скачать книгу бесплатно
– Почему я должна молчать? – спросила я.
– Потому, что самая умная в классе – я!
– Ну и что? Я тоже не дура, – отзывалась я.
Анжела почему-то рассердилась и замахнулась, чтобы ударить меня. Я ловко увернулась, нагнулась и дернула её за ногу. Анжела звонко шлепнулась на попу. Все засмеялись.
В тот же день после уроков меня окружили мальчишки, вырвали из моих рук школьный рюкзак и швырнули его в грязную лужу. Рюкзак был тканевый, книги и тетради промокли.
– Дикарка, Дикарка! – кричали они. – Убирайся на острова!
Я плакала и сказала родителям, что никогда больше не пойду в школу. Мама охала и всё расспрашивала меня, что же произошло? Папа оказался понятливым. Он сходил в школу, договорился о чем-то с директором и сказал, что я буду учиться дома. В итоге я ходила в школу с мамой и только для того, чтобы писать тесты. Дома учеба продвигалась лучше.
Зима была такой холодной, что даже выпадал снег. Рождество и подарки меня не обрадовали. Я очень скучала по теплому морю, ясному небу, плеску волн и покачиванию нашей родной «Ники». «Ника» между тем стояла в доке, её чинили и красили. Я уговаривала маму навещать её, и мы ходили к ней почти каждый день.
– Когда мы вернемся домой? – спрашивала я маму.
– Куда, золотце? Мы теперь живем в Нью-Йорке. И наш дом – в Бруклине, – не понимала мама.
В Бруклине нам жилось неплохо. У меня была своя комната, большая, с розовыми обоями. Но меня тянуло обратно к нашей кочевой жизни.
– Мамочка, я хочу обратно, – просила я.
– Куда, милая?
– На «Нику» и в море, – говорила я.
– Разве тебе здесь плохо? – спрашивала мама.
– Не знаю. Здесь непонятно. Словно мы пережидаем шторм.
Я очень сильно тосковала, и когда наступила весна, папа сдался.
– Мы уезжаем из Нью-Йорка. Возвращаемся домой, на «Нику», – сказал он однажды так буднично и спокойно, что я даже не поверила своему счастью. Потом бросилась папе на шею и разревелась.
– Папочка! Миленький! Спасибо!
Больше я ничего не могла сказать.
Мы собрались очень быстро и без сожаления оставили за кормой суетливый Нью-Йорк, укутанный неожиданным апрельским снегом. На воздухе было ещё холодно, но топлива на «Нике» имелось достаточно, и мне казалось, что проложи папа курс в Северный Ледовитый океан, я бы с радостью приняла и это известие. Но мы двигались на юг, вдоль восточного побережья Америки, во Флориду. По правому борту по вечерам светились города, и казалось, что ушедшее солнце оставило в них часть своего света. Папа рассказывал мне историю Америки, которую я совсем не знала. Про первых поселенцев и уничтожение индейских племен, про работорговлю и гражданскую войну. Он называл мне штаты, мимо которых мы двигались, а я искала их на карте, сравнивая береговую линию и неожиданно находя соответствующие поселения.
Во Флориде, в порту Салерно я снова пошла в школу. От пристани, где была пришвартована «Ника», до школы и обратно около трех километров. В то время как остальных детей привозил школьный автобус или родители, мы приезжали как настоящие ковбои, на сверкающих серебристых конях. Больше я ничем среди детей не выделялась. Накрепко запомнив свой первый школьный опыт, я вела себя тихо, отвечала только, когда меня спрашивали, и вела себя со всеми любезно, поэтому ни Выскочкой, ни Дикаркой меня уже никто не дразнил.
Когда после выпускного я узнала, что мне предстоит ещё целый год учиться в начальной школе, а потом ещё бесчисленное время в средней и старшей, я сильно опечалилась. Мама была непреклонна и даже склонялась к классической католической школе для девочек (брали верх её ирландские корни). Тогда я бросилась к папе.
– Папочка, неужели я всю свою молодость должна провести в душных классах, с чужими людьми и с наставниками, которые весь свой ум вычитали в книжках? Лучше я буду каждый день вести бортовой журнал и помогать тебе в расчетах. Я прочитаю все-все книжки на свете, я буду делать всё, что ты велишь. Только, пожалуйста, не отдавай меня снова в школу!
Или я была очень убедительна, или у папы были на этот счет свои планы, но он обнял меня за плечи и сказал:
– Начинаются каникулы, деточка! Мы идем в Карибское море! Море капитана Колумба, капитана Флинта и Черной Бороды.
– В Карибское?! – подхватила я. – Как здорово! А там нет пиратов?
– Ну, если только немного, возле Ямайки, – усмехнулся папа.
К несчастью, он оказался прав.
7. Карибы
Обычно мы питались тем, что выловим, но и в каждом порту я ела мороженое. Нет ничего вкуснее в самую оголтелую жару съесть стаканчик мороженого или выпить молочного коктейля! Оно перекатывается во рту, как самое восхитительное наслаждение! Папа знал мою слабость и, если мы заходили в порт или причаливали к пристани большого шумного пляжа, я знала почти наверняка, что у нас есть деньги и мы пойдем и разыщем кафе или магазин. Папочка скажет, весело прищурившись: «Выбирай!» – и я возьму самое-самое лучшее и буду облизывать его, обжигаясь холодом, перекатывать во рту и блаженно посасывать, урча от удовольствия.
В такие моменты папочка смеялся и говорил, что меня надо было назвать Кэт, Китти – котенок. У него самого не было пристрастия в еде.
– Что у нас на обед? – спрашивал он, и что бы ни ответила мама («рыба с рисом» или «ламинария с чесноком»), неизменно отвечал:
– О! Это должно быть изумительно вкусно!
Даже когда однажды у нас иссякли запасы и пополнить их не было возможности – штормило, и мы держались подальше от берега, – мама почти неделю готовила нам лепешки, и мы ели их с консервированным тунцом. А когда тунец закончился и остались только лепешки, папа сказал:
– Какое приятное разнообразие! Надо признаться, что тунец мне изрядно надоел.
По иронии, когда шторм утих и мы направлялись к берегу, папа поймал огромного тунца.
Мы с мамой шумно радовались, а папа насмешливо изогнул рот:
– Надо будет обменять его на какую-нибудь приличную еду.
Жизнь наша была полна событиями. Однажды мы встретили в открытом море лодку с туристами. У них испортился навигатор, и четыре дня они болтались по морю, то и дело переругиваясь и меняя маршрут. Они смотрели на нас, как на спасителей: ведь и вода, и еда, и топливо в их лодке закончилось. Папа хотел дать им воды и топлива, карту и указать маршрут, но они так умоляли, что пришлось взять их на борт и отбуксировать их лодку до Коста-Рики. Папа втолковывал им, что никогда нельзя полагаться только на технику и на судне надо обязательно держать компас и карты. Но они не слушали его и, перебивая друг друга, рассказывали о своих злоключениях.
На Коста-Рике нас встретила целая толпа: родственники туристов, журналисты с камерами, полиция и спасатели. Ослепительно щелкали камеры, папу и туристов окружили журналисты, перебивая друг друга, задавали вопросы. Говорили на испанском. Я совсем не знаю этот язык, но папа отвечал так складно, как будто самый настоящий испанец. Я запряталась в трюм и не вылезала оттуда, пока журналисты не ушли. Потом в газетах появилась фотография папы и спасенных туристов. Статья была на испанском, я не смогла её прочесть. Только вырезала, разместила в рамке и повесила в кают-компании.
Другое событие было трагичным. На наших глазах одного из рыбаков покусала акула. Она была небольшая, рыбак – старый, и он остался жив. Но когда папа принял его на борт, мама обработала раны и мы во весь опор рванули к ближайшему берегу, нас настиг катер кубинской полиции. Они перерезали нам путь, приказали остановиться и ещё что-то кричали в мегафон. Потом поднялись на борт, вооруженные и злые, забрали своего рыбака и обыскали «Нику». Папа стоял на палубе, заложив руки за голову. Лицо его было бледным.
Потом полицейский катер отчалил. Я всё время вспоминала раненого моряка и акулу.
– Как же так, папочка? – спрашивала я. – Неужели в море нет спасения от этих тварей?
– От тварей нигде нет спасения, – задумчиво отвечал папа.
Карибское море жило такой же веселой жизнью, как наша. Города, в которых нам доводилось бывать, часто пестрели карнавалами, папа то и дело встречал знакомых. Две недели мы провели с дядей Чаком, папиным другом. Вместе с ним мы трижды принимали участие в скоростных регатах и один раз даже выиграли. Кубок отправился в стеклянный шкаф кают-компании, где уже стояли разные статуэтки, кубки и чаши. Когда я была совсем маленькой, играла ими как с куклами. Наряжала в тряпки и устраивала балы. А на стене возле шкафа висели в рамках разные красивые бумажки с печатями и вырезки из газет на разных языках мира. Папа в шутку называл это: «Стена Славы».
Мы много катали туристов, на «Нике» звучала разноязыкая речь и разнообразная музыка, но каждый час на несколько минут папа выключал все источники звуков и слушал эфир. Чтобы случайно не пропустить сигнал SOS. У моряков так принято, и это мне очень нравится. Это дает надежду: если стрясется беда – тебя услышат и придут на помощь.
Так и случилось однажды. Только в беде оказались мы. Это произошло как раз на Ямайке.
Та страшная ночь словно разбила моё детство на осколки воспоминаний, а в сердце с тех пор поселилась постоянная тревога, ожидание беды.
Может быть, беда витала над нами ещё в Средиземноморье, но я не чувствовала её вот так – всей кожей, всеми внутренностями. Теперь же я видела её разрушающий след. Изуродованное мамино лицо, синяки на её теле, корпус «Ники», продырявленный пулями, разорванный парус, палуба в лужах папиной крови…
В моём сознании не укладывалось: как такое вообще может быть?
Мы пошли к папе только через день после этой страшной ночи. Около его палаты дежурил полицейский. Я потянула маму за руку и зашептала ей в самое ухо:
– Папу считают преступником?
– Нет, – так же шепотом ответила мама. – Он свидетель.
– А зачем его охраняют?
Мама не ответила, только сильнее сжала мою руку.
Полицейский приветливо кивнул нам, и мы вошли в палату.
– Софи, детка, как же я рад тебя видеть! – прозвучал папин голос, но я не узнала его. На носу лежала повязка, под глазами расплывались багровые круги, он весь был утыкан проводками и трубками.
Я подошла к нему ближе и хотела взять за руку, но правая рука была замотана бинтами, а из левой торчали иголки и трубки.
– Ну, как, Софи, похож я на дикобраза?
Я прижалась к маме, мне захотелось плакать.
– Привет, Ник! – мама, как ни в чем не бывало, сняла темные очки, наклонилась и осторожно поцеловала папу в губы.
– Привет, бандитка, – с нежностью ответил папа. – Тебе в десанте надо было служить, а не палубу драить.
– Софи побудет с тобой. Мне в полицию надо.
– По тому… с гарпуном?
– И по второму, с ракетой.
– Не задержат? – в голосе папы была тревога.
– Не должны. Вроде… – после паузы произнесла мама.
Они были похожи на шпионов.
– О чем вы говорите? – заныла я.
Мне ответил папа:
– О том, что ты останешься со мной.
– А мама?
– У мамы есть дела в городе.
Мамы не было долго. Я уже успела поесть. Девушка в белом халате приносила мне бульон в кружке и бутерброды с сыром. Почитала скучную газету. К папе несколько раз приходили врачи и делали какие-то процедуры. Папа разговаривал с ними по-испански и даже, судя по голосу, шутил. Иголки из него вынули и трубки убрали. А мамы всё не было.
Потом я свернулась в кресле и задремала. То ли сквозь сон, то ли мне причудилось, но я слышала папин разговор с каким-то мужчиной. Говорили по-английски:
– Ты же знаешь, Ник, в покое вас теперь не оставят. Даже если в суде всё сложится удачно.
– Мы уйдем из этих мест.
– У картеля руки длинные. Без программы они всё равно вас найдут. Не упрямься, Ник. Впервые вижу человека, который отказывается от программы. Поселитесь где-нибудь в Техасе или Орегоне. Хороший дом, приличная работа. Что ещё человеку нужно? Ты ведь раньше вроде архитектором был?
– Инженером, – произнес папа после недолгого молчания. И добавил: – Судостроителем.
Когда папа выздоровел и смог ходить, мы почему-то никуда не ушли, жили в гостинице и ждали какой-то суд. Когда он случился, то оказался мучительно долгим. Меня приводили в огромное серое здание и оставляли в скучной комнате, где я томилась целые дни, читая, рисуя или просто разглядывая узор на ковре. Со мной вместе всегда была женщина в форме. Когда я пыталась поговорить с ней, она отвечала мне приветливо, но на испанском языке. Я не понимала ни слова и бросила все попытки общаться с ней.
Однажды вместе со мной сидел мальчишка. Лохматый, с фингалом под глазом. Он был старше меня, но я была рада любому собеседнику. Тем более что мальчишка говорил по-английски.
– Ты кто? – спросила я его.
– Я… человек, – ответил он растерянно.
– А что ты делаешь здесь? – не унималась я. – Тебя судят? Ты с кем-то подрался?
Мальчишка покраснел до самых корней волос, мне показалось, что он сейчас или заревет, или стукнет меня.
– И что ты такая любопытная? Своих дел нет?
– Совсем нет, – вздохнула я. – Мамочка и папочка целыми днями судятся. Такая тягомотина!
Мальчик вдруг обмяк и сказал уже спокойнее:
– У меня тоже. Разводятся. Уже полгода. Имущество делили. Теперь меня делят.
Я ужаснулась:
– Разве можно делить живого человека? Тебя резать будут?
– Уж лучше бы резали! – снова завелся мальчик. – Они уже столько наговорили друг другу, что мне обоих их видеть противно. Уйду от них, куда глаза глядят!
Я задохнулась от жалости к нему. Как же можно жить без семьи? Положила руку на плечо:
– Как же мне тебя жаль, мальчик!
Он сбросил мою руку, вскочил и заорал в самое лицо:
– Тоже мне, «мамочка»! Не надо мне никакой жалости! Ненавижу всех! Лучше сдохнуть под забором, чем жить с такими!
Он ещё что-то кричал, но уже на испанском, и я не поняла.
Он орал, брызгал слюной, вырвался из рук подскочившей полицейской, отшвырнул в сторону стол. Рассыпались разноцветные фломастеры, бумага разлетелась по комнате стаей белых птиц. И вдруг он упал на ковер и зарыдал. Полицейская бросилась из комнаты, а я присела рядом с мальчиком на корточки и осторожно стала гладить его по голове. Сначала он завыл сильнее, потом затих у меня под рукой и только судорожно всхлипывал.
Я запела песенку, какую мне часто пела мама:
