Петербург – Дакар

Что это значило? Он никогда не был в Пакистане. Или был?

Он листал дальше, пальцы слегка подрагивали. Гонконг, Мумбай, Женева, Москва. Всё будто бы на месте, но не совпадало с его памятью. Эти маршруты складывались в какую-то чужую географию, где он был, но которую не помнил. Сергей чувствовал, как эта чужая жизнь скользит мимо него, но он не может её остановить.

Следующим он вытащил авиабилет.

Дакар? Этот билет предназначался ему. Или тому, кем он должен был стать.

Его взгляд прошёлся по столу. Теперь всё лежало перед ним ровной линией: чужой паспорт, билет в другую жизнь, деньги.

Десять тысяч долларов в конверте.

Деньги были чужие, как и все остальное. Он на мгновение замер. Десять тысяч – это много или мало за новый маршрут? Всё в мире можно было купить за деньги, но что было бы, если бы именно деньги были тем, что ему не нужно было бы вообще?

В глубине портфеля его рука наткнулась на нечто неожиданное – часы. Массивные, тяжёлые, слишком дорогие, слишком заметные. Breguet Marine. Каучуковый ремешок гибко лёг в ладонь, чуть пружиня, как если бы и сам протестовал против неизбежного. Циферблат – глубокий, синие переливы, серебристые метки, острые стрелки с кружочками у самого кончика, отсчитывающие не столько секунды, сколько крошечные акты предрешённости.

Это были не его часы.

Но он всё равно провёл пальцем по стеклу – сапфировому, безупречно гладкому, как водная поверхность перед бурей. Наклоняя их под свет, он замечал, как тени извивались на корпусе, словно чужие мысли, которые теперь приходилось брать с собой.

Он завел часы.

Часы начали тикать. Секундная стрелка двигалась мягко, почти плавно, но её движения были безжалостными, отмеряя то, что нельзя было повернуть вспять.

Он застегнул ремешок на запястье.

Часы сели идеально. Как если бы они всегда принадлежали ему. Или как если бы он теперь принадлежал им.

Его пальцы коснулись фотоаппарата – Leica.

Современный, но в винтажном дизайне. Копия тех самых моделей, когда снимали ещё на плёнку. Всё, как у старых M-серий, когда каждый снимок был выбором, а не бесконечностью памяти. Он вспомнил, как когда-то, много лет назад, стоял в магазине и долго разглядывал такие фотоаппараты. Он даже подумал, что купит один, но почему-то не купил. И вот теперь этот фотоаппарат оказался у него в руках, в этом месте, в этой жизни. Как так получилось? Чёрный матовый корпус с серебристыми деталями. Тактильный, увесистый. Пальцы легко нашли рифлёное кольцо выдержки, крохотный рычажок затвора.

В боковом кармане портфеля оказался ещё один конверт.

Фотографии.

Он вынул их из конверта, с тревожным ожиданием, медленно, словно опасаясь, что они могут оказаться чем-то большим, чем просто изображениями.

Это был он. Но не совсем. Это был он, но совсем другой. Бритая голова. Его лицо было таким же, как у него, но в его глазах было нечто большее – уверенность, словно он знал, что всё, что случится с ним, уже предрешено, и от этого не было ни страха, ни боли. Он был как свидетель своего времени, как человек, переживший не одну жизнь в одной. И это было его лицо, только более прочувствованное, более изуродованное временем.

Какие-то люди на яхте. Странные горизонты. Камуфляж. Оружие. Фиксация другой жизни.

Он провёл пальцем по лицу на снимке. Незнакомая кожа. Незнакомый человек. Сердце сбилось с ритма.

Он продолжал вглядываться в снимки, и в них – в этих мозаичных фрагментах – он вдруг увидел зеркало в котором отражалось то, что уже нельзя изменить. И он почувствовал, что это уже начало менять его.

Сергей взял телефон.

Набрал номер.

Его голос был ровным, но внутри звенело напряжение.

– Скажите, билет с номером брони TMO111 действителен?

Механический голос из колл-центра не оставил места сомнениям:

– Да. Вы хотите сдать или поменять дату?

Сергей закрыл глаза. Пальцы сильнее сжали корпус телефона.

– Нет, спасибо.

И тут тишину комнаты разорвал голос Сэма.

То ли из телефона. То ли из памяти.

– Без тебя цепочка не работает, Ник. Тебя знают, тебе доверяют. Мир меняется. Быстро меняется. Китай, Индия, Ближний Восток, Африка… Всё держится на таких, как ты. На тех, кто ещё способен верить.

Он снова посмотрел на паспорт.

Nikola Vucetic.

Фамилия по-прежнему казалась чужой. Но теперь – не настолько. Теперь в ней было что-то… Что-то, что можно было взять с собой.

Сергей поднял фотоаппарат.

Вдох.

Его пальцы едва касались металлического корпуса, когда он сделал первый снимок своей новой жизни.

Щелчок.

В этот момент, на границе между прошлым и будущим, что-то зафиксировалось.

И, возможно, это был только щелчок затвора.

14

Утренний автобус катился по окраинам города, где свет был тусклым и размытым, как сама реальность вокруг. Эти улицы, эти дома – они были аккуратны, чисты, в их обыденности не было ничего плохого. Однако это не был тот Петербург, который Сергей любил. Он любил город, где на каждом шагу можно было встретить нечто неожиданное, где каждый уголок напоминал ему о прошлом, о жизни, кипящей в его сердце.

В автобусе было пусто. Сергей сидел один, и его отражение в этом месте казалось более настоящим, чем он сам. Он был там, но его не было. Тело и мысли растворялись в воздухе, оставляя след, который он не мог найти.

За окном мелькали дома с новыми фасадами, ровные, как линии на старой карте. Асфальт. Клумбы. Всё это казалось ничем. Он смотрел, но не видел. Он был частью всего этого, но не был связан с ним.

Он достал фотоаппарат. Он держал его, как нечто, что могло вернуть его туда, где он был, но чего уже не было. Он щёлкнул. Ещё один кадр. Башни новостроек. Тени деревьев. Всё это было частью какой-то другой жизни, чуждой ему.

Он сделал ещё один снимок, но не знал, что именно снимает. Это был узор, который никогда не сложится. Он терял что-то, не зная, что именно. Небо. Свет. Всё было слишком много и слишком мало.

Вдруг в его голове раздался голос. Он был не резким, а как мягкая волна, проникающая в мысли. Голос звучал, как строки из стихов:

Мчался он бурей темной, крылатой,

Он заблудился в бездне времен…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон!

<…>

Где я? Так томно и так тревожно

Сердце мое стучит в ответ:

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет?

Сергей замер. Эти слова не принадлежали ему. Они разорвали его мир, ворвавшись внутрь. Он не мог понять, что происходило, только ощущал, как всё вокруг теряет чёткость. Он пытался найти то, что потерял, но не знал, что искал.

Автобус слегка подскочил, и его мысли вернулись. Но это не помогло. Всё оставалось чужим.

– Станция Пулково – конечная, – сказал голос в динамике.

Эти слова повисли в воздухе. Он был связан с ними, привязан к этому моменту. Всё до этого исчезло, и он стоял перед этим. Конечная. Но для чего конечная? Разве вся жизнь не была тоже станцией?

15

Сергей вышел на платформу. Аэропорт был пуст, как его мысли, когда он садился в автобус. Бледный свет флуоресцентных ламп врезался в пол, расставляя тени. Чемодан катился плавно, почти бесшумно. Он двигался, не думая.

Пограничник женщина средних лет, задержала его взгляд. Она проверяла не только документы, но и что-то большее, как будто могла прочитать его насквозь. Он прошёл мимо, не изменив выражения лица, но ощущение, что она что-то заметила, не отпускало его.

– Телефон, планшет? – её голос был ровным, почти без интереса.

– Ничего, только фотоаппарат, – ответил он.

Она взяла фотоаппарат, повернув его в руках.

– Пленочный? – спросила она.

Сергей, не спеша, ответил.

– Цифровой.

Она вернула фотоаппарат с тем же взглядом. В её голосе не осталось интереса.

– Счастливого пути, – сказала она.

Сергей кивнул. Он знал, что всё это – просто слова. Но что они значат? Путь – к чему? Счастье – в чём?

Он шёл через аэропорт, где люди двигались тихо, как тени, и всё вокруг казалось ничем. Чемодан катился за ним, почти не издавая звука, как его мысли. Свет, как пустота, не оставлял следов.

Когда он подошёл к паспортному контролю, пограничник не поднял глаз.

– Конечная точка – Дакар?

– Да, – ответил Сергей. Его голос был лёгким, как исчезающий момент.

– Через Дубай? – спросил офицер, как если бы это было важнее, чем просто вопрос.

Сергей кивнул.

– Да, через Дубай.

Пограничник протянул ему паспорт. Легко приподнял его, словно проверяя не только документ, но и готовность Сергея. К чему-то большому. К неизведанному. Голос стал теплее, когда он добавил:

– Сербия и Россия – братский народ.

Штамп был поставлен.

Сергей кивнул в ответ. На его лице мелькнула едва заметная улыбка. Его глаза были настороженные, наблюдающие за каждым мгновением этого дня, как если бы он пытался уловить последние детали привычного мира, прежде чем раствориться в новом, совсем другом, для которого он ещё не был готов.

16

Перелёт был долгий. Перелёт был чужой.

Сосед в бизнес-классе оказался достаточно пожилым мужчиной с угловатыми чертами лица. Его возраст был очевиден, но взгляд сохранял твёрдость, словно время не смогло его сломить. Он носил светлый льняной пиджак, который, казалось, не меняли десятилетиями, но который по-прежнему носили с достоинством. На его носу были очки в тонкой, почти невидимой оправе. Они сидели на нём естественно, как нечто неотъемлемое, будто их линия идеально повторяла форму его лица.

Вместо планшета или ноутбука, он раскрыл перед собой что-то совершенно неожиданное – большую, почти старомодную газету, плотную, слегка шершавую на вид, как если бы она была напечатана в каком-то особом издательстве, где ещё верят в бумагу.

Сергей почувствовал лёгкое недоумение. В XXI веке такие вещи уже казались не просто старомодными – они были вызовом, почти жестом. Мужчина не смотрел в экран, не листал новости, не погружался в поток цифровой информации. Он водил цепкими пальцами по газетной странице, вчитываясь, словно текст там был не просто текстом, а чем-то большим, чем-то, что требовало внимания. Возможно, это была «Комсомольская правда» или «Аргументы и факты» – неважно, все они теперь казались такими же дальними и смутными, как и сама идея о том, чтобы вернуться к ним.

Он обнаружил кроссворд, попросил у стюардессы ручку и начал разгадывать.

– Восемь по горизонтали, – пробормотал он вдруг, не отрывая взгляда от страницы.

Он произнёс это вслух, как будто сам не слышал, но всё равно ждёт ответа.

Сергей взглянул на него, не понимая, что именно он имеет в виду.

– Первый круг ада, пять букв, – добавил тот, не поднимая головы.

Ответ показался Сергею очевидным.

– Данте, – произнёс он, интуитивно подставив нужное имя. Он ожидал, что речь идет о великом поэте и авторе «Божественной комедии», который сам, как поэт, не мог не быть в аду.

Мужчина приподнял уголок губ в легкой, едва заметной улыбке, а затем, склонившись над газетой, медленно и чётко вписал буквы.

– Все знают Данте, – сказал он, не отрываясь от страницы, – но мало кто помнит, кто в нём оказался.

Он поднял глаза, и в его взгляде скользнула тень насмешки.

– Пилат, – сказал он негромко.

Сергей ничего не ответил.

Мужчина опустил голову, медленно вписывая в клетку буквы.

П-И-Л-А-Т.

В груди словно что-то сжалось – не мысль, даже не чувство, а просто… ощущение. Как будто что-то внутри него уже знало этот ответ, но не хотело признаваться.

Сергей присмотрелся к нему повнимательнее. Мужчина был из тех, у кого есть пространство – личное, неприкосновенное. Пространство между ним и окружающим миром, словно тонкая стена, через которую невозможно пробиться. Чиновник? У него была та уверенная, неторопливая манера, свойственная людям, привыкшим распоряжаться чужим временем. Писатель? Но он не читал. Композитор или, может быть, учёный?

Пилат…

Сергей представил этого человека – правителя, который был перед выбором: праведный путь или путь компромисса. И как он стоял там, между толпой, осуждающей, и Иисусом, который молчал. Что ему оставалось делать? Что, кроме как поддаться толпе, сделать то, что они требовали? Пилат не был убийцей, он просто не сделал ничего, чтобы предотвратить это, не сделал ничего, чтобы изменить ход событий.

Его грех. Его ошибка.

Сергей почувствовал, как тяжесть вдруг накатывает на грудь, и не мог отогнать эту мысль.

Он снова взглянул на своего соседа, но тот уже вернулся к кроссворду, и на его лице не было ни тени того, что он бы мог читать чужие мысли.

В Дубае он не вышел из транзитной зоны, только остановился у стеклянной стены, наблюдая, как жёлтый песок за окном теряет цвет в ртутном сиянии солнца. Вода в бутылке была дорогая, кофе безвкусный, воздух неподвижный. Время текло иначе.

Перелёт из Дубая в Дакар был долгим, и ночь, казалось, не имела конца. Свет из иллюминатора не мог проникнуть сквозь толщу тёмных облаков, и всё вокруг погрузилось в полумрак, превращая время в нечто туманное и текучее. Утро было где-то далеко, на грани восхода, в другом мире, а здесь, в этом пустом пространстве, Сергей почти не чувствовал перехода.

В салоне стало холодно. Этот холод был особенным – не резким, а подкрадывающимся, заполняющим пространство медленно, незаметно. Сергей почувствовал, как кожа покрывается мурашками, и попросил плед. Ткань оказалась тоньше, чем он ожидал, но даже этот слабый слой ткани создавал иллюзию уюта.

Африканка сидела рядом, её фигура едва угадывалась, будто она стала частью ночи, растворяясь в её тени. Её возраст был таинственен, неуловим, она могла быть и молодой, и старой, как будто время не решило, как её оставить. На ней был кашемировый спортивный костюм, такой, который не носит никто, кроме тех, кто может себе позволить комфорт без компромиссов. Ткань мягко облегала её тело – роскошь, которая не требует громких слов. Она была чёрной, её кожа поглощала свет. Её руки были тонкими, изящными, и когда она перелистывала страницы, её пальцы скользили по ним, как будто они могли ощущать их содержание, а не просто касаться бумаги.

Сергей заметил книгу, которая была у нее в руках. На обложке виднелась надпись, не нуждающаяся в переводе: Le Petit Prince. Он знал её, конечно, – кто не знал? – но всегда чувствовал себя перед ней чужестранцем, не до конца посвящённым. Когда-то он брался за французский, воображая, что подберёт ключ к светящимся изнутри страницам, что услышит музыку между строк. Но что-то мешало – вечно что-то мешало. Теперь он смотрел на обложку и с грустью осознавал: его «Маленький принц» так и остался по ту сторону стекла, а его создатель, исчезнувший в воздухе, продолжал дышать в чужих словах.

Он подумал, читает ли она её впервые? Если да, то ему вдруг стало завидно. Как это – в первый раз переживать историю, которую он давно знал? Зависть, странная и мимолётная, почти неосознанная. Но всё-таки эта мысль промелькнула, и он подумал было спросить её об этом, но тут же отмёл эту идею. Вопрос показался лишним. Он не знал, что хотел бы услышать, да и это не имело значения. Просто не захотел.

Её лицо оставалось бесстрастным. Она не поднимала взгляд, не замечала его присутствия. Лишь пальцы нежно листали книгу, и Сергей почувствовал, как из её молчания возникает некая преграда, как будто она была защищена своим миром, отделена от всего остального.

Она вдруг подняла взгляд, как если бы поймала его внимание. Секунда, и она вернулась к книге, продолжив чтение, но что-то в этом взгляде, даже едва уловимое, заставило его задуматься.

Сергей понял, что всё, что он когда-то искал, может быть – и оставаться недосягаемым, как её книга, как её язык, как её мир.

17

Сергей входил в просторный, светлый зал аэропорта Дакара. Воздух был влажный, тяжёлый.

Люди говорили на незнакомых языках. Голоса, шаги, объявления сливались в общий шум. Музыка звучала откуда-то с углов, ритм её был неотделим от города.

Он растерянно оглядывался, по-настоящему чувствуя себя пришельцем в этом мире. Всё вокруг – цветные ткани, улыбки незнакомцев, шум – это было одновременно странным и восхитительным. Вроде бы мир, в который он вступил, не был для него новым, но он не мог припомнить, когда в последний раз встречал его таким.

Очередь к паспортному контролю была длинной, и среди множества лиц, мелькавших в ней, он почувствовал себя частью чего-то бесконечного.

Когда его взгляд встретился с взглядом таможенника, его рука замерла в воздухе, но момент был едва заметным. Высокий, статный африканец с внимательным, но в то же время лёгким взглядом.

– Паспорт, – произнёс он, не скрывая французского акцента, который, казалось, создал ещё одну грань реальности.

Сергей молча достал паспорт. Таможенник пролистал его страницы с точностью мастера, который ставит последнюю точку. Наконец, он сказал:

– Сербия.

Эта странная пустота, словно застывшая в воздухе между ними, стала почти физическим бременем. Сергей знал английский – понимал фильмы, читал книги, часто разговаривал на нём, но произнести слово без акцента, как если бы это было нечто невообразимое, становилось трудностью, которой не избегал ни один русский.

Как актёру, ему приходилось преодолевать эту преграду каждый раз, и это напряжение, вызванное тем, что каждая реплика, каждый акцентированный звук вызывал дискомфорт, тревожило его больше, чем любые роли, которые он мог выучить наизусть.

Таможенник вернул паспорт, и Сергей кивнул, убирая его в карман. В этом коротком моменте всё словно приобрело значение. Вокруг снова разливался ритм африканской музыки, которая уносила его в этот мир, помогая раствориться в нём.