скачать книгу бесплатно
А друзья? У меня ведь впервые появились друзья. Мы вместе учились кататься на доске на волнах. У меня получалось не очень хорошо, но меня все поддерживали. А в день Святого Валентина (оказывается, есть такой праздник) мне кто-то прислал сердечко, вырезанное из красной бумаги, и букетик цветов. Подписи там не было, но я догадывалась, кто…
И вот, Гавайи остались за кормой. Осталось только красное сердечко.
Обижалась я недолго. В каюту протиснулся папа. Он сел рядом, хотел меня обнять, но я отодвинулась.
Папа вздохнул:
– Пусть так. Нас нашли, Софи. Я узнал, что эмиссар картеля уже сел на рейс в Гонолулу.
Я не поняла ни про картель, ни про эмиссара. «Нас нашли», – это было самое страшное. Я сразу вспомнила мамино изуродованное лицо, папу всего в проводках и трубках. Во рту мгновенно пересохло.
– Нас убьют? – спросила я севшим голосом.
Папа ответил не сразу, он медлил, но это не давало никакой надежды. Просто он не хотел мне врать. А правда была такой.
– Да. Теперь нас всех убьют.
Я взяла у папы бинокль, поднялась на палубу и придирчиво осмотрела горизонт. Насколько я могла что-то разглядеть в сгущающейся тьме – преследования не было. Бандитам хватило предосторожности остаться в бухте. А может быть, их не пустила береговая охрана. «Нику» выпустили случайно: никому и в голову не могло прийти, что мы выйдем в открытый океан.
Вскоре стемнело, я немного успокоилась: в такой темноте найти нас было бы очень сложно. Однако причины для беспокойства были. Это стало очевидным, когда я снова поднялась на палубу. Там было страшно. Такого урагана я не видела никогда в своей жизни. «Нику» метало, как щепку, вокруг ворочались тяжелые глыбы воды. Кромешная тьма вокруг. Наши фонари бездействовали. Их разбило или залило водой. Паруса были убраны, мы шли на моторе.
И тут сверкнуло. В одно мгновение я увидела громадную гору, сверкающую серебром. Она наползала на нас. Папа был сосредоточен и даже не взглянул в мою сторону. Мама схватила меня и затолкала вниз. В освещенной кают-компании было не так страшно. Но мама выглядела очень бледной, по её рыжим волосам стекала вода. Бормоча что-то, что мне никак не удавалось разобрать, она натягивала поверх моей ветровки спасательный жилет.
Потом она схватила меня за плечи и, встряхнув, посмотрела прямо в глаза:
– Пожалуйста, Софи, пожалуйста! Не поднимайся на палубу. Будь здесь.
По маминым безумным глазам я поняла, что мы попали в беду. В большую беду.
А дальше начался ад.
13. Крушение
Я проснулась от холода. Взглянула на термометр. Он показывал плюс двенадцать по Цельсию. В такую же погоду мы гуляли по Брайтон-Бич в теплых куртках. Я поглубже натянула сползшую во сне шапку и потрогала нос. Он был холоднее рук. Может, у меня уже обморожение? Я читала про арктических путешественников. Как они замерзали в ледяной пустыне.
То, что нас несет в Арктику, я не сомневалась.
На термометре двенадцать. И мне тоже двенадцать.
Мы двигались на северо-восток. Я помнила, что на карте где-то в этом месте были Алеутские острова, Аляска. Но это только на карте они тянутся густым гребнем. На самом деле от острова до острова – многие мили. И мы можем вовсе не встретить никакой земли и прямиком попасть на Северный полюс. И замерзнуть уже там. Я представила наши окоченевшие трупы, покрытые изморозью. И как холодное солнце играет бликами на глыбе льда, в который превратится наша «Ника». Если не утонет, конечно.
Но «Ника» держалась. Полузатопленная, изуродованная штормом и огнем, без руля и парусов, она держалась на поверхности и продолжала оставаться нашим домом. Достаточно было бы порыва ветра или легкой волны – и мы бы кормили рыб, но уже много дней был штиль. Даже удивительно.
Сколько дней мы уже дрейфуем? Я перестала считать. Время потеряло для меня значение. Я даже не могла теперь точно сказать, сколько мне осталось до моего дня рождения: месяц или чуть больше? Я знала точно только, что тринадцать мне теперь не исполнится никогда.
Я выбралась на воздух и легла на палубу. На солнышке было гораздо теплее. Снова стало клонить в сон. Наверное, это от голода. Но есть не хотелось. У нас ещё оставались припасы, не испорченные водой. В основном это были консервы. Мука, крупы, сухари и прочие макароны испортились сразу, как только в кладовку хлынул океан. Овощи и фрукты ещё держались некоторое время, а потом быстро начали гнить. Мама сказала, что продуктов нам хватит на месяц. И воды должно хватить. А вот хватит ли нас?
Папочка совсем плох. Он оброс бородой, и его лихорадит. Когда поднимается температура, он не в себе, смотрит сквозь нас и с кем-то разговаривает, размахивает руками. Того и гляди, сломает шину, наложенную мамой. Мама в это время громко молится, ей страшно. Потом она делает папе укол, и через некоторое время он затихает. Я не могу это всё слышать и забираюсь в свою каюту. Она почти не пострадала. Сначала я вместо папы вела судовой журнал. Под его диктовку записывала широту и долготу, температуру за бортом и то, что с нами происходит. Сухо и лаконично. Потом папа заболел и журнал я забросила. Какой в нем смысл? Ну, прочитают его те, кто нас найдут и что скажут? Скажут: «Ай-я-яй! Сами-виноваты! Не-ходите-в-море-в-шторм!» А нам-то какое до этого дело? Мы же будем мертвые. А если наоборот, спасемся, то зачем вспоминать о том, как треснул корпус «Ники», как молния ударила в мачту, спалила радиостанцию и все приборы, начался пожар. Раньше я думала, что самое страшное в море – шторм. Теперь знаю, что есть ещё страшнее: пожар во время шторма.
Пока папа не болел, он с помощью секстанта определял наше положение и отмечал на карте. Пытался починить рацию. Одной рукой у него плохо получалось, но какой-то передатчик он собрал. Папа показал мне, как переключаются частоты и как работать на ключе. Только вот азбуку Морзе я не знаю. Только и могу, что стучать: три коротких, три длинных, три коротких. Так и стучу. Меняю частоты и снова стучу. И буду стучать, пока не кончатся аккумуляторы. Или пока не умру.
Почему-то я перестала бояться смерти. Умереть страшно только первый раз. Ну, может быть, и второй тоже, пока не привыкнешь. Но когда Смерть подкатывает с каждой волной и когда каждая вспышка молнии над головой может стать последним светом… уже не страшно. Только очень утомительно. Так и хочется закричать Богу:
– Ну, бери уже меня!
А потом появляется какая-то холодная расчетливость. Вот, я умру, и что же будет там? Священник говорил, что там будут райские сады. И полное умиротворение. Но это, верно, для праведников. Или для совсем маленьких деток. А я не маленькая и грехи у меня есть. Меня в ад отправят? Ну вроде не такие страшные грехи. Немного тщеславия, немного уныния и капелька зависти… Ах, да, чревоугодие! Молоко я могу пить в любых количествах, и мне всё время мало. И мороженое тоже. Это и есть чревоугодие.
Но для ада вроде грехов маловато. Значит, меня отправят в чистилище. Я плохо представляла, что это такое. Это между адом и раем. Наверное, это и есть земная жизнь.
Ещё мама говорила, что потерять душу страшнее, чем потерять жизнь. Я пока не знаю, как это: потерять душу. А вот мама знает. И папа тоже знает. Но они не успели мне рассказать. Пока не успели…
Я очнулась от резких звуков. Оказывается, я задремала на палубе. Поднявшись, я огляделась. Вокруг «Ники» плавала огромная касатка. Она казалась даже больше яхты, по крайней мере в теперешнем её состоянии. Касатка подплывала к самому борту, отворачивала голову и расходилась с «Никой» всего в нескольких сантиметрах. Я подумала, что один удар сильного хвоста или даже плавника – и шпангоуты не выдержат. Мы утонем быстро, как жуки в консервной банке. А касатка будет выедать из разрушенной «Ники» наши тела. И тогда я заверещала. Не знаю, как ещё можно назвать этот тонкий звук, издаваемый дельфинами. Наверное, у меня получилось. Касатка, идущая на новый маневр, вдруг замерла и остановилась. Потом она поднялась из воды: невероятно огромная и мокрая. Я стояла, затаив дыхание, и боялась даже думать. Касатка посмотрела на меня своими желтоватыми умными глазами и, отпрянув от «Ники», быстро поплыла прочь. Мне кажется, взгляд её проник прямо мне в душу. И что-то оставил там…
Я работала на ключе, когда мне почудился гудок. Прислушалась. Гудок повторился. Я бросилась наружу, упала, стала карабкаться по лестнице вверх, снова упала. Ноги почему-то не слушались меня и промахивались мимо ступеней. Наконец я выбралась и оглядела океан. На горизонте было судно. И оно шло к нам. Сквозь неожиданно выступившие слезы я не могла разглядеть его в подробностях.
– Мама! с хотела позвать я, но голос меня тоже не слушался. Я совсем обмякла и опустилась на палубу. Оставалось только смотреть на приближающийся корабль и думать. Кто это: рыбаки или бандиты? Что нам ожидать: спасения или смерти? Я уже давно смирилась с тем, что мы умрем, а эта неожиданная надежда на жизнь почему-то лишила меня последних сил и парализовала волю. Я сидела на палубе, и по моим щекам текли и текли слезы.
Судно приближалось быстро, и вскоре сквозь слезы я разглядела, что это большой катер. На носу находились мужчины в форме спасателей, и там же вертелся мальчишка в ярко-зеленой куртке и оранжевом жилете. Он подпрыгивал, залезал на ограждения и размахивал своей зеленой шапкой.
«Вот придурок!» – подумала я и вытерла мокрые щеки.
14. Аляска
Мальчика звали Сэм Наколайски, но за глаза его называли Сэм-беда. Где бы он ни появлялся, даже если вел себя смирно, обязательно случались неприятности. Неловко повернувшись в магазине, он рушил витрину с выставленным товаром. А начав поднимать его – крушил соседнюю. Помогая на кухне, он мог случайно плеснуть воды на сковороду и под яростную ругань отца переворачивать весь дом в поисках мази от ожогов. А найдя её, надавить тюбик с такой силой, что мазь вылетала не на пострадавшее место, а в глаз кому-то из домочадцев.
Между тем Сэм был веселым, доброжелательным и крайне деятельным мальчиком. Ему не сиделось на месте, он постоянно что-то изобретал, мастерил, строил и улучшал. Но инструмент в руки ему не давали – боялись катастрофических разрушений. Ведь однажды он оставил город без электричества с помощью всего лишь жестяной банки и гвоздя. Этого ему забыть не могли, и все жители придирчиво следили: что у Сэма в руках?
– Молоток? Брось, брось немедленно! А-а!
Молоток падал вниз, рикошетил и втыкался кому-то в ногу.
Сэму разрешали посещать только те занятия, где он не мог причинить никому вреда. Одним из них было радиодело. Если не считать, что на первом же уроке Сэм сбил все настройки частот и чуть не спалил старенькую рацию, дела продвигались неплохо.
В один из дней Сэм шарил по радиоэфиру и услышал слабый сигнал «SOS». Вначале ему не поверили: на таких частотах профессионалы не работают. Но сигнал повторился, и его запеленговали. Это был мой сигнал. Я не отвечала на вопросы, меняла частоты, поэтому спасателям было трудно, но они всё же пошли на мой сигнал. Сэма Найколайски тоже взяли на борт. Ведь первый раз в жизни Сэм оказался не бедой, а спасителем, и его восторг невозможно было описать. Впрочем, зеленую шапку, которой он так активно махал при нашей встрече, он все-таки уронил в воду.
Уналашку, куда нас доставили, я увидела только через окно больницы. Пять дней меня пичкали таблетками, витаминами и разной едой. Папа снова оказался в проводах и трубках – у него была пневмония. Нашу «Нику» бережно доставили в порт и поместили в доке.
В ту же ночь, как мы оказались на земле, разыгралась буря. Порывистый ветер ударял в окно струями дождя, и я каждый раз вздрагивала. Эта ночь могла оказаться последней в нашей жизни. Первую ночь на берегу я не могла спать. Закутавшись в одеяло, стояла у окна и смотрела в темноту.
«Бог есть. Он спас нас, – думала я. – Значит, мы нужны ему здесь, на Земле. Может, есть что-то такое, что просто необходимо сделать и никто, кроме нас, этого не может? А что могу я? Для чего я живу? Какая польза от моей жизни?»
Я не нашла ответов и заснула только под утро, забравшись в постель к мамочке и прижавшись к её теплому боку.
С бурей нам тоже повезло: она бушевала три дня, и связь с материком была плохая. А потом сделалось ясно, прилетели журналисты и ещё какие-то представители. Ещё через день Сэм (он навещал меня в больнице) привел меня к компьютеру и с гордостью продемонстрировал в Интернете репортаж о нас. На любительском фото девочка с грязными разводами на щеках стоит на коленях на палубе полуразрушенной яхты. Этой девочкой была я, но я не помнила этого момента. Когда я встала на колени? Может, перед тем как подняться? Хорошо ещё, что не выложили фото, где я стою на четвереньках и не могу встать потому, что у меня кружится голова. Или как меня тошнит от горячего супа.
И вдруг меня прошиб холодный пот. О «Нике» и о нашем дрейфе узнал весь мир! Мы столько сделали, чтобы затеряться в океане, чтобы никто не нашел нас! А теперь бандиты знают не только, в каком мы океане, но даже точный адрес! Мне стало нехорошо. Я бросилась в палату, к папе:
– Папочка! Мамочка! Нам надо уходить! Те люди…
Я не договорила. Рядом с папой сидел знакомый судебный человек. Тот самый, с Коста-Рики, который говорил о какой-то программе.
– Здравствуй, Софи! Я очень рад, что вы живы.
– Минуту назад ты говорил, что удивлен, что мы до сих пор живы, – перебил его папа.
– Не придирайся к словам, Ник. – Поморщился мужчина. – Ты не веришь, что я хочу помочь?
– Верю, Дэн, – согласился отец. – Тебе лично верю. Но ваша контора – течет. Ни одна живая душа не знала, что мы – на Гавайях. Стоило связаться с вашей конторой – и, о чудо, они узнали!
– Яхта слишком приметная, Ник!
– Это здесь, в Датч-Харборе, она приметная. Южная красотка в северных широтах. Ветку прячут в лесу, Дэн. Ни в Полинезии, ни в Мельбурне, ни даже в Кейптауне у нас не возникало проблем. Если бы у них были связи с таможней – нас бы вычислили ещё в Австралии. И в Мельбурне наш путь бы оборвался. Но нет. Мы были в полной безопасности. Пока не вернулись в Америку. Точнее, пока я не позвонил вам.
Папа яростно жестикулировал, несмотря на руку в гипсе. Трубки из него уже вынули, осталось только несколько проводков. Папа оторвал их от себя и отшвырнул в сторону. Где-то за стеной запищало. В палату влетела медсестра, но, увидев Дэна, смущенно улыбнулась, опустила глаза и, подойдя к папиной постели, щелкнула тумблером, поправила подушку и робко поинтересовалась:
– Могу я вам чем-то помочь?
– Оставьте нас! – резко сказал Дэн. Медсестра, возмутившись, стремительно удалилась.
– Не вымещай свои неудачи на персонале, – покачал головой папа. – Отношения с людьми важнее отношений с начальством.
Я так хотела узнать, о чем они будут говорить, но тут пришла мама и увела меня из папиной палаты. В коридоре нам снова встретился Сэм.
– Мистер Найколайски, – обратилсь к нему мама, – могу я вас попросить побыть с Софи? Мне надо будет ненадолго уйти.
Я вспылила. Сэм был старше меня от силы на год, а мама обращалась к нему как к взрослому и просила присмотреть за МНОЙ!
– Вы можете рассчитывать на меня, мэм! – торжественно и по-взрослому отчеканил Сэм. – Не беспокойтесь.
Когда мы снова остались одни, он восхищенно спросил:
– Твой отец – секретный агент?
– С чего ты это взял?
– Ну, к нам редко прилетает ФБР. – Он смутился. – Честно говоря, вообще никогда не прилетало.
Я кивнула на палату:
– На нем разве написано, что он из ФБР?
– На нем – нет, а на вертолете и на форме летчиков – да.
Я не знала, что можно рассказать Сэму, а что нет. Но врать не хотелось.
– Понимаешь, Сэм, это не моя тайна и я не могу тебе всего рассказать…
Но Сэм с жаром перебил меня:
– Не рассказывай! Никому не рассказывай, если это тайна. Причем – государственная! И я никому не скажу, – он перешел на шепот. – Вы секретные агенты под прикрытием, да?
Я отвернулась и закатила глаза. Сэм истолковал мой ответ по-своему и молча показал, что залепляет свой рот скотчем.
Я улыбнулась в ответ и задала свой вопрос:
– Откуда у вас такая необычная фамилия? Я таких никогда не слышала – Найколайски…
– Нормальная русская фамилия.
– Ты – русский? – удивилась я.
– Я – американский, – обиделся Сэм.
Русским в семье Найколайски был только отец, Нил. Он всем говорил, что он – русский и что его предки высадились на остров ещё с Берингом. По воскресеньям Нил ходил в церковь, истово крестился там и в тот же вечер в заведении для моряков пил водку и требовал независимости Аляски. Его сыновья хоть и носили странные славянские имена, русскими себя не считали.
Все Найколайски казались одинаковыми, как русские матрешки, отличаясь только размерами. И ещё Наколайски-старший носил бороду, и его кудрявая голова отливала серебром.
Вся семья, за исключением Сэма, который ещё учился в школе, работала на промысле крабов. Матери у них не было, и я так и не спросила почему.
15. Сэм
Мы подружились с Сэмом с первого взгляда и везде были вместе. Нас пробовали было дразнить «парочкой», но мы так вздули шутников, что они улепетывали от нас во все лопатки. Но это было позже, когда я окрепла. А пока мы пребывали в больнице, Сэм ходил ко мне каждый день, рассказывал незамысловатые новости и сам, открыв рот, слушал мои рассказы о Гавайях, Полинезии, тропических рыбах и путешествиях под парусами. Здесь, на севере, паруса были не в ходу, да и море никогда не бывало небесно-лазурного цвета. Здесь океан был синим в ясные дни или черно-серым в пасмурные. Пасмурных дней было больше. Почти постоянно шел дождь и дул ветер. Если ветра не было, то город и порт были укутаны туманом.
– Ну и занесло же вас! – восхищался Сэм, слушая мои рассказы.
«Да уж, занесло», – думала я и вздыхала. Меня не радовало жить в такой близости от Северного полюса. Хотя я знала, что есть и более северные поселения, и Сэм с жаром уверял меня, что зима обязательно будет теплой и что ниже десяти градусов температура вообще никогда не опускалась, мне было не по себе. Десять по Фаренгейту, это двенадцать градусов ниже нуля по Цельсию! Я привыкла к теплу, к солнышку, привыкла начинать каждое своё утро с морского купания. А здесь по утрам – только душ и после приходится надевать на себя кучу одежды. Я получила только один плюс: мои кудри, обычно жесткие и грубые, от пресной воды сделались мягкими и послушными.
Но уйти из порта Датч-Харбор было невозможно. «Ника» требовала капитального ремонта и очень много вложений. Из неё откачали воду и краном перенесли на берег. Когда её поднимали, она так трещала, что казалось, вот-вот развалится. Мне чудилось, что ей больно. Когда её поместили в ангар, я гладила её белые бока и плакала от жалости.
– Хватит разводить болото, – упрекала мама, – пора работать.
И мы работали. Прежде всего вытаскивали и разбирали уцелевшие вещи. Мои рисунки сохранились просто чудом! А вот вся папина электроника – сгорела. Да и многие вещи были испорчены огнем и водой, в том числе карты и одежда. Мои мелки и вовсе полностью растворились. От них осталось только несколько пятен на обивке дивана. Зато акварельные краски в толстеньких алюминиевых тубах – уцелели.
Обнаружилось, что у нас совсем нет теплых вещей. То есть, конечно, были свитера, ветровки, шарфы, кроссовки, но все они были хороши только при плюсовой температуре и вряд ли сильно согрели бы нас зимой. Тут нам помогли сестры из миссионерского приюта. Узнав о нашем затруднении, они принесли кучу теплых вещей и обуви. Вещи были не новыми, но чистыми и добротными. Так я получила точно такую же зеленую куртку, как у Сэма.
– Спасибо, что вы помогаете нам, – поблагодарила сестер мама. – Но вы уверены, что у вас не будет из-за нас неприятностей? Мы всё-таки не методисты, а католики.
– Для добрых дел все равны, – улыбнулась сестра. – Мы всем помогаем.
Мама рассказала эту нравоучительную историю папе. Он только усмехнулся:
– Так это они нас благодарить должны: облагодетельствовали нас – и попали в Царство Божие.
– Еретик! – накинулась на него мама.
– Ты лучше узнай у этих добрых сестер, где можно пожить. Чтобы было недалеко от Датч-Харбора. Впрочем, здесь везде недалеко…
На шикарную гостиницу прямо на берегу залива рассчитывать не приходилось. Даже с учетом огромной скидки она оказалась нам не по карману. Ещё надо было платить за аренду ангара и ремонт «Ники».
