скачать книгу бесплатно
Варя еще сильнее нахмурилась.
– Ну, знаешь, может, кому-нибудь интересно, чтобы так подумали, а мне противно…
Внизу, в полутемном коридоре, Добряков заговорил более твердым голосом, рассудительно и даже строго:
– У ребенка должен быть отец. Ты это понимаешь? Ребенок подрастет и спросит. А кроме того, в загсе ему будут отчество давать. Какое же ему будет отчество? Ну вот ответь мне: какое ему будет отчество?
– Смотря кто будет, – сказала Варя. – Если девочка, значит, Варваровна. Если мальчик, значит, Варварович…
– Чудачка ты! – усмехнулся Добряков уже снисходительно. – Никто же не разрешит, чтобы такие отчества давали. Я это знаю точно, что никто не разрешит…
– Ну, посмотрим, – сказала Варя. – Посмотрим…
8
Докторша посоветовала воздерживаться от резких движений. Оставалось меньше четырех месяцев до родов.
На заводе все уже знали, что Варя Лугина беременна. А кто муж? Этого никто не знал.
Это никого бы и не интересовало, если б Варя Лугина была просто работницей, которая часть своего времени отдает заводу, а в остальное время живет где-то там, кто ее знает где. Лугина же проводила на заводе большую часть своего времени. И вся ее жизнь была у всех на глазах.
Она пришла на завод, когда завода еще, в сущности, не было. Был пустырь. И на пустыре этом вырастали первые корпуса.
В корпусах еще не было стекол, не было даже оконных рам, когда Варя Лугина пришла сюда. Она пришла прямо из школы.
В институте, куда она хотела поступить, ей сказал знакомый преподаватель:
– Вы простите меня за непрошеный совет, но я должен вас предупредить, что учеба ваша здесь не будет так эффективна, как вы, может быть, хотите. Вы не знаете производства и не знаете жизни. Вы еще слишком молоды. Инженеры со школьной скамьи никогда не бывают хорошими инженерами. По-моему, вам надо сначала познакомиться с заводом. У вас еще все впереди…
Варя поверила этому преподавателю.
Зимой она работала ученицей у монтажников, расставлявших оборудование в заводских корпусах. На субботниках с увлечением возила в тачке теплую, дымящуюся землю и таскала кирпичи.
Она счастлива была, что в строительстве огромного завода, в блещущих на солнце бетонированных его корпусах, есть и ее небольшая доля участия…
На достроенном заводе, где стоит теперь у главного входа швейцар в галунах и летом растут цветы, она работала вначале шлифовщицей. Потом ее перебросили на приемку деталей. Ей наскоро рассказали технический процесс, показали итальянскую карту контроля и, напомнив, что она окончила девятилетку, сказали:
– Учись. Будешь приемщицей.
А как учиться? Она приходила домой расстроенная, просила отчима рассказать ей все, что знает он об измерительных приборах и о таком замысловатом приборе, как микрометр.
Она говорила:
– Ты все-таки, дядя Сеня, автомобили починяешь. Ты должен знать…
– Автомобили, – говорил отчим, – это вещь одна, а микрометр – это вещь другая. Я их сроду в руки не брал, микрометры. А путать людей я не любитель.
Варя должна была доходить до сокровенных особенностей незнакомого ей ремесла почти самостоятельно, почти без посторонней помощи.
Помогать ей стали, когда она уже ухватилась за какое-то звено, уверенно и крепко. Ее заметили. Ее продвигали все дальше и дальше.
Освоив немного приемку штампованных шариков, она перешла контролером в роликовый цех. Здесь только что установили токарные автоматы. Шлифовки еще не было.
Приходилось самой готовить заказы на инструмент, чертить эскизы для постовых контролеров. Приходилось даже рассчитывать на целый год потребность в рабочей силе, знакомиться с нормированием.
Детали приходилось принимать с разных машин. Надо было знать оборудование, знать не только виды брака, но и способы его предупреждения.
В то время контролер был единственным лицом, обязанным защищать весь цех от брака.
И Варя Лугина была таким контролером. Она хотела быть таким. Она спала не больше четырех часов в сутки, не успевала обедать. И мамаша кричала:
– Семен! Это что же такое творится? Девочка погибает. Она тебе не родная, тебе и горя мало. А я-то как страдаю…
– Варя, – говорил Семен Дементьич, встретив падчерицу в краткий промежуток между работой и сном, – пожалей хоть нас, стариков, если ты себя не жалеешь. Зачем ты, это самое… не ешь, когда тебя просют? Ну что за глупости, ей-богу! Я тебя прошу…
– Вы с ума сошли? – спрашивала Варя. – Я ведь, кажется, не ребенок…
И разговор обрывался на этом.
Поколению, входившему в жизнь в начале первой пятилетки, были предоставлены большие права. Но и требования к нему были предъявлены большие.
Это поколение участвовало в создании новых, грандиозных вещей в условиях труднейших и часто как будто бы непосильных. Приходилось учиться и работать. И главное – приходилось учиться и работать самостоятельно. Люди взрослели быстрее, чем в обычное время.
В девятнадцать лет Варя Лугина была уже мастером. Она говорила Фомину:
– Папаша, по-моему, ты неисправим…
– Почему?
– Ну как же… Я тебе третий раз говорю – края должны быть свободны, а ты их стачиваешь. Это же брак…
Фомин поднимал очки на лоб, внимательно смотрел на шайбу, потом на Варю. И, осмотрев ее со всех сторон, спрашивал:
– А кто учил тебя на этом станке?
– Ты.
– А теперь ты меня учишь?
– Я.
– Забавно! – говорил старик.
Но все-таки старался не стачивать краев. Ослушаться мастера нельзя.
А Лугина была очень строгим мастером.
Потом ее перебросили на комсомольскую работу. И когда она выговаривала комсомольцу за какой-нибудь промах на производстве, она не просто выговаривала, но могла и показать, как надо делать по-настоящему.
Добряков и до сих пор помнит, как Варя Лугина в свое время «брала его в работу», как он краснел перед девушкой, но ничего не мог возразить. Она всегда была права. И не отсюда ли началось его влечение к этой девушке, закончившееся так печально?
Варя Лугина ушла от него навсегда. Она привыкла все в жизни делать самостоятельно и самостоятельно хотела решить сейчас самый сложный в ее жизни вопрос. Без мужа. Без Добрякова. Сама.
Она пришла к секретарю комсомольского комитета и сказала, что хочет опять пойти на производство: ей тяжело теперь заниматься комсомольскими делами – много беготни, а ей трудно сейчас.
– Почему сейчас?
– Я беременна.
– Как? – секретарь удивился. – Разве ты, Варя, вышла замуж?
– Нет, – сказала Варя. – Я не вышла. И не хочу выходить. Не хочу…
– Ну? – сказал секретарь, еще не зная, что сказать.
Они разговаривали с глазу на глаз. На мгновение в комнате наступила неловкая тишина.
Потом секретарь, оправившись от смущения, заговорил:
– Мне неудобно, Варя. Это вообще-то как будто меня не касается. Это личный вопрос. Но все-таки кто же отец ребенка? Интересно все-таки… Мы свои…
– Один гражданин, – сказала Варя насмешливо, – пожелавший в общем остаться неизвестным…
– Так, так, – секретарь забарабанил пальцами. – И желания отца и матери в общем совпали, чтобы остаться неизвестными?
– Нет, – сказала Варя, улыбаясь весело, – мать известна. Я мать. И вот, как женщина с ребенком, я прошу тебя пустить меня на производство. Мне там легче будет. Не надо бегать. Мне сейчас нельзя бегать…
Дня через три ее желание было исполнено. Она вошла в тот цех, где работает Добряков и где она работала когда-то. Это было утром.
Добряков увидел ее и обрадовался. Она идет к нему мириться. Наконец-то! Он был великодушен, Добряков. Он не хотел напоминать ей о происшедшем. Чтобы замять неприятные объяснения, он решил сообщить ей сразу же, что приглядел в комиссионном магазине материю на весеннее пальто для нее. Называется парижский кастор. Нежно-коричневый цвет, легкий ворс…
Но Варя прошла мимо, не заметив его. Он посмотрел ей вслед. Она шла медленно, в желтых сапожках, в кожанке. Она вошла в конторку.
Из конторки она вышла вместе с начальником цеха. И они пошли меж станков.
– Здравствуй, – сказала она, – товарищ Добряков.
– Здравствуй, товарищ Лугина.
И ни тени иронии. Очень серьезно. Добряков даже с заметным почтением произнес это обычное приветствие.
Лугина обошла с начальником весь цех. Потом подошла к Добрякову.
– Я, – сказала она, – прошу тебя, товарищ Добряков, забыть все, что было между нами. Я работаю здесь мастером…
Добряков не сразу понял, что она хочет сказать. Он сначала подумал, что она просит забыть, что они разошлись, и помнить, что он отец. Он обрадовался вначале…
Но она продолжала:
– Я прошу забыть, товарищ Добряков, что мы когда-то были с тобой в каких-то отношениях. Это надо сейчас забыть…
Добряков наконец понял, в чем дело. Он побледнел. Но утвердительно мотнул головой.
– Хорошо. Я ничего не позволю…
И действительно, он все время держался хорошо.
Лугина здоровалась с ним по утрам, недолго говорила о делах. Иногда советовалась. И в этом нет ничего удивительного. Начальник цеха с ним тоже советуется.
Потом Лугина ушла надолго.
Было известно, что она родит…
После работы Добряков, как обычно, обтирал станок, прибирал инструменты, когда к нему подошла шустрая Катя Потехина.
– Слушай, Добряков, ты к Варе Лугиной как относишься?
Добряков поднял голову.
– А тебе какое дело? Ты чего прилезла?
– Не груби, – попросила Катя. – Я никуда не прилезла. У меня есть поручение от ребят. Дело в том, что Варя Лугина родила, и мы собираем на подарок ребенку. Это дело добровольное, кто хочет. Не хочешь – не надо. Ребенок и без тебя обойдется…
Добряков покраснел.
– Ты не тараторь, погоди. – И стал расстегивать спецовку.
Во внутреннем кармане у него лежали в одной пачке документы и деньги. Он вынул из нее сто рублей и протянул Кате. Потом, подумав, дал еще десятку.
– Куда это? – засмеялась Катя.
– Ты же сама сказала – ребенку на подарок…
– Так ты смотри, сколько даешь, – развернула деньги Катя. – Все давали – кто пятерку, кто десятку. Симаков дал пятнадцать рублей. А у тебя, смотри, сотня и еще десятка. Ты что, пьяный?
– Не твое дело, – отодвинул ее руку Добряков. – Тебе поручили собирать на подарок – ты собирай. А это не твое дело – разглядывать, кто сколько дает. Может, я и две сотни дал бы, но у меня с собой нету…
– Вот это я понимаю! – восхитилась Катя. – Я даже не думала, что ты такой парень. С размахом…
– Ну ладно, иди, иди! – слегка подтолкнул ее плечом Добряков. – Не люблю эти разговоры…
9
Все были уверены, что Добряков не такой парень, чтобы вдруг потерять душевное равновесие. Но он потерял его. И случилось это как-то просто, еще зимой, когда начались у него по ночам непонятные приступы беспокойства.
Иногда он хотел ночью же встать и пойти к Варе, хотел плакать и просить у нее прощения. Он же совсем не виноват. Ну, сказал глупость – неужели из-за этого надо портить дружбу, разрывать любовь? Ведь он любит ее. Он жить без нее не может.
Но, зная Варин характер, он все-таки не решался идти к ней. Он сидел на тахте и думал. Он думал о том, что теперь он вовсе конченый человек.
