ОТ ПЕЧАЛИ ДО РАДОСТИ

Марфа собрала посылку и написала ответ, кратко известив его о своей жизни, о смерти отца, о сыне, который пришел с войны, и вместе с женой и дочкой находится по месту воинской службы. Алексей вместе с письмом понял, что ему есть куда возвращаться и как будто не второе, а десятое дыхание открылось у него, окрыляя его надеждой на будущее.

Он не досидит до окончания срока всего два месяца, выйдет по амнистии в 1953 году совсем другим человеком, глубоко верующим, который понес наказание, но выжил, благодаря Господу, и избавился от жестокости и злобы, которая управляла им раньше.

Глава 14. Каков ты есть – такова и честь.

Война внесла коррективы и в жизнь Братьев Ворониных, Василия и Семена.

Василия оставили в тылу, руководить оборонной промышленностью. Сын Сергей окончил политехнический институт и работал в ЦК ВЛКСМ. В начале войны он записался добровольцем в Народное ополчение.

В 1941 году царила атмосфера всеобщего подъема и непреклонной уверенности в том, что враг будет в кратчайший срок разгромлен на его же территории. Молодые люди, студенты добровольцами рвались на фронт, боясь, что война закончится без них, стремились ответить «тройным ударом на удар врага».

В такой ситуации военкоматы подбирали, в основном, выдвиженцев на должности командиров из рядов комсомольцев и большевиков, которые тут же утверждались райкомами партии.

Это была чисто политическая компания. При этом не учитывалось, где доброволец может принести больше пользы – на производстве или в окопах. Все шли рядовыми или младшими командирами. Это приводило к тому, что многие командиры и военные специалисты запаса оказались на положении рядовых бойцов. Многие из них так и не были востребованы.

Сергей Воронин стремился на фронт, и в октябре 41года он вместе с другими мобилизованными прибыл на сборный пункт, где царила полная неразбериха. Со сборного пункта, они пешком за одну ночь отмахали полсотни километров до места формирования части, так как днем немцы уже вовсю бомбили колонны на дороге и поезда.

Им, еле стоящим на ногах, после утомительной дороги, наспех выдали обмундирование и оружие и запихали в эшелон, идущий на фронт. В каждом вагоне был взводный со списком бойцов. На вторую ночь поезд попал под бомбежку, вагон в котором ехал Сергей разорвало в щепки и пожгло огнем.

Бойцы, не успев повоевать, погибли вместе с документами и списками фамилий, и были объявлены без вести пропавшими. Поэтому до конца войны, ни после, родители не имели никаких сведений о Сергее.

Только позже Василий, пользуясь служебным положением, узнал, когда Сергей был отправлен на фронт и, вероятнее всего, погиб в том эшелоне в первые дни войны.

А Семен Воронин в начале июня 1941 года был откомандирован на некоторое время в Москву. Пользуясь случаем, с ним отправилась Надежда с детьми, повидаться с Натальей и Эльзой Карловной, которая теперь полностью занималась сыном Наташи.

Никто и представить не мог, как обернется им эта поездка. После объявления войны, они так же, как и другие верили, что она скоро закончится, Красная Армия раздавит врага, не допустив вторжения на территорию СССР.

Однако к октябрю стало ясно, что все пошло не так. С первых дней войны везде создавались отряды Народного ополчения. Но поначалу оружие ополченцам не понадобилось. Добровольцев бросили на создание оборонительных сооружений в Подмосковье.

Работали люди по 12 часов. После, отложив в сторону лопаты и кирки, занимались боевой учебой – готовились воевать, рыли окопы вокруг Москвы, потом из этих отрядов формировались боевые дивизии, которые уходили на фронт.

С осени в Москве начались ночные бомбежки. Семен, как военный, был более информирован, чем гражданское население. Поэтому он, обсудив с Натальей создавшуюся обстановку, принял решение отправить всех к его матери и Марфе, в деревню.

Муж Натальи, Виктор Рокотов работал это время в военном госпитале, недалеко от Москвы, принимая первых раненных. Поезда были полностью забиты, казалось вся Москва бросилась на вокзалы в поезда, идущие на Восток и в Сибирь.

Эвакуировались целые заводы и предприятия, как оборонной промышленности, так и наскоро перепрофилированные на оборону. По Горьковскому шоссе поползла вереница машин, которая шла вперемежку с беженцами, которым не удалось штурмом прорваться в поезд. Семен выхлопотал в части билеты на членов своей семьи, на остальных, билеты не полагались.

Наталье удалось достать билет на другой поезд для своего сына, десятилетнего Антона, но Эльза Карловна, которую тоже хотели отправить в деревню, осталась без билета. Семен надеялся договориться с начальником поезда отправить всех одним эшелоном сразу, и      наскоро собравшись, отправились на вокзал.

Еле втиснулись в переполненный вагон, расположившись вшестером на одной полке, надеясь, что скоро приедут в деревню, где переждут это страшное время. Доехав до первой станции, километров через сто, поезд остановился. По вагонам шел военный патруль, проверяя документы и билеты.

Всех не имевших билетов, высаживали на станции, освобождая места для новых пассажиров. В их число попала Эльза Карловна и Антон. Как ни просила Надежда оставить старую женщину с ребенком, имеющим билет на другой поезд, военные были непреклонны. Тогда Надежда, собрав своих малышей, вместе с Антоном сошли с поезда, не могла она поступить иначе, Антон      поддержал ее, несмотря на уговоры Эльзы.

Ночью, на чужой станции с детьми и старой немкой Надежда, закаленная жизнью жены военного, приняла на себя всю ответственность за судьбу близких ей людей. Решили идти пешком до деревни, расспрашивая дорогу у местных жителей.

По их словам, она была прямой и недалекой, всего триста верст, но для них это показалась вечностью. Эльза Карловна изо всех сил старалась не обременять Надю, шла терпя тяготы пути молча, помогая иногда Наде и Антону нести самого маленького, Николку, который быстро уставал. Дочка Нади, четырехлетняя Галинка, видя их мучения, шла сама, выбиваясь из своих маленьких сил, но отказываясь от помощи.

Жители деревень, у которых они останавливались на ночлег, со слезами провожали их, давая в дорогу еду и кой – какие теплые вещи. Кончался октябрь, по ночам морозило, а Надежда выехала из дома в резиновых модных ботиках и легком пальто. Самой тяжелой оказалась лесная дорога, протяженностью почти в 100 километров, где на пути попалась лишь одна изба, в которой можно было остановиться.

Так и появились они в деревне, изможденные дорогой, голодные и падавшие от усталости. Увидев их, Марфа с матерью разрыдались, прибежали родители Наташи оглушенные, но обрадованные вестью о прибытии внука, которого вместе с Эльзой забрали к себе. Марфа побежала топить баню, в которой не только мылись, но и лечились сельские жители.

Промерзнув в дороге до костей, и расслабившись, Надя и дети свалились с высокой температурой. Антон и Эльза Карловна отдохнув, быстро поправились, а вот Надежда и маленький Николка долго болели. Галинка сразу освоилась у тетки и бабушки, стала помогать по дому. Ловкая и смекалистая, она, как и другие военные дети, быстро повзрослела.

Глава 15. Кто за родину дерется – тому сила дается

В селах и деревнях во время войны мужиков практически не было. Все воевали на фронтах, оставались лишь древние старики, да инвалиды. Егор Спирин родился не вполне здоровым. Роды у матери были тяжелыми и его пришлось тащить щипцами, последствием чего был задет позвоночник, который был искривлен, а одна нога была тоньше и короче.

К военной службе он оказался не пригоден, был оставлен в тылу и руководил селом. Прибывших в село взрослых женщин Надежду и Эльзу Карловну тут же поставил на учет и выписал наряд на работу.

Надежда никогда не гнушалась работы, но сейчас возражала против трудоустройства Эльзы Карловны. Она пыталась убедить Спирина, что Эльза по возрасту и по своей неопытности не принесет никакой пользы на колхозном поле. Зато она может обучать детей в школе немецкому языку и там применить свои знания в деле.

–Знаем мы этих немцев, как облупленных, все они одним миром мазаны, пусть потрудится на благо Родины, которая ее приютила – не соглашался Егор.

– Да она революцию на этой Родине делала, – не унималась Надежда.

В ответ Спирин только ухмылялся над этой «городской штучкой», как звал за глаза Надю. Если бы не ее муж – майор, воевавший на фронте, быстро бы поставил ее на место, так она его раздражала.

Надежда, получившая хорошее филологическое образование, умевшая точно и правильно излагать свои мысли, не привыкшая отступать. Написала в район, где просила возобновить занятия в школе для детей, проживающих в деревне, где есть замечательный педагог немецкого языка, который вместо обучения детей, копает мерзлую картошку в поле. Там сочли обращение своевременным и по мере возможности просьбу удовлетворили.

Эльза Карловна, с несколькими учителями, оставшимися в деревне, днем занимались с малолетними детьми, а по вечерам приходили на занятия в школу дети постарше. Днем они наравне со взрослыми трудились в поле, в мастерских, везде, где не хватало рабочих рук, а вечером от усталости засыпали прямо на уроках.

Налоги на крестьян во время войны еще больше возросли, они должны были отработать минимум трудодней в колхозе и заплатить налог в денежном выражении с земли, строений, скота и доходов, вырученных от продажи своей продукции.

При невозможности или задержке уплаты налога у крестьян отбирались семена, скот, орудия труда и все, что стоило хоть малых денег.

Появилась должность налоговых агентов, которые тщательно следили за      своевременной уплатой налога и конфисковали в его уплату, все, что попадется на глаза. Такой агент приезжал к недоимщикам в село, не испытывая ни жалости, ни сострадания, жадно зыркая глазами вокруг, выискивая что плохо лежит.

Надежда вместе с Марфой стали свидетелями увода последней козы у бедной многодетной семьи, которая была единственной кормилицей и любимицей у детей. Как ни заступались женщины, упрашивая повременить с уплатой налога, упирающуюся рогами козу, надрывно блеющую, ища защиты у хозяев, выволокли из сарая и радостно загрузили на телегу, увозя от родной семьи. Вопли женщин и детей нисколько не смутили и не остановили исполнителей сего злодейства.

В фонд обороны увозилось все выращенное зерно в селе, оставляя малую часть за трудодни, чтобы не умереть с голоду.

Более того, Спирин и его помощники зорко следили, не настрижет ли кто в поле колосков, пять колосков стоили до 5 лет тюрьмы, независимо от возраста.

Не имели права крестьяне работать на своих участках, пока не закончились колхозные работы, посевные или уборочные это тщательно выслеживалось и каралось.

Только весной, сельские дети без опаски могли выкопать мерзлую, оставшуюся в земле картошку, чтобы пополнить кончившиеся запасы пропитания. Осенью это каралось вплоть до расстрела. Весной с радостью ждали появления крапивы и лебеды, из которых пекли хлеб, пополам с какой-нибудь мукой или гнилой картошкой.

Надежда, убежденная активистка, привыкшая бороться за правду, досаждала Егору Спирину. Он и так не жаловал семью Ворониных, а тут просто возненавидел. Придирался к ней по каждому поводу, к любой мелочи, ставил на самые тяжелые и низкооплачиваемые работы. Зима 1942 года выдалась снежной и морозной. Хлеба в этом году уродилось мало, и к концу года запасы у многих закончились.

В колхозном амбаре хранилось зерно, оставленное на семена, которое ежедневно надо было перемещать и ворошить, чтобы оно не покрылось плесенью и не напиталось влагой от мороза.

Надежда каждый день приходила сюда на работу и до вечера махала огромной лопатой, переваливая зерно с места на место. Вечером приходил Спирин и похлопывая ее по телогрейке, проверяя не унесла ли она горсть зерна, закрывал амбар. Марфа рассказала ей, что многие женщины рвутся на эту работу, мечтая хотя бы зернышко унести домой.

Как же унести, если он проверяет?

Да по-разному, ты баб не знаешь наших, умудрятся засунуть так, что и леший не найдет. Скажут само прилепилось, а за месяц и на каравай наберется, ради детей на что не пойдут, вон от лебеды уж и рвет их.

Надежда, никогда не взявшая ничего чужого, глядя на своих детей, похожих на два маленьких скелетика, тихо заплакала.

Галинка обняла ее за шею и вытирая слезы прошептала:

–Мамочка, сейчас всем лихо, вон бабушка, на фронте еще хуже, мы в избе, в тепле живем, а они мерзнут, да с фрицами дерутся. Потерпи, я же терплю, мне, знаешь, как сладкого хочется.

Надежда заулыбалась, хотя на сердце стало не легче, она подумала о Семене, от которого давно не было вестей.

–Ах, ты мудрена, ты читать то научилась, что сегодня читала с Эльзой Карловной.

–Сказку читала «Гуси-лебеди». Там девочка оставила братика на улице, а сама убежала с подружками гулять, я бы никогда Вовку не оставила, а пришла и никого нет, его гуси утащили.

–Ну и что же дальше? – спросила Надя.

–А дальше, она стала бегать – туды – сюды, туды – сюды, – продолжила Галинка. Надежда стала хохотать.

–Что же так в книжке написано? Да ты скоро совсем говорить разучишься нормально, кто же так говорит туды – сюды, там написано туда – сюда.

–Там ничего такого не написано, – смутилась Галинка, – а так все говорят и продолжила:

–Баушка все время говорит – сходи туды, принеси мне воды, передразнила Галинка, Клавдию.

Надежда развеселилась, схватила в охапку Николку и Галинку и стала их кружить по комнате. Слышавшие разговор Марфа и бабушка Клавдия тоже стали смеяться.

Глава 16. Ты и баба и мужик.

В начале августа 1942 г., Ржев и Сычевка назывались

«главными опорами нашего наступления на восток». Но уже с середины августа оценка значения плацдарма изменилась. В солдатской газете, выходившей на Восточном фронте и печатавшейся в Ржеве, город назывался «краеугольным камнем немецкой линии сопротивления», «засовом».

Там извещалось «В жестокой схватке в пространстве Вязьма – Гжатск – Ржев – Белый сошлись войска Западного и Калининского, а иногда и соседних фронтов с одной стороны и войска немецкой группы армий «Центр» с другой стороны. Здесь, в районе ржевско-вяземского выступа противоборствовали люди, техника, теория и практика военной науки».

Большую помощь оказывали десантники и военно-воздушные силы. Семен воевал под Вязьмой, был командиром эскадрильи воздушно-десантного полка. В ноябре его эскадрилья всем составом вылетела для нанесения бомбового удара по скоплению живой силы и боевой техники на подступах к городу.

При подходе к линии фронта на одном из самолетов внезапно отказал один из двигателей, в результате чего летчик не смог держаться в боевом порядке и стал отставать. Экипаж решил продолжать полет к цели самостоятельно.

В районе цели самолет Семена оказался под огнем зенитной артиллерии. Умело маневрируя, экипаж вышел на цель и сбросил бомбы. При выходе из зоны огня зенитной артиллерии он был атакован парой немецких истребителей.

Атаки следовали одна за другой, но они умело их отражали, стремясь не допустить немецких истребителей близко к своему самолету. В одной из атак они сбили немецкий самолет, но другой "Мессершмитт" продолжая атаки, поджег их самолет.

Самолет превратился в пылающий факел, и летчикам пришлось его покинуть. Фашисты продолжали расстреливать их в воздухе, когда они уже спускались на парашюте, напарник Семена погиб. А он плюхнулся в яму с водой на ничейной полосе.

А рядом… приземлился невредимым немецкий летчик, самолет которого он только что сбил в воздухе. Понятно, что с двух сторон тут же начались попытки спасти своих. Спасая Семена ударили «Катюши», отсекая фашистскую пехоту, кинувшуюся спасать своего немца. Раненого Семена все-таки вынесли из боя, а немца, который открыл огонь по нашему летчику, убили.

Оказавшись у артиллеристов, Семен, раненный в ногу и плечо, лежал в землянке и ждал отправления в тыл. Шли затяжные бои, которые оказались нечеловечески трудными для нашего дальнейшего наступления. Подойти к передовой и забрать раненных было непросто.

Кончались боеприпасы и продовольствие. Стали вместо хлеба выдавать сухари. Делили их следующим образом – раскладывали их равными кучками. Один из солдат оборачивался и его спрашивали кому, указывая на ту или иную кучку. Немцы это узнали и, чтобы поострить утром, бывало, по громкоговорителю кричали: "Рус, кончай делить сухари, давай воевать".

Медсестра, делая перевязки Семену, боялась гангрены. Пули, прошедшие касательно, практически не задели кости, но крови он потерял много. Не надеясь, на быструю отправку раненных в госпиталь, медсестра была здесь и за хирурга и за фельдшера.

Отправляясь на фронт с 4 курса медицинского института, она получила здесь большую практику. Опасаясь за ногу Семена, обсудив с ним его непростое положение на свой страх и риск, выдав ему сто грамм чистого спирта вместо наркоза, вытащила из его ноги пули.

Потом, в госпитале, он будет вспоминать эту операцию, которая спасла его от ампутации. Через неделю, в перерыве между боями, раненных вывезли в ближайший медсанбат. Семен понемногу приходил в себя. Нога и плечо еще болели, к вечеру нога опухала, поднимала температуру, но он спешил быстрее попасть в свою часть.

Наступление Красной Армии шло с переменным успехом, она то продвигалась вперед, то отступала, отдавая только что освобожденную территорию врагу. Медсанбат с частью бойцов      не успел своевременно отойти к своим и оказался на передовой. Все, кто мог держать оружие и ходить оставался на боевой позиции, обеспечивая тем самым вывоз тяжелораненых. Семен остался в числе тех, кто не уехал.

Глава 17. Пришла беда – открывай ворота.

Женщины, оставшиеся в селе без мужиков, вынуждены были делать всю тяжелую мужицкую работу. Лошадей в селе не осталось, кроме полудохлой кобылы в сельсовете. Основной тягловой силой на селе остались быки. Поэтому их приходилось запрягать для всяких нужд, что сделать было чрезвычайно трудно.

Чтобы лошадь запрячь нужно умение и сноровку, а тут бык, попробуй надеть хомут на его рога. А как били несчастных быков за упрямство и самодурство и не хворостиной, а что под руку попадет, вплоть до оглобли. Особо зверствовал Спирин.

Один раз заупрямившегося быка прямо на дороге стал жестоко избивать. Бык глухо стонал, глаза налились кровью, губы изорваны в лоскуты, но двигаться дальше не желал. Егор продолжал его избивать по дрожавшим бокам оглоблей. А бык, как человек плакал, из его глаз бежали кровавые слезы, да так и упал тут же, на дорогу. Женщины, подоспевшие к взбешенному Егору, еле остановили это истязание.

Кузьма Сормов заходил к Ворониным, при необходимости, чтобы подсказать или подсобить что, прибегал и его внук Антон, который наравне с дедом помогал по хозяйству своей бабушке и Эльзе Карловне. Воронинские женщины жили дружно. Баба Клава сидела с внуками, пока Марфа с Надеждой были на разных работах. Распределял на работы, каждое утро, Егор Спирин.

Вскоре, Надежда была распределена в амбар ворошить зерно, вспомнив разговор с Марфой, вечером она сняла верхнюю одежду и легла на кучу зерна, обсыпаясь им с головы до ног.Встав, стряхнула лишнее и надела кофту и телогрейку.

Пришел Егор, похлопав Надежду по спине, посмотрел на руки, закрыл амбар. Надя пришла домой, взяла чистую тряпку и пошла в баню. Разделась, встала на белую простынь, распушила волосы и по зернышку стала собирать все, что спряталось под нижней рубашкой, грудью, прилепилось к телу.

Набрав с простыни полную ладонь зерна, села и зарыдала от безысходности, обиды и стыда, за свой поступок. Плакала, искав оправдания для своей совести. Марфа, удивленная долгим пребыванием Надежды в холодной бане застала ее в таком остоянии. Увидев горсть зерен в руке, обняла ее и так же заплакала:

–Не кори себя, не грех это, простит Господь, для деточек своих старалась, на картофельных очистках долго не протянут они, не привыкшие они к такой жизни, больно малы, им жить и жить надо, – как могла, успокаивала Марфа.

–Никогда так больше не сделаю, не будет проку, и здоровья не будет, – как будто предчувствуя плохое, шептала Надежда.

–Да будет тебе убиваться, сейчас выжить надо тебе и детям. Муж за Вас воюет, вернется с войны, а ты чем встретишь, что детей сохранила, о них думать надо, не убудет зерна то, все равно половина сгниет, померзнет или своруют, – уговаривала Марфа, сама никогда не взявшая ничего чужого, в душе переживала, что рассказала об уловках в зернохранилище.

–Эта война, кого хочешь изуродует, а мать за детей на любой грех пойдет, даже животные своих детенышей защищают, вон на току давеча видели, как мышь за мышонка со змеей дралась, мы с бабами аж остолбенели, пока Алевтина вилами гадюку не Пришибла, – Продолжала Марфа, сама заливаясь слезами. – –Пошли в избу, укладываться спать -

В окно постучали:

–Кто это припозднился? – Марфа подошла к окну, а потом побежала к двери, радостно крича:

–Почтальонка пришла, встречайте, вести, наверно от Семена, – взволновано кричала Марфа.

Она открыла дверь, но по лицу девушки, разносящей почту, поняла, что–то очень недоброе. Все выбежали в переднюю. Маша, принесшая в дом извещение из части, где служил Семен, тихо сказала:

–Извещение Вам, на Семена Никифоровича, извиняйте.

–Похоронка? – вторя друг – друга переспросили женщины. Надежда, дрожащими руками, взяла извещение, прочитала:

«Пропал без вести».

"Похоронка" – перечеркивала все ожидания и надежды, что новой встречи с человеком уже не будет. Этот клочок официальной бумаги как будто хоронил надежду на встречу. В этот момент жены становились вдовами, дети теряли

кормильцев, кто-то из них становился сиротами.

Похоронка служила документом для обращения в военкомат, с целью получения семьей погибшего военнослужащего пособий от государства. Оформлялась в войсковой части, куда был приписан военнослужащий и отправлялась по месту жительства его семьи. Так же данные о погибших заносились командиром в донесение о погибших, которые поступали в архивы ведомства и могли быть запрошены через военкоматы по месту жительства семьи погибшего.

Страшнее Похоронки было только извещение о том, что военнослужащий "пропал без вести". За пропавших без вести государство не давало ничего, да еще и клеймо навешивалось – где вот он? Погиб так, что никто не увидел и остался лежать в окопе, когда войсковая часть отступала с линии фронта? А может быть, перешел к немцам или дезертировал? На войне случалось всякое.

Вопли, которые поднялись в доме, были слышны и на улице. Как мог пропасть без вести летчик, а где его самолет, не пешком же он воевал? Что могло случиться? Неизвестность была страшнее смерти.

Постепенно собрались в избе соседские женщины, которые так же каждый день молились и надеялись, что не коснется такое горе ее мужика, отца, сына или мужа. Так причитали женщины, голося и заглушая друг друга. Еще нестарая баба Настя, поддавшись общей истерике завопила:

–Все они пропадут на войне этой проклятой, если не убьют, то калеками придут, вон мы только и отступаем, а фашисты все прут и прут, как же мы останемся без мужиков то, кто же нас пожалеет, да деточек от кого рожать будем? – все заревели в голос, заглушая друг друга.

Старый дед Данила, пришедший еще с гражданской с одной рукой, крепко выпивающий, и сидевший молча, вдруг заговорил:

–Да бабоньки, хорошие, не волнуйтесь, а мы то на что остались, посмотрите, вона Кузьмич, да Егорка, да мож еще кто подойдет, Ужо не переживайте, на стадо коров всего один бык нужон, – и стал снимать штаны.

Тут, баба Настя, подбежав к нему, приподняла его за шиворот, заорала:

–Старый ты хрыч, да кому ты нужен, тебя на погост пора нести, жить два понедельника и осталось, а ты все туда же?

Женщины сразу угомонились, а потом стали хохотать до слез.

Обстановка разрядилась и все в один голос стали успокаивать Клавдию и Надежду, рассказывая всякие случаи, как и после похоронки возвращались с войны тут еще надежда есть, что может не убили. На том и разошлись. Каждый шел домой с тяжелым сердцем. Ни Надя, ни Клавдия с Марфой не сомкнули глаз, глядя в черную темень ночи, не зная, что еще принесет завтрашний день.

А Наталья писала из Москвы родителям и Марфе с Надей. В Москве бомбежки прекратились, увеличили паек, сняли маскировку с Мавзолея. Беспокоилась о сыне, родителях и Эльзе, как она, не жившая никогда в деревенских условиях, обжилась.

Сообщала, что она, как прежде работает в больнице, перепрофилированной под госпиталь, ее мужа отправили с госпиталем на фронт, где они попали в котел, но слава Богу, их успели эвакуировать войсковые подразделения, пришедшие на помощь, которые потом успешно прорвали линию окружения. Писала про Василия, который безвылазно сидит на работе, иногда приходя ночевать домой, о чем она знает от его жены, про их сына, Сергея, пропавшего без вести в первые дни войны.