Орден Прометея

– Последняя, – осторожно коснулся посуды, снимая с доверительно раскрытых ладоней драгоценное питье.

– Последняя, – согласился Ариорх, подождал тактично и прежним голосом продолжил: – Все и просто и сложно одновременно. Как я уже сказал, я – судовладелец. План таков: мы едем до Оберзее, там нас ждет корабль 'Августа'; плывем до Агобурга – там уладим ряд дел первейшей важности, а потом, а потом… – Панзар засмотрелся на выпуклые линзы Шлема Вёлунга, – отличная работа! С удачным приобретением! – Ариорх расшаркался в вежливом реверансе.

– А потом?.. – напомнил суть диалога Ротмунд.

– Как?! – Ариорх даже подпрыгнул от изумления. – Мы отправимся на поиски Этвасда!!

– Едем прямо сейчас? – спокойно уточнил Ульш, проверив, что марисийский клинок не отобрали.

– Нет-нет, как же сейчас?! – странный судовладелец казался пораженным еще больше. – Ясное дело, через месяц!

– Через месяц?! В голове не укладывается… Что мне целый месяц делать?

– А разве не найдется дела? – Ариорх поразился снова. – Господи, да ведь у вас СВО-БО-ДА!

– Что?..

– Свобода. Она ведь нужна для чего-то, разве нет?..

Что-то заныло в груди и кольнуло, да так, что Юлиус вынужден был присесть.

– Вот и чудесно! – Панзар расценил молчание как согласие с планом. – Тогда через месяц, – судовладелец достал изящную сафьянную книжку для записи, к которой на цепочке прикреплялся золоченый карандаш, сверился с ней, – семнадцатого дня седьмого месяца, на пристани Оберзее, у здания фрахтовщика, что во втором доке. Запомнили?

– Семнадцатого дня седьмого месяца, на пристани Оберзее, у здания фрахтовщика, что во втором доке. Да.

– До встречи!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

МЕСЯЦ СБОРА УРОЖАЯ

Месяц до отбытия корабля выдался жарким и тяжелым. Горели посевы. Бунт против короля, поднявшийся разом в Вольном Городе Ротебурге и ряде северных провинций, охватил полстраны. Тут и там рыцарь Ульш натыкался то на разбойников, то на повстанцев, то на отряд регулярных войск короля. Людей старался не трогать, обходил селения стороной. Изредка, с большим числом предосторожностей, позволял себе забить скотину на покинутом подворье, при том чувствовал себя глупо, словно вор, обкрадывающий самого себя. В первых числах седьмого месяца по календарю Регентов, принятому еще в пятисотых годах, он впервые наткнулся на место крупного сражения.

Ротмунд сначала бродил по полю, усеянному трупами, потом стал передвигаться все медленнее и медленнее, потом опустился на колени; пополз. Он заглядывал им в лица, подолгу останавливался над каждым телом. Он дрожал. В голове вертелось, как заведенное: 'Битва при Зоссере, битва при Зоссере, битва при Зоссере…'

Их было много, они лежали, как попало, насколько хватало взгляда. Это не были воины. Крестьяне-ополченцы в наскоро, плохо сработанных латах, иногда даже в одних стеганых, пропитанных солью, ватниках. Рубили их мастера, конники, отлично обученные и опытные. Они налетали сбоку, сзади и двумя точными ударами убивали их. Один – по ногам, отсекая с костями и мясом возможность бежать. Второй – по горлу, отнимая кровь и жизнь.

'Что, оплакиваешь убитых?' – раздалось в мозгу. – 'Или слизываешь кровь с их ран?'

Голос издевался. Ульш не обиделся. Почему-то он допускал, что обладатель голоса имеет право насмехаться над ним. Ни ярость, ни вкус упущенного шанса не тревожили рыцаря. Да, он мог участвовать в этой бойне. Да, благодаря ему, эти люди могли победить. А для чего им нужна была эта победа?.. Снова – здорово?.. Поселиться в другом городке и за миску крови в сутки разбирать ссоры и тяжбы? Или воевать, раз уж такой талант у него к боевым искусствам? Привычно, просто. Арр, тошно! Повернул на северо-восток, мимо Швелена, обошел отроги Зана-Фра, подальше от границ Нобера, избегая встреч с людьми.

Двигался ночью. За ночь успевал пройти немалое расстояние, даже переплыл реку Брисну. Голоса леса Эрудэмерн становились тише по мере того, как он углублялся в земли Лиции. Идти становилось трудней с каждым шагом – не физически, тело радовалось свободе и быстро приспособилось к новому ритму существования, нет, бороться приходилось с сомнениями и страхами, с призраками прошлого. Во-первых, он все дальше уходил от Оберзее, а до сих пор не решил для себя, отправиться ли в плавание к берегам мифического Этвасда ради поисков совсем уж невероятного Невнятного Нечта. Был риск не успеть на корабль – а будут ли его, Ульша, ждать? Тем более, он не желал быть безголовой марионеткой и терпеть не мог, когда оказывался не до конца посвящен в чужие планы. Во-вторых, до сих пор не сумел сформулировать, чего же он хочет найти здесь, на земле, которую вот уже, да, срок немалый, четыреста лет, не видел, не чувствовал, вычеркнул из памяти даже имя ее…

Горы острым рядом зубьев окаймляли равнину. Осень брала свое: на обработанных полях золотилась пустая солома, деревья растеряли листву. Четыре часа пути – и он дома. Дома… Слово звучало нелепо и враждебно. Бывало, он представлял, как однажды вернется сюда. И все же не так. Обманул он самого себя. Затянул с бегством, отсрочил встречу с родиной. А теперь чувствовал, почему. Потому что эти земли ничем не отличались от всех других земель. Потому что и здесь его никто не ждет. И никому он не нужен, странный и опасный.

Что-то внутри рвалось наружу. Крик или плач. Но ни того, ни другого не последовало.

Ротмунд всмотрелся еще раз в незнакомый южный хребет Локен-Фре. Обернулся лицом на северо-запад. Даже воздух не разбудил чувств. Память не спала, не дремала. Он все прекрасно помнил. Видения прошлого проследовали одно за другим, четкие и суровые в своей неисправимой непреклонности. И все равно, обесцененные.

Шорохи и возня живых существ царапали слух. Ни единого человека на день перехода. Щемящая печаль смутила его твердокаменное спокойствие. У Юлиуса не было больше уверенности в целях, в собственном предназначении. Предназначения попросту не находилось. И оправдания не находилось.

Ротмунд достал клинок и уставился сузившимися зрачками на синий изгиб лезвия. Подержал на весу, посмотрел на горы, раздосадовано сунул обратно в ножны.

Ответов, и впрямь, не было. Спасибо, братья Эруду не нагрузили своими вопросами!

Стоило вспомнить Братьев, как они немедленно отозвались: 'Что, брат, одиноко и бесприютно? А знаешь, почему? Не ждет тебя там никто. Всюду чужая земля. Но и эта земля – чужая. Они ушли. Ты на земле, а они – под. А тем, кто на земле, ты – враг, а тем, кто под, – отступник. Да и им все равно. Потому что их нет. Они – и есть земля. Ты ходишь по ним! Ты топчешь тех, кто составляли твой род, твое племя! Вот почему ты не с ними, и никогда не вернешься к ним, даже став землей!!'

Юлиус сдался. Повернул назад, к стране, которую даже Инквизиция, а уж по части точности данных она собаку съела, считала его родиной. Лиция. Край равнин и плоских мыслей, хлебопашцев и воров. Впрочем, воров и в иных государствах предостаточно, и в Лиции попадаются умные люди. Размышление прервалось появлением с обеих сторон тропинки недобро настроенных, вооруженных теней. С великим изумлением заметил красные глаза, заостренные зубы и… отправил наполовину вытащенный меч обратно в ножны. Чего не ждал – встретить собратьев. И где? И…

Вдруг понял, что отправился в долгое странствие именно ради этого – найти братьев. Не эруду, не Первородного – с их не от мира сего юмором, нелепыми розыгрышами. Кого-то попроще, одного с собой возраста. Да, чтоб наконец кто-то ответил на проклятые вопросы…

'Вот, паразиты, не дали додумать!'

– Мы – Клан 'Над Лощиной'. Проходи прочь. Мы не принимаем чужаков на своей земле.

– И на сколько велики ваши владения?

– За ночь пройдешь. Поторапливайся! Я больше не намерен говорить с тобой, чужак. Иди прочь – или умрешь!

– Это не так-то просто, сударь…

– Не хвались! Думаешь, Дар Крови убережет тебя от гибели?.. Ты нам никто, значит – враг.

– А разве мы не братья?..

– Ты не один из нас. Мы – Клан 'Над Лощиной', а ты не нашего клана! Сомневаюсь, что ты вообще состоишь в каком-нибудь клане, – часовой поразмыслил немного и кивнул сам себе, сделав вывод: – Ты вообще странный какой-то! Короче – иди отсюда, пока не схлопотал!

– А с вашим главным мне никак не увидеться? Может, он выразит желание пообщаться со мной? Я считаю себя ценным собеседником. И не только… Я полезен в умеренных дозах… Зови меня сиром Безлошадным, Веселым Рыцарем.

Ульш смехотворно поклонился. Часовой и его напарник удивленно переглянулись. Не сказать, что они были молоденькими Новообращенными, они уже и позабыли, когда видели свет Солнца. Но никогда еще с таким вот психом не общались!

– Почему ты думаешь, что мы к тебе будем обращаться по имени? – фыркнул другой, до того молчавший. – Мы тебе ясно сказали – вали отсюда! Раз ты придурок – и нечего с тобой лясы точить!!

Они рванулись вдвоем, с кривыми двухлезвийными клинками. Минутный танец – ('Щегольство' – проклял себя Ротмунд, резко обрывая бой зигзагообразным взмахом меча) – безрукие часовые зажимали культями хлещущие кровью глотки. Он приблизился к ним, спокойно, тренированным движением воина, знающего, в каком направлении и под каким углом резать тело, чтобы достичь задуманного результата, располосовал вдоль, от подбородка до паха, потом поперек, отделяя головы от туловищ. Совершив то, что он вынужден был сделать, нельзя рассчитывать на понимание со стороны главы Клана. 'Господь Вседержитель, ошибкой было не послушаться первых слов часовых клана' – признался Юлиус, не медля ни на мгновение, уходя прочь. Впервые сразился он с братьями. Не хотел этого. Не оправдывал себя и не обвинял. Эруду, пару дней молчавшие, тут же подняли вой: 'Отступник!!! Не глядя в святцы, не спросясь братии – бух в колокол! Нет, нет тебе прощенья!!! Беги, младшенький, гнев Клана не шутка! Ты нанес смертельное оскорбление, попрал Законы!!! Беги!!!'

Эруду гнали его со свистом и улюлюканьем до самого моря. Бывший граф Ротебурга всерьез считал, что еще немного – и он точно свихнется. Ночами Эруду особенно назойливо осаждали мозг, взахлеб, наперебой обвиняли и не делали попыток объяснить горемычному внутреннее устройство Братства. На подступах к городу Оберзее – как отрезало. Заткнулись разом и все.

Ульш Ротмунд никогда не видел моря. Не посчастливилось. Он вдыхал ароматы странствий, семнадцатого числа седьмого месяца стоя на пристани Оберзее. Пахло приторным медом. Виной всему был кустарник, росший у дома фрахтовщика, – с мясистыми глянцевыми темно-зелеными листьями, с розовыми бархатными и липкими на ощупь цветами, собранными в подобие спиц зонтика. Его густой, дурманящий запах расслаблял. Всюду – вода, вода, вода, волны, синь неба и синь моря.

– Ну, господин граф, примите мои поздравления, вы прямо принц точности! – из дома фрахтовщика буквально вывалился по ступенькам крыльца старый знакомец Ариорх Панзар, на сей раз наряженный в практичный коричневый камзол и не в меру эксцентричные фиолетовые широкие штаны, заправленные в огненно-красные ботфорты. По манере на показ держаться за рукоять короткой рапиры, привешенной сбоку, быстрый взгляд Юлиуса угадал наличие не менее двух стилетов, припрятанных 'про запас'. – Прошу, прошу, входите в дом, вас уже ждут! Нас уже ждут!

В дымном помещении на противне жарились овощи с мясом. Из-за стола навстречу поднялся толстый приземистый мужчина в восточном костюме, загорелый, в чалме.

– Есхаэк Зейнаб, – церемонно поклонился он, представляясь, – капитан корабля 'Августа'.

– Да, да, – Ариорх дружески хлопнул по плечу капитана, – несравненный капитан Есхаэк Зейнаб! Прямо из Цимму, столицы моря! Про таких говорят – 'родился со штурвалом в руках' или 'родился на палубе флагмана'. Ну, теперь мы все в сборе. Последний вопрос – вам что-нибудь требуется?..

Панзар обращался к Ротмунду. Намек прозрачный.

– Сколько займет плавание до Агобурга?

– Ну, отец родной, что удумал узнать! – Панзар рассмеялся. Зейнаб тоже глухо расхохотался. Пояснил:

– Зависит от попутных ветров и от того, как долго мы будем стоять в приморских портах. Мы ведь неофициально собрались открывать новые, заморские земли. С негласного ведома и по воле господина Петера Стасоса, но ни единая душа, даже на корабле, кроме нас троих, здесь собравшихся, не знает о сути плавания. Даже король, – такая откровенность тягостно подействовала на компанию авантюристов, будто лишало предприятие надежды на успех. – Пойдем на запад. Обычным путем, вдоль берега, под видом торгового рейса. Будем торговать, набирая необходимые припасы для плавания через Нибр. В общем, недели две-две с половиной.

– И команда не осведомлена?..

– Нет, – хором ответили Ариорх и капитан.

– Ну, я имею в виду…

– Ах, оставьте! – Панзар поморщился. – Вы – наш козырь. Сложности, связанные с вашим пропитанием, ничтожны. Свобода – ключевое слово. Не стесняйте себя выдуманными препятствиями! Раз в три-пять дней, до окончательного выхода в открытое море, мы будем приставать к берегу. Сходите на берег, и – весь город ваш. Мы с капитаном, опять же, всегда рядом и готовы, в меру разумного, помочь… вот с путешествием через Нибр – сложнее. Но мы подумаем. Команда – люди пришлые, сброд, неграмотные моряки. К чему им лишняя почва для пересудов?..

– Вы правы.

– Уф! – Панзар промокнул платочком лоб. – Соглашаясь на эту заманчивую работу, никак не ожидал, что придется столько ораторствовать и убеждать! А теперь – командуйте, капитан!

– Все просто: прошу на борт!

Побережье моря Нибр славится большим количеством портовых городочков. Самые славные – Лебекен и Падэн. Там всегда много народа, толчея и шум. Люди приезжают со всех концов света, люди прощаются с сушей навсегда. Там цветет торговля, там вкусно пахнут женщины и мужчины. Там все сверкает и поет. Но мой рассказ будет не о Лебекене и не о Падэне. События, описанные ниже, разворачивались в северном Агобурге, что недалеко от Забрее.

Жители Агобурга шутят, что все дороги королевства ведут в Лот-Лореан, а из Лот-Лореана они стекаются в Агобург. Агобург был построен при короле Эдварде на месте рыбацкого поселения по последнему принципу архитекторского искусства. Триста лет он считался столицей Эрбенгота. Последний король, Герберт Высокий, приказал перенести столицу обратно в Лот-Лореан, и расчерченный каналами и прямыми, широкими проспектами Агобург поспешил возвратиться в забвение, покрытое тусклой позолотой столичного прошлого.

В порту Агобурга судно Панзара задержалось основательно. Ариорх приказал полностью сменить оснастку, просмолить борта и кое-что переделать по собственным чертежам. У Панзара в Агобурге был двоюродный брат, гильдмастер. Корабль 'Августа' и назван-то был в честь жены брата. Семья корабелов всю жизнь связала с морем. Брат-гильдмастер, сам человек уже в годах, воспитал двух сыновей: старший держал верфи южнее, в Кранцбурге, а младший помогал отцу вести дела здесь.

Во время остановок и высадок на побережье Ариорх завел привычку таскать везде с собой капитана и графа, представляя себя и свою компанию как 'трое знатных путешественников'. В первую же минуту прибытия в порт Агобурга выяснилось, что 'Трое знатных путешественников' – одноименная забегаловка в грязном квартале напротив складов, расположенных позади Биржи, вызвав повод для подтрунивания над напыщенным судовладельцем и немало смеха.

– Ну, ладно, ладно вам! – тоже вроде как в шутку нахмурился Панзар, краснея в цвет рубашке, торчащей в прорези черной куртки. – Сейчас мне нечего вам предложить, господа, сушите весла, гуляйте до вечера. К закату приходите в дом моего родственника, вон, вверх по улице, направо, за каменной оградой со львами…

Почему-то львы оказались тоже плодотворной пищей для высмеивания судовладельца.

– Ну, все!! – Панзар всерьез обиделся и ушел, звеня ключами и рапирой у пояса.

Распрощавшись, Ротмунд свернул в какую-то узенькую улочку, тянущуюся на восток, около зловонного канала, наполненного вместо воды зеленой жижей сомнительного происхождения. Рядом с одной из низких лачуг на треногом табурете сидел странного вида человек. Все указывало на его род занятий – сети, растянутые на деревянных подпорках сушиться, и удочки, прислоненные к стене дома, и рыбный аромат, исходящий от стола, в который даже воткнут нож для чистки улова, и блестит кусочек чешуи. Однако, хозяин дома на типичного рыбака не походил ни капли – бросались в глаза некоторая дородность и чрезмерная бледность кожи, что просто немыслимо для моряка. При приближении Ротмунда он встал, хотя не мог его видеть – сидел спиной, и день был пасмурный, и шел тот против солнца, и по привычке бесшумно. У 'рыбака' были ясные, ледяные, выцветшие серо-голубые глаза и такие же, словно вылинявшие, песочные волосы. Нос прямой, широкий, чуть вздернутые пухлые губы. Из всего 'не-рыбачьего' самым 'не-рыбачьим' был его костюм: в шелках и бархате с набивным узором никто, знаете ли, в соленой воде по горло не балахтается, а, раз уж в ходу сети, нестыковка существенная.

– Мой мальчик, я так ждал! – фальшиво воскликнул 'рыбак' и заключил Ротмунда в объятья крепкие – не вырвешься. Притворщик даже слезу пустил! – Пойдем в дом, не терпится поговорить! Столько лет!..

Дом 'рыбака' изнутри обернулся землянкой, подвалом без окон, где в углу были свалены большие ящики, у стены – подобие топчана, крытого соломой; две доски, на них третья – стол. Сразу за порогом крепкие объятья ослабли, и 'рыбак' отошел на почтительное расстояние.

– Меня зовут Гуго, – вывел он из неловкого замешательства беседу. – Просто Гуго, никаких титулов и фамилий. У нас тут, кроме распоследнего бездомного, все – графья да князья, да и то, если нищего попрошайку отмыть в семи щелоках и два дня на огуречном рассоле в чувства приводить, окажется, что он – никем не признанный виконт или дож…

– Чем обязан? Я вас не знаю! – отрывисто сказал Юлиус, до конца не уверенный.

– Ох уж эта мне людская забывчивость! В печенках сидит! – покачал головой Гуго, показывая почему-то на горло. – А кто-то еще когда-то этого подлеца в мир вывел! Вижу, потуги припомнить не помогают, да оно нам и не слишком надо… Н-да, младший брат, наколол ты дров в северной Лиции, аж до сюда гудит! Чу-чу-чу, ты это брось! – властно повел рукой, заметив, что Ротмунд готов всерьез драться. – Сердце в пятки ушло, никак назад не вернется? Меня, может, ломтиками порежешь? Нет, брат, хватит с тебя и учиненного кавардака в Клане 'Над Лощиной'…

– Кто ты? – вконец потерялся в догадках Ульш.

– Я не глава Клана, а то нафантазируешь тут… Это хотел слышать?

– Да.

– И не из числа Слуг Господа Нашего Вседержителя, – прогнусавил Гуго точь-в-точь голосом Петростасоса.

Граф Ротмунд стряхнул с себя паралич овладевшего было им священного ужаса. Гуго внимательно присматривался к нему.

– Правильно. Не надо передо мной на коленях ползать. Я того не стою. Я-то о тебе все знаю, храбрец-удалец. Садись, история длинная, путанная, передается изустно… А для начала – шлемчик сниму с тебя, неразумный детеныш… Что встрепенулся? Да, прямо с кожей и зубами! Уши, уши береги!

Насколько холодными оставались глаза говорившего, настолько неизменно бесчувственным был его голос, даже шутки звучали угрозой. Юлиус готов был поклясться, что в ответ на протянутые к голове руки шлем поменял форму, скрытые крепления как будто поддались. Гуго скороговоркой произнес длинное слово или даже целую фразу на каком-то сверхсложном языке – и Шлем Вёлунга с легкостью старой шкуры пресмыкающегося чулком слез, освобождая лицо из уже почти привычных тисков.

– Ай, ну ты и красавец, брат! Если собирать по пятаку с рыла за показ – завтра же озолочусь, отниму хлеб у комедиантов и дрессировщиков. Держи свой приз, – отдал Шлем Юлиусу, – я тебе пароль на пергаменте, так и быть, запишу, приклею изнутри – выучишь, чтобы не прирасти к этой шикарной вещице навечно. А сейчас подправим мелкие дефекты…

В противоположном от ящиков углу, присыпанный соломой, находился люк в погреб-ледник. Оттуда, из снега и смерзшейся земли, Гуго достал металлическую флягу объемом в одну пинту, не меньше.

– Пей, ну же! – нетерпеливо потребовал Гуго. – Хуже, чем было и есть, уже точно не будет, не робей!

Ротмунд выпил преподнесенное одним затянувшимся глотком, до дна. Почувствовал себя как-то не так. Заметно лучше.

– Отлично, – подбодрил Гуго, – главное блюдо ты получил, а теперь – сладкое десертное вино.

Не церемонясь и далее, Гуго расковырял, показалось, все тем же, рыбным, ножом вену на тыльной стороне ладони, выжал в пустую флягу порцию своей крови, энергично собирая пальцы в кулак, будто разминаясь перед состязанием. Его кровь походила на древесную смолу, такого же насыщенно-янтарного цвета, вязкая и горькая.

– Что-то я устал, брат, – внезапно вслух подумал Гуго, стащил из горы ящиков один и сел, участливо поглядывая на морщащегося рыцаря. – Вот, собственно, и все, – подытожил он, получая назад флягу. – Теперь можно и повествование начать. Вообще, по моему разумению, следовало бы принять канонический вариант текста, напечатать со скидкой в частной типографии и не мучиться. Но моя простая идея не возымела сторонников среди Братьев – мне сказали, что тогда каждый непосвященный босяк сможет узнать секреты дряхлой Истории…

Была предначертанная эпоха… за триста лет от той даты, от которой ныне люди ведут счет, да, время Предела, юной земли и прочая поэтическая галиматья… Самый-самый Первородный был один. А вот его выкормышей, которых потом ложно тоже начали звать Первородными, никак не меньше четырех. Эти вот Первородные создали братьев, называемых Перерожденными, Эруду. Те сразу откололись от общего коллектива, ушли в леса и окопались там основательно, партизане… Но Первородные также дали начало Патриархам Кланов. Тем, в свою очередь, ничего более умного, чем создать Кланы, тоже в голову не пришло. Первородных мы поели, уж извини за правду-матку, дикие времена – первобытные нравы. Один бешеный в горы ушел, ну, да ты с ним встречался… И есть несколько таких, как мы с тобой, свободных одиночек. Что постарше да поопытнее – Высокие Лорды. Что помоложе – Обращенные. Я вот теперь третий по старшинству в бывшей империи… – сказано было весомо, с особой интонацией. Авторитетом подавить, что ли, вздумал?.. неприятно причмокнул, продолжил рассказ: – Теперь немного про обычные практики среди Братьев и роль каждого звена Братства. Как уже догадался, разобщены мы и четкого руководства не имеем. Оттого и закавыки, как с тобой, не редко случаются. Пустились на вяло текущий эксперимент, а он эвон какие плоды принес, мда…

В общем, Кланы – малокомплектные, самоорганизующиеся группировки. Они могут возникать почти 'из ничего', стóит появиться одному пришлому вампиру в какой-нибудь удаленной, изолированной местности. Несколько кланов могут образовывать союзы, сливаться, вбирать соседние в себя, но чаще более сильные полностью уничтожают слабых, распространяя 'протекторат' на обширные территории. В целом, ничего примечательного… Если сравнить с людскими традициями, то Клан – подростковая банда, да, болезнь роста, модные веяния. Потому кланы всегда переменчивы и всегда суть одно и то же. Все члены клана – Обращенные, только ты и они – две большие разницы. Набитые при первом столкновении с ними шишки, надеюсь, еще свежи? Нет, нет, не ищи у них понимания, поддержки – это стая мелких хищников, глухая к голосу рассудка.

Ровня тебе – я и такие, как я. Нас немного. В Эрбенготе, только мы с тобой и есть. Недавно убит султан Адджурати, он был из наших. Смерть Брата – всегда радость и боль. Ты это еще поймешь, не смотри так высокомерно, поймешь и – примешь. Эруду вытьем и криком вряд ли достучались до твоего сердца, когда голосили по погибшим от твоей руки. Ты и ухом не повел. Успокою тебя – мстить тебе никто не собирается, а в кланах тебя Чумой обозвали и Порченным, – Гуго осклабился, выставив два ряда не траченных временем зубов. Юлиус уж ждал, что будет не менее трех. Гуго посерьезнел: – Убить всегда готовы любого из нас – это да, но никогда из-за мести. Занять свободное место, попытать себя в роли идейного лидера, реформатора, влить свежую кровь в застойное болотце Братства – таковы благие помыслы чуть не каждого вновь пришедшего. Тебе смешно – а не твои ли это мечты, твоя конечная цель?.. Тó-то же! Я ведь во втором веке науправлялся вдосталь – всей этой землей, всей! От гор до гор и от моря до моря. Старый город Сизия – слышал?.. Столица была.

Ульш приготовился погрязнуть в мемуарах ностальгизирующего упыря, но Гуго вернулся к теме импровизированной лекции:

– Взамен одного султана образовалось трое неприметных воротил на вроде меня нынешнего. Как видишь, 'подполье' не иносказание, – оглядел потолок землянки хозяин. – Слухи ходят – есть еще на севере один, в диких краях, на тебя очень похож, вояка славный. И все.

Тоскливо сделалось от слов старшего Брата.

– Что загрустил? Пойдем на улицу, город покажу… – увидев едва ли не многовековый страх в расширившихся глазах Юлиуса, Гуго рассмеялся в полный голос. – Вот они, пережитки скудного образования! Вот они, плоды экспериментаторства на широкую ногу! Брось Шлем, я сказал! – накричал, как на щенка, тут же снова расплылся в улыбке: – Пойдем! Ждал тебя я сто лет и три года, чтобы наверстать упущенное при твоем принятии в Братство… Отдуваюсь за всех Ушедших! Кончилось твое затворничество, схимник! Забудь старые привычки! Пора показать солнцу лицо! Четыре горсти с верхом человеческой крови в сутки – и прости-прощай боязнь света! – поучал Гуго, выталкивая гостя под лучи сияющего, разгулявшегося дня.