Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Вновь Витте

– Ники, я тебя заждалась. Уже почти половина второго. А ты с утра ничего не ел. Сколько же можно беседовать? Никогда твоя исповедь у отца Иоанна так долго не длилась. – Аликс смотрела на меня настороженно и взволнованно. На ней было платье со стоячим воротником нежнейшего голубого цвета, вдоль всего платья сверху и до самого низа, до носков её темно голубых туфель шли вставки из белых (брабантских, почему-то подумалось мне) кружев, которые только подчёркивали стройность её фигуры. В центре воротника сияла изящная брошь с небольшими брильянтами. Я не удержался и поцеловал её в щёку: – Это была не исповедь, это был долгий и важный разговор. – У тебя со всеми долгие и важные разговоры. Вот через полчаса Витте придёт, они могут нас когда-нибудь оставить в покое. Хоть в воскресенье. А завтра нам выезжать уже в Москву, ты не забыл? – Я конечно, не забыл, потому что услышал об этом в первый раз. – В Москву, почему так рано, ведь коронация ещё через неделю? – Но спросить об этом Аликс было неудобно, просто невозможно. Мы сели и стали завтракать. На белоснежной скатерти скромно стояли бокалы с апельсиновым соком, булочки, тосты, джемы, блестело светлой желтизной сливочное масло. Лакеи в белых перчатках подали нам кусочки омлета с бобами, жаренными помидорами и прозрачными ломтиками английского бекона. – Завтрак, переходящий в ланч, то есть бранч на офисном жаргоне, – подумал я и сердце опять заныло. Я вспомнил наш офис в Чапаевском переулке, ряды одинаковых коричневых столов внутри тёмно-серых перегородок, компьютеры, экраны, суету, симпатичных барышень в коротких юбочках, спешащих куда-то с папками и бумагами… Всё это показалось одновременно и милым и безвозвратно утерянным. – Ники, ты стал какой-то другой, – тихо сказала, почти прошептала Алиса Гессенская. – Ты всё время задумываешься, смотришь в одну точку. Дневник по-моему совсем забросил, а ведь ты обещал папА каждый день записывать для истории события твоей жизни, хотя бы коротко, без комментариев и рассуждений. Что с тобой происходит? – Не волнуйся, я в порядке, мне уже значительно лучше. – Она улыбнулась: – МамА поехала в Зимний собираться, как она сказала. Я думаю просто не хочет нам мешать. – Очень мило с её стороны. – Аликс слегка поджала губы: – Она присоединится к нам по дороге. Вчера приходил Воронцов-Дашков, приносил программу нашего путешествия и коронации. Я посмотрела и пришла в ужас: сплошные встречи, приёмы, обеды, ни одного спокойного дня за целую неделю. А 14-го, в день коронации – это вообще какой-то кошмар: целый день на ногах, и ни минуты отдыха. Одно утешенье: 18-го в субботу будет бал у Монтебелло, он тебе представлялся, французский посланник. – Ах, да-да, – рассеянно пробормотал я. – Он такой затейник, этот Монтебелло, я уверена, у него будет нечто особенное. Мы наконец потанцуем и попразднуем – это будет и коронационный, и наш свадебный бал тоже. – Она развеселилась, и на её щеках опять выступил лёгкий румянец. В дверях появился гвардейский офицер. – Ну вот, тебе опять надо идти. Тебя ждёт этот скучный Витте. – Казалось, её настроение менялось на 180 градусов каждую минуту. – Будете обсуждать государственные вопросы, которые сами не знаете, как разрешить. – Как она права, – подумал я.

Витте уже ждал меня в кабинете с пухлой папкой в руках. Главный министр России был как всегда подтянут, свеж и энергичен. Он отвесил обычный, отнюдь не подобострастный поклон, мы опять пожали друг другу руки и сели друг напротив друга за малый стол, стоявший перпендикулярно основному, заваленному полуметровыми стопками бумаг. – Боюсь я всё это не прочту до отъезда, – показал я на бумаги, чтобы растопить обычную для начала разговора неловкость. – Придётся взять их с собой. – Я решил упростить вам задачу, государь. – Витте улыбнулся. – Вот, – показал он на папку, – краткий доклад о положении дел в Империи. Почитайте, Ваше Величество, здесь полный обзор и текущего положения и предполагаемых реформ. – Обязательно почитаю, – сказал я, кладя папку на стол. – Ну уж раз мы с вами сегодня встретились, расскажите мне коротко, что у нас в государстве хорошо, а что – не очень. – Рассказ, даже короткий, будет долгим, государь наберитесь терпения. А то, когда я начинаю вам говорить о финансовых вопросах, вы обычно скучаете. – Ничего, ничего, я потерплю. – Витте вскочил со стула и начал ходить по кабинету. Он говорил с лёгким украинским акцентом, чёткими и ясными фразами, лишь иногда заглядывая в маленькую книжицу, которую вынимал из внутреннего кармана. – Человек безусловно талантливый, но уж очень себя любит, Чемодуров прав, – подумал я. – Положение в нашем хозяйстве, – вещал Витте, – можно сказать, хорошее или очень хорошее. Промышленость, после введения по моей инициативе защитительного таможенного тарифа, растёт как на дрожжах, в этом ходу под мои руководством будет построено рекордное количество железных дорог – около 3-х тысяч вёрст. Транссибирская магистраль уже под Иркутском. Урожаи зерна отличные, голода не было три, нет – четыре года. Золотой запас империи достиг уже девятисот миллионов рублей. Самое время провести, хосударь, задуманную мной денежную реформу – перейти на золотой рубль. Ещё лет двадцать назад Салтыков издевательски писал, что за наш рубль в Европе дают полтину, а скоро будут давать в морду. Так вот и нет – мы введём свободный обмен рублей на золото и начнём чеканить империалы по 15 рублей с вашим, хосударь, изображением. В них будет по 12 храмм чистого золота. – Сергей Юльевич, простите если спрошу вас ещё раз: а зачем всё-таки это нужно? Конечно, приятно, что рубль будет золотым, но ведь и риск большой… – Риск всегда есть, Ваше Величество. Но другого пути нет. Россия, безусловно, страна богатая: и землёй, и людьми, и недрами. Одного только не хватает – капиталов. За счёт казны всего не построишь, а бюджет у нас и так еле-еле концы с концами сводится, и если бы не введённая по моему настоянию винная монополия совсем бы плохо было. Она больше четверти доходов в казну даёт. Но этого мало: нужен иностранный капитал, а он к нам не придёт, если не будет твёрдой валюты и гарантии вывоза прибыли. – Понятно, значит будут здесь богатеть, рубли на золото менять и за границу вывозить, – решил я поддразнить Витте. Он аж подскочил: – А сколько они построят при этом? Вот нефть в Баку нашли, а разрабатывать не на что. Да и не в деньгах дело – вместе капиталами иностранцы привезут машины, людей, инженеров, производство наладят, дисциплину европейскую привьют. Вот вам в прошлом году некий поповский сын радио демонстрировал, а что из этого вышло пока? Да, ничего, и я не удивлюсь, если какой-нибудь заграничный проходимец украдёт это изобретение, поставит его на поток и будет нам же радиоприборы продавать. – Хорошо, хорошо, не кипятитесь! А в чём вы думаете состоят самые главные проблемы для нашей империи? – Витте на минуту задумался, встряхнул головой и начал опять говорить, при этом его малороссийское хекание стало ещё заметнее. – Проблемы основных две – одна внешняя, другая внутренняя. Под внутренней я имею в виду земельный вопрос. Я вам уже ховорил, земли в стране много, а толку от этого мало. На каждого нашего крестьянина приходится в полтора раза больше удобной для пахоты земли, чем в Хермании, в два раза больше, чем в Италии, а урожаи в 3, в 4 раза ниже. И это в Европейской части, я уж про Сибирь и не ховорю. – Отчего так? – Да оттого, что пашут по старинке, на два вершка, ахрикультуры никакой, семена – одна труха. Но захочет крестьянин что-то улучшить, ему стукнут свои же, из общины по башке: сиди и не высовывайся. Да и вообще… трудное это дело улучшать севообороты, грамотно применять удобрения, гораздо проще – землю чужую отнять и поделить. – У кого же? – Да у помещиков. Об этом только и шумят народные витии, все эти народовольцы и социалисты. – А выход где? – Не знаю, Ваше Величество. Надо как-то пар выпустить – хотят больше земли, пусть едут в Сибирь и получают бесплатно. Нам бы, хосударь, человека толкового найти на пост министра земледелия. Слышал, что в Ковно местный предводитель дворянства Сельскохозяйственное общество учредил, новые сорта зерновых вводит, так у него в губернии урожаи хлеба в два раза возросли. – Как фамилия его не помните? – Не помню, хосударь, как-то на С, кажется. – Найдите и пришлите его ко мне, хочу с ним побеседовать. А вторая проблема какая? Внешняя, говорите? – Да, Ваше Величество. В Европе мы уже дошли до границы расширения наших земель, отнять что-либо на Балканах и у Турецкой империи мы не сможем, будет новая война, похуже крымской. На юге, в Персии и Центральной Азии мы впрямую сталкиваемся с англичанами. А надо бы не соперничать, а договориться и зоны влияния разделить. На Дальнем Востоке мы вроде бы получили и от Китая, и от Японии всё, что хотели, в этом месяце договоры с ними подпишем и, считай, Манчжурия наша. Только вот дальше, в Корею и на Ляодунский полуостров лезть не надо. А есть горячие головы… Недавно от некоего Безобразова записку получил, предлагает план «мирного завоевания» Кореи. Я ответил этому молодому наглецу, что план его попахивает авантюрой. Но я уверен, он не успокоится и до вас дойдёт. Ваше Величество, не время России сейчас воевать, не время. Никакая нам война не нужна, ни маленькая, ни тем более большая. Лет через 20-30, если всё будет тихо-мирно, Россия станет крупнейшей мировой державой. – Да? Так уж и станет, когда у нас 80% неграмотных… – А на это особый план есть у министерства просвещения. По введению всеобщего начального образования к 1924 году. – Даааа… Ну, до этого ещё надо дожить. – Повисло неловкое молчание. Я собрался с силами, сжал кулаки и набрал в лёгкие воздух, как будто собирался бросился в воду с 10-метровой вышки. – Я тоже, Сергей Юльевич, хочу вам такое сказать, что , наверное, никогда раньше не говорил. Я вижу нашу главную проблему в другом – в самой системе нашей государственной власти. Всё управление сосредоточено у нас в моих руках, и частично в ваших. Никакого парламента у нас нет, отдельного независимого суда тоже, как впрочем и свободы печати или других свобод. А лет через 20 население страны удвоится, производство возрастёт раз в 5. Можно ли будет такой махиной управлять по старому? – Да вы же сами, Ваше Величество, в речи перед земцами полтора года назад назвали возможность участия земства и вообще народных представителей в государственном управлении бессмысленными мечтаниями, или несбыточными, я точно не помню… – Что я сказал, то сказал. А вы-то сами что думаете? – Боюсь даже отвечать, хосударь, – Витте расправил плечи, серые глаза его загорелись и стали почти чёрными. – Реформы можно делать по-разному. Вопрос в том, в чьих интересах всё это делается? У нас есть много тронных, так сказать, теоретиков, они тоже хотели бы перемен, но только в пользу избранных 120 тысяч семей. – Каких семей? – А в пользу дворянства, Ваше Величество, которое у нас занимает около процента от населения. Чтобы хосударя отправить на покой, а самим сподручнее хосударством управлять, то есть по-простому – храбить. – Нет, нет, вы сами понимаете, что я не это имею в виду. Россия должна вступить в 20-й век с той формой правления, которая эту веку соответствует. – Задача не из простых, Ваше Величество. Как бы здесь дров больших… не наломать. – Я всё это понимаю. Вот вы идите и подумайте. Посоветуйтесь с кем надо, и приходите ко мне со своими предложениями.– Витте задумчиво поклонился и, слегка нагнув голову по обыкновению набок, вылетел из кабинета.

Опять Секеринский

– Дозвольте, государь, – и минуты не прошло после ухода или, можно сказать, улёта Витте, как дверь тихонько приоткрылась, и в проёме показались чёрно-смолистые усы Секеринского. – Я осмелился воспользоваться вашим милостивым разрешением, – вежливо проговорили усы, – приходить к вам на доклад раз в месяц. Но обстоятельства вынуждают меня использовать эту возможность прямо сегодня, до вашего отъезда. – Заходите и садитесь, – разрешил я милостиво. Мы сели, и я вопросительно посмотрел на главного охранника города Санкт-Петербурга. – Не знаю с чего начать, – неожиданно замялся он, изменив своей вкрадчивой манере. – Дело, с которым я пришёл может стоить мне головы. – Прекрасный актёр, – заметил я про себя. – Говорите, я слушаю. – Секеринский вновь поднял на меня свой взгляд, от которого мне опять, как в прошлый раз, стало как-то нехорошо. – Я, Ваше Величество, предан вам всей душой и считаю Вас единственным человеком, достойным Российского престола. – И к тому же ещё и льстец, - подумал я. – Не сочтите за лесть, – продолжал он, словно читая мои мысли. – Брат ваш Георгий, наследник престола, смертельно болен, и вы об этом знаете, не сегодня-завтра его не станет… Говорю вам всё, что думаю, начистоту, и прошу меня за это извинить. – Я кивком попросил его продолжать. – Младший Ваш брат Михаил не имеет никакого желания, как впрочем и способностей, управлять огромной империей. Даже если он согласится принять корону, это будет ужасно… для всех: и для страны, в первую очередь. Наверняка станет марионеткой в чьих-либо умелых руках. А если он откажется, то ещё хуже. По закону о престолонаследии, введённому пра-прадедушкой вашим, Павлом Петровичем, наследовать будет старший из дядей ваших, Владимир Александрович… – Ах, да, любитель балета! – Все они любители, в особенности балерин. Я не об этом… пустейший человек, и ещё бОльшая опасность для империи. И вообще… если в России престолонаследник от трона отказывается, всякое может быть. Вспомните брата вашего прадедушки Николая Павловича, я имею в виду Константина, он-то отказался от престола, но с его именем войска на Сенатскую площадь вышли. – Я решил поставить начальника тайной полиции на место. – Чего он добивается, зачем он пришёл? – носилось в голове. – Я встал с кресла: – Не понимаю, зачем вы всё это мне говорите, и имеете ли вы вообще право… – Моя жизнь в ваших руках, Ваше Императорское Величество, – твёрдо глядя мне прямо в глаза выпалил Секеринский, – но прежде чем караул звать, дозвольте докончить. Я это всё говорю к тому, что пока у вас наследника нет, на вас все надежды, все мечты, все чаяния и упования народа российского. А вам угрожает смертельная опасность… – Вы опять о бомбистах? – Нет, опасность внутренняя и более серьёзная. – Секеринский помедлил. – Вчера фон Плеве собрал экстренное совещание с некоторыми министрами и членами августейшей фамилии. Всего присутствовало человек десять: Горемыкин, Победоносцев, Добржинский, все родные дядья ваши, кроме Сергея Александровича и ещё некоторые. – Зачем? – Секеринский помедлил и, сделав почти театральную паузу, проговорил: – Решали, что делать с вами, стоит ли отстранять вас от власти. – Я похолодел, на лбу вновь выступил холодный пот, а начальник Охранного отделения продолжал внимательно наблюдать за мной. – Откуда вы знаете? – Мне по должности полагается всё знать, что происходит в Петербурге и его окрестностях. – И… что же решили? – Пока ничего, Ваше Величество. Решили подождать. – А почему собственно возник этот вопрос, они что: давно эту… возможность рассматривают? – Вопрос возник только что, после, как это сказать, вашего падения или ушиба. Никто из них, – уточнил Секеринский, – не знает точно, что с вами произошло. А поскольку налицо была потеря памяти и некоторые странности в поведении, при дворе стали поговаривать о вашей дееспособности. – Какие ещё странности… в поведении? – Ну, вы держитесь несколько не так, как раньше, какая-то неуверенность во всём, и потом некоторые слова произносите, непонятные. – Например? – Я не знаю, что и сказать, Ваше Величество, я лично ничего такого не замечал. – Так… и почему же они решили ничего не предпринимать? – По разным соображениям. От супруги вашей и от матушки никаких жалоб не поступало, никаких распоряжений неожиданных – тоже. Но главное – то, о чём я говорил вам: заменить вас некем. Владимир Александрович прямо сказал: – Если будет, мол, он, то есть вы, выполнять то, что мы ему скажем, то и пусть сидит. – Брат ваш Михаил, кстати, на совещании не присутствовал. – Как я понял, Витте, Лобанов-Ростовский и некоторые другие министры также приглашены не были? – Точно так-с. – Понятно, – я глубоко задумался. – Несомненно этот человек сообщил всё это не из любви ко мне, монархии или отечеству, а из каких-то своих соображений. Стоит ли ему доверять? И не выдумка ли всё это? – Я тоже внимательно посмотрел на Секеринского, он был совершенно спокоен и смотрел в пол. – А не пришёл ли он передать мне, так сказать, мессидж ли это от всей этой компании блюстителей престола: мол, сиди тихо и не рыпайся, а то… – И я решил не поддаваться внутренней панике, которая была готова вот-вот накрыть меня с головой, и как можно увереннее проговорил: – Я уверен, что все эти… люди: Плеве, Победоносцев и другие – глубоко честные и преданные мне слуги отечества, они искренно беспокоятся о моём здоровье и о судьбе государства российского. Жаль, что они не высказали свои опасения мне лично. Поэтому… продолжайте свои наблюдения и посылайте мне свои сообщения секретной почтой. – Секеринский склонил голову, он был явно доволен. – Я в Москву не могу вас сопровождать по должности. Но там мой коллега Зубатов Сергей Васильевич будет рядом с вами, и на него вы можете полностью положиться. – Хорошо, введите его в курс дела. Но о нашей договорённости должны знать только трое – я, вы и он. – Слушаюсь, государь. – Да, вот ещё что… такой вопрос… Я тут слышал, что появились какие-то Протоколы то ли еврейских, то ли масонских старцев. Это что такое вообще? – Да, это один журналист написал, русский, но живёт во Франции. Принёс их нашему агенту, будем думать, что с ними делать. – А-а-а, понятно. Я вас больше не задерживаю. – Секеринский опять поклонился и вышел из кабинета в самом лучшем расположении духа.

Любовь

Дверь за ним закрылась, а я продолжал напряжённо думать. – Отстранить меня после коронации будет, наверное, посложнее, чем до неё, и тем не менее – всё возможно. Сидеть тихо и ничего не делать – самая удобная тактика. Но если так, то всё в России пойдёт по накатанной – сначала война с Японией, потом первая русская революция, бодание с Государственной думой, убийство Столыпина, Распутин и вся эта вакханалия, потом первая мировая и отречение от трона. Так что – если действовать, то что я теряю? А ничего: покоя мне всё равно не дадут. – За дверью раздался голос Чемодурова: – Государыня императрица ожидают вас к ужину. – И я опять по знакомой дорожке направился в столовую.

Императрица сидела за накрытым столом, но по-видимому не притрагивалась к еде. – Ники, наконец-то. – И она опять улыбнулась мне своей слегка печальной улыбкой. – Не дают тебе покоя, даже в воскресенье, а надо ещё вещи перед отъездом проверить. – Проверим… обязательно. – Что там проверять, интересно? – Ко мне Витте приходил с докладом, я сам его попросил, нужно уладить кое-какие дела. – О визите Секеринского я решил умолчать. – Ах, этот Витте, – Аликс положила вилку и перестала есть, – не люблю я его. – Почему же? – Совершенно несносный человек. И зануда. И при этом типичный провинциальный выскочка с этим южным выговором. Ни войти, ни встать, ни сесть, как надо, не умеет, похож на купца, а не на дворянина. – Но он многое делает полезного для государства. – Да, наверное… вот и матушка ваша его обожает. – Мне показалось, что в её голосе промелькнула ирония. – Но мне кажется, что он в глубине души человек глубоко порочный и совершенно не порядочный. – Я тоже перестал есть и решил послушать её повнимательней. – Почему ты так считаешь? – Это факт, все об этом говорят, что он, чтобы занять свой нынешний пост распускал слухи про тогдашнего министра финансов Вышнеградского, что тот, мол, выжил из ума. А старик, между прочим был его благодетелем и сам назначил его своим заместителем. И вообще… не может быть порядочным человек, который дважды отбивал жён у приличных людей. – Как это? Расскажи поподробней. – Злые языки говорят, что свою первую жену он выиграл в карты у разорившегося Черниговского предводителя дворянства. Так это или не так, я не знаю, но вот только прожил Витте с этой Спиридоновой недолго, и она, бедняжка, умерла. Так не прошло и года, как он в Одессе, в театре встретил другую женщину, Матильду Лисаневич, опять же замужнюю, да ещё и еврейку. И опять эту Матильду у мужа отбил. Говорят, что на этот раз несговорчивого мужа пришлось подкупить или даже припугнуть. Четыре года добивался и всё-таки женился – на разведённой еврейке. – Но, подожди, она же наверняка крещёная. – Как ты странно говоришь: «наверняка» – впервые слышу это слово. Ну и что, что крещёная, еврейка и есть еврейка. Её, конечно, не допустили в высшее общество, и Витте уже думал, что его карьера кончена. Но твой батюшка всё ему простил и даже назначил Министром путей сообщения. – Значит, у него есть другие таланты? – Аликс, не слушая меня, продолжала: – Но вот что странно: он очень полюбил свою падчерицу Веру, усыновил её и собирается дать ей блестящее образование. – Императрица пожала плечами с явным неодобрением. Мне совершенно не хотелось спорить с ней, и я решил поменять тему разговора. – Бог с ним, с Витте… Мы завтра выезжаем, матушка присоединится к нам в Петербурге. – Как ты странно говоришь: матушка, – императрица явно изумилась и даже взмахнула рукой, а я внутренне похолодел, – ты всегда её называешь мамА. Ну да, это наверное ещё одно последствие твоего… инцидента. – Она опять посмотрела на меня с сочувствием, и я, словно вынырнув из-под воды, решил пойти ва-банк. – Я давно тебя хотел спросить, мне кажется, ваши отношения с мамА не очень… ладятся. – Да, ты никогда не поднимаешь эту тему из деликатности. И я тебе скажу правду, потому что я всегда и всем говорю правду, или не говорю ничего вообще. Мария Фёдоровна не очень меня любит, не знаю почему. Может быть, потому что считает наш брак скоропалительным или потому, что он связан для неё с ужасными воспоминаниями, со смертью твоего отца, которого она очень любила. Она сказала мне однажды, что считает супружество с ним самым великим даром небес. – В каком смысле? – Ну, ты же помнишь, что она должна была стать женой твоего дяди Никса. Ах, да… Никс был старшим сыном твоего деда, Александра II и должен был получить по праву и корону, и самую красивую принцессу Дании – Дагмару. Но после помолвки он внезапно заболел, по-моему из-за падения с лошади, и твой отец, и Дагмара за ним трогательно ухаживали. И там, в Ницце, перед смертью Никс – как рассказывают, и я считаю это абсолютной правдой – соединил их руки, потому что знал, что его брат Александр давно и тайно влюблён в его невесту. Так Дагмара, приняв православие, стала Марией Фёдоровной, императрицей всероссийской и главное полюбила своего мужа всей душой. – И Аликс посмотрела на меня так, как не смотрела до этого ни одна женщина ни в моей прошлой, ни в нынешней жизни. – И потом, – рассмеялась она, – она же датчанка, и поэтому, как и я, терпеть не может всех наших прусских родственников. – Ты не любишь немцев? – Я больше англичанка, чем немка – по крови, по воспитанию, по всему. А из всех немцев, пруссаки самые несносные. Один кузен Вилли(126) чего стоит… – Это не он ли германский император? – догадался я. – Мужлан, неотёсанный хам, – продолжала императрица. – Самодовольный и наглый, вечно со своими солдатскими шуточками… – Но всё равно с ним надо как-то дружить. – Да уж надо, ничего не поделаешь, – Аликс вздохнула. – И на коронации придётся всех их терпеть. Но приедут и очень милые люди, например моя кузина Ducky, то есть принцесса Виктория Мелита, она внучка королевы Виктории, как и я, и мой брат и её муж Эрни, великий герцог Гессенский. – Подожди, а это разрешается: брак между такими близкими родственниками? – В протестантской вере разрешается… Мы все друг другу родственники, – сказала она немного печально, будто читая мои мысли. – Вот, например, ты видел последние фото ещё одного внука нашей всеобщей бабушки Виктории – Джорджа, ну, наследника английского престола? Он просто вылитый ты, тебе бы ещё бородку отрастить чуть подлиннее. Ну и не удивительно, твоя и его мать ведь родные сёстры. – Ты знаешь, Аликс, от этой всей информации у меня просто голова идёт кругом. Как будто я снова пошёл в первый… нет, не так, как будто я заново учусь ходить и говорить. – Милый, милый, – Аликс встала из-за стола и подошла ко мне, – ты так устал сегодня, нам завтра рано вставать, а я донимаю тебя своей глупой болтовнёй. – Я тоже встал, она обняла меня, и мы впервые, долго и томительно поцеловались. – Будь что будет… что будет, то и будет, – твердил я про себя, когда шёл, как сомнамбула, за императрицей на её половину.

Императорский поезд

Свет, опять этот свет в глаза… Но не резкий, более мягкий, отдающий не тяжёлым, красно-коричневым блеском, а жёлтым, невесомым сиянием… Я лежал с закрытыми глазами и не хотел их открывать. – А вдруг этот сон кончился? И той женщины, которая была со мной этой ночью и так нежно прижималась и ласкала меня, нет и не будет больше? Кто так безжалостно шутит со мной? У Лема в Солярисе это были хотя бы призраки прошлого и чувство вины. А в чём моя вина? Что я сделал такого, за что меня нужно так наказывать? Хотя… почему наказывать. Может быть, это мой шанс хоть в параллельной реальности сделать что-то большое и нужное, такое… огромное, что было не по силам мне сделать в предыдущей жизни. Может, это наоборот, награда мне, и любовь этой женщины, любовь, которой у меня в прошлой жизни и близко не было, искупит и пересилит всё: и ежеминутный страх разоблачения, и нечеловеческое напряжение, и огромную тяжесть, которая, не спрашивая разрешения, накрыла меня и погребла под собой? – Сердце опять заныло. Неожиданно я почувствовал мягкое прикосновение к левой щеке. – Open your eyes, darling. It’s time… We have to hurry up! – Я открыл глаза: у постели стояла Аликс, уже полуодетая, радостная и сияющая. Белый как облако пеньюар так шёл к её розовой, атласной коже. В руках она держала что-то серебристое и квадратное. Она протянула мне этот небольшой предмет, и солнечный луч, коснувшись его, рассыпался на постель мелкими багровыми искрами. – Но сначала самое главное, – быстро продолжила Аликс. – С днём рожденья! Happy birthday! Да проснись же ты! Я давно мечтала тебе подарить такой портсигар, и вот Бланк, наш ювелир, наконец сделал то, что я хотела! – Я взял в руки тяжёлый и совершенно не нужный мне предмет. – Это чистое серебро, – продолжала щебетать Аликс, – с добавлением золота, алмазов и альмандинов. Видишь, вот эти тёмно-красные камни, которые так искрятся. И посмотри, какая гравировка! – Я внимательнее посмотрел на портсигар, на одной стороне его было выгравировано по-русски: – Любимому и родному Ники в день его 28-летия. – Я перевернул подарок и вздрогнул. Вверху, на другой стороне, как обычно, развесил головы византийский орёл, но внизу…. Внизу была изображена золотая, инкрустированная алмазами… свастика. – Это что такое? – спросил я, показывая на неё пальцем. – Ты всё забыл, как обычно, это мой любимый индийский знак, символ света и счастья, и бесконечности жизни. Он будет нашим знаком и принесёт нам удачу! – Только этого и не хватало, – подумал я. – И даже если тебе этот портсигар больше не понадобится, по назначению – ведь ты после этого… падения больше не куришь, как я заметила – я всё равно тебя прошу, чтобы ты всегда носил его с собой. – Обязательно буду! – ответил я и про себя добавил: – Придётся начать курить, а то подозрений в отношении меня и так хватает.