скачать книгу бесплатно
Ему отвечали резко и возмущенно почти все, начиная от священнослужителей и заканчивая депутатами дум всех уровней, но суть их сводилась к тому, что книга – это нечто священное, она тысячелетия вела человека из тьмы невежества к свету, в книгах все лучшее, что создали люди…
Неназываемый отвечал, что не призывает уничтожать книги, но настаивает на уничтожении прежних носителей: толстые томики из бумаги не просто устарели, но уже и вредны для здоровья. Дискуссии вспыхивали с новой силой, но в конце концов реформаторы победили, как бывает всегда, пусть и с некоторым опозданием: пришлось провести несколько хорошо срежиссированных кампаний против бумажных книг и показать, кто их защищает. Почти всегда это оказывались нервные и неуравновешенные типы, называемые гуманитариями, пенсионеры и часть необразованных домохозяек, а против бумажных носителей выступали успешные, деятельные, с высоким ай-кью, занимающиеся активной деятельностью.
Масштабы уничтожения бумажных носителей ужаснули даже самых революционных. Сотни, а потом тысячи самосвалов везли и везли на свалку книги, простаивали в очередях часами, выстраиваясь в длинные колонны, забивали дороги и мешали движению.
В конце концов все свалки города оказались забиты и переполнены, пришлось срочно рыть котлованы, но решением мэрии в несколько недель построили комбинат по сжиганию, объяснив населению, что это экологично и даже будет вырабатывать электроэнергию, что пойдет на освещение города. Конечно, какая там экологичность и экономия энергии, но все сделали вид, что поверили, нужны же себе оправдания, что вывозят на уничтожение те книги, которые с такой любовью всю жизнь собирали родители…
От отца сильно пахло валокордином, когда он появился из кухни, я сказал торопливо:
– Посиди, отдохни, включи жвачник…
Он покачал головой:
– Нет-нет, я в процессе.
– Отец, – сказал я с неудовольствием, – тебе не обязательно самому все это делать! Достаточно и твоего решения. Это уже… действие.
– Я в процессе, – повторил он.
Я смолчал, отец не хочет отставать от все набирающего и набирающего скорость времени, это я смотрю вперед с жадностью и готов подпинывать прогресс: давай, давай быстрее, а он, напротив, сжимается от предчувствия неприятностей.
Глава 2
Грузчики приехали через час, а у нас, как водится, только половина увязана и упакована, однако они с этим сталкиваются постоянно, я доплатил, и эти молодые ребята, подрабатывающие после учебы, быстро выгребли остальные чудовищно толстые тома собраний сочинений, агромаднейшие атласы, альбомы картинных галерей…
Мне показалось, что отец за последние особенно переживает, я врубил на всю стену «Сокровища мирового изобразительного», там пошли сменяться эти шедевры, однако отец в ту сторону и глазом не повел. Вообще-то, у него психика здоровая: если альбомы эти на полке, то уже и смотреть не нужно, все в порядке, а вот когда их нет…
Кофейный автомат по мановению руки отца сделал две чашки кофе, отец гордится, что научился управлять домашними девайсами вот так по-современному, сам взял чашку, едва черная струйка пахучей черной жидкости оборвалась.
– И все-таки тревожусь, – признался он.
– За мир во всем мире?
– За тебя, – ответил он. – Это ты мой мир во всем мире. Я дикарь, для меня ты все-таки дороже других, хотя умом понимаю, что на свете могут быть люди и лучше тебя. Но то умом, а человек живет сердцем.
Последние слова он произнес с подтекстом, сейчас начинаются дискуссии, какими будут сингуляры, горячие головы доказывают, что только умом, никаких чуйств, хватит, натерпелись, довольно, это все рудименты, хотя потом признают, что даже разум – это высшее проявление грубых инстинктов, и без них его тоже может и… не быть.
Я смолчал, не люблю споры, когда для меня все очевидно, с удовольствием пил кофе, украдкой поглядывал на экран мобильника, но у Энн какие-то задержки на работе, освободится через час, не раньше, так что кивнул отцу, и он, явно гордясь, велел кофейнику приготовить еще по чашке, а потом разрезал пахнущий яблоками пирог.
– Чем сейчас занимаешься, сынок?
– Темной материей, – сказал я.
– Да, я что-то читал, – сказал он. – Темная материя вселенной, темная энергия где-то между звезд…
Я кивнул:
– Вот-вот. Только у меня другая темная. Но ее не меньше.
– Господи, – спросил он настороженно, – ты о чем?
– Темная энергия человека, – сказал я. – Вернее, всего этого скопления существ, именуемого человечеством или человейником. Людишки бегают вроде бы сами по себе, а на самом деле… на самом деле совсем не сами по себе.
Он спросил настороженно:
– Что, нами кто-то управляет? Смотри, не договорись до Бога или всяких там инопланетян!..
– Не договорюсь, – пообещал я. – И до всеобщего мирового заговора тоже. Я занят наукой, отец.
Он проворчал недоверчиво:
– Мы атеисты, сынок… Эта нынешняя мода, когда снова начали искать Бога, нас не должна коснуться.
– Я ученый, – повторил я с удовольствием. – Какой Бог? Я признаю только доказанные факты. И перепроверенные.
Он вздохнул:
– Я горжусь тобой. У нас на этаже восемь квартир, и почти в каждой безработные. Нет, сами так не говорят, но по мне что неработающие, что безработные… Знаю только, ты в хай-теке, а сейчас это самое то. Хотя и боюсь этой вашей сингулярности…
– Отец!
– Что делать, не угонюсь.
– Я помогу, – сказал я бодро.
Он посмотрел с неловкостью:
– Тысячи лет воспитывалась культура презрения к смерти, к готовности умереть… у меня это в крови. И вот сейчас так сразу все отменить? Я не готов.
– Отец, – сказал я мягко, – это была показуха. Вынужденная, сам понимаешь. Любому, кто красиво вещает о готовности умереть и о нежелании бессмертия, предложи сейчас вот жить сколько возжелает, куда вся философия смертности денется!.. Так ухватится, что не вырвешь обратно. Мы всего лишь ведем себя честно. И говорим честно, как чувствуем.
Он вздохнул еще тяжелее:
– Вот-вот, честно. А вся цивилизация и культура построены на лжи, сам знаешь. Говорить честно – это сразу со всеми до драки. Вы к этому готовы?
– Готовимся, – сказал я так, будто и это в моих силах. – Запреты рушатся все быстрее, люди все откровеннее. Наоборот, чем откровеннее, тем драк меньше.
Он посмотрел с сомнением:
– Какие-то вы простые…
– Мы?
– Ну да, – пояснил он чуть неуклюже, – современная молодежь. Мне кажется, мы были сложнее, одухотвореннее, что ли…
– То была не сложность, – сказал я, – или та сложность, что не усложняет, а запутывает и дает ложные ориентиры. При той якобы высокой духовности войны гремели не переставая! Истребляли друг друга везде и всюду. За веру, за честь, за Отечество, за лютеранство и против, за непогрешимость папы, за колонии, за свободы, нефть, справедливость… а сейчас, когда откровенничаем, большие войны прекратились, разве не так?
– Так, но…
Я бросил быстрый взгляд на часы:
– Прости, отец, надо идти.
Он вздохнул, но на губах проступила легкая улыбка.
– Кажется, догадываюсь…
– О чем? – сказал я с досадой.
– Гуманитарии спят дольше, – сообщил он заговорщицки, – на работу приходят позже, заканчивают тоже поздно.
– Отец?
Он в деланном испуге отстранился, замахал руками.
– Я что, я ничего! Хочу сказать, мне нравится твой выбор.
– Отец, ты даже не знаешь, кого собираюсь встретить!
– Девушку, – ответил он. – По тебе вижу. А то, что из гуманитариев, мне как медом… по салу. Сохранились же еще интеллигентные люди!
– Если гуманитарий, – сказал я, – то уже и интеллигент?
Мы обнялись, он видел, что мне нравится его похвала моей девушке. Торопился я в самом деле к Энн, заканчивает работу поздно, у них с этим строго, все проходят по старинке в девять утра и покидают офис в шестнадцать, а сегодня еще и задержалась часа на полтора.
Вообще-то, ее зовут Аня, Анна, но предпочитает сокращенный вариант, американизированный, в США даже президенты не стесняются уменьшать имена. Тот же Билл Клинтон на самом деле Уильям Джефферсон Клинтон, или в Англии был придурок из крестьянско-рабочей партии Тони Блэр, он еще всегда яйца чесал, держа руки в карманах, особенно когда разговаривал с женщинами, подчеркивая свою принадлежность к лейбористам, а что, вообще-то, он Энтони Чарльз Линтон, даже англичане не помнят. Там аристократы, как и вообще культурные люди, остались только в старых книжках.
У нас пока что никто не пишет, что в Кремле встретились Вова Путин и Витя Янукович, и мне это как-то больше нравится, хотя я вроде бы не биокон, а ого-го какой продвинутый.
А вот Энн в самом деле звучит загадочно и неземно, галактическое нечто, а то привычное Анна – это же Нюрка, то ли доярка, то ли нетрезвая и донельзя измятая девочка из подворотни…
Машины впереди начали притормаживать, люди столпились на перекрестке и вздымают плакаты, я думал, что запланированный пикет насчет модифицированных продуктов, никак не привыкнут, но это оказался просто митинг в защиту прав интеллигенции и животных.
Едва миновали, поток машин снова набрал скорость, я откинулся на спинку сиденья и, включив новости, с интересом смотрел за дискуссией по поводу внедрения геликоптеров в быт.
Автомобиль то набирает скорость, то сбрасывает, подчиняясь командам Дорожного Компа. Вообще-то, новшество вступило в силу всего полтора года назад, новые машины выпускают уже со встроенными системами, но я купил по бедности старенький, зато после небольшого тюнинга и переоснастки мой «жучок» не уступает супермощным карам. Их заявленные скорости в триста-четыреста километров могут только вызвать насмешливый вопрос: дурак, не проще было деньги бросить в форточку?
Сейчас мой идет в сплошном автомобильном потоке, где на равной скорости текут машины всех классов, и владелец «Бентли» или «Ягуара» может только утешаться особой отделкой салона, а город из конца в конец пересекаем за абсолютно одинаковое время.
На большой скорости мой «жучок» влетел в поворот, за тысячную долю секунды переговорил со всеми автомобилями на стоянке, вдруг какой желает сдать задом и выехать, пронесся в сантиметре от их блестящих задниц, красиво въехал между двумя «Опелями» и застыл в трех миллиметрах от бордюра.
Здание, где трудится Энн, похоже на гигантскую вафлю из стекла, поставленную стоймя. Блестит и сверкает, а ночью его еще и подсвечивают снизу. Я не раз раскрывал варежку от восторга, когда лучи прожекторов причудливо изламываются на крупноячеистых блоках, рассыпают блики загадочно и царственно.
Сейчас здание грозно сияет оранжевым в ожидании багрового заката, день идет к концу, хотя до вечера далеко, но нижние этажи в глубокой тени от соседних домов, подчеркнуто деловитых, без украшений, такими и должны владеть трастовые фонды.
Сканеры проверили меня еще в момент, когда машина подрулила к стоянке, она и наябедничала, кто в ней и новости с какого канала смотрит, а те быстро сверились с базой данных: работает, ни в чем предосудительном не замечен, а если и бывал, то не попадался, что еще важнее для общества, где грешки есть у всех, но рулят якобы безгрешные.
Двери передо мной распахиваются так предупредительно, что почти вижу кланяющихся придворных и слышу восторженный шепот: это он, он идет, он самый! Молодцы архитекторы, отдизайнерили, чувствуешь себя важным и значительным, а это, как уверяют специалисты, способствует пищеварению, здоровому цвету лица и активному долголетию, что теперь вдруг стало таким важным.
Огромный холл, чистый прохладный воздух, и везде хрустальный блеск, словно я в многомерном фужере из венецианского стекла. Просторный лифт стремительно вознес на нужный этаж, коридор широк, свет с потолка ровный и неотличимо солнечный, через равные промежутки на стенах великолепные картины в массивных рамах, а двери между ними выглядят как бы проходами для обслуживающего персонала этой дорогой картинной галереи.
Вдали словно из картины вышел подтянутый мужчина с широким размахом плеч, пошел мне навстречу красиво и четко, словно прусский юнкер. Я их никогда не видел, но часто слышал это выражение насчет прусскости, когда у человека… точнее, у мужчины, прямая спина, развернутые плечи и грудь вперед, да еще строгий и чуточку суровый взгляд.
Я поприветствовал издали:
– Здравствуйте, Андрей Валентинович!
По нашим меркам двадцатилетних Андрей Валентинович не просто пожилой, а уже старый, хотя выглядит и держится бодро, всегда подтянут, фигура спортивная, бицепсы мощные. Уж не знаю, как ему все это удается, он сам упоминал про тяжелые болезни с детства и постоянную борьбу с ними, но, видимо, эта борьба и не дает расслабляться. А еще он единственный из тех, кого знаю, кто в таком возрасте мгновенно хватает все новые гаджеты и девайсы, изучает и приспосабливает в жизни, в то время как я своего деда, его ровесника, кстати, даже мобильником не научил толком пользоваться.
– Привет, Григорий, – сказал он доброжелательно. – К Энн?.. Скоро закончит, но даже не в двадцать, сочувствую.
– А что случилось?
– Поправку к закону принесли, – сообщил он. – Еще в Думе не приняли, но мы должны быть готовы… Работы прибавится. Может, все-таки перейдешь к нам? Или хотя бы на полставки, если не хочешь уходить со старой? Даже волонтером можешь… Ты нам подходишь по всем статьям. Твое досье просто чудо.
Я спросил вяло:
– А что там, почитать бы…
Он ответил бесстрастно:
– Да ничего особенного. Теперь вообще нет особенных.
Я кивнул, соглашаясь, особенное перестало быть особенным. И вообще понятие компромата не существует, пережиток Средневековья. Просто всегда читать про себя интереснее, чем про других, но там наверняка не на одной страничке, а я ненавижу, когда многабукоф, этого реликта со времен финикийцев.
– Я посижу в приемной?
Он улыбнулся:
– Ты же почти свой, хоть пока и без допуска. Можешь подождать в просмотровом зале. Я скажу, чтобы шла прямо на сигнал коммуникатора, как только освободится.
– Спасибо, Андрей Валентинович, – сказал я. – Подожду, Андрей Валентинович.
Он, хотя идет в ногу со временем, терпеть не может, когда обращаются по имени, особенно этим грешат всякие с соплями до пола. Я еще раз подумал, что и на Западе раньше держались в рамках приличий и с быдлом не заигрывали, в те времена если бы кто осмелился назвать Уинстона Черчилля каким-то Винни, получил бы в морду.
В коридоре по обе стороны идут просмотровые, оттуда доносится либо стрельба, либо томные вздохи. Я кое-как отыскал пустую удлиненную комнату, в зале приглушены огни, огромный пустой экран на всю стену, приглашающе мигают огоньки, мол, включи, у нас тут такой запас запрещенных к показу…
Я сел в заднем ряду рядом с дверью. Надеюсь, Энн задержится не слишком, а то сразу заторопится домой, очень деловая и самостоятельная, а я вот хоть тоже весь из себя деловой и куда уж самостоятельнее, но не могу без нее, что-то щемит и ноет…
Работа у нее деликатная, занимается контролем над содержанием фильмов, книг, байм. Вычеркивает сцены насилия, рекомендует больше секса, юмора, здорового смеха. Можно даже возродить старую добрую традицию швыряния тортами, а вот поскальзывание на банановой кожуре убрать, хоть и смешно, однако можно больно удариться, а то и сломать руку, а если человек пожилой – шейку бедра…
Она же распределяет заказы на сцены, которые нужно доснять к старым фильмам взамен убранных. Я как-то смотрел «Рэмбо» в новом варианте, где Сталлоне возвращается из армии, а не с войны, как в старом варианте, его встречают враждебно и отчужденно, слишком мускулистый и сильный, не знает каких-то новых привычек, модных словечек и не одевается стильно, однако он поступает в университет, где сперва ему трудно и вот-вот бросит, но в него влюбляется одна девушка, потом вторая, третья, он находит второе дыхание и успешно сдает сессию, а потом вообще поражает преподавателей тягой к знаниям.
Заканчивается тем, что две девушки, не поделив его, поселяются с ним вместе в одной комнате в общежитии, поставив там широкую трехспальную кровать. Я смотрел придирчиво, но компьютерная графика на такой высоте, что даже помня оригинальный фильм, я не мог найти места переходов от «старого» к «новому».
В других отделах этого Бюро, хотя это давно не Бюро, а огромный комбинат, переписывают учебники истории и вообще все документы, так как недопустимы описания побед одного народа над другим. Это может вызвать нехорошие настроения у молодежи, что особенно чувствительна ко всем проявлениям несправедливости.
Целый этаж занят специалистами, что выискивают в старых книгах, в новых, газетах и сети анекдоты, в которых участвуют чукчи, армяне, американцы, евреи, русские – это может вызвать ощущение неполноценности одних народов и превосходства у других, а такое в демократическом обществе недопустимо.
