что с этого момента наступает конец вашей вольнице, каждый должен будет строго и точно выполнять все мои приказания! Вы согласны?

– Согласны! Согласны! – Многоголосое эхо, отразившись от скалы, воинственным кличем разнеслось по долине, вселяя в ее немногочисленных жителей надежду на победу над страшным и жестоким врагом.

– Если вы согласны, то я беру командование над нашим немногочисленным отрядом на себя, – громогласно объявил Данияр и, подойдя к краю обрыва, в глубине которого проходила караванная тропа, ведущая в кишлак, о чем-то задумался. Дехкане молча, с надеждой в глазах смотрели на него, ожидая приказа.

– Мы разделим отряд на две части, – после небольшого раздумья сказал командир. – Все, у кого есть ружья и копья, пойдут с Азаматом-мергеном на противоположную сторону ущелья и залягут в засаде. – Азамат-мерген, – обратился он к невысокому, плотному старику-охотнику, который стоял рядом с ним на краю обрыва, опираясь на старинное фитильное ружье, – вы со своими людьми должны перекрыть тропу вон там, – Данияр указал в сторону противоположной скалы, уступами уходящий под самые небеса, – на первом уступе. После камнепада, который мы устроим, как только басмачи покажутся на дне ущелья, вся надежда на вас. Вы должны устроить такую стрельбу и грохот, чтобы эти дети шакалов подумали, что их поджидает не кучка горцев, а целая армия большевиков. Я уверен, что после этого Ислам-бек со всей своей сворой, как шакал, перепуганный снежным барсом, унесется прочь.

Селяне, выслушав план Данияра, одобрительно зацокали языками, восторженно восхваляя его военный талант и опыт. Не обращая никакого внимания на славословие земляков, кузнец поднял руку вверх, призывая народ к тишине.

– Мы должны послать гонца в Денау, где расположен ближайший к нам гарнизон Красной армии, – объявил он. – У кого есть быстроногий конь, который бы смог доставить нашего гонца к большевикам? – Кузнец знал, что такой конь есть у старейшины, он недавно его подковывал, но, не желая конфликтовать с аксакалом, который когда-то предоставил ему полуразвалившуюся хижину под кузню, дипломатично поставил этот вопрос перед всеми селянами.

– У меня есть конь, – сразу же откликнулся пастух Тимур, но слова его вызвали только насмешки.

– На твоей кляче только за смертью посылать, – съязвил Азамат-мерген. – Я знаю, добрый конь есть у нашего старейшины.

Глаза всех селян обратились к аксакалу. Тот, немного помявшись, неуверенно сказал:

– У меня есть конь, но он еще слишком молод для длительных походов. Но, если надо, я готов пожертвовать им. Кто поскачет за подмогой?

Из толпы вышел стройный джигит в полосатом, рваном халате, подпоясанный выгоревшим на солнце, некогда красным, кушаком, за который был заткнут серп.

– Я готов скакать и день и ночь, чтобы привести на помощь красный эскадрон, – выпалил парень, у которого только-только пробивались усики.

– Керим, ты настоящий джигит, – послышались удовлетворенные крики селян, – ты наш спаситель!

– Скачи в Денау по горным тропам, это будет ближе и, главное, безопаснее. И пусть Аллах покровительствует тебе в этой дальней и нелегкой дороге, – пожелал юноше доброго пути кузнец Данияр.

Заручившись разрешением старейшины, джигит вприпрыжку припустил к кишлаку, и вскоре копыта его коня застучали по каменной тропе, ведущей к перевалу.

Глава IX. Бухара. Июль, 1924 год

После сытного обеда Агабек направился в парк, раскинувшийся вокруг рукотворного озерца, в тени красивейших бухарских медресе Ляби-Хауз и Диван-Беги. Изящные архитектурные сооружения, построенные древними мастерами на берегу пруда в истинно восточном стиле, радовали взгляд. Окруженные вековыми чинарами дворцы знаний были прекрасным местом полуденного отдыха бухарцев, и потому здесь всегда было довольно многолюдно. Присоединившись к небольшой группе красноармейцев, которых от одного старинного строения к другому водил добровольный рассказчик, Агабек услышал мудрую, древнюю легенду из истории Бухары.

– Однажды знатный визирь Бухары Надир Диван-Беги решил выкопать пруд перед своей ханакой, которая и сейчас стоит перед нами, – начал тот свое повествование. – Но тогда на месте пруда стоял дом одинокой еврейки, которая никак не хотела его продавать. Диван-Беги пытался прибегнуть к своему авторитету, но эмир Бухары послал его к совету муфтиев, которые постановили, что нельзя силой отнимать землю у еврейки, так как она платит налог за сохранение своей религии, а значит, может выступать наравне с мусульманами. Тогда хитрый визирь распорядился проложить вдоль стены ее дома арык, и вода постепенно начала подмывать фундамент. Еврейка хотела жаловаться, но в итоге они решили спор мирно: еврейка отдала землю под пруд, а Диван-Беги отдал ей часть своей земли для строительства первой в Бухаре синагоги…

«Как все это символично, – подумал Агабек, прислушиваясь к заунывному голосу рассказчика. – Так же, как и много веков назад, камнем преткновения вновь становится еврейка, правда, для меня она предстает в новой ипостаси. Но, как и в древние времена, я могу воспользоваться мудростью визиря, и взять ее не силой, а миром, любовью и лаской».

Воодушевленный неожиданной, поистине мистической поддержкой, Агабек направился в сторону вокзала. Через час он уже был в Новой Бухаре. Здесь в полулюксе гостиницы «Европа» находилась конспиративная квартира резидента. Лацис лишь в самых крайних случаях разрешал своим сотрудникам использовать этот шикарный по восточным меркам номер для встреч с наиболее ценными агентами.

Портье, который, как небезосновательно предполагал Агабек, был агентом Лациса, по первому же требованию вручил ему ключ.

– В девятнадцать часов ко мне должна подойти женщина. Она спросит у вас товарища Иванова. Товарищ Иванов – это я, – наклонившись к портье, негромко произнес Агабек.

– Я лично провожу ее к вам в номер, – услужливо осклабился гостиничный холуй.

– Хорошо. – Агабек вытащил из внутреннего кармана розовую бумажку в пятьсот тенге и незаметно сунул ее в вовремя подставленную руку портье.

Люкс представлял собой двухкомнатный номер со всеми удобствами. Из прихожей Агабек сразу же попал в просторную комнату, обставленную дорогой мебелью, явно экспроприированной из дворца эмира. Посреди комнаты стоял массивный стол красного дерева с ножками в виде львиных лап. Вокруг него стояли шесть стульев. В стороне, у самого окна располагалось резное кресло. Напротив него примостился кожаный диван. В спальне, кроме широкой, под балдахином, кровати, по бокам которой с трудом вмещались прикроватные тумбочки, стоял вместительный платяной шкаф.

«Да-а! Такая обстановка непременно должна пленить мою черноокую красавицу», – возбужденно думал Агабек, присев на самый краешек огромного, словно трон, кресла. Мечты-скакуны уносили его все дальше и дальше от неприглядной и суровой действительности с ее войной, заговорами, погонями и непременной стрельбой. Во всем этом смертельно опасном хаосе единственной отрадой для него стала Соломея. Женщина его давней мечты, которую он уже неоднократно видел в редких, а потому особенно сладострастных эротических снах. Их бурный роман развивался так стремительно, что Агабек уже не представлял себе, как он сможет объяснить любимой, что основная цель их встреч – вербовка. Вот уже который день в душе его шла непрерывная борьба. Партийный, чекистский долг призывал его забыть обо всех чувствах и с помощью Соломеи начать добывать необходимую для него информацию и документы, к которым она, по предположению Лациса, имела самое непосредственное отношение, а непослушное сердце требовало забыть обо всем этом и предаться чистой, всеохватывающей человеческой любви…

В дверь постучали. Агабек вскочил и, так и не решив окончательно, что делать дальше, кинулся к двери. Через минуту в комнату вошла Соломея. В ослепительно-черном, строгом вечернем костюме, сплошь усыпанном блестками, с высокой вычурной прической, сооруженной довольно искусным мастером на ее небольшой, но прелестной головке. Живой, чуть грустный взгляд ее бездонных глаз вопрошающе остановился на лице Агабека.

– Я пришла, – одним дыханием промолвила Соломея, протягивая руку для рукопожатия. Агабек торопливо перехватил ее и самозабвенно поднес ее к губам. Явно смущенная, Соломея, немного оглядевшись, удивленно воскликнула:

– Как здесь роскошно, словно во дворце! – она коснулась кончиками пальцев полировки стола. – И среди этой роскоши вы, мой волшебник, мой дэв из сказки «Тысячи и одной ночи».

– О, моя несравненная Шахразада! – в тон ей откликнулся Агабек. – Я готов исполнить любое ваше желание.

Соломея прошла к дивану, оставив за собой тонкий шлейф сладких, соблазнительных духов. Присев на краешек дивана, она решительным жестом маленькой белой ручки указала на место рядом с собой.

– Я хотела серьезно с вами поговорить, – дождавшись, пока Агабек присядет на диван, неожиданно деловым тоном произнесла Соломея. – Пока мы здесь с вами встречаемся, в правительстве Бухарской республики зреет заговор против революции. Неужели вы ничего об этом не знаете?

Ошеломленный таким заявлением, Агабек несколько мгновений сидел молча, удивленно уставившись на нее. Он готов был услышать все, но только не это. Пока внутри него шла борьба чувства и долга, Соломея сама, своей женской логикой, нащупала тот единственно верный путь их дальнейших взаимоотношений, который устраивал всех. Теперь ему уже не было никакой необходимости раскрывать перед ней свои карты. Женщина сама, без всякого принуждения и обещанного вознаграждения, предлагала свои услуги. И это было такое предложение, от которого он не мог, да и не хотел, отказаться.

– Я, конечно же, слышал о том, что многие чиновники в Совете народных вазиров поддерживают басмаческое движение, а некоторые из них даже мечтают об отделении Бухары от Советского Туркестана. Но для меня все это лишь слухи, не подкрепленные документально.

– У меня есть все необходимые документы, – заявила Соломея, вытаскивая из своей сумочки целую пачку бумаг. – Это копии документов, которые я сегодня печатала для Садвакасова. Мне удалось вместо одной копии сделать две. Насколько я знаю, все эти бумаги мой жених должен передать англичанину Хадсону, который находится в Бухаре по линии Красного Креста и Красного Полумесяца.

У Агабека загорелись глаза.

– Вы сделали неоценимую услугу для революции, – восторженно произнес Агабек, с нескрываемой любовью и благодарностью целуя ручку своего пленительного агента.

– Вам необходимо как можно скорее обезглавить этот контрреволюционный заговор, – решительно заявила женщина.

– В этом деле спешка может только навредить, – возразил Агабек. – Скажите, а вам нисколько не жалко своего жениха?

– Тот, кто не с нами, тот против нас, – жестко, без тени сомнения в голосе, произнесла Соломея.

Бегло просмотрев документы, Агабек отложил их в сторону. Взглянув в глаза Соломеи, он, осторожно подбирая слова, ненавязчиво предложил:

– Я понимаю, что после всего, что вы во благо революции сделали, не вправе и дальше пользоваться вашим расположением. Но обстоятельства требуют оперативного вмешательства в этот контрреволюционный процесс. Вот почему я обращаюсь к вам, как к гражданке РСФСР, с искренней просьбой помогать нам и дальше, до полной победы мировой революции!