скачать книгу бесплатно
Чтобы совсем не облениться и не потерять уже имеющиеся навыки, Борис решил не ждать прихода вычислительной машины и начать проходить курсы, требующиеся для получения квалификации графического иллюстратора, прямо сейчас. Первым делом он составил для себя план просмотра утверждённых госстандартом обучающих трансляций по графическому дизайну, анимации и основам фронтенд программирования, многие из которых были, к его сожалению, платными. Он выбрал самые недорогие, заплатил и первые несколько дней исправно смотрел их по утрам и после обеда, каждый раз чувствуя себя окрылённым и готовым к настоящей работе. Однако, на третий день он проснулся с головной болью, по всей видимости, спровоцированной неудобной подушкой, и разрешил себе поваляться в постели до полудня, пропустив утренние занятия. Борис надеялся, что на следующий день почувствует себя лучше, но после долгого лежания на жестком диване у него начала нестерпимо ныть спина в месте ранения, и эта боль отвлекала его от обучения, не давая сосредоточиться и запомнить просмотренный материал. Борис подумал, что несколько дней погоды не сделают, и пропустил их тоже. И так, со временем, занятия стали нерегулярными и скорее для галочки, но он всё равно гордился собой за то, что окончательно их не забросил и даже выполнил пару тестов на проходной балл.
Иногда он доставал из-под подушки свою детскую книгу и смотрел картинки или читал, частично по памяти, частично по-настоящему, заново разбирая буквы и слова, просто потому что ему было нечем больше заняться. Игрушечный слоник прилежно сидел у него не коленях и внимательно слушал хозяина, уставившись в пустоту своими блестящими глазками-бусинками. Его хобот был аккуратно прикреплён на место универсальным средством для склеивания, которое Борис выменял у соседа на 50 граммов перловки из своего третьего набора. Егор Семёнович, кажется, был бы не против отдать средство просто так, помня о том вечере и остатке спирта в заначке, но Борис решил, что нехорошо пользоваться не совсем честно завоёванным расположением старика и для приличия всучил ему перловку, которая всё равно вызывала у него изжогу.
Новая жизнь, поначалу так напугавшая Бориса и показавшаяся ему странной и даже немного загадочной, довольно скоро стала вполне обыденной: транслятор передавал одинаковые новости, одинаковые дроны в одинаковое время доставляли одинаковые продукты, обои показывали те же самые три картинки, каждую деталь на которых Борис уже знал наизусть. Юлиана Павловна как могла поддерживала чистоту в их теперь уже общей квартире, а Егор Семёнович сидел в кресле, смотрел трансляции, предложенные Катюшей, и со знанием дела и особенной, стариковской, мудростью комментировал увиденное. Мир, по его мнению, был прост и понятен. Государство – хорошее, террористы – плохие, тайные агенты – выродки, Черная Чума – зло во плоти, Громов – молодец, солдаты национальной армии – герои, и он сам, Егор Семёнович, тоже герой и молодец, потому что не поддался на провокации коллаборационистов и остаётся верным стране и президенту на веки вечные. Каждый день он садился смотреть этот спектакль с одними и теми же актёрами, играющими одни и те же роли, но каждый раз каким-то чудом умудрялся найти в нём что-то новое, достойное его комментариев. Комментарии эти носили исключительно одобрительный характер и были напрочь лишены какой-либо критики или анализа ситуации. Действительно, зачем было делать выводы из увиденного, если эти выводы были уже сделаны за тебя компетентными и беспристрастными аналитиками? Юлиане Павловне же, в свою очередь, удавалось даже к врагам государства относиться со свойственной её материнской заботой и теплом. «Ой, батюшки ну что же это делается-то, а? – сокрушалась она, посмотрев очередную трансляцию с фронта, – Ну что ж они, как дети малые, всё лезут и лезут? Сидели бы у себя в стране, работали бы, учились. Мы же в их дела не вмешиваемся. Да, завидуют они, это понятно, тому, что у нас сильный президент, огромная и богатая страна, тому, что наша нация всегда превосходила их и всегда побеждала. Но тут уж так сложилось, и никто не виноват. Пусть бы лучше своими делами занимались, а мы бы им помогли. Попросили бы нормально, мол, так и так, не можем мы без вас, сами не справляемся. Неужели Громов отказал бы?» И казалось, что если прямо сейчас, во время новостной трансляции, в квартиру каким-то образом приникнет вооружённый террорист, Юлиана Павловна назовёт его сынком, усадит за накрытый стол, накормит своим супчиком с мясным продуктом, напоит компотиком из сухофруктов, и враг разомлеет, немедленно сложит оружие и прямо за этим столом присягнёт на верность президенту Громову, а заодно и Егору Семёновичу как его законному представителю.
Жизнь была спокойной, размеренной и даже местами скучной, и единственным, что скрашивало их незатейливые будни, была игра в карты в комнате Егора Семёновича и Юлианы Павловны. Около трёх часов дня, когда транслятор заканчивал передавать ежедневную аналитическую программу «Мы или они», можно было выбрать одно из трёх досугово-развлекательных мероприятий, предложенных Катюшей. Домино было скучным, шашки – постоянно недоступными, и Борис как-то сам предложил попробовать сыграть в переводного дурака. Каждый игрок брал свой транслятор, который показывал выпавшие ему карты и рубашки карт других игроков. Чтобы сделать ход, нужно было провести по карте, а результат автоматически записывался в итоговую таблицу, которая демонстрировалась в конце кона. Игра была невероятно увлекательной, особенно для Бориса, потому что Егор Семёнович часто проигрывал и смешно злился из-за этого на своих соперников. Услышав в очередной раз Катюшино «Игра окончена. Игрок номер три выиграл. Игрок номер один – второе место, игрок номер два – третье место», он в сердцах бил ладонью по столу и бормотал: «Чтоб тебя, бабка, террористы сожрали с потрохами! Тоже мне нашли дурачка, у самих-то все козыри в рукавах, небось. Нет, вы попляшете у меня сейчас. Сдавай ещё!» Борис веселился и приказывал Катюше начать новую игру. Так проходило сорок пять минут до следующего выпуска новостей. Борис смотрел его вместе с соседями, в их комнате, и это тоже стало частью их ежедневного ритуала – одним из камушков, прыгая по которым можно было безопасно перебраться на берег следующего дня. Они внимательно прослушивали информацию о количестве убитых террористов и уничтоженных единицах техники, сменяющуюся трансляцией о достижениях государственных служб по обеспечению питания, передвижения и безопасности населения. Потом обычно показывали репортаж с какого-нибудь завода или угольной шахты, где простые граждане Республики трудились не покладая рук во благо своей страны. «Сегодня, – радостно сообщал транслятор, – миллионы рабочих по всей стране, с востока до запада, с севера до юга, ровно в полдень прервали все свои дела, остановили станки и машины и в едином порыве встали по стойке смирно, держа в руках флаги Республики Грисея. Таким образом они хотели продемонстрировать свою верность стране, Партии Народного Единства и лично президенту Георгию Громову – победителю Чёрной Чумы! – играла трогательная, в меру торжественная музыка, и транслятор показывал сменяющие друг друга картинки счастливых улыбающихся людей в рабочей униформе и с подозрительно одинаковыми лицами, – Эти граждане – простые трудящиеся, которые всю свою жизнь проработали на благо нашей великой Республики, во имя добра и справедливости. Они видели многое, и хорошее, и плохое, и они точно знают, кому можно доверять, а кто лишь делает вид, что служит народу. И поэтому сегодня они все, хором, произносят лишь одно имя – Георгий Громов. Ни в одной другой стране мира граждане не демонстрируют такое единство и такую преданность власти, как в нашей Республике Грисея. Ни один другой народ не способен так сплотиться, проявить такую солидарность, как жители нашей славной земли. Наоборот, во всём мире бушуют войны, свирепствует голод и эпидемии, а люди, забывшие про традиционные ценности, убивают, грабят и насилуют друг друга. Доказательство тому – очередной конфликт, разразившийся на западной части континента. Предлагаем посмотреть трансляцию с места событий. Предупреждение: содержит сцены реального насилия. Ограничение по возрасту – двенадцать плюс».
Несмотря на довольно часто встречающиеся «сцены реального насилия», новости были успокаивающими, потому что от них веяло уверенностью в завтрашнем дне, и даже Егор Семёнович забывал о своём проигрыше и, просветлённый, шёл на кухню пить свой чайный напиток, который на вкус действительно был как вода.
Борису нравилось, как всё складывается для него – квартира была вполне приличной, соседи – душки, хотя разница в возрасте между ними иногда удручала его, и он думал, что было бы неплохо пообщаться с кем-то со схожими интересами. Порывшись в СИСе в поиске сообществ бывших военных и обнаружив, что таковых не было, он решил действовать самостоятельно. В один из интервалов для коммуникации он записал обращение в раздел «Разное» Интерактивных досок идеологического обмена, интересуясь, есть ли здесь кто-то, кто хочет пообщаться на тему создания голограмм и, возможно, дать несколько советов начинающему художнику. Сообщение прошло цензуру со второго раза: как выяснилось, идеологический обмен подразумевает использование таких слов как «патриотический», «верный», «идеалы государства» и так далее, и Борису пришлось переписать его в соответствии со стандартом. В следующий интервал оно было опубликовано на одной из досок, где провисело три дня. Не получив ни одного ответа, Борис обиделся то ли на остальных граждан, то ли на Катюшу, и сгоряча отправил послание в архив.
Он продолжал обижаться, пока, буквально через пару дней, не получил запрос от Государственного информационного портала на публикацию своих данных в базе одиноких граждан, чтобы найти спутницу жизни. Эта процедура была обязательной для всех грисейцев и вступала в силу, как только им исполнялось восемнадцать лет. Борис в то время был в армии и поэтому проскочил её, а сейчас настало время наверстать упущенное. Он поначалу опешил, помня о своём обещании полковнику Петренко не бросаться с головой в семейную жизнь, но потом подумал немного и решил, что это будет отличным шансом познакомиться с кем-то, кто в дальнейшем скрасит его унылое существование в комнате с призраком предыдущего жильца. К тому же он где-то краем уха слышал о процедуре принудительного подселения по достижении 33-х лет, которая разрешала соответствующим органам без согласия гражданина направлять к нему для совместного проживания человека противоположного пола, также числящегося одиноким. Безусловно, это делалось с целью повышения рождаемости и преодоления демографического кризиса, да и то не для всех, а только если тебя посчитали достойным для продолжения рода. Борис решил, что будет слишком опрометчивым доверять своё будущее государственным надзорным органам и велел Катюше начать регистрацию.
Процедура размещения информации в базе одиноких граждан на первый взгляд казалась довольно простой: нужно было всего лишь загрузить своё голографическое изображение, точнее, три: портрет, по пояс и в полный рост, сопроводив их коротким аудиосообщением с автобиографией. Но уже на первом этапе возникли непредвиденные сложности, а именно – Борису было нечего надеть для сканирования. Из армии он привёз с собой две чёрные футболки и одну синюю, а также две пары брюк довольно приличного вида, предназначавшиеся для торжественных мероприятий, если таковые будут, и треники, которые он носил каждый день дома. Все эти вещи не отличались чистотой и свежестью, потому что если Борис и ненавидел что-то в этой жизни больше всего, то это была стрика. Сколько он себя помнил, он всегда носил почти одну и ту же одежду, которую ему любезно предоставляло государство. В Центре патриотического воспитания всем детям выдавали тёмно-синие футболки, летом с коротким, а зимой – с длинным рукавом, и тёмно-синие брюки. Вещи, которые дети носили на прогулке, были общими, то есть, ты мог выйти в двадцатиградусный мороз как в тёплом пальто с меховым воротником, так и в курточке без пуговиц на два размера меньше твоего – всё зависело от быстроты реакции и умения надавать по щам тем, кто пытался влезть перед тобой. К форме нужно было относиться бережно, потому что меняли её нечасто, а если ходить в грязных лохмотьях, то можно было нарваться на замечание от директора, которое грозило какими-то очередными лишениями на неопределённый период времени. С шести лет воспитанники сами стирали свою одежду раз в две недели, а трусы и носки – каждые три-пять дней, а с десяти лет они делали это и для малышей. Первый постирочный день в Центре запомнился Борису надолго. Это было в самом начале его пребывания в казённом учреждении, и он постоянно плакал, ныл и просился к маме. Неожиданно, прямо перед сном, когда он уже собирался затянуть очередную песнь про «хочу домооооой… не хочууууу здесь… маааамаааа…», воспитательница содрала его с постели и поволокла в душевую, где уже собрались остальные дети. Всех поделили на группы из пяти человек, велели раздеться догола и выдали каждой группе тазик с ледяной водой (дело было в декабре), а каждому воспитаннику – по обмылку, который пах настолько отвратительно, что Боря поначалу принял его за кусок тухлого мяса. Все дети быстро принялись за дело, а Борис так и стоял с куском мыла, открыв рот и забыв о том, что только что собирался плакать и звать маму. Через пару минут он, наконец, сообразил, что от него требуется, и стал неуверенно возить обмылком по совершенно сухим штанам. Все разом притихли и обратили свои взоры на новенького, а откуда-то из задних рядов донеслось приглушённое хихиканье. «Одежду намочи, тупорылый!», – выкрикнул один из старших, и все засмеялись в голос. Боря покорно погрузил свои вещи в холодную воду, и мыло упало туда же, моментально став скользким и ещё более вонючим. Душевая наполнилась гоготом и выкриками «Ру-ко-жоп! Ру-ко-жоп! Ру-ко-жоп!», на которые спустя некоторое время прибежала разъярённая дежурная воспитательница. Она уже налила себе чашку чая и собиралась было провести следующие полчаса, пока эти дегенераты возятся с одеждой, за просмотром развлекательной передачи, но детский ор заставил её поменять свои планы.
– Так, ну-ка быстро заткнулись, твари! Что тут у вас? Арсеньев, ты опять за своё, гнида? – слова вылетали из её рта вместе с капельками слюны и крошками печенья, которое она не успела прожевать, – Убожище криворукое! Скотина безродная! Чего рыдаешь, падла? Это я должна рыдать от вас всех, бездельники! Живут тут на всём готовом, их, видите ли, обхаживают, кормят, воспитывают, а они даже трусы свои обосранные постирать нормально не могут. Все, кто смеялся, завтра без прогулки и игрового часа. Арсеньев – без завтрака и обеда. Разошлись и занялись делом, считаю до одного!
Боря ещё немного повозил брюки и кофту в мыльной воде, надеясь на то, что, когда они высохнут, вся грязь магическим образом испарится. Разумеется, этого не случилось, и до следующей стирки он каждый день получал нагоняй от воспитателей за «недобросовестное отношение к казённому имуществу» и даже пару раз был лишён разбавленного компота – единственного десерта, полагавшегося воспитанникам. Кажется, именно тогда Боря начал ненавидеть стирку, и даже научившись управляться со скользким обмылком, он старался закончить эту процедуру как можно быстрее, а заскорузлые пятна навострился отскребать ногтем так виртуозно, что, если пристально не всматриваться, разглядеть их было практически невозможно. Иногда, правда, он находил постиранную одежду утром у изголовья своей кровати и подозревал, что это был своеобразный подарок от Людмилы Ивановны, которой он частенько жаловался на скользкое мыло и ледяную воду. Действительно, после того как Людмила Ивановна исчезла, эти подарки перестали появляться, и Борис остался наедине со своими, как ему тогда казалось, неразрешимыми проблемами.
В армии с одеждой стало гораздо проще. В подсобке стояло некое подобие стиральной машины, которая включалась завхозом с помощью специального ключа по мере накопления грязной одежды. Однако нижнее бельё по-прежнему нужно было стирать вручную, но никто не проверял, как часто ты это делал, и Борис обычно носил его неделями, до тех пор, пока запах не становился нестерпимым. В своём новом доме он придерживался той же самой тактики, но однажды Юлиана Павловна вручила ему подозрительно знакомый обмылок и вкрадчиво прошептала на ухо, что своё-то, конечно, не пахнет, но иногда помыться и постирать будет не лишним.
Как бы то ни было, ни футболки, ни штаны, оставшиеся у Бориса после армии, не подходили для сканирования, потому что выглядели настолько ущербно, что вряд ли были способны привлечь какую-нибудь мало-мальски нормальную девушку. Можно было, конечно, заказать одежду в национальном гипермаркете, но, учитывая, что он так и не нашёл работу и продолжал жить за счёт Петренковских денег, лишние траты были совершенно неуместны. Борис почесал затылок и пошёл на поклон к Егору Семёновичу, помня о его торжественной белой рубашке с висящими на соплях пуговицами. Старик, узнав о цели его визита, загадочно заулыбался и начал активно подмигивать, а потом вдруг посерьёзнел.
– Жить-то где будете? Ну, с женой своей будущей, то есть?
– Егор Семёныч, я пока не знаю. Я ещё даже свою информацию не загрузил, вот сканироваться только собираюсь.
– Да понял я, понял. Но оно ведь как, сейчас-то у молодых это быстро… Познакомился, значит, маршрутный лист получил, чтоб ходить друг к другу, туда-сюда, то есть – и того, зарегистрировался. Пару месяцев, считай, и ты под каблуком. Мы-то с бабкой долго встречались, месяцев семь, а то и девять. Тогда никаких маршрутных листов тебе, никакой Катюши… Видишь бабу, подходишь, и – «Добрый вечер, приятно познакомиться. Потанцуем?» Вот оно как было, значит… Бабы-то, они любят это дело. Танцевать, то есть. Тогда и музыка другая была, не то, что сейчас эти ваши «звёздочки-иголочки, ягодки-клубнички». Бабка моя молодая была, красивая, да и я тоже ничего себе фрукт – так и поженились. А на свадьбе мы как танцевали – прям загляденье! Вот представь себе: она – в платьишке кружевном, я – в костюме, с цветком в петлице, все гости разом слезу-то и пустили, мол, какая красивая пара. Любовь у нас была, значит, слышал о таком?
Борис не слышал. То есть, слово-то, конечно, было ему знакомым, но его смысл всегда сводился к любви к Республике Грисея, президенту Громову лично и его политике в целом. Егор Семёнович задумался, потёр лоб и почему-то погрустнел.
– Васенька-то тоже в этой базе регистрировался, – зачем-то сообщил он Борису, – Помнится, на свиданки даже бегал, была у него какая-то то ли Машка, то ли Галя, сейчас уж забыл, как звали. А бабка всё переживала, мол не обидел бы его кто там, говорила, чтоб был поаккуратнее с незнакомыми. Но он так и не женился. Дома ему как-то спокойнее было что ли… Да и нам тоже. Страшные тогда времена были, как раз первая волна вируса прошла, локдаун объявили, террористы отовсюду повылазили. Громов с ними уж и так, и эдак боролся, всех, кто помоложе был, на учения забрали, родину, то есть, защищать…
– И Васеньку? – поинтересовался Борис.
– Не, Васенька, он это… – замялся старик, – Ну… дома, стало быть, остался.
– Уклонист?
– Да ты что!? Такие слова говоришь! Уклонист… Тоже мне удумал! По здоровью у него там что-то было, запамятовал. То ли сердце, то ли почки. В общем, нельзя ему было служить, понял, солдат?
– Аааа, ну тогда ясно, – Борис примирительно кивнул, отметив для себя подозрительно бегающие глазки соседа. Но это было не его дело, да и Васеньки-то уже давно не было в живых, так что доносить на предполагаемое уклонение от обязательных военных учений, наверное, не имело особого смысла.
Белую рубашку Егор Семёнович, конечно, дал, подмигнув ещё раз напоследок и напомнив ему, что «бабы они такие…» Какие были бабы, Борис так и не понял, потому что, кроме воспитательниц и нянечек в ЦПВ, за всю сознательную жизнь он так толком и не встретил ни одну из них. Кое-как накинув рубашку поверх чёрной футболки, он ещё раз отсканировал себя и, наконец, остался доволен изображением. Борис сопроводил его краткой биографией (Родился 7 января 2029 года, рос в Центре патриотического воспитания для мальчиков, затем 15 лет отслужил на фронте и был уволен в запас по состоянию здоровья. В данный момент постоянно пребывает в столице в собственной комнате (спутниковые координаты прилагаются) и хочет познакомиться с женщиной своего возраста, проживающей неподалёку. К серьёзным отношениям готов). Борис загрузил всё в транслятор, дождался окончания проверки цензурой, и в следующий интервал для общения обнаружил, что ему стали доступны данные других граждан, которые, так же, как и он, хотели завести знакомства. Он быстро пробежался по нескольким изображениям, прослушал описания, но так и не послал никому сообщения, решив, что лучше подождёт, пока какая-нибудь, выражаясь языком Егор Семёныча, «баба» не свяжется с ним первой.
4
Прошёл День Великого Освобождения, в который Борису не разрешили выйти на улицу, потому что он лишь недавно прибыл в столицу и не успел продемонстрировать свою законопослушность, и наконец, спустя почти три недели ожидания, Катюша радостно объявила, что посылка с его вычислительной машиной готова к отправке и будет передана во время вечерней продуктовой доставки. Борис весь день ходил как на иголках и даже пропустил традиционную игру в карты, чем немного расстроил соседа, который именно сегодня собирался отыграться за вчерашнее поражение. Уже с пяти часов вечера он начал ждать сообщение о прилёте дронов и очень волновался, потому что террористы в последнее время совсем озверели и вполне могли атаковать доставщиков и отбить у них особо ценный груз. Но опасения его были напрасными. Как обычно, в районе половины шестого пришло оповещение о необходимости получить продовольственные наборы, и после того, как все прошли процедуру идентификации личности, в окошко самообеспечения просунулись уже не три, а четыре пакета, один из которых был значительно больше остальных. Борис схватил предназначавшуюся ему упаковку с устройством, бросил на стол свой продуктовый набор и помчался в комнату, оставляя за собой недоумевающую Юлиану Павловну с застывшей в воздухе ржавой кастрюлей, которую она собиралась поставить на огонь.
Разодрав пакет, он убедился, что устройство действительно было там, но оно несколько отличалось от заявленного в гипермаркете как минимум внешним видом. Основной блок был потёртый и местами с царапинами, как будто им уже успели попользоваться, монитор – маленьким и с толстыми рамками, а к перу прилагалась только одна насадка, хотя в описании заявлялось пять. Борис не то чтобы расстроился, но немного приуныл. Оставалось надеяться лишь на то, что технические характеристики устройства хотя бы приблизительно соответствуют заказанным. Медленно и методично он начал раскладывать содержимое упаковки на столе. Сборка не представляла для него никаких сложностей, ведь в армии ему приходилось возиться с машинами куда посерьёзнее. Все провода, как ни странно, были на месте и в нужном количестве, и Борис улыбнулся про себя и потёр руки. Сейчас он запустит это чудо техники и сделает свою первую голограмму. А потом и вторую, и третью, и так далее, и все они будут воплощением его мечты, и вся его жизнь наполнится смыслом, который он так долго искал и так и не смог найти ни в приюте, ни в армии. Сейчас всё случится, но для начала надо было разобраться с настройками и в первую очередь подключить устройство к электричеству. Борис достал из упаковки самый толстый провод, воткнул его в корпус и застыл. Свободных розеток поблизости не было. Были две под окном, но они обеспечивали питание кондиционера и обоев. На противоположной стене – ещё одна, к которой был подключён транслятор, находящийся в стационарном режиме – и это было всё. Борис задумался. Конечно, ничего страшного не случилось, и в крайнем случае он закажет в гипермаркете тройник и воткнёт его в розетку под окном. Но доставка тройника тоже могла затянуться на недели, а работать хотелось прямо сейчас. Он машинально крутил в руках провод и пытался сообразить, что делать дальше, как вдруг память подсунула ему очередную картинку из прошлого, на этот раз не такую уж и бесполезную.
Вот он в комнате деда, то есть, в той, где он находится сейчас, и воздух в ней обжигающе горячий, а раскалённое солнце светит в окно, ещё не закрытое обоями. Дед сидит на стуле перед своим столом в одних трусах и майке, и вид у него то ли обескураженный, то ли виноватый, то ли совсем разомлевший от жары.
– Деда, а ты давно пришёл? Мама волновалась. Она плакала, и Настя плакала, а я не плакал, потому что я мужчина. А мама сказала, что ты старый дебил и убьёшь нас всех. Деда, а ты меня не убьёшь?
– Господи, Боря, она пошутила. Ты почему без тапочек?
– А старый дебил – это хорошее слово?
– Ну такое… Не очень. Но мама, наверное, сильно злилась, поэтому назвала меня так. Не бойся, никто никого не убьёт, понял?
– Понял. А только плохих убивают?
– Только плохих.
– А я хороший, и ты хороший, значит, нас не убьют, правильно?
– Боря, хватит.
– Ладно. А у тебя что и ружьё есть? Ну, чтобы убивать? А мне дашь пострелять?
– Так, я сейчас ругаться буду, если ты не перестанешь! Никакого ружья у меня нет! Пока что…
– Понятно. А что ты делаешь?
– Да я тут вот… Вожусь с компьютером. Не трогай только ничего! Там очень важные… Короче, не трогай. Сядь сюда, не мельтеши.
Точно, компьютер! Во время того разговора у деда на столе стоял древний ноутбук, так, кажется, они тогда назывались, и он определённо был включен в розетку. Стол, находился примерно там же, где и сейчас, потому что комната была слишком маленькой для каких-либо экспериментов с мебелью. Борис выудил из рюкзака свою армейскую отвёртку, крякнул, встал на четвереньки и полез ощупывать стену. Ранение было запротестовало, одарив его уже привычным разрядом, но сейчас было совершенно не до этого, и Борис лишь махнул рукой, прогоняя боль, как назойливого комара. Стена была замазана штукатуркой и выкрашена в несколько слоёв дешёвой серо-зелёной краской. Под этими слоями, прямо между ножками стола прощупывался небольшой выступ. Борис сковырнул слой краски, потом слой штукатурки – и, естественно, она была там. Прекрасная двойная розетка, как раз и для самого устройства, и для монитора – оставалось только протереть её и продуть от пыли. Борис по-детски рассмеялся и похвалил себя за находчивость. Наконец-то память начала работать на него вместо того, чтобы издеваться и путать ему карты.
Примерно через полчаса все проводки были подключены, и машина замигала зелёным огоньком, а монитор показал загрузочный экран. Оборудование было немедленно замечено Катюшей, которая, прервав трансляцию вечерней развлекательной программы, сообщила: «Обнаружено новое дополнительное устройство ввода, обработки и хранения информации. Модель В-3007. Ревизия У-001. Содержимое отсутствует. Производится передача данных об устройстве на сервер контроля безопасности. Проверка займёт до 72 часов. Напоминаем, что запрещается использовать устройство до завершения проверки».
Конечно, это было логично, и Борис даже подозревал что-то в этом роде. Все персональные машины, трансляторы, дроны и регистраторы находились в одном информационном поле, и именно поэтому любое новое оборудование проходило тщательную многоуровневую проверку на специальном сервере. Но тем не менее ещё одна задержка на 72 часа была совершенно некстати, и он, немного загрустив, приказал Катюше включить образовательную трансляцию, не досмотренную им ещё несколько дней назад.
Проверка действительно заняла ровно 72 часа, и Борис получил соответствующее уведомление ближе к вечеру, когда уже совершенно его не ждал. До отключения электричества оставалось ещё около трёх часов, и этого времени должно было с головой хватить на то, чтобы заставить машину работать. У Бориса приятно зачесались ладони. Он любил технику почти так же, как рисование, но никогда ещё у него не было своего устройства, в котором он мог бы вдоволь поковыряться. Он прекрасно помнил, как на фронте переключал провода, взламывал защитные сети противника, перехватывал сигналы и отправлял важные сведения на передовую. Это было его работой и в то же самое время тем, в чём он пытался найти смысл своего существования, ради чего он просыпался утром под оглушающий визг сирены, надевал неудобные сапоги, которые почему-то всегда были на размер меньше, и шёл туда, куда ему прикажут в надежде на то, что этот день принесёт что-то интересное.
Во время одной из таких операций Борис случайно подключился к какой-то неизвестной станции, по всем признакам – вражеской. Он решил поставить переговоры на запись, чтобы потом показать её в штабе и приступить к работе по расшифровке. Странная кодировка, не совпадавшая ни с одной из известных Борису ранее, не на шутку взволновала его, и он уже предвкушал несколько бессонных ночей, которые проведёт за подбором ключа. Дождавшись окончания переговоров, Борис сунул прослушивающий аппарат в рюкзак и побежал в штаб, где первым делом рассказал о случившемся командиру взвода. Командир выслушал информацию без особого интереса, но всё-таки пообещал доложить об этом инциденте полковнику Петренко на утреннем собрании батальона. Борис был уверен, что запись заинтересует полковника хотя бы потому, что новый шифр означал какие-то изменения в тактике противника, и он был прав. На следующее утро, вскоре после собрания, Петренко вошёл в казарму, озабоченно озираясь, и торопливо поинтересовался, куда старший сержант Арсеньев подевал аппарат с записью.
– Товарищ полковник, запись вражеских переговоров в данный момент находится в моём рюкзаке, под личным паролем третьего уровня безопасности.
– Расшифровать удалось? – ещё более озабоченно спросил Петренко.
– Никак нет. Прикажете приступить?
Полковник, кажется, немного успокоился.
– Отставить! – неожиданно грубо скомандовал он.
Борис ничего не понял. Он был уверен, что рано или поздно сможет подобрать нужный код и добыть важную для Республики информацию, и решение командира казалось ему совершенно необоснованным. Но Петренко был неумолим. Он немедленно конфисковал рюкзак со всем оборудованием и потребовал сообщить ему основной и резервный пароль.
– Информация, полученная в ходе операции, классифицируется как государственная тайна и разглашению не подлежит, – уточнил он напоследок, – Приступить к выполнению непосредственных обязанностей! Вольно!
– Есть…
Непосредственные обязанности Бориса в тот день заключались в проверке и приведении в рабочее состояние нескольких теодолитов, которые использовались для измерения расстояний при расстановке вышек связи. Приборы находились в штабе, в двухстах метрах от казарм. Борис отдал честь полковнику, накинул бушлат и бегом направился к выходу. Возле штаба его взгляд зацепился за двоих не знакомых ему бойцов, которые при виде его как-то неестественно напряглись. Немного занервничав, сам не понимая, почему, Борис поприветствовал их и сбавил шаг, но не успел он пройти и нескольких метров, как сокрушительная волна нестерпимой боли накрыла его с головой и затопила миллионами осколков, врезающихся в каждый нерв ставшего вдруг чужим тела. Борис не помнил, как упал на перламутровый снег и моментально испачкал его красным, как двое сослуживцев, к счастью оказавшихся поблизости, волокли его в медсанчасть и как наблюдал за ними полковник Петренко, сокрушённо качая головой. Очнулся Борис только в изоляторе, прикованный к постели ранением, которое теперь навсегда засело в глубине его позвоночника. О записи он больше не слышал, и каждый раз, когда хотел заговорить о ней с полковником, что-то мешало ему. Это чувство было знакомо Борису с детства – оно часто останавливало его, когда он собирался задать неподходящий вопрос или коснуться темы, которая могла быть воспринята как скользкая. А сразу же после выписки из лазарета его отправили в увольнение, и теперь запись осталась далеко в прошлом, равно как и его любимые приборы, инструменты и проводки.
Катюша попрощалась ровно в десять. К этому времени Борис уже почти настроил вычислительную машину и в нетерпении лёг спать, представляя себе, как уже следующим утром будет создавать свои собственные голограммы. Привычно нащупав под подушкой два дорогих ему предмета, он вдруг вспомнил о карте памяти, извлечённой из головы слона, и подумал, что, может быть, завтра ему удастся разгадать её тайну. Эта мысль заставила его ждать нового дня ещё сильнее. Ночью Борису, как обычно, ничего не снилось, а ровно в шесть утра его разбудил бодрый голос из транслятора: «Приветствуем всех граждан Республики Грисея! Сегодня 18 мая 2060 года, и вся страна отмечает День верности отечеству. Местное время – 6:00. Передаём утреннюю трансляцию последних новостей. Трансляция обязательна к просмотру».
Под рассказ о том, что сегодня ночью войскам Республики удалось продвинуться на десять километров по направлению к Тухте и занять несколько стратегически важных позиций, Борис встал, допил вчерашний чайный напиток, заедая его сушёными фруктами с песком и червями, на которых ему теперь было совершенно наплевать. Покончив со скудным завтраком, он включил вычислительное устройство и запустил мастера установки программ. Операционную систему Звезда он уже поставил вчера, и сейчас поверх неё надо было водрузить графический интерфейс Победа. Всё это шло бесплатно вместе с вычислительной машиной, но на этом подарки заканчивались. Редактор голограмм Иллюзия 3.0 последней версии стоил без малого триста тысяч, но, к счастью, продавец предоставлял возможность разделить платежи на четыре месяца за небольшую комиссию в пятьдесят тысяч ГКБ. Борису нелегко далась эта покупка, но он немного успокоил себя тем, что бонусом к редактору шёл дополнительный пакет программ: очень удобный менеджер для просмотра файлов из внутренней памяти, среда для элементарного программирования и самая свежая версия компилятора. В любом случае, надо было как можно скорее приступать к работе, иначе не голограммы будут кормить его, а он их.
После пары часов, убедившись, наконец, что всё подключено как надо, Борис взял перо и, подумав немного, начертил в воздухе овал. Экран послушно повторил его движение. «Неужели работает?» – Борис не поверил, что всё получилось с первого раза так легко – и вдруг застыл. Надо было немедленно что-то нарисовать – что-то, что он носил в голове все эти годы, что-то, что, вырвавшись наружу и обретя форму, пригладило бы его мысли и освободило бы его от бесконечных назойливых образов из прошлого и будущего, которые ему никогда не удавалось выразить словами. Что-то необычное, яркое, свежее, например… хотя бы… как это… Идей, как ни странно, не было.
Посидев немного с пером в руке и осознав, насколько глупо он выглядит, Борис решил сделать перерыв и заняться картой памяти. Он бережно вытащил её из носка, в котором она хранилась всё это время, на всякий случай зачистил контакты от ржавчины и уже был готов подключить её к устройству, как вдруг почему-то вспомнил глаза своего деда. Холодные стеклянные глаза предателя, убийцы, тайного агента. От такого можно было ждать чего угодно. Вдруг он засунул в карту кучу вирусов, чтобы сломать вычислительную машину, которую Борис купил на последние деньги и практически выцарапал из лап террористов? Вдруг всё это было частью его коварного тайноагентского плана превращения внука в коллаборациониста? Но откуда деду было знать, что и Борис тоже не лыком шит? Что все эти годы он только и делал, что ловил и обезвреживал вредоносные коды и повидал на своём веку миллионы вирусов и шпионских программ, а порой даже сам писал их для взлома вражеских устройств? И естественно, старая крыса была не в курсе, что в Республике Грисея самая продвинутая и надёжная защита от киберугроз. Борис ухмыльнулся.
– Катюша, проверь встроенный антивирус.
– Проверяю… Найдена антивирусная программа Стальная Крепость. Проверяю обновления… Обновления не найдены. Установлена последняя версия программы. Программа функционирует штатно. Угрозы не обнаружены.
«Слышь, ты, урод! Программа функционирует штатно, понял? Ты думал, на дурачка напал? Думал, что самый умный тут, да? Так вот, у тебя опять ничего не получилось, старый ты козёл! У тебя никогда ничего не получается, и не получится, потому что ты… ты… грязная демокрастская свинья, вот ты кто!»
Кажется, последние слова Борис произнёс вслух и слишком громко, потому что в эту же секунду послышался приглушённый стук в дверь. Он быстро запихнул карту обратно в носок и схватил перо, до этого момента без дела лежавшее на столе. Юлиана Павловна робко вошла в комнату с небольшой чашечкой в руках. Борису вдруг показалось, что на чашке нарисован маленький смешной слоник, пускающий в небо фонтанчик из брызг, но это, конечно же, было лишь клочком одного неприятного воспоминания из детства, и чашка была совершенно обычной, с какими-то то ли цветочками, то ли рыбками, полинявшими от многочисленных моек всё тем же хозяйственным мылом.
–Сынок, я тут компотик сварила из сушеных фруктов, помнишь, вчера давали? Кисловатый, конечно, получился, я сахарозаменитель нынче берегу, его не знаю когда теперь дадут. Но может ты попробуешь? Егор Семёнычу нравится…
Вдруг взгляд её упал на новый аппарат, который Борис расположил прямо посередине бывшего Васенькиного стола.
– Батюшки, это ж какая у тебя машина интересная! – с непритворным удивлением воскликнула старушка, – Это чтоб от террористов защищаться?
– Не, Юлиан Пална, это чтоб картинки рисовать, – гордо ответил Борис.
– Картинки? Прямо как в трансляторе?
– Ага. Я с детства мечтал научиться рисовать. У меня столько картинок в голове, я даже не знаю, с чего начать! А хотите… хотите, я вам что-нибудь нарисую?
– Это ж сколько денег, наверное, стоит… – задумчиво произнесла Юлиана Павловна.
– Стоит, – согласился Борис, – Но это ведь не для развлечения. Это мне для работы, чтоб эти самые деньги и зарабатывать.
– Ааааа, ну тогда понятно. Это хорошо. Молодец, сынок, работай, это ведь всё на благо, за всё нам воздастся по делам нашим. Вот Васенька, например…
Борис сжал зубы, чтобы не зевнуть.
– Так что вам нарисовать, Юлиан Пална? – прервал он болтовню соседки.
– Да ну что ты, что ты! Чего меня, старую, спрашивать? Ты сам, сынок, смотри, что умеешь, то и нарисуй.
– Да нет, вы скажите. Мне приятно будет, честно!
– А это бесплатно? – старушка с подозрением покосилась на монитор.
– Бесплатно, конечно! – рассмеялся Борис.
– Ну хорошо. Что нарисовать, спрашиваешь? Ох, я прям даже не знаю… Слушай, а можешь… Васеньку. Да, это глупо как-то, но я подумала… Можно я тебе расскажу кое-что? Я не долго, буквально пять минуточек.
– А я пока перо откалибрую, – кивнул Борис, – Садитесь на диван.
Старушка села, продолжая держать в руках чашку с компотом и несколько секунд просто молча смотрела на неё.
– Знаешь, сынок, откуда у нас взялась эта чашка? Ей ведь уже больше двадцати лет, между прочим, а она всё как новая. Ну может картинки поистёрлись немного, но не битая же! Слушай, раньше зимой был большой праздник для всех – Новый год назывался. Его где-то до 2040-го отмечали, так что ты, может, и застал ещё. Так вот, это был год тридцать третий – тридцать четвёртый, в общем, точно не помню, но где-то в конце Эпохи Нестабильности. Мы тогда прямо накануне праздника в магазин пошли, за продуктами, как и полагалось – традиция такая была – в Новый год садиться за стол, и чтоб на нём столько еды было, что и за три дня не съесть. Васенька сначала собирался отмечать в своей компании в соседнем городе, но что-то у них там сорвалось в последний момент, и он дома остался. А мне-то и хорошо: любила я, когда вся семья в сборе. И тут он мне говорит: «Давай, – говорит, – мать, я с тобой пойду в магазин, а то ты вечно сумки тяжеленные нагрузишь и еле идёшь потом». Ну да, я такая была. Мне не трудно, а им приятно будет покушать вкусненького. А магазины, сынок, раньше какие были! Ой, даже и не знаю, как описать. Там тебе и мясо, и сыры, и фрукты, и даже эти, как их называют-то… Слово из головы вылетело. А, оливки! Всё было, и люди там ходили целыми семьями, и никто никаких вирусов не боялся, а террористов и в помине не было. Войны тоже не было, то есть, что-то такое происходило с этим Северным Ниамом, но мы, простые смертные, об этом и знать не знали. Так вот, накупили мы всего вкусного, дорого оказалось, конечно, но на праздник можно, Егор Семёныч тогда хорошо зарабатывал на своём заводе, это ещё до того было, как их в тридцать восьмом закрыли как убыточный. В общем, набрали полную тележку, идём на кассу. И тут Васенька мне и говорит: «Мать, всё, конечно, хорошо, но это нужно из красивых тарелок есть, а не из наших, расколотых». Ну я подумала – и правда, посуда новая никогда не помешает. Взяли мы ещё три тарелки красивые, голубые, с цветочками, три блюдца и три чашечки, вот эти.
Она покрутила чашку в руках, чтобы Борис мог получше её рассмотреть. Он кивнул.
– Мы хорошо тогда посидели – Егор Семёныч, Васенька, я, и наш пёс Трезор, конечно. Он всегда со стола что-нибудь клянчил, а Егор Семёныч не разрешал, говорил, вредно собаке человеческое есть. Я-то, бывало, тайком то косточку ему кину, то колбаски кусочек, а он на меня посмотрит так недоверчиво, будто знает, что нельзя, а я даю зачем-то, а потом возьмёт и хвостом тихонько вильнёт, мол, спасибо тебе, хозяйка. Трезор, знаешь, умер во время нашего первого переселения, не сберегли мы его. Мы ведь раньше-то на севере жили, там и я родилась, и Егор Семёныч, и Васенька. А как террористы в тридцать восьмом начали наступать, всех стали в центр свозить. Зима была. Мы в поезде ехали, долго, сутки примерно. Вагон плацкартный был, все друг у друга на головах сидели, ну да ничего, раз государство сказало, значит надо потерпеть, это ведь всё для нашего же блага. Вот едем мы, значит, в вагоне, а пёс вещи в тамбуре сторожит. С животными вообще в вагон не пускали, но Егор Семёныч денежку дал сопровождающему бойцу, тот и разрешил на свой страх и риск его в тамбуре провезти. Васенька поутру пошёл проверить нашего Трезорку, а он всё – замёрз. Егор Семёныч закопал его на станции, хорошо, лопата с собой в вещах была, присыпал снежком, мы постояли, погоревали, да делать нечего. Вот и тарелочки красивые не доехали – побились. То ли в первый переезд, то ли во второй, сейчас кто ж упомнит. А чашку Васенька хранил. Я всё думала, вот наладится жизнь, и будем, как раньше отмечать и Новый год, и дни рождения, и все праздники, которые были, и собаку новую заведём. А оно вишь, как получилось. Ни праздников тебе, ни собаки.
Борис кивнул. Он не любил ни собак, ни котов, ни прочих бесполезных домашних животных. Вот слоны – другое дело. Любой слон пережил бы переезд, да что пережил, он бы на своей спине тащил и хозяев, и их вещи, и даже самого Трезора, если бы это понадобилось. Он внезапно подумал, что это стоит нарисовать – огромный добрый слон везёт на себе всё семейство Михайловых к новой счастливой жизни в столице – и собрался было предложить этот сюжет Юлиане Павловне, как она вновь заговорила.
– Вот я, сынок, и вспомнила тот Новый год, и подумала, может, нарисуешь меня и Васеньку рядом. И чтоб зима была, и снег такой мягкий-мягкий… Знаешь, перламутровый. Сможешь, сынок?
Конечно, Борис мог. Он уже представлял будущую картину в своём воображении, и нужно было лишь перенести её на экран. В порыве долгожданного вдохновения он схватил перо и набросал небольшой заснеженный холмик. Потом, подумав немного, вывел на холмике очертания мужчины, чуть полноватого, одетого в мешковатую куртку и резиновые сапоги, а рядом с ним – силуэт Юлианы Павловны в сером старушечьем пальто. Они стояли рядом, держались за руки и смотрели друг на друга, словно беседуя о чём-то пустяковом, вроде чашечек к новогоднему столу. А снег, окружавший их, сверкал миллионами искр, которые, сливаясь друг с другом, придавали ему особый – перламутровый – оттенок. Борис почти чувствовал эту морозную тишину, а снежные искры как будто приглашали его немедленно прокатиться по ним на старых детских санках, или на пластиковой ледянке со стёртым дном, или, в конце концов, прямо на попе, подгоняемым чьими-то криками: «Хорошо пошёл, Борька, смотри на ветку не напорись!» И везде, куда ни глянь, была лишь эта уютная белизна. Не было ни террористов, ни вирусов, не было войны, не было разбитых тарелок и замёрзшего пса – не было и самой смерти, потому что она просто не могла прорваться сквозь серебристую морозную дымку, которая с каждым новым взмахом пера сверкала всё ярче и переливалась всё новыми оттенками перламутрового. Борис отложил перо. Юлиана Павловна сидела на продавленном диване и тайком утирала слёзы краешком застиранной хозяйственным мылом кофточки. Сейчас рисунок можно было перенести в трёхмерный формат голограммы и посмотреть, как он будет выглядеть на трансляторе, но соседка замотала головой.
– Спасибо, сынок, но ты удали его, пожалуйста, пока Егор Семёныч не увидел. Он, знаешь, страсть как не любит эти сантименты. И компотик допивай, а то остынет, будет совсем кисло.
Когда она ушла, Борис вернулся к карте памяти, которую ему не терпелось проверить. После нескольких попыток ему наконец удалось кое-как пропихнуть её в универсальный слот, предварительно убрав лишний пластик, потому что её габариты были чуть больше, чем современные. Секунд десять ничего не происходило, а затем экран высветил какую-то синюю полосу, и транслятор объявил: «Обнаружено дополнительное устройство ввода, обработки и хранения информации. Модель: не найдена. Ревизия: не найдена. Содержимое: отсутствует. Производится передача данных об устройстве на сервер контроля безопасности. Проверка займёт… Устройство отключено».
Борис для приличия подождал несколько минут, но ничего так и не произошло. «Вот старый чёрт! – пробормотал он про себя, – А я-то думал… Картинки… фотографии… мультфильмы с канала «Веснушка». Думал, может мать-отца увижу, хоть вспомню, как они выглядят. Ага, щас, разбежался. Этот предатель, как всегда, в своём репертуаре. Засунул зачем-то пустую карточку в мою детскую игрушку и радуется в своём террористическом аду, что провёл собственного внука. Ладно, допустим, в этот раз я купился. Но больше я не поддамся на твои провокации, вонючка. Карточку себе на память оставлю…»
Борис поддел ногтем карту памяти, чтобы вынуть её из универсального разъёма, но та вместо того, чтобы вылезти, засела ещё глубже. Он попытался ещё раз, всё так же безрезультатно, что было довольно странно, и ему даже показалось, что внутри карточки был магнит, с помощью которого она намертво присосалась к внутренностям вычислительной машины. Разъярённый, Борис достал свою армейскую отвёртку и стал ковырять ей в отверстии, и в какой-то момент карта, вроде, начала поддаваться, но буквально через секунду послышался хруст, и от разъёма отвалился маленький кусочек пластика. «Доковыряюсь сейчас», – испугался Борис, отложил отвёртку и выключил вычислительную машину. Он пообещал себе, что обязательно вернётся к карте чуть позже и с чувством выполненного долга пошёл варить остатки вчерашней перловки. По пути на кухню он подумал, что неплохо было бы всё-таки завести спутницу жизни, потому что самому готовить обед ему не нравилось, а одним компотиком от Юлианы Павловны сыт не будешь.
Глава 2. Год 2061
1
Зима 2061 года была исключительно холодной и переменчивой. По словам Катюши, температура в центральном регионе опускалась до минус двадцати, потом резко взлетала до минус пяти и сразу же снова падала до минус тридцати. Борис остро чувствовал эти колебания, потому что на каждое из них его ранение реагировало тупой ноющей болью, которая могла не проходить в течение нескольких суток. Отопление в квартире включали на три часа утром, с шести до девяти, и на три часа вечером, тоже с шести до девяти. В остальное время было довольно прохладно, и Борис всё-таки согласился взять шерстяной свитер Васеньки, который, по уверениям Юлианы Павловны, был тёплым и уютным, как шуба. Впрочем, ему было не привыкать. В армии в казармах всегда было холодно, а в ЦПВ каждая зима представляла собой настоящее испытание. В здании была своя котельная, но дрова выделялись нерегулярно, и их жёстко экономили. Температура в спальне воспитанников, по ощущениям, редко поднималась выше пятнадцати градусов, а в особо холодные времена могла быть и ещё ниже, и поэтому все спали в одежде и в носках. По утрам, если классные комнаты не удавалось прогреть хотя бы частично, воспитанников собирали на кухне по очереди – сначала малышей, потом с первого по пятый класс, и в самом конце – старшеклассников, и разрешали им провести минут сорок у огромных плит, где горел настоящий уютный огонь.
Борису всегда нравились эти утренние посиделки. Не было уроков, не было проверок внешнего вида, не было даже вечных драк и взаимных оскорблений. На кухне все были равны, и все сидели тихо, связанные теплом от плиты и желанием сохранить его как можно дольше. Частенько Боря, сидя на своём низеньком стуле, впадал в полудрёму, и его мускулы расслаблялись, заставляя тело сползать всё ниже и ниже, пока он не просыпался в самый последний перед падением на пол момент. Это была одна из немногих ситуаций, когда жизнь в приюте ощущалась по-другому. В кухне стоял полумрак, газ на плите горел таинственным голубым светом, и тепло, исходящее от него, было таким родным и домашним, что в нём даже слышалась давно забытая песенка: «Потолок ледяной… дверь скрипучая… за хрустальной стеной тьма колючая…». А за окнами, ещё не закрытыми маскировочными обоями, пушистые снежные хлопья складывались в непролазные сугробы, которые никто, разумеется, не собирался расчищать.
Но однажды ночью на кухне случился пожар – совсем небольшой, такой, что даже никого не пришлось эвакуировать, но информация об этом каким-то образом дошла до районного отделения по работе с несовершеннолетними гражданами, и оно строго-настрого запретило пускать детей в помещения, не предназначенные для пребывания посторонних. Воспитанникам объявили об этом на общем собрании по пожарной безопасности на следующий день после получения уведомления. В этот раз всех согнали в актовый зал, который не успел промёрзнуть за ночь, потому что в нём только недавно установили новые окна, хоть и закрытые обоями, но зато не продуваемые. Боря выслушал новость спокойно, и, хотя она, безусловно, расстроила его, он прекрасно понимал, что спорить здесь бесполезно. Однако, взглянув на сидящего рядом с ним Фёдора, он понял, что сейчас начнётся. Фёдор был кем-то вроде его друга, по крайней мере они держались вместе, потому что оба считались отщепенцами и дегенератами и были за это нещадно биты всеми, кому не лень. Но если Борю, к которому уже успело приклеиться прозвище «преступное отродье», колотили от души и даже с какой-то изощрённой жестокостью, то Фёдору доставалось постольку-поскольку, больше для профилактики, чем из каких-либо практических соображений. Федя поступил в ЦПВ в девять лет, в отличие от большинства воспитанников, которые находились там с младенчества. О своём прошлом он неохотно рассказал, что он жил у бабки с дедом («интеллигенты недорезанные» – прокомментировала воспитательница), и всё бы было ничего, но однажды комитет по защите прав детей прознал, что в свои девять лет юноша ни разу не посещал школу и, более того, не был приписан ни к одной из них. Помимо этого, опекуны пытались обучать его самостоятельно и далеко не тем предметам, которые были включены в обязательную образовательную программу. В результате, недорезанные интеллигенты отправились прямиком в лагеря, а их внук, абсолютно не социализированный и лишённый каких-либо навыков коллективного общежития – в приют.
Про Федю можно было сказать, что он обладал феноменальной способностью выбесить любого, не прикладывая к этому абсолютно никаких усилий. Он с чего-то решил, что ему дозволено иметь собственное мнение по каждому вопросу, и, более того, высказывать его таким тоном, словно оно было единственно верным. Вот и сейчас, когда все молча приняли новость о закрытии кухни, один Фёдор неспешно поднялся со стула и чуть небрежно, с достоинством льва, пожирающего свежепойманную антилопу, произнёс:
– Ну и где здесь справедливость?
Воспитательница сначала хотела сделать вид, что не слышала вопроса, но, как назло, в зале стояла гробовая тишина, и все стриженные головы моментально развернулись к Феде.
– Справедливость? Мальчик, ты о чём? – воспитательница попыталась вложить в свой голос столько презрения, что хватило бы на сотню таких федь.
– Фёдор Гуревич, 6 «Б», – представился наглец так, словно это волновало кого-то ещё, кроме него.
– И? Дальше что? Что ты знаешь о справедливости в свои… Сколько тебе? Одиннадцать?
