скачать книгу бесплатно
– Ну вот, ты понимаешь. – Заметил парень. – Значит, хоть что-то вы понимаете.
– Ой. – Сказал Энки. – Мне жаль ентого расиста. Чесс-слово, скажите кто-нибудь ему, чтобы он уже начинал биться лбом об газон. Или позаботился, чтобы его расстреляли, что ли.
Энлиль совершенно спокойный, только красный, как бы желающий подтвердить цветом кожи теорию критика, кивнул.
Он рывком стащил мундир и выпростал голову с растрепавшимися, наконец, волосами. Затрещавший при сдёргивании мундир он уронил небрежно в траву и вытянул перед собой мускулистые белые руки, разминая пальцы, потом заложил руки за голову.
Солнце, приглушённое куполом, грозило сквозь полужидкое вещество крыши. Огненный шар надеялся заглянуть аннунакам в глаза.
Энки завороженно просипел:
– Всегда мечтал увидеть, чего он носит под лычками.
– Я тоже, – призналась Нин.
– И я, – сказал инженер.
Под мундиром обнаружилась белоснежная, белее кожи Энлиля в обычном состоянии, плотная футболка.
– Ты же царский сын… Ты что, ты… у нас демократия или нет? – проговорил тревожно парень.
– Конечно, – сказал Энлиль, – у нас демократия. И потому царский сын имеет право поколотить тебя.
Энки налюбовался на маечку командора, со вздохом сомнения оглядел себя и незаметно потянул носом.
– Красный и, правда. – Сказал, сделав шажок назад, парень и, оборачиваясь, показал пальцем. – Смотрите, в натуре, смешно, а?
– Особенности расы. – Пожал плечами Энлиль. – И добавил потише, так как он помнил, что на лужайке находится дама. – Хочешь поцеловать меня с той стороны? Чтобы узнать, какого я там цвета?
Среди публики возникло несколько цепных взрывов смеха. Инженер, стоявший поближе, тоже услышал и сдавленно захихикал. Все принялись его расспрашивать, и он шёпотом делился услышанным.
Нин покачала головой.
– Нож! – Крикнул кто-то.
У парня выблеснуло из кулака лезвие.
– Брось!
– Пусть бросит!
Энлиль покачал головой.
– У нас должны быть равные условия. Поэтому пусть оставит.
Энки был в восторге. Он то и дело дёргал Иштар, за что подвернётся, даже за волосы, чтобы она не пропустила особо ценные моменты.
Тем временем на лужайке уже несколько секунд длилось жестокое избиение. Нож, символизируя потерянную амбицию, лежал маленьким тельцем в траве.
Нин, прижав руки к груди, смотрела, как Энлиль усердно бьёт ногами поверженного приверженца чистоты крови. На полминуты он остановился. Парень подполз к его ногам, и Энлиль дождался, чтобы тот встал. Парень утёр окровавленное лицо и протянул руку, прося повременить. Энлиль приветливо пожал плечами и, протянув руку тоже, небрезгливо поддержал встающего противника.
Затем отвёл руку, сложил её, с неохотой посмотрел на свежесбитый кулак и нанёс удар. Плечо белой футболки было запачкано кровью противника.
Это было ужасно.
Нин закричала:
– Энлиль! Прошу тебя… он же не в состоянии…
Энки придержал её.
– Пусть отдувается. – Сказал он. – Никто его не приглашал. Нечего оскорблять членов царствующей династии, в конце-то концов.
– Лежачего не бьют! – Крикнула Нин.
Энлиль обернулся, помог встать своему противнику и, спустя минуту, снова швырнул в траву.
Он бил, молча, сжав губы, и краснота постепенно оставляла его лицо.
Вокруг стояли рабочие. Один из них – из Остерлэнда – негромко сказал:
– Годи, сынок.
Энлиль точно ждал: немедленно бросил бедолагу валяться на траве, помятой чистокровным телом.
– Энлиль, это мерзко! – Крикнула Нин. – Стыдно тебе!
И она, развернувшись, помчалась на своих нежных длинных ногах в контору. Лицо она закрыла одной ладонью, пару раз споткнулась. Энки заботливо отвлёкся на неё, отслеживая её путь по пересеченному холму, и потому чуть не пропустил, как подошёл к нему командор. Мундир на плече, волосы уже приглажены. Краснота сошла. Энлиль выглядел, как обычно. Мужественное лицо, белая кожа, синие отчерки глаз, как проглянувшее сквозь тучу небо.
Голубые глаза на бледном овальном личике. Монах смотрел на неё, и лицо всё ласковей склонялось к нему. Завалившееся обилием звёзд к северу небо было так-сяк небо. Не купол, как в Новой Гостиной, потолок плоский.
Но как хороша она, средняя сестра – Мена.
Монах сидел, сложив лёгкие и сильные ноги, как ветки, опираясь ладонями позади себя на твёрдую в камушках землю. Влево довольно далеко за холмом деревенька с озером и несколькими хижинами для общины. Но сейчас никого вокруг – один.
– Толимир. – Молвил он, не разжимая губ на скуластом вычерненном звёздным светом лице. Лицо было грубое, правильное, черточки выжженных бровей и твёрдая линия четырёхугольного подбородка наполнены силой.
– Я Толимир. – Сказал он ей снова.
Мена молчала, конечно.
Война-торговля. Торговля войной. Круг луны. Квадрат неба. Планета, на которой углы материков не сглажены штормами.
Его путь близгрядущий напоминал ему каждое мгновение о кознях тьмы и казнях на свету. Тварный мир оказался ярмом любви.
Любовь наполняла его всё сильнее с момента прибытия.
Его запрокинутое лицо, сработанное углами, гармонировало не только лишь с заброшенным миром косо очерченных холмов, но и с этим, неединственным, небом.
Тишина была неровной, его слух, самый острый, какой может быть у создания из глины, улавливал даже отдаленный гул голосов в обитаемой части пустоши – их смех и брань, движение страдающих от непонимания машин, кроткие шаги леану и то, как подаётся ветка под севшей на неё к ночи птицей. Опережение ночи тоже нравилось ему. И суета не смущала. Он всегда старался быть поближе к нибирийцам, их машинам, их торопливым и запаздывающим делам и мыслям.
И хотя он исходил не мысленно почти все пути маленькой Эриду, теперь он остановился на этой монете между колыбелью и стеной. Сетку осталось им натянуть, чтоб, ночью зовя маму, не свалились, с отстранённой улыбкой подумал он.
Все мысли его были размерены.
Он смотрел, и его узкие, измученные светом глаза, уже были голубыми глазами Мены.
Что она видела? И что ещё увидит? Пока – эллипс играющей на все лады голубизны, удобной её взору, с узлами гор на приподнятой в колыбели землёю.
Он вернулся и, улыбнувшись Мене, оторвал одну ладонь от земли, осыпались песчинки. Подняв ладонь, он заслонил луну, и стёр её, и убрал руку, и не было луны.
Он посмотрел на вычищенное небо с одному ему видными днём звёздами.
И он пожалел Абу-Решита, как своего друга. Слабый блеск какого-то летательного устройства двигался к востоку. Монах снова поднял ладонь, и убрал руку, и открыл её – Мена понимающе улыбалась ему из ладони.
Монах сидел и смотрел на луну, которую мог видеть благодаря своей способности сосредоточиться.
Мягкий шум приближающихся шагов не испугал его. Он обернулся и встал легко, как растёт на ускоренной записи дерево.
В садочке за спортивным полем Энки поливал из бутылки с газировкой Энлилю на руки и на затылок. Страшно подобрев к брату после фокусничанья, как назвала великолепный дуэт на спортивном поле оскорблённая Нин, Энки даже ни разу не налил брату за воротник, что обыкновенно и тщетно проделывалось им во все годы их детства в надежде исторгнуть из Энлиля жалобы и протесты.
Огромный леану стоял на задних лапах недалеко от монаха. Шатаются они здесь и часто подходят к общине. Монах простёр руки, и леану зарычал, пошёл к нему. Монах принял зверя в свои объятия и утонул в золотых лапах.
И Мена видела: обе фигуры – и гора золотого меха, и маленькая чёрная фигура монаха, стали двоиться и блёкнуть, дрожать, точно изображение в неналаженном Мегамире. Они исчезли и появились, и разошлись в разные стороны.
Леану затрусил к западу, к роще. Монах, патетично ступая, улещивая землю прикосновениями ступней, – поплыл к востоку, к деревушке, к озеру.
Когда он увидел плоскую клубящуюся в дымке зноя поверхность овального озера, и дымок над кухонькой у дальней хижины, к нему, кланяясь, вышел молодой аннунак.
Он сообщил, что событие произошло. Монах кивнул без скорби и без радости. Он пошёл к наскоро выстроенному навесу и посмотрел на лежащего леану. Расправил, склоняясь, гриву на плече леану. Потом направился в одну из хижин, где уже собрались все его дети.
Они расступились, и он долго смотрел на покоящегося на боку нибирийца – аннунаком он так и не стал, этот беглец из каменоломни. Монах сел возле него, подбирая полы одеяния, и погладил мертвеца, незадачливого охотника, по руке с полустёртым номером – то был зэк, мечтавший сократить свой срок, что и сделал.
Он вышел, кивнув, что означало свершить всё, как подобает. Задержался и вымолвил:
– Похороните их вместе.
Голос его был почти страшен – говорил не он: тот, кто сидел как в колодце, в хрупком, хотя и выносливом теле.
Энки остановился. Инженер, настигнув его, показывал ему в воздухе макет. Здание разрослось и закрывало беседующих. Энки отвлекался и выглядывал сквозь какие-то станки и окна. С места в карьер он покинул инженера на такой скорости, что стало понятно, кто занимался воспитанием Сфинкса.
– Грузовичок славный какой.
Приехали военные на грузовичке. К ним шёл широкими шагами на коротковатых ногах массивный человек.
– О. О. Я узнаю этот подбородок, из которого выпал адский уголёк войны. – Заорал Энки.
И распростёр руки. Краем скошенного рта бормотнул:
– Это наше местное воплощение ужасов войны. Домашний бог разрушений.
Он снова проорал, складывая руки:
– Арестуете вы, наконец, меня? Когда уж вы меня в ведро-то поокунаете, родной вы мой?
Последовало объятие.
Военный проговорил неожиданно простодушным, хотя и, несомненно, созданным из смеха голосом
– Не дождётесь, дружище. Вёдра все учтены.
Энки, когда ритуал обхлопывания благополучно завершился, оторвался от военной груди, и сказал:
– Милый, запомните, будете детям на Нибиру рассказывать, что видели собственными глазами, – Энки растопырил пальцы в собственные вытаращенные глаза, потом прошёлся пальцами по своей ладони, – самую разумную шагающую установку в этой звёздной системе.
Инженер смутился. Он видел когда-то легенду мельком, в ту пору являя собой почтительного стройного мальчика. Двенадцать тысяч лет или три года с хвостом прошло. Будто в другой жизни – они тогда только обустроились. Шёл дождь. Он не был женат. Они танцевали.
Полновесный, почти толстяк, с виду добродушный и симпатичный. Военные штаны, натурально. Золотистая вьющаяся борода на широчайшей груди без единой отличительной полосочки, купол лысеющей башки, ёрнические глаза. Тело мощное, родился в мундире и сапогах.
Большие плотно прижатые уши шевельнулись, когда маршал оглядывал окрестности.
– Я слышу ваши мысли. – Громко сказал Энки, напомнив пропагандистский слоган времён гражданской.
Наклонился к инженеру и прошептал:
– Он про всех невоеннообязанных говорит, что они обязаны в год рожать по мальчику. Кошмар, правда?
Энки передёрнул плечами. Инженер подумал, что обязательно перескажет все, что видел и слышал, жене. Тут же подумал – нет, не перескажет. Большую часть увиденного и услышанного следует оставлять при себе. Тогда, в конце концов, произнесённые слова становятся особо точными, единственно верными.
– А как на личном фронте, таарищч енерал? – Приставал Энки.
Инженер вздрогнул.
– Эта сексуальная бомба ещё не взорвалась, а? – Подмигивая, прошипел Энки.
Инженер тронул угол рта.
– Его замутило от вашей откровенной манеры изъясняться. – Добродушно прошептал Хатор-кровник. – Отпустите аннунака, пусть идёт.
Инженер, мечтая о чашке холодного вонючего кофе и ободряющих словах десятника в дежурке, подумал об этих трёх годах. Погоны жены, которую он видел редко и обожал, всегда напоминали ему о том, что он гражданский тихий парень.
Тип, возвышающийся над ним, из другой породы. От него исходил дух тайны, запах сгустившейся крови. Лоб и нос соединены почти прямой линией, характерной для семейства Алан.
Когда инженер, избежав, благодаря совместному окрику маршала и хозяина, встречи с каким-то сельскохозяйственным прибором, ушёл в сторону холмов, Хатор-кровник спросил:
– Нутес, как вы узнали, что у меня ямочка на подбородке?
– У вас… там? – Энки изумился. – Я сказал про ямочку?
