Земля, моря

И все ярче ледный блеск…

Звездный гул в ночи пустой.

Все условней голос твой,

Все прозрачнее глаза,

И отважена слеза

От ворот твоей души

В хладом крепнущей глуши.

Боже мой – не боже твой,

Но один мы слышим вой,

И не радость в гости к нам,

А анафема мирам.

Колыбельная земли

Между нами – меч.

Между нами – ров.

Между нами – речь

Из отнятых слов.

Между нами – смерть.

Между нами – страх.

Между нами – клеть

О пустых углах.

Между нами – мир,

Превращенный в ад.

Если хочешь в тир –

Знай, что там палят.

Кто ты? Я – мишень.

Ну а ты – стрелок.

Между нами – тень,

Что отбросил бог.

Я тебе не враг –

Только ты молчишь.

Сколько было драк,

А теперь вот – тишь.

Между нами – то,

Что сильнее тьмы.

В этом шапито

Отстрелялись мы.

Кажется ли мне,

Или наяву –

Много дыр в стене,

Нет воды во рву,

Светит ясный день

Над страной огня…

Встать проверить – лень,

Раз тепла земля,

И в блаженном сне

Мы нашли приют.

Никакой войне

Не достать нас тут,

И один язык

В нас во всех звучит,

И ничто в груди

Больше не стучит.

Брат, покойся здесь,

Где убил меня.

Всех настигла месть –

Но страны огня

Больше нет для нас:

Есть один покой,

Долгий тихий час,

Молоко, отбой.

Склоните знамена, ангелы

Склоните знамена, ангелы.

Несут человека к вам.

Он многое видел, ангелы,

И жив он теперь едва.

Склоните знамена, грозные,

И в ножны земли – мечи.

Несут его, как положено

Смертного – к вам – нести.

Он жил не в полсилы, ангелы,

Он смерти смотрел в глаза –

И эти глаза, о ангелы,

Алмазом секла слеза

До сукровицы подтаявшей

На склоне всех наших зим;

Собакой, всю ночь пролаявшей,

Смерть каялась перед ним.

Склоните знамена, ангелы.

Быть может, он был ваш брат:

Ведь он никогда, о ангелы,

Не претендовал, что свят,

Что избран на посрамление

Небесному человек…

И странное в нем смирение

Минут тормозило бег.

И если сам бог безжалостный

Почтил тишиной его –

Склоните знамена, ангелы,

Примите последний вздох.

Вот вносят его, как Гамлета,

И сорван вчерашний стяг,

И держит его, как паузу,

Пред гробом вчерашний враг,

И выстроились вы, ангелы,

В незримый вдоль стен дозор…

В каком же покойный ранге был,

Что вечный ему простор

Сегодня вы открываете

Ключами от тех дверей,

Которых и вы не знаете,

Как млека от матерей?

Склоните знамена, ангелы.

Я вижу скрещенных рук

Последнюю жалость, ангелы,

И все понимаю вдруг,

И в бледном лице прочитываю

Блеск лучевой звезды,

Светившей ему, как сыну,

С неведомой высоты.

Бесконечность

Ты удерживай меня, удержи

От бессмысленности глупой, от лжи,

Ты хватай меня, когда я – за край,

Ты люби меня, пока месяц – май,

Потому что следом – темные дни,

Потому что вслед за нами – они,

Потому что я теряю наш смех,

Потому что распинают не всех,

Или всех – но не хочу воскресать

Я один, или тебя мертвым ждать,

Если ты воскреснешь вдруг… Ты приди,

Ты, пожалуйста, меня тут найди,

Ты, пожалуйста, меня не бросай,

Ты хватай меня за шкирку – и в рай,

Ну а если не любовь – к черту в ад,

Чтоб отрыли нас однажды, как клад,

Археологи грядущей земли,

И в углях, что нас когда-то сожгли,

Угасили злой огонь навсегда,

И тогда… Но что тогда, что тогда?

Я не знаю. Бесконечность страшит,

Но и тянет вдруг к себе, как магнит,

И душой на невозможных путях

Приглашает все открыть, все объять,

И тогда – уже не страшен ни мир,

Ни еще какой облезлый кумир…

Ты зови, о бесконечность, зови!

И пульсируй в человечьей крови.

Старорежимная баллада

Стихов не пишут от хорошей жизни.

И от плохой. На все – raison d’etre.

Я посвящаю сладостной отчизне

Прыжок finale вот в это la fenetre.

Стою в уме и множу восемь на семь

У грани сна холодных кирпичей.

Меня не провожали до вокзала,

Осанновоя, толпы москвичей,

Но все ж я прибыл в чертову столицу

Послом от сорока сорок и строк,

Где запрягал мне суку-кобылицу

В тачанку-гроб ямщик без рук, без ног.

Народиха толклась там на базарах

И голосила дурно по церквам,

И маковки скучали по татарам,

И шел Господь во львах по головам…

Но вот я в Петербурге. И окошко

Вовсю мне машет форточкой: заходь!

Тут все свои; и если ты немножко

Того – к тому же девок приохоть.

И я зашел. Наверное, ошибка.

Не знаю, как, но выбился я в людь –

Блевотой горло ободрав до липки

И не жалея прошлого ничуть.

Тут время помянуть mon cher Андрея,

Погибшего зачем-то под Москвой;

Меня же, проходимца и еврея,

Минуло на семь сорок по кривой,

И в лыко року все мои невстречи,

И ямб хромает, поспешая вслед…

Не ты ль, ямщик, вез Пушкина до речки?

Но сам в гробу я виден, как ответ.

Стихи зовут. Все разом изменилось.

На этой guerre, друзья, не как на mer.

Ну здравствуй, племя. Зря ты народилось.

Смотри – тяну я гордо револьвер

Из мятых брюк бесценным дубликатом…

Зачем я здесь? Наверное, просчет.

Найти б, кто оплошал, и силикатным –

По темечку. Но их ведь не берет.

Мурой не брызжут от хорошей жизни,

И на хорошей смерти – нет креста.

Au revoir, друзья. Я был унижен

Все время здесь. Но помнит высота,

Как я летал поверх сожженных шпилей,

И гнал по снам стада своих овец,

Считая сутки в океанских милях

И пряча все, что не скрывал отец.

Секундочка

Секундочка, дочь секунд,

Люблю тебя, милая.

«Секундочку», говорю –

То есть, тебя прошу.

Ты мне нужна, как руд

Мрачных глубин светильник,

Где о глотке молю

Свободы, и им дышу.

Падаешь ты ко мне

С зимних небес звездою

В вечную мерзлоту

В вихре иных секунд –

Только не надо мне

Тех, кто пришел с тобою:

Надо тебя одну,

Чтобы прозреть, вдохнуть.

Секундочку дайте мне,

Чтоб мысль привести в порядок!

Секундочку дайте мне,

Чтоб снова себя схватить –

И не расставаться, нет,

Но быть неотлучно рядом,

И больше уж не забыть:

Секундочка – я и есть.

Нищий

Сегодня в небе облака –

Но высь еще видна,

И я хватаюсь кошелька

Фантазии и сна,

Чтоб выменять бренчанье слов

На синь и белизну –

Но срезал мне поутру вор

Его, украв казну.

Что делать мне? Я пуст, я гол –

А ночью был богач:

Накрыл мне сон роскошный стол,

И слов я был силач,

И образы мне душу жгли,

И леденили кровь…

Но нищ я на пиру земли,

Как только солнце вновь

Восходит над страной людей,

И есть она одна –

Как будто из его лучей

Она и создана,

Как будто им привнесена

Она в ночной простор,

И вдвинута, утверждена,

Как возраженье – в спор.

Я знаю, у меня крадут

Все миллиардов семь

Мои сокровища; но тут

Бессилен я и нем.

Используют они язык

Весь день – чтоб ночью спать,

И как одежду, снять, сложить,

А утром – взять опять.

Вот тут я и беру его

У них назад – и ночь

Со всем, что накопилось в нем

За день, спешит помочь:

Увлажить, выжать, отстирать.

И грязная вода

Стекает в стих мне до утра –

Отчаянья, стыда,

Тоски мерзотина земной.

Сокровища мои!

Как только блеск их золотой

Из грязи воскресит

Мой дикий, сатанинский труд –

Как яркая заря

Взойдет; из рук моих уйдут

Они опять, горя,

Всем тем, кто их не заслужил,

Кто их смешает вновь

С дерьмом, в котором утопил

Он мир – а я готовь

Опять кошмарный инструмент

Моих ночных безумств,

И получай опять патент

На чернокнижье чувств…

Но есть недолгий миг, когда

Со словом мы в раю,

Еще не изгнаны – когда

Мы празднуем свою

Святую жизнь в тени дерев

Не зла и не добра,

И тихо смотрим, замерев,

Как наша детвора

В кругу зверей все без имен

Кружится и поет,

И в вечный на заре времен

Вступает хоровод…

Но вспыхнет солнца страшный меч,

И слово уползет

Из рая змеем в грязь и речь,

И дети – в свой черед.

Вернем ли рай хотя б на миг?

Тружусь я, как Сизиф,

Но за века поэт постиг

Лишь то, что нечестив,

Лишь то, что с словом согрешил,

И путь обоим – в ад.

И ангел блеска, ангел сил

Не даст пути назад.

Не так

Снова стало темно,

Но светилась гроза,

И взрывался цветением воздух,

И сгустившийся зной,

Как побор с южных стран,

Я взимал обреченно и гордо.

Я садов полотно

Обрамил, золотя

Свои окна закатною охрой –

Но по ним грянул гром,

Разметав не шутя,

И скустились сады, и оглохли.

Я лепил на глазах,

Что ослепли в слезах,

Красоту – а снаружи горело,

И я понял, что прах,

И готовил свой крах,

Точно жизни важнейшее дело.

Мое лето вошло

В обетоненный рай,

Утопив стража-ангела в ливнях.

Ах, как ветер его

Раскачал на мостах!

А оно все смеялось и длилось.

Но сегодня – ушло,

Обесточив свои

Небывалые аттракционы.

Я смеюсь всем назло,

Но рыдаю над ним,

Над мишурною желтой короной.

Что же осень мне даст

И в кого превратит

Персонаж мой, невнятный и странный?

О прохладный гимнаст,

Ты кружись, ты вертись

В небесах голубых и пространных!

Я сегодня был добр,

И немало ходил,

Вспоминая все сущее снова –

Но устал черный гроб

Волочить, и уплыл.

Пусть у берега ждет он другого.

Я на острове дней;

Это дом моих снов,

Это вечность с отложенной пулей –

Но трещит все сильней

В отверденье основ,

И грохочет все явственней с улиц.

Пусть ворвется ко мне

Освежающий вихрь,

Пусть мне станет легко и печально –

Оттого, что не здесь

Будет рай для двоих,

И не здесь им устроится спальня.

Я хочу этот день

Пить до самого дна,

Провожать до последней границы –

Оттого, что не здесь,

И конечно, не так

Все свершается, и завершится.

Снова стало темно,

И усталым глазам

Я дарю их заслуженный отдых.

Как садов полотно,

По музеям всех стран

Провезенное, в окнах – свобода.

Отверженный

Я все время забываю,

Что ты есть,

Обожаньем угнетаю…

Знаю, лесть

Не к лицу тебе – а льщу все.

Вот и месть:

Я добьюсь того, что скроешься

Ты весь.

Я не знаю, хочешь видеть

Ты меня;

Я боюсь тебя обидеть,

Не поняв.

Я хочу быть только нужен –

Но зачем?

Если ты бежишь по лужам –

Брызнет всем.

Это вечная ошибка;

И ответ

Веет, словно веер гибкий

Жарких лет.

Я хочу с тобой обняться,

Как пробьет

Полночь, и в тиши раздастся

Бал щедрот.

Руки, платья, песнопенья,

Огоньки,

Смех и холод, блеск и тени

У реки.

Я уйду, уйду отсюда…

Мы – уйдем…

Ты – уйдешь. Я – следом буду,

Чтоб вдвоем,

Чтоб все поняли: мы люди

Всякий раз,

Как мы ищем бога всуе,

А он – нас.

Второе посвящение Гумилеву

Тихо дремлет залив.

Ты по-прежнему бог.

Но расстроен халиф,

И негус одинок –

Не задержишься долго

Ты в их стороне.

И корабль у кромки

Дрожит на волне.

Тихо плачет никто,

Понимая тебя.

В мире диких дорог

Заплутала стезя.

Ворох диких цветов

На могиле твоей.

Ах, зачем ты высок

И всех в мире сильней!

Полагается тем,

Кто утратил твой свет,

Черный ужас ночей,

Горечь глупых побед.

Но, прямой как свеча,

Ты зажжен от свечи,

Что сгорела, уча

Нас сплотиться в ночи.

Пусть корабль у кромки

Тебя не дождется –

И нищий, котомку

Бросив, смеется

Последней свободе.

Когда же ты бог?

Когда ты народам

Подводишь итог?

При родах в пустыне

Присутствовал ты;

В Иерусалиме

Бросали цветы

Под ноги тебе –

Но из всех диких роз

Одну ты себе

Отличил – и унес.

О, нигде ты не мог

Задержаться, бродя!

И хотя ты был бог,

И указ всем вождям,

Понимала твой путь

Только роза твоя –

И пронзенную грудь

Оплетала любя.

И поэтому вместе

Вы погребены,

И цветут ваши дети

В полях той страны,

Что видала паденье

Великих камней,

И в святое моленье

Ты принят был к ней.

Ты свечой из рук в руки

Плыл в море слез,

С тобою в разлуке,

Горевал черный дрозд,

И искали тебя

В сотнях комнат и гнезд,

И любили тебя

В вихре демонских звезд!

Но расстроен халиф,

И печален негус.

Не вернешься ты к ним.

И далекая грусть

Будет биться волной,

До тебя не дойдя:

Ах, зачем ты чужой!

И рыдать, не найдя.

Безжалостен будь

Иногда это скучно – поэзия

(Даже самая что ни на есть):

То ли лошади дрянь, то ль наездники –

Мы по-прежнему все еще здесь,

Мы по-прежнему знаем, что знаем,

Что обходится и без стиха…

Я хотел бы темнее рыданий,

Я хотел бы безумней греха.

Но и грех этот – скучное дело;

Все не так, и не там, и не то.

Что манило сюда нас, что пело

Нам гуденьем протяжным портов?

Все иное, нездешнее, странное –

Может, утро, а может, закат…

Превращается позднее – в раннее,

И шатанье – наитьем – в обряд.

Мы пожертвуем след наш прибою,

Поцелуй – этой желтой заре,

Потому что не скучно с тобою –

Не скучнее, чем жить на земле.

Потому что биеньем разбужен

Я того из древнейших сердец,

Что нарушило все, что нарушить

Притязают бунтарь и гордец –

Но оно только следует бездне,

В нем открывшейся раной стрелы;

Так взнуздал нас тот вечный наездник,

Для кого все лошадки равны.

Что же, буду сегодня я в пене,

Разорвется усталая грудь…

Ты не слушай меня – ты диктуй мне.

И навеки безжалостен будь.

Прошедшему все испытания

Ты верен был – всегда,

Не отступил – ни разу.

Кто обращал в скандал

Невинные рассказы,

Бежал, как от огня,

Едва тебя завидев,

И за тебя – меня

Сильнее ненавидел.

Я тоже все стерпел,

Хоть и дрожал душою –

Но мне пример твой пел

Серебряной трубою,

А сила рук твоих

Одна была поддержка,

Когда бросал нам мир

Холодную насмешку

Перчаткою в лицо,

Горящее любовью,

И скорбных мертвецов

Стращал пролитой кровью.

Мы выжили с тобой –

А многие сломались,

Мы спорили с судьбой –

А многие склонялись.

Но вот, все позади,

И мы вратами рая

Войдем, куда и шли,

Не зная то, что знаем,

Не веря, что теперь

Ответ вручен и ясен,

И другом стала смерть,

А бог и впрямь прекрасен.

Империя

Ложный бог заповедан вечностью –

Темный, кровавый жнец,

И не будет в моем отечестве

Снова славен цветов отец.

Голос сорван, и плод – оборван:

Словом – один, рукой –

Другой. Что с жаром ворованным

Чужой заклинать покой?

Мирно – дурно – душе противно…

Но о войне – не смей!

Довольно оборванной лиры нам,

Чугунных тех звонарей.

Вот опять, своевольем проклята,

Думаешь ты: мое!

Отступись. А иначе – погнуто,

Скрючено будет все,

Гордишься ты чем да хвалишься –

Черная, злая масть.

Любишь рассказывать, какая

Милая ты – хоть упасть!

Не от той в тебе искры – искренность,

И бунт предавших тебя –

Собственных восстаний гибельных

Вернувшийся горлом яд.

Судьба

Кому бог нужен, тот в него не верит,

И к небу обагренные постели

Вопиют, что убили в них не ждавших

Удара – безмятежно, крепко спавших

И видевших, наверно, лучезарный

Последний сон… Но трус неблагодарный

Убийцам загодя открыл все двери.

Кто богу нужен – тот уже потерян.

Охотники на оленей

Мертвые люди на свадьбе бросают зерном

С серых полей в жениха и невесту, и с нами смеются,

Празднуют вместе… А ночью столпятся под брачным окном,

Смотрят, как ниточки будущей жизни совьются.

Мы же пойдем, запинаясь признаньем в любви,

Косноязычные черти, до первых холодных предгорий.

Ждут нас олени – погоня, погоня в горячей крови,

Тьма неизбежности. А за горами – последнее серое море.

Фрак твой что полночь за теплыми окнами, друг;

Ты элегантен, как будто не с нами ты и не отсюда…

Песня подскажет, какие слова. На кровавый наш луг

Валят толпой мертвецы и под ветром ведут пересуды.

Друг мой, налью я тебе – с мертвецом ты не пей.

Что им и нам? Но никто никогда никуда не уходит.

Будем и мы собирать то зерно – дымку с серых полей,

Жемчуга на подарки, мой друг. Кто осален, тот следующий водит.

Земля, моря

Земля, моря – все сдвинулось, все в плаванье;

Весь мир – в открытом доступе отчаянья.

Кого, вернувшись с тысяч лун, застану я

На тысяче планет, крича по-чаячьи?

Кого введу я плачем в заблуждение,

Когда все знают: грянусь оземь с грохотом –

И тут же обернусь ужасным демоном

В доспехе, метеорами исколотом?

Кого поймаю я на кухне с плошкою,

Ворвавшись в дом, когда-то бывший радугой?

По-заячьи сигают мелкой сошкою

В окно, и не догнать их. Да и надо ли?

Оставлю я любовниц и любовников

Подглядывать из трав, из нор за поступью

Моей, утяжеленной списком кровников,

Кольчугою со звезд блестящей россыпью.

Иду по следу пены Афродитиной

Туда, где машет лавр Аполлонов мне.

Я не горжусь знакомством близким с истиной,

Когда мне с жизнью предстоит свидание.

Но все спешит опять куда-то ринуться,

И зыбь морей кишит иными гадами…

Я был бы рад вслед за тобою кинуться –

Но я хочу, чтоб вместе были рады мы.

А так – все ускользает сном, изогнутым

По контурам заумья лабиринтного.

Что делать мне? Спросить дорогу к проклятым

Здесь не у кого – все блаженны, Августин.

Но звук певучей лиры, Феб, по-прежнему

Доносится – как чувств иных предание –

И рвет лучами занавеси снежные

В бессчетных окнах ледяного здания.

Разговор

Отчего хочешь быть – великим?

Отчего – никогда – не средним?

Отчего или в ад, или в рай идти,

А не по миру – глупым, бедным?

Отчего обольщаться принято

Тем, что в черных гудит собраниях?

Отчего мое сердце вынуто

Без ножа – из груди – заранее?

Эта ночь будет наша первая –

Отчего ж мы идем, беседуя,

Будто срезали, друг, все нервы нам

И оставили души бледные?

Я хочу быть как первый встречный,

Проводивший тебя до дома.

Не стыдись, если, страхом меченый,

Отвернется от нас знакомый.

Отчего хочешь быть – безумным?

Отчего не спокойно-стройным?

– Оттого, что с тобой – так лунно.

А мне хочется – ярко, больно.

Памяти Н. М.

Старость – это внезапность смерти,

Бог, стерегущий урну,

Старость – это спокойный демон,

Крадущий победу бурных.

Старость – это когда бормочешь

Все, что на ум ни взбродит,

Это когда в наследники прочишь

Всех, кто далеко ходит.

Старость – это понятность страсти,

Это прозрачность веры,

Старость – это октябрь у власти,

Это забвенья мера.

Это печать на бланке, заранее

Проставленная без плача.

Вот и последняя стоплена баня,

Убрана на зиму дача.

Это как желтое в белом и сером,

Выцветших букв анфилады,

Вдаль уводящие, в новую эру

Богом положенным «надо».

Метаморфозы

Только дурак ходит прямо от точки до точки,

Только святой молит бога о зле и страданье,

Только ребенок играет с тобой не нарочно,

Только поэт дарит звезды на первом свиданье.

Что же со мной? Я играю травой и ручьями,

Я намечаю маршрут, всем святыням окольный,

Бога молю, чтобы лира его все звучала,

И со свиданий иду, как пришел на них – вольный.

Весь я – тревогой объятая область молчанья

Там, где угодники в кожанках ангела топят:

Никнущий, мокрыми крыльями благословляет

Он их жестокие руки и грязные ногти.

Ангел! Ты станешь русалкой. Изгнанники все мы –

Мыкаемся по стихиям, местам, воплощеньям…

Только в конце выпадает нам джокером демон,

И навсегда мы уходим в огонь и движенье.

День гнева

Античные мифы грустны и жестоки,

И Тартара бездна нас всех ожидает,

И тем нас накажут, чего мы не просим,

И вырвут из рук наших край одеянья.

Зачем ты цеплялась, жена? Скоро будет

Нам вера иная – ответ всем страданьям.

Но слишком жесток он, и гонит, и судит –

Старинного храма тот новый хозяин.

Куда нам податься? Жалка наша доля,

И смена ярма – вот вся наша свобода.

Мы люди простые. Какая тут воля?

Всегда будет небо тиранить народы.

Живем мы от смерти до смерти, немые,

И видно, собою миры оскорбляем

Настолько, что вовсе не сходят нарывы,

И язв ни одно зелье не заживляет.

Ничтожны мы – прокляты каждым божочком,

Жрецом да поэтом. Но страшная месть им

Грядет. Отдавай же, маманя, сыночка!

Разучит он с нами жестокие песни.

Рукой недрожащей потянется к богу

И вырвет из мраморной плоти ком сердца…

Осталось – недолго. Их будет – немного.

А нас – тьмы и тьмы. Не щади и младенца!

Мы верим в один только мрак неминучий,

И бог наш – всевластье, всесилье, всесмертье.

Пощады вам нет – упасет только случай

От нас. Да и он – ненадолго, поверьте.

Визит дамы

Пришла ко мне дама Драма.

Сказала: ты мне перечишь!

Закон я мирам издавна,

А ты – только человечек!

Пардон, королева хлама,

Ответствовал я степенно;

Закончим мы все бесславно,

Чтоб ты пребыла нетленной –

Но может быть, все неплохо,

Пока я вбиваю вешки,

И нет на меня ни рока,

Ни тлеющей головешки,

Ни пятерни татарской,

Ни табунов монгольских…

Ну что ты еще мне с барских

Пожалуешь плеч сегодня?

А дом мой стоит высоко,

А путь мой в ночи железен,

И я не беру оброка,

Который мне бесполезен,

И я не прощаю ярость,

Которая – не со мною,

И мне не нужны и даром

Дома, что крушу волною,

И милых немного в мире

Моим помраченным взглядам,

И даже к священной лире

Иду я не небом – адом.

Глушите меня баграми!

Тащите меня на берег!

Сожгите меня кострами!

Раздайте всем вместо денег!

Присядь же со мною рядом –

Не ты, а иной, нездешний,

Кого мне для жизни надо

Сильней, чем потопов вешних!