Надуйте наши души. Swell Our Souls

скачать книгу бесплатно


– Я всегда верила, что вместе мы способны на всё!

– Да, – раздражённо бросил Юлий и стал пятиться с арены, как вдруг ледяной ток прошёл по его венам. Он обернулся. За его спиной стояла Мира Манн и держала его за руку.

– Иманон, – сказала она, как ему показалось, с любопытством.

– Позже я найду вас, – сказал Юлий, освобождаясь, и бегом бросился за Илайей.

Если бы очень зоркий глаз неотрывно следил за Мирой Манн, то и он бы не уловил, каким образом и в какое мгновение она исчезла из Летнего театра. Он заметил бы лишь, что она шепнула пару слов ведущему, тут же объявившему церемонию награждения, и метнулась к партеру, а по закулисной суете охранников Пандробана, которые хватились Миры, догадался бы, что она не воспользовалась служебным ходом. И даже если бы он выглянул в подкрадывающуюся к Летнику полутьму – и тогда не обнаружил бы её, потому что к тому моменту она уже неотступно следовала за Юлием.

ЧАСТЬ 3. ВЫБОР

Глава 1. Лукавая исповедь

Колокольня чернела в сумраке, стынущем у подножья неутеплённой сентябрьской ночи, точно портал вглубь планеты. Илайя смерила её недоверчивым взглядом, пропуская через себя мутный поток скомканных мыслей, утекающий в голодную тьму, что крепчала и разрасталась, доедая память о солнце и безмятежности.

В скорости появился Юлий. Перед тем он успел заскочить в Асседию и, не найдя её там, догадался проверить здесь. Он был очень раздосадован.

– Как тебя понять? Когда мы приблизились к разгадке!.. Мы были с нею лицом к лицу! Она сказала мне: Иманон. Зачем ты сбежала? Что произошло там с тобой?

Илайи скосила взгляд на входную арку колокольни, откуда на неё поплыли искажённые воспоминанием пузатые цепочки молекул.

– Я не могу выразить, что происходит со мной и как это ощущается.

– Я говорю тебе: Мира Манн – не случайная фигура.

– Может быть, – сказала Илайя. – Но ты, Юлий, случайная фигура.

В первую секунду он опешил, затем выразительно кивнул, как бы говоря: ну, приехали, что ещё я сегодня услышу.

– Это всё ревность, – сказал он не без злобы.

– Не отрицаю, – качнула головой Илайя. – И это хуже всего. Я не могу присвоить то, на что претендует другая.

– Но Таня мне не нужна.

– Когда-то была нужна, – упрямо сказала Илайя. – Ты связан с нею в прошлом, а связи не рвутся.

– Но это бред какой-то! То есть, ты отказываешься от меня?

Илайя различила вдалеке тяжёлый шум разгоняющихся волн, предвещающий зарождение шторма.

– Я не смогу дать тебе то, что сможет она, – обречённо сказала она. – Моя жизнь не будет посвящена тебе. А тех, кто нас любит, надо ценить. И, пожалуйста, уходи сейчас отсюда.

Плаксивая луковая сладость, усиленная тем острым чувством реальности, которое высвобождало так плохо ещё освоенные ею внутренние ресурсы, захлестнула Илайю. Она чувствовала повсюду нарастающую вибрацию, и понимала: то растёт ветер, ею же вызванный. Ветер, в котором она сейчас сможет укрыться и прокричаться.

– Уходи! – с досадой крикнула Илайя.

– Не надо повторять мне! – рявкнул он в ответ. – Может, ещё сдуешь меня отсюда?

Илайя решительно обошла Юлия, словно случайную преграду, и вошла в колокольню. Но её стены только усилили холодную дрожь и чувство непоправимой ошибки. Тут же Илайе захотелось вернуть Юлия. Она ступила к выходу, и сердце её ёкнуло от шальной мысли, что снаружи не осталось ничего, кроме фрагментов прошлого, дожираемых лангольерами. Но, заметив совсем ещё недалеко его фигуру, она облегчённо выдохнула и выскочила за ним с твёрдым намерением немедленно всё уладить, как вдруг застыла, точно гусыня, пронзённая стрелой. Вовсе не Юлий был той фигурой, что виделась ей из колокольни.

Против арки, окружённая обломками кирпичей, искорёженными жестяными банками и битым стеклом, стояла та, что нынче вечером триумфовала на сцене Летнего театра, в том самом платье, что будто материализовалось из пламени. То была собственной персоной Мира Манн. Она подставила ветру, точно скульптору для полировки, своё точёное лицо и потянула носом.

– Сколько сомнения в этом ветре. Сколько в нём жажды уверенности. Но – увы. Источник сух.

Илайя безмолвно шевельнула губами.

– Запах жёлтой магмы в воздухе – признак вторичного ветра. И это значит: аве, Иманон.

– Что означают твои слова?

– Ты хочешь знать о силе, которая исходит от тебя, и я расскажу тебе о ней. И ты поймёшь, отчего она так мучает тебя.

– Но кто ты? И откуда знаешь об этом?

– И об этом я расскажу, – она вытянула руку ладонью вверх, будто отдавая что-то Илайе или требуя чего-то у неё. Лицо её было непроницаемо, глаза смотрели изучающе.

Илайя внутренне шагнула назад, но ноги её передвинулись вперёд, и рука её потянулась к Мире. Мгновение они пристально смотрели друг на друга, а после ветер разбил их рукопожатие, и обе они вошли в колокольню.

– Неказистое местечко ты выбрала для нашего знакомства, здесь и присесть-то негде, – сказала Мира светски-укоризненно, немедленно преображаясь из дикого дитя ночи в гранд-даму. – Мой вариант, кажется, был поудачнее, – с тонким жужжанием подол её платья вдруг засветился оранжевым светом, и Мира без всякой брезгливости оглядела внутренность колокольни, и этим беспечно-оценивающим взглядом стряхнула зловещий налёт с её стен. – Но я повинуюсь желанию Иманон, – и Мира слегка, как бы с ироническим почтением, склонила голову. – Светодиодная лента, – пояснила она, заметив вопрос на лице Илайи. – Вшита в платье. Тяжеловато, но, видишь, оказалось кстати.

– Кого ты называешь Иманон? – спросила Илайя.

– Хранителя ветра. Тебя.

– Кстати, здесь есть, где присесть, – Илайя кивнула на верхнюю площадку и направилась к лестнице, и, поднимаясь, молча удивлялась, как так вдруг притупился страх, как охотно глухая тоска уступила тёрпкому предвкушению. Мира Манн поднималась за ней, как сердечная гостья в гостеприимную кухню. Наверху Илайя помедлила – ей было неловко, что Мире придётся пачкать роскошное платье в пыли и паутине, но та безоглядно уселась на доски и выжидающе глянула на Илайю, пока та устраивалась рядом.

– Ты преследовала меня? – спросила Илайя.

– Твоего друга, – сказала Мира, и Илайе померещилось, будто на секунду из-под светской маски выглянула, точно шлейка белья из-под платья, её мистическая природа. – Я ошибочно посчитала, что импульс силы исходит от него.

– Ты слышала наш разговор?

– Я увидела тебя, – Мира покачала головой. – И этот ветер. И его связь именно с твоей волей стала очевидной.

– А фестиваль – ты организовала его…

– Ради того, чтобы найти тебя, – кивнула Мира.

– Но какова была вероятность, что я окажусь там? Если бы я пропустила его?

– Но ты не пропустила, – снисходительно возразила Мира. – И вероятность была высокая. Я знала радиус поиска, и оставалось лишь привлечь твоё внимание. Меткое название и, конечно, спираль – ведь именно она сработала? Где она у тебя? – Мира не упустила машинальный жест Илайи, которая украдкой нащупала семиотическое сплетение линий. – На ладони?

– Ты не сказала, зачем искала меня.

– Я искала Иманон, – сказала Мира, своим тоном как бы развивая тон Илайи, но добавив в него мягкое уточнение. – Потому что мы обе с ним, мы обе с тобою, – жертвы непостижимой шутки рока, и ты, Иманон – та, что проживает мою судьбу.

– Что ты пытаешься сказать?

– Я говорю, что я должна была стать Иманон.

Илайя выразительно моргнула, и Мира смиренным вдохом начала свою историю.

– Я родилась двадцать один год назад, третьего февраля, в городе Гарфа – в двух сотнях километров к северо-западу отсюда. Это день и твоего рождения. Моментом моего рождения должен был стать миг между пятой и шестой секундами двадцать восьмой минуты после полуночи. Ровно в этот миг в Фуграде, достигнув девяноста девяти лет, умер некто Лев Костантини. Это имя значилось в его паспорте. Это же имя написали на его могиле внуки его умерших детей. Но настоящим его именем было Иманон. Этот человек родился в селении под Фуградом сто двадцать лет назад третьего февраля, в миг, когда умер Нетто Кан, настоящее имя которого, как ты догадалась, Иманон. Цепочку таких синхронных смертей и рождений я могу продолжать до нескольких тысячелетий в прошлое. Она простирается значительно дальше, но достоверная хроника Иманон прерывается на Ульрихе Артембергском. О том, как передавалась сила ветра ещё раньше, существуют только гипотезы. Согласно одной из них, вторичный ветер существовал ещё до зарождения жизни на планете: миллионы лет хранился в камнях и скалах, а с появлением живых существ началась его передача между ними, пока он, следуя эволюции, не достиг человека. Можно лишь догадываться о закономерностях движения силы ветра в те времена. В наше время сила подчинена девяностодевятилетнему циклу. Но, кроме временного, есть ещё и пространственный фактор. Существует группа людей, посвящённых в тайну хранителя ветра. Они называют себя меркаторами и принимают миссию наставничества Иманон. За сотни лет своих изысканий, оберегаемых от публичности и аккуратно передаваемых преемникам, меркаторы заметили, что сила движется по дуге, пересекающей экватор под углом в восемнадцать градусов. Шаг её отличается по длине, но неизменно следует пропорции дуги. Воссоздав по последовательным координатам мест рождения Иманон полную траекторию, они увидели локсодрому – кривую, которая берёт начало от северного полюса и по часовой стрелке обвивает земной шар: лассо Пуповины. Достигнув южного полюса, она продолжается в обратном направлении под тем же углом к экватору. Накануне появления нового Иманон вблизи места его рождения наблюдается метеоритная активность. Это позволяет меркаторам, отслеживающим движение силы по линии Пуповины, практически безошибочно определять место рождения нового Иманон и его предполагаемых родителей. Когда ребёнок рождается, меркаторы вступают в контакт с его семьёй, удостоверяют знак спирали на его теле и участвуют в его воспитании. Сила зреет в ребёнке по мере его взросления, и к тому моменту, когда готова проявиться, Иманон владеет информацией о своих возможностях, своём назначении и своих обязанностях, – информацией, накопленной поколениями меркаторов за века их существования. Так воспитывалась я. Мой отец был меркатором – точнее, стал им, когда меркаторы нашли его и сообщили, что его новорожденная дочь – Иманон. Свою мать я почти не помню – она ушла от отца вскоре после моего рождения, якобы потому что была много моложе отца и хотела других детей, а отец твёрдо решил посвятить жизнь моему воспитанию – воспитанию, как она полагал, Иманон. К пятнадцати годам я изучила все известные миру науки, в том числе, редкую науку управления ветром. Но сила не проявлялась. В течение года, беспрерывно практикуя раджа-йогу, я пыталась пробудить силу, но её признаков по-прежнему не было. Ещё через некоторое время состоялся совет меркаторов, который постановил, что, по всей видимости, произошла ошибка, и я не являюсь Иманон. Меркаторы оставили меня, но мой отец не принял их решения. Днём и ночью он сидел за вычислениями и приходил к одному и тому же результату: ошибки в расчётах нет, и я должна быть Иманон. До последнего вздоха он надеялся, что сила проявится во мне. Мне было жаль его, я знала, что он пожертвовал всем, и даже любовью к матери, ради того, чтобы служить хранителю ветра. А сама я примирилась с тем, что не мне суждено было стать Иманон. Точнее, так было поначалу. Я пыталась посвятить себя разным занятиям, но ничто не увлекало меня. Вскоре я совершенно утратила вкус к жизни, и чтобы отвлечься от мерзкого чувства собственной бессмысленности, стала искать объяснение своей неудаче. И однажды, ничего не сообщая отцу, я пришла к моей матери. Я ожидала найти её счастливой замужней женщиной, воспитывающей многих детей, как она хотела. Но встретила одинокую старуху, что жила в убогой хижине на краю заброшенного селения. Увидев меня, она разрыдалась и открыла мне тайну, которую много лет скрывала ото всех на свете: у неё были тяжёлые роды. Настолько тяжёлые, что накануне разрешения она потеряла сознание. Чтобы спасти нас обеих, врачи сделали ей операцию, и вытянули меня из её живота на несколько мгновений раньше, чем умер Иманон. Мать так и не простила себя за то, что ей не хватило сил дать мне родиться в тот миг, что был назначен мне судьбой, и, как я теперь понимаю, именно это стало настоящей причиной и её ухода от отца (ибо она не могла ни признаться отцу, ни продолжать обманывать его об обстоятельствах моего рождения), и её печального существования. Не знаю, правильно я поступила или нет, но привыкши ничего не скрывать от отца, – я рассказала обо всём ему. Эта весть поразила его, но и немного приободрила. Если так, сказал отец, то твоя сила перешла к другому человеку. Он вновь сел за расчёты, и довольно скоро определил три возможных места рождения Иманон. Если Иманон родился в одном из первых двух, сказал отец, то мне останется лишь рассказать обо всём меркаторам, а тебе – зажить обычной жизнью или, если ты захочешь этого, стать меркатором. Он объяснил, что первые две из предполагаемых точек рождения Иманон находятся на лассо Пуповины. Если сила передалась без нарушения исторической траектории, замкнутой вокруг планеты, то сбой в её движении, вызванный вмешательством в процесс моего рождения, не станет фатальным. Но отец не мог исключить, что этот сбой повлёк сдвиг в траектории движения силы и отклонение от лассо Пуповины. Основываясь на теории обратного стремления, он вычислил ещё одну возможную точку рождения Иманон, которая размыкает лассо Пуповины и уводит траекторию силы за пределы планеты. Несколько сотен или даже тысяч лет пройдёт, прежде чем это случится, но коль скоро лассо Пуповины распустилось, человечество неизбежно потеряет вторичный ветер, как некогда потеряло вторичный огонь, вторичную воду, вторичный металл, вторичную гравитацию и мало ли что ещё, о чём можно теперь только догадываться. Чтобы не утомлять тебя подробностями наших с отцом поисков Иманон, скажу лишь, что в первом предполагаемом городе среди официально и неофициально рождённых третьего февраля никто не родился во время, приближённое к половине первого ночи. Во второй предполагаемой точке мы нашли человека, который родился в тот самый миг, но он не был Иманон. Вернувшись в морозную Гарфу из жаркой страны, где мы надеялись встретить Иманон, отец подхватил грипп и отнёсся к нему слишком легкомысленно. Вирус одолел его за несколько дней. Прежде чем впасть в предсмертное беспамятство, отец назвал мне твой город – третью вычисленную им точку. Он завещал мне найти Иманон любыми средствами, и если, на беду, Иманон был рождён в этом городе, умолять его вернуть силу, которая назначена мне. Призвав меня к этой клятве, он оставил меня. Я оплакала отца, поборола навязчивое желание позвать в помощь меркаторов, забрала с собой всё, что могло бы заставить меня когда-нибудь вернуться в Гарфу, и отправилась в Дебриссу. Несколько недель мне потребовалось, чтобы освоиться здесь, найти мецената и воплотить свой план. И вот, наконец, я у цели. Чтобы предаться твоей воле.

Илайя с неловкостью жертвы уличного розыгрыша, которой объявляют, что её снимает скрытая камера, уставилась на притихшую Миру.

– Ты хочешь, чтобы я передала тебе силу ветра. Разве это можно сделать?

– Можно, – кивнула Мира. – Чтобы это сделать, во время действия силы нужно представить её себе в виде любого объекта, имеющего стремление: пусть это будет стрела или ручей или пшеничный колосок – что угодно. И затем нужно направить этот объект вот сюда, – Мира шевельнула кончиком среднего пальца. – Если мой отец прав, и моя судьба – действительно судьба Иманон, то во мне заложены ресурсы, необходимые для синтеза силы, и я смогу принять вторичный ветер.

– Почему ты называешь его вторичным ветром?

– Вторичный – означает, подвластный человеческой воле. Первичный ветер следует собственным закономерностям, и чем меньше вмешательство человека в ветер – тем естественнее и, следовательно, гармоничнее человек взаимодействует с природой вещей. Но пока продолжают рождаться Иманон, человечество сохраняет потенциальную возможность контролировать почти все воздушные процессы на планете.

– То есть, раньше человек мог управлять и другими стихиями?

– Свойства материй и силы, возникающие при их взаимодействии, миллионы лет назад существовали во вторичной форме.

– Но почему они теперь утрачены?

– Согласно теории обратного стремления вторичные и последующие формы явлений возвращаются в первичную форму, если их существование начинает угрожать природе вещей или привычной для нас форме жизни, – сказала Мира, облегчая философскую тяжесть своих слов неопределённо вздёрнутой бровью.