Асафетида

Велесов соглашается, что действительно есть: Джером Гарсей, англичанин, называет его именно так, и это неожиданно с учетом того, что сочинитель знаменитого «Путешествия» прожил на Руси двадцать лет и сумел досконально изучить верования и обычаи «московитов». Характеристику, которую он дает Микуле, можно связать с еще одним, менее известным, свидетельством. Автор его утверждает, что, хоть сам Микула и не практиковал колдовства, заговоренное особым образом мясо было получено им от известного колдуна. Отнюдь не метафора про человечину, пусть и весьма остроумная для той эпохи, но смертельный и неведомый страх, вдруг обуявший самодержца, заставил его бежать из проклятого Пскова.

Колдун проживал за сотню верст от Пскова, во Вреве, ныне исчезнувшем городе. Экспедиция из местных бояр добиралась до кудесника три дня и три ночи и на обратном пути едва опередила надвигающееся на Псков опричное войско.

– А это из какого источника? – интересуется «историк».

– Из фольклорных записей Сергея Малиновского. Он был наш студент. Не слышали про такого? – Очкарик отрицательно мотает головой. – Он собрал на Псковщине несколько преданий, которые не встречаются в других источниках и интересны тем, что факты в них были частично подтверждены археологами.

Велесов стал рассказывать, что записи передала в институт сестра Малиновского еще в 1920 году, но в одном из текстов, к примеру, детально описано расположение пятнадцати храмов Довмонтова города. В те годы само существование этих церквей ученые ставили под вопрос, и только раскопки послевоенных лет показали правоту описаний Малиновского.

Хотя информация о сокровищах на третьем ярусе Гремячей башни, равно как и в палисаде дома Карамышева на теперешней улице Советской, не подтвердилась, в 1959 г. на территории бывшего Нового Торга в Кутузовском сквере при земляных работах был обнаружен клад, число монет в котором – 6769 – совпало до единицы с тем, что указано в тексте.

Согласно преданию, деньги принадлежали купцу Авдею Прокопьевичу Собакину, жившему в Пскове в XVII веке. В феврале 1650 года из-за резкого роста цен на хлеб в городе начались волнения, и он захоронил часть своего состояния в серебре на Новом Торгу. Когда начались грабежи, в дом к Собакину ворвалась банда мятежных стрельцов. Он пытался защитить имущество и был убит вместе с семьей. После трехмесячной осады царскими войсками Псковское восстание было подавлено, но о серебре купца Собакина уже не ведала ни одна живая душа, и оно пролежало в земле еще три века.

– Так откуда она про аборт узнала? – снова доносится сзади.

– А ты в Изборске была? Там все всё знают – в нем, кроме крепости, одна улица.

– Отвечать ей будешь?

Викуша молчит. Мнения ее соседок разделяются: одни считают, что ответить надо, другие – что нет. Аудиторию заполняет громкий шепот девчонок. Оля на первом ряду рядом со мной наклоняет голову набок и демонстративно прислушивается к Велесову.

Доцент, который только теперь вспомнил о теме лекции, старается не обращать на шум внимания и сообщает о том, что формы глаголов настоящего времени образовывались в древнерусском языке от основ настоящего времени с помощью личных окончаний. После этого записывает на доске словоформы:

Глаголати – Глаголе – Глаголеши – Глаголет

Плакати – Плаче – Плачеши – Плачет

Хотети – Хоче – Хочеши – Хочет

Девочки перерисовывают буквы с доски. Я зеваю и зажимаю рот рукой. После очередной бессонной ночи кое-как я высидел первую пару, но больше не могу.

– Хочеши мя, Иван? – женский шепот словно копирует округлый певучий говор лектора.

Я пытаюсь ответить шепоту: «Нет», – но губы как будто слиплись.

– Хочеши мя?

На бедро мне ложится ладонь и без прелюдий скользит выше. Ей довольно быстро удается совладать с молнией на джинсах, и я сам подаюсь навстречу ласкам.

Уже почти на пределе я открываю глаза, гляжу под стол и вижу руку ублажительницы, с черными струпьями и сочащуюся сукровицей, и содрогаюсь от омерзения.

Она понимает, что продолжать бесполезно. Рука сползает вниз и напоследок нежно проводит вдоль по коже коричневым ноготком.

Окончательно проснувшись, я проверяю на ощупь, что ширинка застегнута. Светка сверху за спиной заметила мое движение и хихикает шепотом:

– Ваня! Ну не на лекции!

От ее голоса я вздрогнул, раскусил и не успел заметить, как проглотил зубочистку, которую держал в зубах.

Велесов подозрительно глядит сквозь очки прямо на меня. Оля рядом со мной старательно выводит определение плюсквамперфекта, и, дописав, бросает на меня очередной полный сочувствия взгляд.

3. Покойник

– Бабы – огонь. Расслабься и получай удовольствие, – так посоветовал мне Костя. – Тебе Лерка всё равно не даст. Даже за корову твою. Не любят они бабушкиных внучков, да и девственников – тоже не очень.

Речь шла о подарке, даже скорей сувенире, который я приобрел в магазине игрушек через дорогу. Лера увязалась за родителями в Гамбург на немецкие рождественские каникулы, совпадавшие с нашей зачетной неделей. Я случайно узнал, что она договаривается с преподавателями, и решил вручить корову на последней лекции. Плюшевый символ наступающего через месяц года, когда ему нажимали на живот, запевал детским хором «Happy New Year!»

– Ладно б ты ей айфон четвертый купил. Тогда, может, подумала бы, – Костя докуривает сигарету, стреляет окурком в писсуар у противоположной стены и тянется в пачку за следующей. – Подсказать, кто не откажет?

– Мне это неинтересно.

– Уже всё, что ли? – я вижу его кулак с вытянутым вниз средним пальцем. – Да по тебе и видать. Одно – покойник!

В его словах есть доля правды. Сам я с трудом могу опознать себя в исхудалом бледном существе, что отражается в туалетном зеркале напротив, но все-таки огрызаюсь в ответ с полным на то основанием:

– Сам ты покойник!

Бывший одногруппник поправляет галстук. В последний раз в этом галстуке и в этом костюме я видел его в гробу.

– Угощайся, Вань, – он протягивает пачку, из которой перед этим выудил себе третью по счету сигарету.

Я никогда не курил, но из любопытства протянул руку, ощупал сигарету и взял в рот, убедившись, что она настоящая. Чиркнула зажигалка – я склонился к Костиному кулаку. Пламя несколько секунд тщетно облизывало бумагу, пока он, в конце концов, не отпустил кнопку. Когда я тронул кончик, тот был холодным.

Костя повесился в первых числах октября. Стояло бабье лето. Жительница дома на Старом Запсковье спустилась в подвал за картошкой и наткнулась на мужской труп, который висел на трубе еще не включенного отопления. Из полиции известие просочилось в СМИ.

Днем раньше покончила с собой другая студентка Пединститута, второкурсница с физмата, – случилось это в Локнянском районе. Когда выяснилось, что они были парой, местное информагентство сочинило повесть о псковских Ромео и Джульетте. На следующий день анонимный комментатор добавил деталь: во дворе частного дома, где девушка проживала вместе с пьющими родителями, выкопали за баней тело новорожденного младенца.

Костя любил жизнь, играл на гитаре, в КВН, и человеком был равно веселым и находчивым. Посмертной записки не нашли ни при нем, ни в личных вещах, и в самоубийство никто не верил. Из следственного отдела приходили прямо на лекцию. Опрашивали сокурсников и его бывших девушек, две из которых учились в нашей группе.

Последними, кто видел его живым, оказались Лера с Викушей. Костя шагал на занятия к первой паре и, когда уже почти поравнялся со ступенями корпуса, за спиной его остановился автомобиль. Приоткрылась передняя пассажирская дверь. После короткого разговора он сел в машину, которая тронулась в сторону Запсковья.

Ни водителя, ни пассажира на переднем сиденье подружки не рассмотрели, слов беседы не слышали, марку не запомнили и смогли показать только, что автомобиль был черного цвета. С номером возникла путаница: то ли «555», то ли «777» – сошлись лишь на том, что он состоял из трех одинаковых цифр.

– Меня на свадьбе поиграть попросили, – начал рассказывать мне мертвый Костя. – Я вообще в институт шел. Говорю: «У меня даже инструмента с собой нет». А мне в ответ: «Выдадут, не тревожьтесь».

Когда он услышал, что едут в «Усадьбу», то был уверен, что речь – о кафе на Запсковье, но машина за мостом через реку Пскову сразу свернула вглубь старинной малоэтажной застройки, долго петляла по улочкам и высадила пассажиров перед жилым зданием аварийного вида без вывески.

Торжество проходило в подвале. По лабиринту узких ходов с крысами его провели в зал, такой низкий, что рослый музыкант едва не стукался о потолок макушкой. Вместо электричества на столах коптили масляные светильники, а гости были одни старики и старухи, на вид все как беглые каторжники. Молодоженов он поначалу не заприметил, но потом в одном из темных углов мелькнуло белое платье. Новобрачную звали к гостям, но та будто стеснялась или боялась чего-то. Наконец со своего места встала дородная старуха, бывшая за главную, вывела девушку под руку, усадила рядом с собой, плеснула ей вина и бросила на тарелку шмат вареного мяса.

На бледной шее у невесты музыкант мельком заметил тонкое черное колье. Любопытствуя, он привстал, как бы ненароком подошел ближе и тогда рассмотрел через вуаль лицо своей второкурсницы. У ближайшей из старух тихо поинтересовался про жениха и услышал в ответ: «Какой жаних? Нет жаниха у ей». Свадьба закаркала на все лады: «Нет! Нет жаниха! И ребенка у ей отобрали!» Невеста зарыдала. Когда с плеч ее упали волосы, «колье» вдруг оказалось темным следом от веревки на шее.

– Другая ведьма балалайку сует: «Потрынькай!» А я чего? Я на гитаре только. «Горько! Горько!» – кричат. Таньку ко мне ведут, – с этими словами из пальцев чертыхнувшегося Кости выпрыгнула красно-белая пачка, которую он во время всего рассказа беспокойно вертел в руке. Сигареты веером рассыпались по плитке.

С проклятого торжества музыкант, как был с балалайкой, бросился прочь. Отыскав выход из полутемного зала, он бежал, спотыкаясь, по коридорам за обманчивым светом вдали. Когда совсем запыхался, сел на пол и тут только заметил, что вместо балалайки держит в руках веревку. Поднял глаза и увидел под потолком ржавую трубу. Пахло землей и овощной гнилью.

– «Никарахтерный ты мужик! Абалырил девку и не звонишь!» – меня ругали. Да я звонил. Она сама трубку не брала. Как только узнал, то ей денег даже на женскую консультацию предлагал. А она: «Еще чего! Сама разберусь!» Вот так и разобралась.

– Странная свадьба-то. В восемь утра.

Костя нервно кивнул.

– Небось, гонорар посулили хороший?

– Да не в гонораре дело!

– Знакомый кто?

Не успел он ответить, как дверь в туалет интеллигентно отворилась. На пороге возник преподаватель естествознания доктор физ-мат наук Фридрих Карлович Эхт.

В конце сентября он сменил на курсе скоропостижно скончавшегося старичка-биолога. С зоофака старичок принес с собой обидную кличку – «Копролит». Лет Копролиту было не меньше сотни, и настоящего его имени никто не помнил. Хотя умер он прямо посреди нашей пары, о случившемся мы узнали только на следующий день: тогда, на лекции, все подумали, что преподаватель, как бывало с ним не раз, просто заснул за столом.

– Здесь не курят, – объявил Фридрих Карлович, просверлил взором пустое место, где только что стоял Костя, и потом посмотрел на меня.

– Здравствуйте, – у меня во рту так и осталась незажженная сигарета. На полу валялась рассыпанная пачка.

Эхт сдержанно кивнул и пошел к писсуару своей хромающей на обе ноги походкой. Странный препод, если не сказать зловещий. Все боялись его, и даже Светка не пропустила, кажется, ни одной лекции по естествознанию, хотя забивала на всё подряд. Когда раздался звук струи о фарфор, то, готов поклясться, что в туалетном воздухе я различил запах серы.

После «окна» у нас в расписании стоял семинар по православной культуре. Занятия вела Абакумова, в прошлом преподаватель научного коммунизма. Говорили, что свой прежний курс она всегда заканчивала авторской экскурсией в домике «Искры». Нам же предстояла прогулка по псковскому крому с посещением Свято-Троицкого собора.

Оставалось еще минут сорок, но в кафешке на первом этаже девочки оккупировали все сидячие места, и я решил прогуляться. До крома, который на московский манер все называют кремлем, метров сто ходу: надо перейти через Октябрьский проспект, обойти кинотеатр «Октябрь» и спуститься с возвышенности.

На лотках у торгашей стоят и висят сувениры: магнитики, копилки-башенки, платки с русскими узорами, деревянные булавы с шипами – всё китайского производства. Вид на Довмонтов город, точнее его подножие, открывается сразу за кремлевскими воротами. В этом городе не жили – только молились. Пятнадцать наседающих друг на друга крохотных, по габаритам ближе к часовням, церквушек в одно время с внешней стеной и башнями были возведены в XIII веке при правлении в Пскове литовского князя Довмонта, крещенного Тимофеем. В годы Северной войны Петр Великий вместе с доброй половиной псковских храмов велел разобрать Довмонтово благолепие на хознужды: готовились к осаде. Шведам так и не суждено было добраться до возведенных Петром укреплений, но под конец войны из Риги пришел мор. Вдобавок пожар опустошил город.

Оставшееся население император погнал на строительство новой столицы на Неве, из чего можно заключить, что скорее петербуржцы, чем современные псковичи вправе считать Древний Псков вместе с вечевой республикой своей исторической вотчиной. К концу XVIII столетия в некогда крупнейшем после Москвы русском городе едва теплилось триста жилых дворов. В следующем веке Псков заселялся заново.

На территории Довмонтова города храмов больше не строили. И, хотя мысль воспроизвести его в былом виде приходила время от времени в головы псковских реставраторов, ограничились пока что аккуратно оформленными фундаментами и стендом для посетителей.

Возле этого стенда я и повстречал одиноко стоявшую Олю. Увидев меня, она бросилась поправлять мой выбившийся из-под куртки шарф, хоть сама уже успела продрогнуть.

– Ты так и не ешь ничего?

– А что, очень заметно? – усмехнулся я. Стометровку шагом я одолел с трудом, удары сердца до сих пор отдают в затылок как топор дровосека.

– Заметно, – качает головой Оля. – Хоть о́труби купил?

– Купил. Не помогает.

Еще на прошлой неделе я разжился в аптеке упаковкой ржаных отрубей, размочил в воде горстку и кое-как запихал в себя. Дня три я употреблял их и потом перестал: улучшений всё равно не наблюдалось. Даже видом эта хлебная кашица мало напоминала самодельное бабушкино снадобье древесно-желтого цвета, похрустывающее на зубах. Вкус у него был терпкий и такой противный, что для того, чтобы избавиться от послевкусия, мне приходилось чистить зубы. Взявшись разыскать рецепт, я пролистал истрепанную записную книжку с холодильника, но обнаружил лишь записанные дни рождения, адреса и мобильные номера: электронной памяти своего телефона бабушка не доверяла.

– Все-таки к врачу надо! – упрямо твердит Оля.

А я даже без понятия, где находится наша поликлиника: всю жизнь меня лечила бабушка.

На мощенной булыжниками дорожке мы обгоняем пару пожилых эстонцев. Под деревянным навесом по верху стены гуляют подростки, тоже иностранцы, судя по размашистым жестам и курткам кричащей расцветки.

– С кем будешь Новый год встречать? Один? Приходи ко мне.

Сидеть за праздничным столом с чужим семейством мне хочется еще меньше, чем быть одному:

– Давай лучше ты ко мне.

– Давай! С меня – салаты.

За внутренними крепостными воротами собор Святой Троицы открывается взорам в своем полном величии. Не считая телебашни, в Пскове ничего выше до сих пор не построили. Главный золотой купол можно разглядеть не только из любой точки низкорослого Старого Запсковья, но и на подъезде к городу по Гдовской трассе, километров за двадцать до кремля.

Перед собором стоит экскурсия. У гида нет бороды, но я замечаю краешек рясы, что выглядывает из-под длинного пальто. В звучном баритоне слышны характерные церковные интонации. В группе почти все – женщины. Среди них стоит девочка-подросток с приоткрытым ртом. На голову поверх вязаной зимней шапки у нее натянут капюшон. Бедно одетая старушка цепко держит дурочку за руку.

С экскурсовода девочка переводит глаза на ворону, которая неловко приземлилась на металлический скат собора. Чернота наползает на кремль со стороны Великой. Туча, хоть на дворе декабрь, напоминает грозовую. От ледяного ураганного порыва Оля, и без того крохотная, съеживается еще больше.

Гид рассказал об истории постройки нынешнего здания собора в XVII веке и теперь, повысив голос, перечисляет мертвецов в соборной усыпальнице. Когда он доходит до Николая Блаженного, в миру Микулы Салоса, где-то близко гремит кровля.

Объявляется время для фотографий. Первой из толпы паломниц выплывает ухоженная дама под пятьдесят и становится на песок напротив низкого замурованного оконца в белой стене. Подруга направляет на нее объектив смартфона.

Железо грохочет прямо над головами. Перекрикивая ветер, подруга-фотограф командует улыбнуться. Модель заправляет выбившуюся из-под платка прядку и выставляет вперед ногу в сапожке на острой шпильке. В этот же миг в вышине раздается громоподобный удар, потом свист – и нечто, подобное золотой молнии, проносится по направлению вниз.

Я поднимаю глаза и вижу, что креста на куполе больше нет. У распластанной на песке женщины из спины торчит двухметровая пика с перекладинами по бокам. Как по кровостоку по трещине в сусальном золоте струится багровый ручей.

Вокруг кричат женщины и какой-то мужчина. Старушка закрывает своей дурочке уши руками и прижимает к себе лицом, чтоб не смотрела. Паломницы, кто посмелей, окружают тело, но никто не решается прикоснуться к нему. Две другие, не сговорившись, звонят в «скорую». На песке из-под погибшей расползается большое бурое пятно. В эту секунду Оля запоздало вскрикивает.

4. Парна́я

На Новый год у нас в группе ничего не планировалось, но вдруг неожиданно девчонки решили собраться на посленовогодних каникулах. Чтобы не тратиться на кафе, договорились посидеть в бане. Нас пригласила Варя. Я был с ней как будто смутно знаком, но на занятиях не встречал ни разу, хоть Лера с Викушей на пару убеждали меня, что она перевелась к нам из другого вуза еще месяц назад, с первого дня не пропустила ни лекции и успела подружиться со всеми.

Наша новая одногруппница оказалась самой маленькой среди девочек, ниже миниатюрной Оли. Из-под цветастого платка на голове у нее не выбивалось ни одного волоска, и о том, блондинка Варвара или брюнетка, оставалось только гадать. Вокруг тонких бедер была обернута и заткнута спереди юбка, сшитая из трех полотнищ разного цвета: в красную клетку, в голубую клетку и черного. Квадратные нашивки с узором на плечах простой русской рубахи напоминали широкие погоны.

Сходство с манекеном, на какие в музеях надевают народные костюмы, завершал грязно-белый холст, которым в несколько слоев было наглухо замотано ее лицо. Варвара почувствовала мой взгляд, хихикнула из-под своей тряпицы и шутливо замахнулась березовым веником, но вдруг смутилась и выбежала вон.

Наша группа сидела в парно́й за длинным столом на двух скамьях лицами друг к другу. В стенах между бревнами торчал высушенный мох, капли застывшей смолы выступали из щелей в древесине. Пахло сосной.

На праздник в баню я пришел голым – это казалось мне само собой разумеющимся. Но только я один был такой. Оля, Викуша, Анжела, пухленькая Аня – все были разодеты и с прическами из салона. Даже Светка пришла не в коже и железе, как обычно, а в шикарном, хоть и чуточку старомодном платье с блестками: наверно, купила его в каком-то комиссионном.

Лера была в прозрачном платьице из белой вуали. Тугой лифчик сдерживал груди, которые при каждом движении так и норовили выпрыгнуть наружу. Случайно или нарочно, она то и дело касалась под скатертью коленкой моей голой ноги. Оля с другого края обстреливала нас ревнивыми взглядами.

Лера потянулась за чашкой, наложила себе крупно наструганной редьки с медом и принялась уплетать за обе щеки незамысловатый салат вприкуску с хлебом. Ломоть у нее в руке был размером с полбуханки.

– Ты чего не ешь? – пробубнила она с набитым ртом.

Я хотел привычно ответить, что нет аппетита, но из горла вырвался странный деревянный скрип. Лера непонимающе уставилась на меня.

Дверь в предбанник хлопала не переставая. Варвара составляла на скатерть всё новые яства: огурцы, грибы, квашеную капусту с клюквой, репу под хреном и наконец бочонок соленого снетка, в который Аня тотчас запустила пухлую ладошку и начала одну за другой таскать рыбешек в рот.

Только раз хозяйка устроилась передохнуть на краешек скамьи, но не просидела и минуты, окинула жующих взглядом невидимых под белым полотном глаз, взяла прихватки огненно-красного цвета и пошла доставать из банной печи главное лакомство.

Когда Варвара водрузила противень на стол, девочки заахали от изумления. В птичьей туше с румяной корочкой на вид было никак не меньше трех пудов.

Аня полезла с вилкой, но хозяйка предупредила жестом: горячо! Девочки разлили шампанское. О том, что я не пью спиртного, все знали, и даже не предлагали. Я сначала стеснялся своей наготы, но уже успел забыть об этом и поднялся со скамьи за квасом как ни в чем не бывало. Лера с игривой улыбкой покосилась на мой пах, но тут же ее карие глаза наполнились ужасом. Я сам посмотрел вниз и понял, в чем дело: вместо того, что должно быть, между ног у меня торчал тонкий деревянный сучок, на конце раздвоенный на две веточки.

Лера испустила протяжный вопль, который подхватила Викуша, потом Оля, Светка, пухленькая Аня и остальные, все разом уставившие взоры на мое деревянное естество. Девчоночий крик на одной ноте слился в какой-то неживой механический звук, похожий на пожарную сирену. В это же время помещение стало заполняться дымом. Источником его были угли, которые стоявшая у печи хозяйка зачем-то выгребала лопатой из устья и расшвыривала по полу вокруг.

Светка заметила это и кинулась на нее с кулаками, но Варвара вперед метнула горсть головешек на подол Светкиного вечернего платья с блестками. Ткань занялась. Спасать Светку бросилась Лера с кувшином кваса в руках, но вместо кваса из горла сосуда почему-то вдруг хлынуло постное масло. Столб огня взметнулся до самых потолочных досок. Лерино прозрачное одеяние тоже вспыхнуло. Объятые пламенем, девочки кружились по парно́й как две балерины и визжали от нечеловеческой боли.

У двери уже трещал огонь. Единственным выходом оставалось окошко под потолком. Рослая Анжела попыталась выбить его бутылкой, но мутное стекло оказалось на поверку бычьим пузырем – пустая бутылка из-под шампанского отпружинила от него и чуть не ударила Анжелу по лбу. Тогда Викуша протянула ей нож.

Подсаживая одна другую, одногруппницы начали карабкаться по полка́м вверх. Когда из-за застрявшей в оконце Ани возникла заминка, Анжела снова пришла на помощь и волейбольной подачей в зад отправила ее, перепуганную до смерти, на спасительный воздух.

Один я никуда не спешил, отхлебнул прямо из кувшина кислого кваса и сел обратно на скамью. Поток кислорода из открытого окна сделал свое дело: огонь облизывал уже ножки дубового стола. Возле печки догорали Лера со Светкой, успевшие превратиться в две бесформенные угольно-черные кучи.

В то время как сквозь дым я наблюдал за исчезающими в оконце один за другим девичьими задами, туша на противне зашевелилась и расправила конечности. Я понял, что это не гигантская птица, а женщина. Она засопела и поползла в мою сторону, на ходу опрокидывая посуду на льняную скатерть. Пышные груди раскачивались при движении, сморщенные обгорелые соски на них напоминали две черносливины. Я дождался, пока ведьма приблизится, и с размаху всадил в одну из ее грудей попавшуюся под руку вилку. Когда я вырвал ее обратно, на зубьях остался кусок жирного мяса.

– Ядый мою плоть имать живот вечный, – прошипела она, давясь хохотом, вцепилась пальцами мне в руку с вилкой и мясом на ней и стала пытаться засунуть мне в рот эту частичку себя.

В следующий миг мы уже барахтались на полу. Кожа мертвечихи под моими пальцами похрустывала точь-в-точь как корочка курицы из духовки. Я изловчился и еще раз ткнул ее своим оружием, на этот раз промеж ребер. На голый живот мне закапало топленое сало.

– Мати! Уд не отломи! – взвизгнула Варвара из дыма.

И тут же между ног у меня хрустнуло. Она замерла. Этой секунды было довольно, чтобы сбросить с себя ведьму и выбраться из-под стола, о который я напоследок крепко приложился затылком.

Во мгле передо мной проявились тонкие руки, покрытые струпьями от ожогов. Я увернулся и бросился к полка́м, куда уже подбиралось пламя. За окошком зияла чернота. Наполовину просунув туловище наружу, я вдохнул полные легкие уличного воздуха и внезапно проснулся.