Орден Прометея

– В драку и без ножика? Что за безрассудство! А если пес бешеный? а вдруг бы укусил?

– Поводырь кормил своего пса сладостями, и пес растерял все свои зубы. Хотел прикусить – да нечем.

Юлиус подержал на весу ее ладонь, невесомую, шелковистую, почувствовал биение двух сердец и поспешно выпустил. Отступил. Она горделиво заулыбалась.

– Мой вам совет, Хозяин: прежде чем собака вернется, выройте запасной ход из норы и оставьте шавку с носом!

– Лисы не роют нор. Они занимают чужие.

– А, правда, что у вас с посыльным Сэржем что-то интересненькое завязалось?.. – Эльгеберд встала так, что хоть срочно зови художника рисовать картину 'Воплощение бури'.

– И кто такие слухи распускает? – Ротмунд сел за стол, от свечи зажег лампу.

– Сам Сэрж и распускает! Проходу не дает – на каждом углу пищит!

– Бедному мальчику заняться, похоже, нечем… – чуть ворчливо прокомментировал донос Юлиус. – Я его и видел-то последний раз на его собственных крестинах во-о-от такусеньким пострелом…

– Мне, кстати, тоже нечем заняться. Вы знаете, я обожаю цветы – ну, такие зеленые штучки с разноцветными лоскутками сверху. – (Еще одна старая игра – 'объясни мне, я никогда не видел'). – Скоро зима, и мне сказал капитан, что я не смогу разбить сад во дворе, потому что это, видите ли, противоречит какой-то там стратегии. А у меня в комнате их уже некуда девать, да и света солнечного им не хватает. Вот были бы вы растением, с вами и хлопот не было: сидите себе в темноте, на вас не нарадуешься, а с цветами – прямо беда!

– Обычно жалуются, что ты все преувеличиваешь. Но когда твои кадки с розами и ящики с геранями заполонили даже оружейную офицеров, и ты говоришь скромно, что тебе их некуда девать, чего же ты хочешь?

– Если мне нельзя разворотить мостовую и посадить цветы во дворе, может, вы разрешите ма-а-алюсенькую оранжерею на четвертом этаже?.. Зимний сад?..

– Смешная, ты предлагаешь разобрать крышу и застеклить ее?

– Ага. А мы бы с Сэржем занялись его благоустройством. Можна-а-а? Ну, можна-а-а?..

– Ты представляешь, во сколько это мне обойдется? Удовольствие не из дешевых. Работа стекольщиков – раз, залатать все швы в перекрытии, чтобы вода не просачивалась, – два, земли туда натаскать – три, а само содержание?..

– У-у-у-у…

–…но я подумаю над этим.

– Правда?! Правда?! Уррра!

Размахивая тряпкой и веником, она убежала.

Юлиус посидел еще за столом, подперев кулаком подбородок. Взял лист гербовой бумаги. Потянулся за пером. Задумался. Отложил гербовую бумагу, встал, прошел в дальний конец комнаты, достал из конторки обычную писчую, оторвал клочок, нацарапал коротенькую записку. Тщательно высушил, свернул вчетверо и, поколебавшись, оставил на столе.

Замер у дверей, прислушиваясь. С тоской посмотрел в окно – еще не стемнело. Огненное солнце золотило шпиль ратуши, отсвечивало и слепило. Можно, конечно, и так пробраться, при желании… Юлиус натянул кожаные перчатки, помедлил, задержался у ларца с заветным клинком, но не открыл его, не достал. В один миг почувствовал страшную опустошенность и слабость. Лег у двери, опасаясь шевельнуться. Закрыл глаза. Камень станет песком, песок обратится в землю, земля даст всходы. Люди не торопились с 'ежевечерним приношением'. А ведь еще столько надо сделать! Впрочем, они и не опаздывают. Терпение, немножко терпения…

В голове кружили в причудливом танце мысли. Постепенно складывались в стройную схему. Логичную. Без изъяна. Будь он обычным человеком и сознайся он кому, его назвали бы помешанным: он слышал голоса. Всегда, сколько помнил. Так привык к этой странности, что не отличал собственные решения от чужих советов. Правда, никогда еще эти чужие слова, проникавшие извне, из ниоткуда, в его мозг, не приносили ему вреда. Они были удивительно мудры, его незримые наставники.

Наконец, раздались быстрые шаги. Привычным жестом, не расплескав ни капли, кто-то поставил в проем миску. Ульш дернулся к теплой пахучей жидкости. Приник к ней губами. Ощущение нестерпимой жажды завладело им. Казалось, высохли все внутренности. Он выпил бы втрое больше. Он представил море. Блистательный Океан. Жажда потихоньку убралась восвояси, уползла гадюкой. Остался железный вкус, соль и горечь. Кто-то за дверью привычно ожидал. Превозмогая себя, Ульш собрал последние капли со дна. Нужны силы, много сил. Крепость и уверенность в своем теле. Что не подведет. Сослужит. Кто-то забрал пустую миску.

Ротмунд встал и осторожно тронул деверь: заперто снаружи. Улыбнулся самому себе – знал ведь наперед. И все равно проверял. Нет, его люди хорошо изучили звериные повадки. Они откроют дверь часом позже, чтобы не возникло искушение перегрызть глотку зазевавшемуся пажу или служанке. Да что, он бы и на стражника согласился, только бы повозиться пришлось – что-что, а защищаться он их научил…

Нерушимый договор крепче стальных цепей сковывал Юлиуса и его слуг. Добровольные жертвы ради всеобщего благоденствия. Ну, разве не чудо?..

Ульш уныло поскребся в дверь. Еще чуть – и заскулил бы. Беззвучно рассмеялся. Оставил бесплодные попытки разжалобить тюремщиков. Но был еще способ.

Он позвонил в серебряный колокольчик. Отдаленная перекличка. Шум, побрякивание.

– Да, господин граф. Я слушаю ваши указания, – по ту сторону разлилось напряженное молчание.

– Ничего из ряда вон. Мне требуется еще. Сопроводите меня на место.

– Стойте смирно. Отойдите на пять шагов назад.

Дверь отворилась, в свете фонаря вырисовалась фигура коменданта Берна. Кличка ли то, или имя – он и сам не мог ответить. Но от медведя у него было все, начиная от бурой растительности на лице и загривке, походки враскачку и кончая широченными лапищами и басом.

– Ну, что за дела?.. На прогулку собрались?..

Комендант – большой любитель пошутить, добр, покладист и говорлив.

– А почему бы и нет? Погодка славная, дождя не намечается.

– Ну, ладно-ладно, чего уж там. Поразмяться не помешает.

– Одна просьба: можно обставить это поскромнее, а то у меня невольно возникает чувство, что я иду на казнь. Или на собственные пышные похороны.

– Как скажете. Будет исполнено, – кивнул Берн, развернулся на каблуках (всей спиной наблюдая за дверным проемом) и крикнул вниз: – Сэрж!

Сию секунду появился долговязый подросток в нечищеном лиловом камзоле и уставился хмуро на коменданта.

– Сбегаешь за капитаном Криегом, доложишь, чтобы снял посты вдоль южной стены, остальным – неукоснительно следовать второму правилу. Все понял?

– Да, господин комендант, – Сэрж юркнул вон.

– Вы спешите? – обернулся Берн к графу, покорно стоящему в пяти шагах по ту сторону от двери.

– Нет, но до заката хочу управиться, чтобы потом быть свободным.

– Сейчас, только выполнят вашу просьбу – и мы пойдем. Хотите подождать на выходе?

– Мне все равно. Если это сэкономит время – то да.

– Тогда – вперед, – Берн пропустил его и тенью последовал за ним.

– Посты сняты, стража предупреждена, – отрапортовал посыльный.

– Отлично. Вали с дороги, малец! – пробасил Берн, и они двинулись, наконец, 'на место'.

Ничего страшного эти загадочные пароли в себе не несли. Это не зашифрованные намеки на убийство или охоту на людей, упаси Бог! И меры, принятые Берном, вовсе не являлись признаком угрозы. Нет, все просто: они следовали на конюшню, где как 'запасной вариант' всегда находилась списанная со службы по причине дряхлости лошадь. Звучит аппетитно?.. Хм. Вот и Ротмунд думает точно так же, но иного выхода нет, раз уж ввязался четыре сотни лет назад в игру в честность. А стража просто по привычке торжественно приветствовать каждое появление 'на людях' своего обожаемого и бессмертного Хозяина (разубедить их в последнем не представлялось возможным – они все равно не верили аргументам) попортила бы и без того гадкое настроение. Правило номер два – на посту хранить молчание и быть начеку.

Берн вежливо и тактично подождал снаружи. Когда граф вернулся, солнце уже село.

– Благодарю вас, комендант. Что бы я без вас делал?..

– Поселились бы у доктора Хехта и кормились от операций.

– Боюсь, тогда бы народ вскоре забыл бы дорогу в больницу, предпочитая мучиться и болеть, но не попадать к врачу.

Обмен корявыми остротами завершился. Формальности завоевали разговор:

– Вы когда вернетесь?

– Около четырех. Может, раньше. Пароль прежний?

– Да. Не теряйте бдительность. Я с Лазарем не общался, но он опасен.

– Я сам не стремлюсь встретиться с ним сегодня… – в пол-лица улыбнулся Юлиус, накидывая капюшон.

Стражи у главных ворот вполголоса произнесли девиз: 'Мы служим за веру. Кровь – священная жертва. Время – наша сила'. Юлиус склонился перед ними, но не замедлил шаг, сбежал по дороге напрямик к часовне Катарины.

– Все спокойно? – первым делом спросил он у Маркуса, отворившего на условный стук.

– Да, вроде. Заходи, – кивнул монах.

В келье было уютно и тепло от очага. Юлиус с удовольствием подсел поближе к огню, погреть старые косточки. Поболтали о том, о сем. Спросил о неприятном:

– Что тебе известно о Лазаре?

– Лазарь? Пасынок инквизиции? Да о его задании полгорода знает! Вчера ко мне приперся среди ночи, шпиона из себя строил: 'Не замечали вы в аббатстве разрытых и опустошенных могил?'

– А сегодня его бес ко мне принес…

– К тебе? Какого хрена?..

– Сказал, что они связаны со мной.

– Может, ими двигал чисто научный интерес?

– Этот корридигер утверждал, что они в обрядах действовали от моего имени.

– Прости, но черное очернить невозможно. Если инквизиция пытается припаять тебе связь с некромантами, то это никоим образом не меняет твоего шаткого положения вампира на службе у добрых горожан. Тут кто-то явно перемудрил. Это игра не против тебя, можешь расслабиться.

– Я и сам вижу. Не понимаю пока, чего им надо, и это меня настораживает.

Они помолчали. Легкая натянутость диалога мешала.

Маркус подобрался близко-близко, сел рядом, обнял, дотронулся раненой ладонью до его щеки. Юлиус отнял разом онемевшую кисть от лица.

– Я сыт сегодня. В другой раз.

Сцена со стороны выглядела весьма неприлично, хотя ничего предосудительного, в общем-то, и не происходило.

– Иногда мне хочется стать таким, как ты. Быть может, у меня было бы больше времени приручить тебя… – шептал Маркус. – Ведь ты сделаешь меня вампиром, правда?..

– Друг, за пятнадцать лет можно было смириться и успокоиться? Ты знаешь, я не смогу этого сделать. Я не умею. Меня этому никто не обучил.

– Но ведь ты был рожден как человек? Ведь ты не всегда был таким? Ты же помнишь, как стал таким?..

– Я помню, – согласился Ротмунд, и его рубиновые очи вспыхнули в свете пламени. – Но это тайна. Я не решаю таких вопросов. И, даже если бы право выбирать у меня не отняли, я все равно отказался бы. Если бы я не нашел цель в служении Городу, я бы давно покончил с собой или позволил себя убить.

Тема всплыла уже в который раз. И, как и бессчетное количество раз до того, граф ответил отказом. Все та же старая игра, что и с крошкой Эльгеберд: 'Уговори меня сдаться'.

И тут в дверь постучали.

Маркус вскочил на ноги, бросился к двери, на ходу приводя в порядок одеяние.

– Кто там?

– Посланник Священной Инквизиции. Откройте, брат Маркус.

– Минуточку!! – метнулся обратно, жестом предложил собрать вещички и затаиться в чулане. Видя всю комичность ситуации, Юлиус, улыбаясь, без пререканий забрался в чулан, устроился поудобнее на дне, а Маркус накидал сверху для пущей маскировки барахла.

– Богом прошу, не выдай меня! – стоя на коленях и закрывая чулан, взмолился Маркус, хотя в глазах прыгали лукавые бесята.

– Да пребудет с тобой Его сила, – абсолютно серьезно благословил его рыцарь, зарываясь в тряпье.

– Что-то вы долгонько, – посетовал Лазарь, вваливаясь в келью, пристально озирая все темные углы и разминая затекшие мышцы.

– Да я уже готовился ко сну.

– О, простите великодушно! Если я помешал, то я, конечно же, уйду! Я слышал, вы засиживаетесь за святыми делами допоздна, видимо, меня дезинформировали…

Без спросу уселся на скамью, сцепленные пальцы положил на стол.

'Уже освоился, гаденыш, как у себя в Доме Божьего Правосудия!' – отметил Маркус.

– У вас кто-то был? – в лоб задал вопрос Лазарь.

– Нет. С чего вы взяли?

– Показалось, вы с кем-то говорили.

– Я читал молитву. Что-то случилось?

– Да, конечно! Я пришел обсудить кощунственный проступок. И вы виноваты в этом, брат Маркус!

– Я?.. Господи всемилостивейший, что я такое натворил?!

– Почему в вашем приходе безнаказанно проповедуют лжепророки?

– Кто, простите?.. – голова преступника занята анализом собственных преступлений, и Маркус был сбит с толку странным сообщением.

– Лжепророки. То, что они говорят, даже не ересь, это язычество! Самое малое, что давно надо было сделать, – выгнать их из Города. А вообще, я предлагаю спасти их души очищающим огнем.

– Уж не о предсказателях будущего вы мне толкуете? – начал догадываться Маркус.

– О них, брат.

– Помилуйте, они – сущие дети! Наказывать их – все равно, что младенцев или юродивых! В чем их грех?

– Брат, у вас общение с графом Ротмундом отняло последние крохи совести? Вам нечем мерить прегрешения паствы? Вы потеряли веру? – ласково начал Лазарь, набрал побольше воздуха в легкие и закричал: – Они смеют извращать замысел Господень! Никому не ведомы предначертания судьбы! А эти самозваные пророки утверждают, что знают наперед всю жизнь человеческую, как если бы читали в Книге Земных Дел! Кто они? Слуги Господа? Они даже не истинные верующие, темные и дикие, до них не дошло ни единое слово Святых Писаний!

– Но, Посланник, у них, несомненно, дар. Они не шарлатаны. Они никогда не ошибались в предсказаниях.

– Брат, да что вы несете?! Они вас заколдовали, что ли?! Ведь это дар Врага Господа!!

Голос Лазаря гремел в тихой келье подобно раскатам грозы. Его искаженный рот уже собирался выплюнуть ужасное, но Маркус строго сказал, заслонившись рукой:

– Только не произносите это гнусное имя. Не в этих стенах и нигде. Оно проклято и в самом себе заключает разрушительную силу.

– Я знаю, – Лазарь побледнел и приглушил крики. Успокоено продолжал: – И деятельность экзорциста Константина я подвергаю большому сомнению. Во-первых, он не обличен священным саном. Во-вторых, уж очень странные методы он использует. Попахивает самой зловредной ересью, которая прикрывается щитом добра, – неверием. А Враг отмечает таких людей, и они послушно выполняют его волю, подчас сами о том не догадываясь.

– Так что же, теперь и Константина на костер?!

– Я до конца не разобрался в этом деле. Приедут добрые Патрульные Инквизиции и побеседуют с ним. Если беседа не поможет – тогда покаяние и наложение искупительных обрядов.

– Вы сами прониклись сочувствием к бедному юноше или кто вам подсказал заняться его 'воспитанием'?

– Его отец Анри слезно просил меня понаблюдать за сыном. Он обеспокоен его выходками. Я согласился помочь, и в самом деле, заметил странности в поведении Константина.

– 'Где мой топóль? – сказал мясник' – рассмеялся Маркус.

– Что?

– Да поговорка у нас в городе о палаче… Он любезен и убедительно добр, вот только за глаза черств и откровенный хам. На самом деле, у него нет резона избавляться от сына. Просто припугнуть его хочет и заставить слушаться. Деньги-то все равно Клоден-старший себе забирает. Его совсем другое интересует, уж поверьте.

– Что же?

– Как избавиться от начальника налоговой полиции.

– Я сегодня был у него.

– Ну, и?..

– Он слишком осторожничал. У меня создалось мнение, что он знает неизмеримо больше, чем произносит вслух.

– Думаете, он – загадочный убийца? Что некроманты пришли к нему, а он их нагло обманул и поубивал?

– Нет, что за бред! – поморщился Лазарь. – Я знаю, кто убийца. Но это не ваше дело. А Ротмунд мне интересен по долгу службы. Признаюсь, он меня не впечатлил. Ожидал увидеть грациозного хищника, а узрел угасающего больного. Он передвигается без поддержки стражи?

– Вообще, да.

– Немыслимо, – пожал плечами Лазарь и снова поморщился. – Если бы не глаза и зубы, принял бы его за прокаженного. Я так надеялся на его помощь. Он ограничился обещанием прислать мне письмо с советами. Очень надо! Ну, да, ладно, до сих пор Бог дозволял мне справляться с бедами в одиночку… Я завтра, скорее всего, покину Город. Ждите Патрульных через неделю. Я вас предупредил, какие ляпы в приходе нужно немедленно исправить. Удачи вам, брат. Ваших взглядов я не разделяю, но человек вы хороший и будет обидно, если вы пострадаете.

Посланник похлопал Маркуса по плечу и ушел.

– Радость моя! – пропел монах, заглядывая в чулан. – Под счастливой звездой родила тебя мать!

– Под счастливой звездой я умер, мой сладкий!

Маркус не удержался – поцеловал в губы. Почувствовал острый вкус, но не отпрянул – судорожно поцеловал в щеку, крепко-крепко прижал к себе.

– Мне тяжело было не влезть в вашу беседу. Меня посетила дурная идея выглянуть и полюбоваться на выражение лица Лазаря, этой серой поганки. Жаль, капюшон не снимает, важничает. Впрочем, мне он лицо свое сегодня показал.

– Красивый?..

– Дурак же ты, – пробурчал печально Ротмунд, рассеянно смотря в темноту. – Все об одном и том же… Не урод. Он с юга, наверное, из Гальвартена. Акцент, правда, почти не различим.

– Ты бы поостерегся. Там все с мала до велика ох какие вояки!

– Да ну! – с сомнением покачал головой Юлиус. – Он меня повеселил 'угасающим больным' и 'прокаженным'. Главное, в точку… и совет я ему обязательно пришлю. Уже написал. Осталось отправить. Прости, но мне пора, – добавил он после недолгого молчания, вставая.

Маркус взялся провожать до ворот.

Ветер трепал листья садовых деревьев. Слабенький серпик луны светил на небе.

Постояли у решетки.

– Ты не думал, что я могу уйти однажды?

– Я уйду раньше.

– Я не о смерти сейчас говорю.

Каждый внимательно всмотрелся в черты собеседника, словно запоминал навсегда.

– Что ж… твое право… Честно, не думал. Я тебе больше не нужен?

– Не в том дело. Не знаю, увидимся ли мы еще. На всякий случай, чтобы потом не жалеть, что не успел сказать, – спасибо за все. Понимание и принятие – вещи важные и драгоценные. Мне было с тобой интересно и приятно. Дожить тебе дни сладко и спокойно.

– Постой! Что такое происходит?..

– Что-то меняется. Нестерпимо тянет на приключения, в странствия. Я еще ничего не решил. Но следующие две ночи все сложиться. Может быть, я, наконец, умру… – мечта и блаженство озарили его волшебные глаза. – А, может, и нет.

Маркус вдруг понял:

– Ты снимаешь с себя обязательства перед Городом?

– Да. Я же сказал: я уйду. Но – через двое суток.

– Тогда прощай. Легче ли мне будет забыть тебя или помнить?.. Одним себя тешу: надеюсь, это была не только и не столько страсть, неискорененное вожделение, но и честная дружба. Я люблю тебя всего: и голос, и манеры, и взгляд, и принципы, и поступки. Не одно лишь тело. Сознание, тебя мыслящего, тебя страдающего.

– Вот это и бесценно, – улыбнулся Юлиус Ротмунд. – Прощай!

Маркус цеплялся за решетку ворот как висельник за воздух. Было полвторого ночи.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

НАКАНУНЕ

После трудного разговора с настоятелем часовни Святой Катарины, рыцарь добрался до 'Серебряной лозы'. Пристроился там в самом темном углу и молча следил за посетителями.

С его приходом стало заметно тише. Даже число толпящихся в зале выпивох резко пошло на убыль. К полтретьего ночи последний пьяница расплатился с девушкой-официанткой и на неверных ногах поспешил прочь.

– Ну, вот опять! – недовольно подвела итог девушка в красном сарафане до колен, с нарядной шнуровкой спереди, одетом поверх вышитой белой блузы. Она пересыпала монеты в высокогорлый кувшин. Со вздохом посмотрела в упор на графа: – Ну, чего вы все ходите и ходите к нам, будто медом намазано! Вас клиенты пугаются! Из-за вас я не собираю обычной ночной выручки! Меня дядя прибьет! Еще чуть – и мы разоримся!

– Ну, чего ты шумишь?.. В первый раз, что ли, я прихожу сюда?.. Даже не первый век… А все – 'пугаются', 'разоримся'…Неустойку выплачу, не расстраивайся.

Он бесшумно поднялся и направился к прилавку, развязывая кожаный кошель с золотом.

– Нет! – закричала девушка, заметавшись по тесному закутку, где на полках лежали бутылки дорогих вин, окорока, хлеб и корзины с овощами. – Знаем мы, за что вы платите!

– И за что же? – с любопытством поинтересовался граф, но слова прозвучали зловеще.

– За кровь!! А-а-а-а!!

Девушка завопила так, что череп треснет.

Порывом ветра, что в течение ночи разбушевался и давно хлопал ставнями, задуло разом все светильники.

– Нет! Нет!! – девушка завизжала еще громче, хотя, казалось, куда уж еще.

Он увидел ее, забившуюся под стол, закрывшуюся руками.

– Это не я. Это ветер.

– Нет! Нет!! Уходите вон!! Вон!! Не надо мне ваших денег!! Убирайтесь!! Помогите! На помощь!!

Чертовски обидная ситуация. Ульш не стал перечить и убрался.

Он только переступил порог и взглянул на небо, собираясь с мыслями и понимая, какая паршивая история появится завтра же в городском фольклоре, как услышал оклик:

– Стой и не рыпайся, скотина!

– Вы ко мне обращаетесь, молодой человек? – спросил Юлиус, но замер на месте.

– К тебе, к тебе! Руки вверх и медленно поворачивайся!

– А иначе?..

– Иначе я тебя заколю на месте!

Юлиус выполнил просьбу. Перед ним стоял не то охотник, не то лесной разбойник лет тридцати отроду, с сабелькой наголо.

– Сымай капюшон, дай взглянуть в твои ясны глазоньки.

– Как зовут тебя, скандалист?..

– Эй, ты! Тебе что, жизнь не дорога?! Сымай капюшон, говорю! Дай плюнуть тебе в рожу!

– За что?..

– Ах, мы ни при чем, да?! До чего же вы, ротебуржцы, наглые, диву даюсь! Как невинную девушку забижать – с удовольствием, а как по-мужски ответить – так мы сразу в кусты?!

– Боюсь, ты неправильно все истолковал. Я и пальцем ее не тронул.

– Да-а-а?! Так это она мыши испугалась?!

– Темноты.

– Да ты, я смотрю, разговорчивый! Может, тебе язык отрезать? Или что еще мешает? Сымай капюшон, богатей!

– Хочешь выяснить, кто из нас прав и кто – настоящий мужчина, предоставь мне возможность сражаться с тобой на равных.

– Оружия тебе подавай?! Вот наглец! – подивился бродяга. Поразмыслил. – Сымай капюшон – дам кинжал.

– Давай кинжал – сниму капюшон.

Не успели слова отзвучать – бродяга метнул кинжал в Ульша. Правда, кинжальчик был отнюдь не предназначен для метания. Легкий, но длинный и не сбалансированный, это был сильно укороченный одноручный меч. Возможно, это и был меч, но некогда он сломался, и владелец сточил клинок, чтобы тот еще какое-то время послужил. Ротмунд отклонился, схватил кинжал на лету, но времени разглядывать это странное оружие у него не было: бродяга тут же ринулся в атаку.

– Я тебя поучу вежливости в обращении с девушками! Пожалеешь, что нарвался на меня!

– Остынь, приятель! Как бы тебе пожалеть не пришлось!

Было приятно биться. Кровь задвигалась по сосудам, Каждая мышца пробудилась. Упоение ладностью ведения боя не мешало думать. Парень неплохо владел навыками. Нет, это не был ни разбойник, ни охотник. По крайней мере, эти профессии не были его основным занятием. У него хорошая школа, умелый мастер, он сам – успешный ученик. Тогда кто же? Засланный убийца?.. Нет, чушь! Повод нелепый. Если бы этот парень выслеживал его, то Юлиус обратил бы на него внимание гораздо раньше. И в кабаке его не было. Просто случайный прохожий? Услышал крики и, не разобравшись, что к чему, полез защищать девичью честь? Странно. И в прежние времена таких людей вроде как не водилось. Последний романтик?

– Кто она тебе? Сестра?

– Нет. Я ее и не видел даже. Но это не позволяет тебе, ублюдок, домогаться ее!

Новый шквал атак. И вот ошибочка. И вот еще недоработка. А вот грубый просчет. И вот бродяга лежит и тяжело дышит. Нет, живой. Даже не ранен. Оглушен – удар плашмя по голове.

Ульш огляделся – причина конфликта на пустом месте ойкнула и скрылась в доме. Да, офигеть, что за история утром взбодрит горожан! Ульш фыркнул. Взял бродягу за руки и потащил за деревья, на задний двор.

Ах, какие заманчивые мысли проносились мимо! Да, да, что там жалкие подачки 'ежевечерних приношений', старая кляча, негодная даже на живодерню. Не кровь – водица. Уже и нет ее. А вот свежая, горячая, щекочущая ноздри… Только протяни ладонь, только поднеси ко рту, только вонзи зубы в плоть… Ведь ты уже все решил, рассчитал? До послезавтра – и свобода! Труп можно спрятать, никто и не хватится…

Юлиус сел рядом, оперся на рукоять 'кинжала'. Капюшон сам собой слетел, пока он тащил бродягу сюда. Земля была сыра и холодна. Ротмунд сглотнул ком в горле. Оцепенел, с тревогой следя за горизонтом. Уже немного до четырех. А там и рассвет не заставит ждать.