скачать книгу бесплатно
– Я жница Смерти, – твердила она, и голос её звучал по-особенному, будто отражённый от скал стон раненного зверя. – Часть Катартирио – пристанища духов. Пришла, потому что ощутила ваш, Танатос, запах. Да, есть и другие жнецы. Они придут в своё время. Откуда? Оттуда же, откуда пришла я. Откуда я пришла? Оттуда же, откуда придут они. Нет, вы не воняете, но мы вас чуем. Просто чуем! Чем пахнете? Смертью. Как пахнет смерть? Так же, как вы. Глупый вопрос!
Впрочем, Анку не походила на лишённое рассудка существо, невесть кем ведомое.
Она и рассуждать умела, и строить предположения:
– Кто вы такая? – отозвалась она позднее, когда Эсфирь снова навестила её, закидала иными вопросами и рассказами о своей нелёгкой жизни. – Вы Танатос – неокрепшее олицетворение Погибели. Почему неокрепшее? Трудно сказать… Нет-нет, вы такой не стали. Вы такой родились. Вы упоминали, что жили с исчезнувшими древними… Их заперли… Да-да… Хм-м… Тут возможны варианты… Думаю, вы не окрепли тогда, потому что в вас не было особой нужды. Скорее всего, ваш дар проявился в далёком прошлом, но почвы для его взращивания не оказалось. Может, ваши соплеменники отличались особой живучестью, а может, боги заперли эребов и гемеров прежде, чем мы и вы себя осознали – сложно судить, нужно знать, в какой момент вы родились. Нужно знать историю. Сведения об эребах и гемерах, как я поняла, практически утеряны. Одно могу сказать: сейчас ваш дар начал раскрываться в полной мере. Теперь в вас нуждаются. Теперь в нас нуждаются! Мы пребываем среди ныне живущих, а они мрут как мухи.
Стоило отдать Анку должное, её слова, пусть отчасти и путанные, вселили в Эсфирь уверенность.Эсфирь – Танатос. Самая настоящая. Она родилась такой, потому что кто-то должен был занять это место. И Катартирио – её земля.
Всё верно.
Воспоминания развеялись и ускользнули, оставив сладкое послевкусие. Эсфирь почувствовала себя немного глупо, в очередной раз оглядев не спавшую на ветви Анку – и всё-то ей нипочем!
– Просыпайся! – Крик Эсфирь загрохотал из-под каждого сугроба и сбросил жницу с ветви.
Анку бухнулась наземь пыльным мешком. Под её накидкой что-то противно хрустело и скрипело, пока она собирала руки и ноги и поднималась – со стороны казалось, будто груда тряпья оживает и пытается сложиться в существо, привычное глазам живых. Худая, как скелет, жница встала. Скинула остроконечный капюшон, окруженная шевелившимися лоскутами своего плаща. По её впалым глазницам, видимо, в конец отчаявшись уйти на покой, ползали серебристые духи мошкары.
– Жнецы не спят!
Да-да. И в тот же миг они – не нежить. Анку вообще считала это слово ругательным и просила к ней его не применять.
– Чего вы хотели? – Её вопрос прошелестел в черепушке Эсфирь, не удосужившись сперва затронуть слух.
– М?.. – Эсфирь увидела, как из кармана жницы выползает отряд призрачных жуков.
Кошмар! Одни походили на крошечные лепешки. Лапки других и вовсе бежали отдельно от сплющенных тушек. Злой рок не пощадил бедолаг. Зелен лист, они пали под кованым мужским сапогом.
– Анку?..
– Ну?..
– Ты хотела бы выйти к дышащим? – Эсфирь потыкала рукоятью клевца темноту под кустом. Птенчик с погнутым крылом выпрыгнул оттуда и втянулся в оружие серебристой дымкой, улетая на покой. – Однажды я завела в Катартирио Олеандра. Думаю, тебя тоже смогу сопроводить.
– Не сможете, – с горечью отрезала Анку. – Вы до сих пор не понимаете, да? Я неспроста называю их мир – миром дышащих. Я там дышать не могу. Наши с вами умения в чём-то схожи. И вы сочли, что мы схожи в остальном? Не заблуждайтесь! Вы и тут, и там вольны бродить. Я – нет. Первый же луч солнца обратит меня пеплом. А порыв ветра унесёт его в могилу.
– Но Олеандр!.. – заикнулась Эсфирь.
– Явное исключение, которому должно найтись объяснение, – огрызнулась Анку. По её плащу пробежали тёмные искры, а в следующий миг от неё повеяло тяжелым замогильным холодом. – С иными такой трюк не пройдёт. С Олеандром вас что-то связывает. Вы упоминали о белой нити… Примите совет – узнайте о ней. Полагаю, неподалёку вы и ответ откопаете об исключительности этого юноши. Нет дышащим хода в пристанище духов! Уясните. И никого больше сюда не приводите – пожалеете.
С точки зрения Эсфирь, услышанное не снимало вопросы о приходе дышащих в Катартирио. Конечно, она не собиралась приводить сюда кого попало, но в уме-то затеплилась мысль о кое-ком вполне конкретном. Что ежели Олеандр – не единственное исключение из правил? Чёрная нить тянулась к Глену, верно? Следовательно, его Эсфирь тоже смогла бы привязать к себе и завести в пристанище мёртвых?
Или белую и черную нити ничего не связывает? Чушь! Олеандр, помнится, говорил, что за совпадениями кроются неразгаданные закономерности. Вряд ли две такие похожие нитки не объединяет одна суть.
– У меня две просьбы. – Эсфирь снова посмотрела на Анку. – Вторую озвучу, когда покончим с первой. Нужно проводить души. Бойня неподалёку грянула. Кровь пролилась. Не заметила?
– Нет.
Кто бы сомневался! У Анку ведь дел по горло: надо под каждым кустом поваляться, каждый бок отлежать – их у неё целых два! Весьма трудно выкроить среди стольких забот мгновение, чтобы помочь душам.
Эсфирь опустила лезвие клевца к земле. Подобравшиеся жуки втянулись в него дымками и улетели в вечное обиталище первородного покоя.
– Задержи феникса, который может говорить. – Эсфирь ударила рукоятью клевца по земле.
По округе прокатился громовой рокот. Прозвенел меж деревьев, как осколок металла в кувшине, и рванул на поиски освободившихся от оков плоти душ, чтобы настигнуть их и утянуть к путям-переходам.
Вскоре почти все шумы стёрлись. Остались только тихие щелчки, с которыми у ручья начали сшиваться серебристые тени. Слетевшись на зов клевца, души погибших у Вересков росли и множились. Дрожали и смазывались, заново обретая уцелевшие руки и ноги.
Одно из умений позволяло Эсфирь слышать чужую боль. Ныне каждого умершего жалили скверные воспоминания. За каждым умершим стояла своя история, свои тяготы, вина, сожаления. Но пуще прочих терзались пострадавшие в пожаре. Сколько их пришло? Три десятка? Четыре? Пять?
Немыслимо!
Искалеченные души умерших выстраивались вдоль берегов ручья. Те, у кого вместо глаз зияли провали, беспокойно озирались и пихали друг друга локтями. Зрячие недоумевали. Осознание, что привычные земли вдруг лишились красок, отвергалось множеством умов.
– Танатос! – В зове Анку прозвучали вопросы: «Почему вы медлите, чего ждёте?»
– Иду! – Эсфирь вихрем понеслась по кривым рядам, пропуская души погибших через себя и морщась от снятых с них мук.
Серебряные тени таяли в груди и утекали в клевец. Чужая боль липла к телу, резала и кусала, но разум не омрачала. Теперь Эсфирь могла приглушать отнятые у мёртвых терзания и утолять ими голод.
В один миг она впитала последний дух, в другой – затылком ощутила цепкий взор и обернулась.
– Такой нужен? – Анку перемахнула через ручей к сшившемуся из серебра фениксу.
– Ты!.. – Он неприлично выругался и прожёг Эсфирь пылким взглядом. Мог бы – в кучку пепла бы превратил. – Ты вылетела из дыма! Ты и твой клятый силин!
О, как совпало! Этот феникс сражался с Гленом!
Эсфирь проскакала по выступающим из ручья камням и подскочила к фениксу. При жизни рослый, в Катартирио он словно истончился. Да и сверкал не ярче капли росы в безлунную ночь. Левое крыло феникса уцелело. В правом темнел порез. Пониже груди зияла колотая рана.
– Вы кто такие, чтоб вас огненные бесы побрали?! – проорал феникс.
Бросился наутёк, но удрать помешала выращенная Анку преграда. Незримая и несокрушимая, она оттолкнула беглеца на место. Он споткнулся, но не упал. Опёрся о дерево, лихорадочно ощупывая лицо.
– Чего вы с собратьями желали добиться? – Голос Эсфирь загробным холодом разнёсся по перелеску. – Зачем сожгли селение?
Ещё одна едкая брань ударила по ушам:
– Катись в пекло, дрянь!
– Скажи. И я позволю тебе уйти на покой.
– Да пошла ты!..
Анку вскинула ладонь к уху. Рукав её разодранной накидки закатался, оголяя костяное предплечье. Анку растопырила пятерню и принялась медленно сжимать кулак, как бы царапая воздух.
Разум Эсфирь не поспел за узримым. Она запоздало разгадала замысел жницы и не успела пресечь редкостную дурость. Феникс разразился диким воплем. Усиленные стократ тяготы пережитого при жизни обрушились на него и прибили к земле, давя тяжестью. Он попытался доползти до ближайшей ели, но невидимая преграда не исчезла. Он врезался в неё и лбом и повалились на бок.
– Говори! Говори! Говори! – Каждое слово Анку сотнями лезвий иссекало сознание феникса.
– Хватит! – Возглас Эсфирь ослабил её хватку. Феникс обмяк. – Никаких пыток! Никаких издевательств над мёртвыми! Ты с ума сошла?!
Жница не откликнулась. Её почерневшая до локтя рука сгинула в рукаве.
– Теперь я точно не получу ответы. – Иногда Эсфирь хотелось набить Анку болючую шишку. – Нельзя же так, ну! Сама ведь мне твердила, что всякого рода пытки наказуемы! Как твоя рука?
– Сносно, – прозвучал ответ. – Озвучьте вторую просьбу.
Эсфирь тронула феникса клевцом. Забрала дух и окутала теплом, даруя столь недостижимый в мире дышащих покой.
– Ты говорила, что владеешь артефактом. – Неспешно, капля по капле, Эсфирь утихомирила поток сдёрнутых мук. – Зеркалом души. Через него ты можешь видеть души живых, правильно?
– Правильно. – Губы Анку изогнулись в улыбке, так не вязавшейся с мрачным обликом.
– Есть один юноша, – продолжила Эсфирь. – Глендауэр. Он океанид. Иногда мне кажется, что я вижу нить, которая протягивается от меня к нему.
– Ещё одну нить?
– Чёрную, угу. Хочу, чтобы ты посмотрела на душу Глена. Я пыталась, но не увидела ничего особенного.
– Это несложно, – Анку прислонилась спиной к дереву. – Но я его не отыщу. Живых я не вижу и не слышу. Зеркало лишь дух отражает.
– Я укажу на него, – Эсфирь кивнула. – Приведу к тебе. Хотя… Думаю, вскоре он сам меня найдёт.
Глава 4. Обитель льда
Глендауэр повелел сестре набрать в рот воды и не плодить в клане слухи об Эсфирь. Как на беду, Лин ступила на порог того возраста, когда интерес и жажда познания бьют ключом. И Глен достаточно хорошо знал сестру, чтобы понимать тщетность попыток пресечь её неуёмное любопытство.
Лин, как выразились бы океаниды, оседлала излюбленную волну. Без устали сыпала вопросами, омываемая желанием разгадать сущность Эсфирь. С напором, не делавшим чести юным барышням, силилась вызнать, кто же Эсфирь такая, раз сведения о ней возбраняется разливать по чужим умам.
Увы, Глен не сумел бы даровать сестре не отравленные ложью ответы. Но и лгать он не хотел. Посему отвлекал Лин то молчанием, то рассказами о недавней схватке с фениксами.
Лин закипала пуще и пуще и пихала Глена локтями, норовя соскользнуть с ифрала.
– Ты нарочно меня путаешь! – верещала она, пока их скакун неспешно огибал долину и тщился не наступать на спрятавшиеся под слоем снега камни, поджидавшие неосторожных и беспечных. – Ну расскажи-и-и! Я сберегу секрет, если нужно!
Великий Умбра, пощади!
Ну не мог Глен доверить ребёнку тайны Эсфирь. Хотя и подозревал, что ежели вести о ней растекутся реками, мало кто возжелает полоскать во столь сомнительных водах возникшие домыслы и молву.
Древняя вырожденка. Эреба-гемера. Хозяйка сказочного оружия – клевца Танатос. Обернутся ли её побуждения привкусом пепла на устах ныне живущих? А может, вслед за нею возвратятся её могущественные соплеменники? Пошатнут ли они земные тверди? Превратят ли землю в поле вечной брани?
Право слово, ежели размышлять о таком, задорной пляской покажется грызня с привычными мерзавцами – с теми же фениксами или граядами, не обременёнными душевными изысками вроде порядочности и сострадания.
Оживших мифов сложно опасаться, истинно? Познания об Эсфирь не укрепились бы в головах танглеевцев. Немногие из них верили слухам и сказаниям, а об исчезнувших Древних большинство и слыхом не слыхивали.
– Ты опять меня не слушаешь! – прожурчал в ушах восклик, и Глен будто вынырнул со дна озера.
Он уже отринул распоясавшиеся при встрече с Эсфирь чувства и оброс броней успокоения.
– Слушаю. – Ныне голос звучал ровно. Сердце стучало тихо. – Но ответить не волен.
– Пф-ф!..
Сумерки сгущались. Впереди, у берегов обледенелого океана, рождались силуэты скучившихся потерпевших. Под их сапогами хрустела изморозь. Дыхание мешалось и струилось паром в морозном воздухе. Океаниды кружили рядом в снежно-белых плащах правительственной стражи.
Глен слышал плач детворы. Слышал вой солёного ветра, врезавшегося в неприступные ледники. Похожие на звериный оскал, они белыми зубьями высились над водной гладью и несли безмолвную стражу.
Чуть правее от берега ввысь убегала стена – древняя ледяная твердыня, щитом отгородившая утекавший в океан полуостров Танглей. В стене не виделось ни ворот, ни дверей. Могучая и непомерно высокая, она олицетворяла мощь крайнего севера и тянулась к облачным царствам. Метели скулили над её вершинами, сплетаясь в причудливые узоры. Теребили дюжины синих знамён с вышитыми серебром скрещенными иглами. Призрачные и мелкие – для смотревших снизу – хранители Танглей стояли на стене припорошёнными снегом изваяниями: не приглядишься – не отличишь от ледяных глыб.
Глен взмахом ладони сообщил собратьям о своём прибытии и подвёл скакуна к стене. С хрустом по ней расползись трещины, образовавшие чёткий контур. Прямоугольный кусок льда блеснул серебром. Не успел подтаять, как схлынул к земле водой. За появившейся дырой со скрипом распахнулись ворота, встроенные в каменное сердце стены.
– Лин, – обратился к сестре Глен и направил скакуна в селение, – мне надобно побеседовать с владыкой. Ежели дозволишь, я сопровожу тебя к поместью и ненадолго покину.
– Можешь хоть навсегда меня покинуть, – пробурчала Лин, растирая щеку, к которой примерзли дорожки слез.
– Лин…
– Ты плохой!
Плохой? Что ж, пусть так. Глену не привыкать. Для отца он вечно плохой. Как же иначе? Нежеланное дитя, рождённое наложницей-наядой. Признанный за неимением иных детей бастард с осквернённой кровью, которого мать породила в тайне и долгое время воспитывала вдали от Танглей.
Не ведая о дитя во чреве, матушка Ламара ушла со службы и покинула Танглей. Глен увидел свет в Светлоречье – в удалённой от родных просторов деревушке. Там воздух благоухал сладостью цветов. Земля пружинила мхом. Деревья раскидывали кучные ветви, и птицы, напевая песни, вили гнёзда.
В ту пору Глендауэр не ведал, кто приходится ему отцом. Вызнал правду, когда матушка, подкошенная хворью, привела его в Танглей и явила взору принца Дуги? – среднего сына владыки Ваухана.
По законам Танглей, наложницу, сокрывшую дитя от океанида из властвующей семьи, следовало казнить. Но правитель Ваухан сжалился и дозволил ей коротать отведённый срок рядом с соплюшкой-сыном.
Глен видел, как смерть забрала матушку. Она упокоилась, и он остался в окружении сотен собратьев, но в то же время в одиночестве. Ни птиц. Ни цветов. Ни речки с кишевшими в ней головастиками. Лишь льды вокруг и промёрзлые воды.
В Танглей не приживалось тепло солнца. Здешний ветерок не ласкал лицо, а царапал кристаллами льда. Тут не пахло росой и отсыревшей почвой. Деревья можно было по пальцам пересчитать.
Соплеменники с обледенелыми лицами глядели на Глена свысока – с вершины своего бесстрастного великолепия. Излишне мечтательный, он привык делать, что вздумается. Ему были чужды и этикет, и строжайшие устои Танглей, о которые он постоянно спотыкался, ибо насчитывалось их превеликое множество.
Обретённый отец не щадил Глена и наказывал за малейшую провинность. За преподнесённый букет цветов:
– Будь любезен, объяснись, – отец едва не заморозил букет взглядом, – каким прибоем тебя принесло ко мне со столь нелепым даром? Право слово, ты не океанид!
За неосторожные вскрики, забавным эхом разлетавшиеся по дворцу:
– Чего ты желал добиться, позволь спросить? – отчеканил отец. – Породив шум, ты потревожил мой покой. Потревожил покой правителя. Ты не океанид, Глендауэр. Кровь наяда отравила тебя, и ты не волен обуздать её пагубный зов. Эхо счёл забавным? Что ж, посиди-ка в пещере. Уверяю тебя, от стен её отражается наипрекраснейшее эхо.
За неуместно начатый рассказ о недавней прогулке:
– Ты не океанид, – процедил отец, и голос его прогнал из тела Глена тепло. – Лишь владыке дозволено свободно выражать мысли, ибо глас его достигает ушей каждого. Его же подданным сперва до?лжно принести извинения и увериться, что речам их готовы внимать.
Ты не океанид! Ты не океанид! Ты не океанид…
Слова эти, отдававшие презрением, звенели в ушах Глена от рассвета до заката и хлестали наотмашь. Его били по рукам палкой, ежели он тянулся не к тому столовому прибору. Привязывали к спине стальной стержень с шипами, ежели горбился. Злосчастная пещера служила Глену вторыми покоями, а вскоре к томлению в ней прибавились и телесные наказания: сперва розги, потом кнут, увековечивавший на спине рубцы.
