Мертвая живая

– А где они оба сейчас?

– Алонсо работает в Париже, а Педро перебрался в Ереван и открыл там детский центр. Наши сыновья пошли по нашим стопам. Они открывают школы по всему миру, вместе с нами работали в Гватемале, Африке, Индии. Везде, где есть недостаток образования. Наша программа позволяет вложить детям в головы огромный объем информации. Самое главное – это дисциплина и желание детей, – твердо продолжила Алена.

Лев слушал, кивал и даже задавал уточняющие вопросы там, где это было нужно по ходу беседы. Но уже понимал, что здесь он не узнает ничего нового.

– Вы общались с дочерью?

– Ну, мы не обрывали связь, всегда звали ее на все праздники, Елена тоже не отрезала нас от своей жизни. Мы были на ее свадьбе, на приемах. Просто она была… ну, обычной. Не нашей девочкой, а обычной. Красивой, умной, талантливой, но такой… Изюминки в ней не было, и она не подходила для наших целей.

Лев промолчал, чтобы не спровоцировать новый виток обсуждения того, каким должен быть ребенок с точки зрения «воспитательной программы» Салимхановых. Честно говоря, полковник не считал, что ребенок должен соответствовать каким-то целям, которые поставили для него родители, но промолчал. В данный момент от родителей Самойты ему нужно было как можно больше информации. Хотят выдавать ее в виде бахвальства и хвастовства собственными достижениями – флаг им в руки.

– А после того как вашу дочь убили, Генрих пытался как-то выйти на связь? Не было ли подозрительных звонков, писем?

– Ничего, – сказал Роман. Лев присмотрелся, пытаясь понять, кто играет первую скрипку в этой семье. Было видно, что они давно вместе и буквально проросли друг в друга. И, скорее всего, жили общими идеями, а это значит, что родители Елены были полноценными партнерами, а не ведомым и ведущим. Тем тяжелее, наверное, девочке было расти в такой семье.

– Мы могли погасить долги и выкупить дом, но зачем? Тем более что он никому из нас не нравился, просто дом, обычное жилье куклы Барби, – добавил мужчина.

– Но подождите. Ваша дочь, насколько я помню, всего добилась сама. Если я правильно понял, это была ее идея поступить в швейный колледж? Девочка много работала, в том числе и моделью. – Гуров припомнил еще несколько фактов из досье убитой, но родители лишь пожали плечами, почти синхронно.

– Это все наживное. Пустое, у нее не было цели. Не было какой-то идеи жизни. Просто жила, делала какие-то красивые вещи, кажется, даже пыталась открыть свой магазин, мы не спрашивали. Может быть, продавала свое тело, но вряд ли, Лена была слишком брезглива для этого. Мы давно вычеркнули наш неудачный проект из своей жизни, полковник, и вряд ли сможем вам помочь.

– А ваши сыновья? Они общались с Генрихом и Еленой? Вы же понимаете, что она погибла действительно ужасной смертью. И вряд ли она этого заслужила.

– Да, мы понимаем. Дочь жалко, так же как и любого другого человека, но она сама выбрала свою дорогу. Мы не давали ей денег после того, как Елена ушла из дома. Она никогда не звонила первой, не советовалась и не согласовывала свои решения с нами.

– Зато со мной она много раз советовалась, и вам бы не мешало проявить чуточку больше скорби и внимания.

Голосом, который раздался от дверей, можно было бы резать сталь. Видимо, это была бабушка Елены. Та самая, которой родители «сбагрили» свой неудавшийся проект. Но назвать эту женщину бабушкой у Гурова не поднялся бы язык, как и представить, что ей было уже хорошо за девяносто.

Высокая, очень хорошо одетая дама с легким прищуром посмотрела на полковника. Было видно, что бабушка Елены прекрасно владеет ситуацией и ей есть что сказать Гурову. Войдя на кухню, она остановилась, осмотрелась и очень внимательно и цепко «просканировала» взглядом полковника.

– Роза Эдуардовна, моя мать, – представил ее Роман. – Мама, ты бы лучше отдохнула, жарко.

Роза Эдуардовна просто посмотрела на сына долгим тяжелым взглядом, и он замолчал, смущенный.

– Я сама решу, дорогой, устала я или нет.

И в этот момент Гуров понял две вещи.

Первое – она знает, что Елена была жива все это время.

Второе – бабушка обожала свою внучку и, в отличие от родителей, поддерживала ее во всем.

И кто знает, что именно вложила эта герцогиня в отставке в голову бунтующего против правил ребенка. Если подросток перебрался жить к бабушке, то воспитывала ее, скорее всего, она. Они продолжали общаться, а значит, именно бабушка должна быть в курсе текущих дел Самойты.

– Пойдемте прогуляемся, офицер, с моей любимой скамейки на озере открывается прекрасный вид.

Гуров кивнул, попрощался с родителями убитой и, подставив локоть бабушке Елены, вышел с ней во двор. У нее была невероятно сильная хватка, сложно было притянуть к этой женщине и ее характеру слово «немощная». Да даже «возрастная» не подходило. Она держала спину так ровно, что осанке могли бы позавидовать балерины, и крепко держалась не только за руку Гурова, но и за жизнь.

Сильная, волевая. Стальная.

– Тут недалеко. Давайте отойдем подальше. Сын отлично читает по губам. Это обманчивое впечатление, что ему не было дела до дочери. На самом деле они постоянно совали свои длинные носы в жизнь дочери. Как только она начала действительно хорошо зарабатывать, у родителей проснулись семейные чувства.

– Она давала родителям деньги? – прозорливо спросил Гуров, но не стал спрашивать про жилье, просто дом был… не похож на Салимхановых. Он не подходил им по характеру. А вот Елене с ее картинами из глянца подходил.

– Да, но не потому, что хотела купить любовь родителей. Ей просто по-человечески было их жалко. Елена очень умная девочка. Лет с двадцати она поняла, что ее родители не смогут всю жизнь питаться одними грантами. Все их исследования по педагогике финансировались только в девяностых и не в России. Потом людям это быстро надоело, поток благодетелей стал быстро иссякать. Когда с Кубы стали приходить слезные письма, мне приходилось отсылать им деньги. Да еще и мальчиков этих усыновили. Думаете, мой сын сделал это для того, чтобы у них была поддержка и опора в старости?

Они дошли до скамейки, сели, и госпожа Салимханова вздохнула.

– Мой сын прекрасный манипулятор. Он знал, что у меня есть дом в Сухуми, квартира в Петербурге и квартира в Москве, и знал, что я все хотела разделить между тремя внуками. Петя и Алеша не виноваты в том, что их усыновили эти бездари. Ребята выросли очень хорошими людьми.

– Ого, – Гуров чуть улыбнулся тому, как тепло переиначила кубинские имена внуков Роза Эдуардовна.

– Наследство мужа. Он был очень известным хирургом. Лечил практически всех наших генсеков и моих родителей. Когда Роману были нужны деньги, он начинал каяться, что не пошел во врачи, что надо было слушать меня и отца, но разве теперь он имеет право остановиться и бросить все это! А что это? Их сомнительные программы? Леночка сбежала ко мне без гроша в кармане, я высылала ей деньги на еду и дорогу почтовыми переводами. Они жили так: базовые потребности ребенка закрыты, все остальное нужно заработать. Это их идея. Рома и Алена усыновили мальчишек, потому что знали, что я мечтаю о большой семье и о внуках. Близнецы были такими жалкими, худыми, больными, мы продали мою квартиру в Москве, и все эти деньги пошли на то, чтобы они могли жить спокойно на Кубе и воспитывать детей, и не мешать нам с Леночкой жить тут. Я сама подготовила и оформила договор опекунства.

– А что случилось потом?

– Лена выросла. Стала работать, работала она много. Как вол, как будто у нее в сутках не двадцать четыре часа, а все тридцать. Дом купила родителям, потому что они устали жить в южном климате или что-то около того, но на самом деле она понимала, что сыновья уже взрослые, заняты своими делами, и Роман с Аленой решат, что им нужно вернуться, и попытаются заставить меня продать квартиру в Петербурге. А я ее очень люблю, и мы всегда с Леночкой проводили там осень, в Петергофе. Раньше это была коммуналка, мой муж расселил ее и выкупил все комнаты, привел в порядок. Он тоже рассчитывал на большую семью, поэтому и комнат там пять.

– Неплохое вложение, – отметил Гуров.

– Да. И Лена не хотела, чтобы ее родители давили на меня или манипулировали как-то. Купила им этот дом, сделала ремонт. Время от времени там проводились фотосессии, родительский дом, любящая семья и все такое. От них требовалось только работать на публике, рассказывать, как они гордятся и поддерживают дочь. Рома и Алена прекрасно отрабатывали свое содержание. Думаю, что они ненавидели дочь. Она пугала их и мешала своей непохожестью, но терпели, потому что «сидели» на зарплате у нее. Однажды внучка рассказала мне, что у нее был долгий разговор на эту тему, и они все обсудили с родителями заранее, чтобы потом не было никаких разногласий.

– И что? – заинтересовался Лев таким прагматичным поведением Самойты.

– Все было хорошо. Они в самом деле играли роль нормальных родителей. Ученых, которые так рады, что их дочь такая талантливая и красивая девочка. Я раньше думала, что вся эта светская жизнь, эти блогеры, это знаете, такое, – старушка взмахнула рукой, показывая что-то эфемерное, – но на самом деле это работа, и работа тяжелая. Без какого-то расписания, но с очень большим чувством порядка. Нужно поддерживать себя в хорошей форме, заниматься здоровьем, знать, где и на каких мероприятиях тебя хотят видеть и что именно там от тебя хотят. Работать с рекламой, с клиентами. Елена и Генрих все это хорошо умели.

Роза Эдуардовна посмотрела на воду долгим взглядом. И добавила, словно прочитав мысли полковника:

– Если вам нужны ключи от ее дома, они у меня есть.

– А разве он не под арестом за долги Генриха?

– Ах. Вас же это не должно останавливать. Он под арестом, но пока что он числится как вымороченное имущество или как-то так. Это сложно запомнить, но, как я поняла, суть в том, что дом был в половинной собственности. Елена умерла, Генрих ее наследник, но как убийца он не может наследовать ей. Дом просто стоит под арестом опечатанный. Но ключи у меня есть. Вернее, они есть тут, в доме. В ящике с ключами. Думаю, что у вас хватит полномочий снять пломбы.

– Как быстро после своего исчезновения Елена вышла с вами на связь? – осторожно закинул удочку Гуров. Если он ошибался и старушка ничего не знала, то такую не доведешь до сердечного приступа, но вот она до суда может довести легко. Но чутье Льва подводило очень редко. Он был уверен, что бабушка убитой все знает.

– Сразу же. Сказала, что попала в опасную ситуацию, но ничего не может мне рассказать, чтобы не подставлять. Не просила ни денег, ни помощи. Умылась, переоделась и быстро ушла. Сказала, что как только сможет, позвонит.

– И звонила?

– Нет, – с достоинством ответила Роза Эдуардовна, – она больше не звонила мне. Но в фонд этих оболтусов, моего сына и его жены, постоянно поступают деньги. Думаю, она делает это для того, чтобы они не продали дом.

– Скорее всего.

Лев задумался. Нужно было начать разговор, почему-то полковник понимал, что он обязан рассказать о смерти Самойты, но, с другой стороны, он также понимал, что не имеет права это делать. По-человечески.

– А вы теперь живете с сыном и его женой? – осторожно спросил полковник.

– Боже упаси. Я приехала в гости. По делам. Елена сделала меня управляющей фондом ее родителей. Из этого фонда идут деньги на строительство школ в бедных странах и прочее. Школы строят ее братья. А завтра я возвращаюсь обратно домой в Сухуми. Сказать по правде, Москва меня немного утомляет. Тут мне нечем дышать.

Она вновь помолчала.

– Вы так и не сказали, что за новое дело привело вас к нам, полковник.

– Все еще не имею право разглашать данные следствия, даже несмотря на вашу очаровательную улыбку, Роза Эдуардовна, – отозвался Гуров, – но, если вы вспомните еще что-то, пожалуйста, вот мой телефон, звоните в любое время.

Родители убитой Самойты без особого интереса отнеслись к тому, что полковник забрал ключи. Авторитет властной Розы Эдуардовны подействовал на них как гипноз.

Льву даже стало их немного жалко. Люди не от мира сего, они либо жили в своем выдуманном мире, так и не разобравшись, как жить в мире современном, либо наоборот. Отлично ориентировались, понимали, что и как делают, и точно знали, что делать. Играли свои роли и, возможно, даже крутили за спиной Елены свои дела, главное, чтобы она продолжала давать им деньги на все их «проекты».

Неважно. Сейчас нужно было наведаться в дом Самойты.

Лев вернулся к остановке, сел на электричку и вернулся к машине.

Слежка снова была.

На этот раз за Гуровым, вновь же не таясь, проехался курьер из популярной службы доставки. Курьер следовал за машиной сыщика как приклеившийся, и не замечать его было сложно, но пока следившие не предпринимали никаких активных действий, полковник не стал уходить от «хвоста» и даже решил немного похулиганить. Он двигался со скоростью потока, но когда курьер отставал, то немного сбрасывал скорость, чтобы его могли догнать. Таким образом, Гуров давал понять, что видит слежку, и ему даже немного интересно, что будет дальше. Один раз, любопытства ради, Гуров нашел безопасный пятачок, притормозил у него и, встав на аварийки, вышел и помахал рукой курьеру.

Тот тут же набрал скорость и проехал мимо, но Лев успел разглядеть его лицо. Под шлемом его хорошо было видно. Водитель был не тот, что ехал за ним на машине. Тот был старше, крупнее. А «курьером» был молодой парень.

Крячко позвонил ему уже на подъезде к дому убитой. Вернее, к шлагбауму, который вел на закрытую территорию коттеджного поселка. Курьер «отвалился» на повороте у того самого пятачка, и Лев открыл шлагбаум сам, пикнув брелоком на ключах, а охраннику показал служебное удостоверение, уточнив, где находится дом четы Самойта.

– Кроме меня в последнее время к нему кто-то приезжал?

– Нет, но, если нужно, можем дать вам данные с камер. У нас пишется и сохраняется информация в течение тридцати дней.

Охранник был настолько вежлив, что Гуров даже поймал себя на том, что ему было бы спокойнее, если бы пришлось немного поспорить или повоевать.

Но нет. Ему действительно буквально через десять минут выгрузили все записи за тридцать дней, а полковник только и успел, что доехать до дома Самойты.

И снова это странное ощущение нежилого дома. Но только снаружи. Даже окна, несмотря на то что, согласно документам, дом был нежилым уже три года – стекла снаружи были вымыты. Газон – подстрижен. Калитка – смазана. Внутри на территории тоже царил порядок.

Гуров специально провел по полке рукой. Тонкий слой пыли был, а то бы полковник уже решил, что тут кто-то живет и поддерживает порядок.

Судя по всему, кто-то просто вызывал клининговую службу.

И делал это достаточно часто, Гуров сделал себе пометку узнать про компанию.

Внутри дома царил порядок. Все вещи на своих местах, даже запасные ключи лежали в вазе в прихожей. Такая ваза, коробка, тарелка или корзинка есть, наверное, у каждого человека, и там можно найти все что угодно, что обычно выкладывается сразу в прихожей из сумок и карманов.

Полковник надел перчатки, взял вазочку и вытряхнул ее на тумбочку.

Ключи, леденцы в коробочке, превратившиеся в монолит, флешка в виде смешной курицы, которая, кстати, не вязалась с образом бизнес-леди Самойты. Гуров сложил все, что нашел, в пакет для улик, снова повинуясь тому самому чутью сыщика, и прошелся по дому.

Тихо. Чисто. Светлый паркет, светлые стены. Сервиз. Чашки только парные. Нет ни компьютера, ни ноутбука, они, скорее всего, остались в Главке, в хранилище для улик. В кино обычно в таком хранилище можно было найти все что угодно и сравнительно быстро. На самом деле – нет. На самом деле, для ценных вещей, украшений, техники и прочего, что каким-то образом фигурировало в деле, но не могло быть по каким-то причинам возвращено родственникам или самим участникам дела, использовали обычные ячейки, что-то вроде камер хранения на вокзале. Ключи от каждой были прописаны в архивном деле, и сотрудники отдела, которые вели дело, могли под роспись брать ключи, работать с вещдоками, а потом также под запись в присутствии сотрудника камеры хранения возвращать улики на место.

Потому что, когда осужденный выходил на свободу, он имел право получить свои личные вещи, если мог доказать факт владения ими. И даже если там были дорогие украшения, одежда, техника, все, что было на заключенном в момент ареста, возвращалось.

Лев все же нашел то, что не было в этом доме постановочным. Как ни странно – фотографии.

А точнее, фотографии, которые стояли на столе в кабинете Генриха. И если посмотреть на них внимательно, то было видно, что он искренне любил свою жену, а она – его. Пусть это было не так долго, хотя кто знает, но на этих фотографиях они были искренними. Без масок успешных селебрити, в простой домашней одежде, смеющиеся, довольные. Там были и селфи, и снимки друг друга.

На остальных фотографиях, их в доме было очень много, – пара позировала. На этих – жила.

Именно это несоответствие заинтересовало полковника. Надо сказать, что предыдущий обыск был проведен не то чтобы халатно, но достаточно расслабленно.

Конечно, это понятно. Убийца, вот он. Сам признался. Зачем что-то еще делать и тратить время?

Лев искал глубже, хотя прекрасно понимал, что прошло три года и вряд ли он найдет что-то действительно важное.

Супруги жили в разных комнатах. Две разные спальни. В этом нет ничего удивительного, если позволяет пространство, а у пары разные рабочие графики и ритмы. Гуров внимательно осмотрел комнату Елены и понял, что там недавно кто-то был и, скорее всего, сильно торопился. Дом не стоял на сигнализации, поскольку сам поселок хорошо охранялся. Окна открывались на английский манер – ставни поднимались снизу вверх. Рамы деревянные, двойные. Лев открыл окно и осмотрел раму снаружи. Нет, следов взлома не было, прошли явно не через окно.

Несколько комков грязи с обуви – компьютерный стол отодвигали. Лев присел перед столом, осмотрел пол. Вместо паркета – полоски ровного светлого ламината, но в одном месте прямо под столом полоска отходила. Гуров поддел ее ключом, который лежал в кармане. Тайник был сделан в самом деле хорошо, и если бы Лев не заметил, что стол отодвигали, то и не стал бы искать.