скачать книгу бесплатно
– Исключай! – закричал вдруг Добряков. – А я тебе говорю – не бегай! Я тебе приказываю…
– Вот как? – удивленно протянула Варя. – Да ты, оказывается, строгий муж! Чего доброго, ты бить меня начнешь…
– А ты не выводи из терпения…
Помолчали.
– Ну ладно, – сказала Варя, – брось дурака валять! Что это за новости? Мы с тобой комсомольцы, Васюк. Получается, что ты меня ревнуешь…
– Не ревную, – сказал Добряков, – а просто не хочу. Я тебе муж. При чем тут ревность?
Этого последнего слова он боялся. Это страшное слово. Это только мещане могут ревновать. А он не мещанин. Он комсомолец. И он просто хочет, чтобы жена любила его так же, как любит он ее.
В новом доме наконец ему дали комнату. Довольно большую. Не тридцать метров, но двадцать четыре. Добряков купил шкаф, тахту и кровать. Надо купить еще стулья.
Варя сказала:
– У тебя больше денег нет. Я вот получу, и купим остальное. Будет все вместе…
Добряков сказал:
– Не надо. Я в кассе взаимопомощи получу…
Вышло это у него немножко грубовато. И он поправился:
– Зачем же, Варя, ты свои деньги будешь тратить? Тебе одеться надо. Я жалею, что не могу тебе сейчас чего-нибудь купить…
Добряков был ласков. Но план у него был неумолимый. Он хотел быть полным хозяином в своей комнате. И говорить по-хозяйски: «Я велел, я велю…»
Этот тон он усвоил сразу же, как жена сказала ему о беременности. Он уже тогда понял, что девушка эта, слегка заносчивая и не в меру гордая, чье внимание заслужить он считал еще недавно недостижимой мечтой, завоевана теперь им окончательно. Он не сказал этого даже самому себе. Но он чувствовал это.
И вот она поднимается по лестнице в его дом, в его комнату. А он стоит в кухне у окна и видит ее. Он очень счастлив сейчас.
Это поднимается по лестнице жена, мать его будущего ребенка, его любимая девушка. Этой девушкой гордится весь завод.
А он, Добряков, ее муж. Он тоже не олух. Он способный человек. Его уважают на заводе. Ему дали комнату. Большую, светлую. Два окна, центральное отопление, газ, ванна. Не всякому дают такие комнаты. А ему дали. Его ценят. Он далеко не олух, Добряков.
Он идет навстречу жене, берет у нее из рук небольшой чемодан, целует ее в лоб, говорит:
– Варя, зачем ты таскаешь такие вещи? Я сам принес бы…
– Ну, я тоже не калека.
– Тебе же нельзя.
Потом он идет на кухню, где стоит на газовой плитке блестящий чайник с плетеной ручкой. Он снимает чайник, несет его в комнату. Они пьют чай.
Зеленый круг от абажура лежит на глянцевитом полу. Они пьют чай со сладкими сухарями. Добряков макает сухарь в дымящийся чай.
– Ты знаешь, Варя, я так доволен! Ты скажи матери, пусть переезжают…
– Ладно, – говорит Варя. – Я скажу.
За окнами ночь. Эту ночь они проведут вместе, в новой комнате. Впервые по-настоящему вместе, в своей квартире. Впервые в жизни.
Варя говорит:
– Эх ты, черт, я вторую-то подушку забыла…
– Ничего, – говорит Добряков, – на одной переспим.
И через час их головы лежат на одной подушке – белокурая Варина голова и золотистая добряковская.
Зеленый круг от абажура все еще лежит на глянцевитом полу. Добрякову не хочется тушить свет. Он хочет видеть свою комнату, белоснежные ее стены, коричневый лакированный шкаф.
– Я тебя очень люблю, Васюк, – говорит Варя, прижимаясь к мужу. – Я к тебе все больше и больше привыкаю. Ты очень хороший. Я не ошиблась…
Она никогда еще не говорила так. Она беззащитна сейчас, как всякая влюбленная женщина, и такая кроткая, нежная. И Добряков нежный. Нежно он говорит жене:
– Ты только никогда не серди меня, Вареник. Я очень жестокий, если меня сердят…
– Чем же я тебя сержу?
– Ты знаешь, я не люблю, когда ты с мужчинами…
– Ну, снова эта музыка! – как от боли поморщилась Варя.
Добряков встал, потушил свет. Опять лег.
– Я серьезно говорю, – сказал он, натягивая одеяло. – Я не люблю это. Симаков на тебя смотрит, как кот на сало. Тебе это не заметно, а я вижу. Вы, женщины, вообще ничего не замечаете, а нам, мужчинам, видно. Другой раз хорошая женщина с таким человеком сойдется, что просто жалко. И как она не видит… – Помолчал. – А ты, Варя, с Симаковым не очень. Он так как будто и красавец, а у него дурная болезнь была…
– Неужели? – удивилась Варя. Потом спросила: – А зачем ты мне это говоришь? Я же за Симакова замуж не собираюсь. У меня есть свой… муж.
И впотьмах Добряков не увидел, а только почувствовал, что в глазах жены, затуманенных нежностью, загорелся опять этот каверзный огонек. Осердившись, Добряков сказал:
– А кто вас знает! Некоторые и от мужей бегают…
– Не говори чепухи! Это противно…
– А ты не серди меня… Я тебе раз навсегда говорю: если я что-нибудь замечу, я не позволю тебе работать…
Варю было трудно рассердить. Она смеялась. Немножко ей нравилось такое пристрастие мужа. Она вспомнила где-то вычитанную фразу: «Ревность – это тень любви; пройдет любовь – пройдет и ревность».
Постепенно, однако, ей начинала надоедать эта тень. Она смеялась уже не так охотно, как прежде. Но все-таки она смеялась. И, смеясь, она спросила:
– А что будет, если я этого приказа не выполню?
– Будет худо…
– А все-таки?
– Допустим, – Добряков приподнялся на подушке. Он был спокоен. Он улыбнулся даже. И непонятно было, шутит он или говорит серьезно. – Допустим, я бросаю тебя. В загсе мы не зарегистрированы. Никто не знает еще, что мы живем вместе. Как узнать, кто отец?
Варя порывисто сбросила одеяло и спрыгнула с тахты.
– Я отец! – крикнула она. И зажгла электричество.
В одной сорочке, босая, она сидела на ящике. Зеленый круг от абажура лежал теперь на ее плечах. Она вздрагивала от легкого холода, идущего с глянцевитого пола. Она раздумывала о чем-то.
Добряков смотрел на нее.
За окнами была ночь, очень темная перед рассветом.
Варя начала одеваться. Она одевалась быстро, натягивала чулки.
Добряков смотрел на нее и не верил, что она уйдет. Она же беременная.
Но она уже застегивала кофточку и стояла перед зеркалом. Она спокойно приглаживала волосы.
И это спокойствие поразило Добрякова. Он сказал:
– Варя!..
– Что?
– Варя, не делай глупостей. Иди сюда…
– Нет, Добряков, – спокойно сказала она, – я уйду. Я не привыкла жить с дураками.
Пригладив волосы, она взяла со стола шарф, обмотала им шею и начала надевать куртку.
Добряков спросил:
– Варя, неужели ты уйдешь?
– Нет, не уйду! – сказала она насмешливо. – Я буду умолять моего супруга не бросать меня, беременную, на произвол судьбы. Я буду умолять повелителя усыновить моего ребенка. Я буду согревать барахольщика теплом моего сердца…
И вдруг заплакала. Большая светлая слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке, оставляя влажный след.
Добряков увидел слезу и вскочил с тахты. Он закричал:
– Варя!.. Ну, прости меня, если я виноват! Я же не хотел тебя обидеть. Честное комсомольское…
– Как не стыдно! – сказала Варя, продолжая плакать. Нос ее мгновенно покраснел, и лицо стало некрасивым. – Как не стыдно говорить комсомольское…
– Я же не хотел…
Добряков стоял перед женой, высокий, теплый, растерянный. А она плакала и искала в карманах куртки носовой платок. Потом она сдернула с гвоздика мохнатое полотенце и спрятала в него разгоряченное лицо.
Добряков видел, как вздрагивают ее женские плечи. Он наклонился, обнял ее. Она прижалась к нему. Но только на мгновение прижалась.
Добряков едва не упал, когда она вдруг толкнула его в грудь и вырвалась. Она все-таки уходит.
Добряков говорит:
– Ну давай хоть простимся, как люди…
Он все еще хочет задержать ее, стоит в дверях. Слезы ее высохли. Она в последний раз осматривает комнату: не забыла ли чего?
Она не вырывает руку. Она стоит в дверях и говорит грустно:
– Я не думала, что все так получится…
Похоже, что говорит она это для себя. Она думает вслух. Потом выходит в коридор, где горит электрическая лампочка.
До лестницы Добряков провожает ее молча. Но у лестницы он опять берет ее за руку.
– Варя!.. Ну прости меня. Ну зачем ты делаешь какую-то глупость, собираешься вдруг уходить…
– Здесь холодно, – говорит Варя, – ты раздетый. Простудишься, и я же буду виновата…
И побежала вниз по лестнице.
Добряков побежал за нею. Босому, ему было холодно на каменных ступенях. Но он не чувствовал холода.
Он бежал за нею по мелкому щебню пустыря, где тускло поблескивали под одиноким фонарем ржавые консервные банки, осколки бутылок и бурые строительные камни.
Она остановилась у трамвайной будки и сказала:
– Отстань сейчас же! Я тебе не барышня… Отстань! Кому говорят?
– Я умоляю тебя, Варя, – сказал он. – Трамвай все равно не ходит…
– И не надо, – сказала Варя. И опять заплакала.
Добряков увидел человека, шагающего вдоль забора, и смутился. В то же мгновение он почувствовал холод и побежал обратно. Он дрожал.
А Варя шла по трамвайным путям и плакала почти с наслаждением. Она довольна была, что никто не мешает ей плакать. И в то же время ей хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел ее. Она беременная, несчастная. И главное – одинокая.
Всю жизнь она дружила с ребятами. Девчонок никогда не любила. Но ведь ребятам нельзя рассказать всего, что можно рассказать очень близкой подруге.
Добряков был первым, с кем, казалось ей, она могла бы говорить обо всем. Она любила его. И сейчас любит. Она никогда бы не ушла, если б не эта гордость. Ну зачем он сказал: «Я бросаю тебя. Кто отец?»
Вспомнив эти слова, Варя вдруг опять рассердилась. Гнев высушил слезы. Она остановилась, пошарила в карманах, нашла перчатки, надела их и приняла независимый вид.
Она стояла одна у фонаря. Где-то далеко замирали грохоты трамваев. Большой город спал. Она стояла на окраине большого города. К ней подошел молодой дворник, в белом фартуке, с медной бляхой на груди.
– Ожидаете, что ли, кого?
