скачать книгу бесплатно
Френсис сказал довольно:
– Хорошо сидим!.. И ничего, что халат старый и в дырках, зато хлебцы жарим на установке в полтора миллиона долларов!.. Мы, так сказать, можем по факту считаться зажиточным слоем.
– Даже зажравшимся, – подсказал Георгий.
– Вконец зажравшимся, – согласился Френсис. – Как раз в то время, когда разрыв между зажиточными и незажиточными слоями населения стал еще глыбже и ширше. Зажиточные живут на пятнадцать-двадцать лет дольше, выглядят моложе и здоровее… только посмотрите на меня, правда красавец?.. чем те, кто получает меньше.
Джордж уточнил:
– При нынешних возможностях любой может стать зажиточным.
– Правда? – спросил Георгий ехидно.
– Большинство этого просто не хотят, – объяснил Джордж, – потому что надо больше работать, напрягаться, а им хочется отдыхать и развлекаться. И покупать только то, что хочется, а не что рекомендуется для долгой и здоровой жизни. И пить, разумеется, в то время, как сторонник здоровой жизни в рот не возьмет водку или коньяк. Так что не надо…
Френсис сдвинул плечами.
– Дело не в том, – сказал он уже серьезным голосом, – как на самом деле, а как подается. Выглядит, будто мы эксплуататоры: захапали все себе, а делиться не желаем. А то, что эти незажиточные хотят, не работая и не напрягаясь, получать те же блага, что и мы, это вполне законно, понятно, разумно, и потому мы должны предоставить всем этим существам такие же блага, какими обладаем сами. К примеру, позволить им тоже жарить хлебцы на установке за полтора миллиона долларов.
Георгий сказал бодро:
– Я согласен и вот прямо щас предоставляю всем им право получить докторскую степень нейрохирурга!.. И вместе со мной войти в новый, прекрасный мир.
– Ты не политкорректен, – сказал Евген строго. – Это братья наши меньшие, им тоже нужно предоставить те же возможности. И наше общество идет в этом направлении! Сейчас даже смертельно пьяный может садиться за руль, потому что машину ведет компьютер, так что общество дает и этим людям все возможности!
Аллуэтта сперва смотрела с непониманием, потом начала сердиться. Максим видел, что светская львица с обрезанным хвостом готова вмешаться: как же, ее мнение всегда было решающим, – но Френсис делает ей предостерегающие знаки, Анечка со своей стороны придерживает за локоть, напоминая, что мужчины не любят сильных и уверенных женщин, и эта львица кое-как смиряет себя.
Когда поднялись из-за стола, Аллуэтта на какой-то момент оказалась с Максимом рядом, спросила быстро:
– Так что еще тебе во мне так уж… отвратительно? Я обрезала, как ты и хотел…
Голос ее звучал покорно и печально, но Максим чуть не задохнулся от возмущения:
– Я?.. Я хотел?.. Дура, ты бы еще противогаз надела!
Она остановилась, Френсис быстро пошел с ним рядом, едва успевая в ногу, даже переходил иногда на бег, оглянулся, бросил шепотом:
– Ты с ума сошел?.. А если завтра придет в противогазе?
– Блин!
– Вот тебе и. Анечку инфаркт схватит. А остальные со смеху помрут. Как ты стремишься разрушить такой почти сплоченный против тебя коллектив!
Максим ответить не успел, из приемной директора выглянула Светочка, помахала белой лапкой с зеленым маникюром.
– Максим Максимович!.. Директор просит вас зайти немедленно… если вы, конечно, не очень заняты…
– Пока нет, – ответил Максим. – Иду!.. А ты, Френсис, проведи как-то тактично беседу.
– Насчет противогаза?
– И вообще тоже, – сказал Максим. – Ну, ты понял.
– С трудом, – ответил Френсис. – Но я тоже гений, а два гения друг друга всегда поймут, если излишек гениальности не помешает, как у нас обычно.
Светочка осталась у двери, придерживая ее открытой для Максима, на него смотрит призывно и заинтересованно. Знает, каким необычным образом получены деньги и дико дорогое оборудование и кому все обязаны повышением зарплаты и тем, что сейчас на работу к ним оформляются еще трое докторов наук, которым обещаны и высокие оклады, и широкое поле работ.
Глава 11
Томберг кивнул Максиму на кресло напротив стола. Максим сел с осторожностью: что-то у директора лицо какое-то странное, не то помочился по рассеянности прямо в штаны, не то перднул при королеве, а теперь не знает, как поизящнее извиниться, на коня теперь не спихнешь. Да и взгляд отводит, будто собирается сказать, что пошутил, а ККК-3С забирает себе домой.
– Тут такое дело, – сказал Томберг, – вы знаете, Максим Максимович, в обществе сейчас некое нехорошее бурление… Из-за того, что население наконец-то реально повернулось к проблеме продления жизни, резко обострилась ситуация… как бы повсюду.
Максим спросил хмуро:
– Вы о церквях? Это еще не повсюду.
– Да, – сказал Томберг, – в церквях. Но церкви, как оказалось, имеют влияние на простой народ даже больше, чем ожидали сами священники. Или не церкви, а религия?.. Вера?.. Я материалист, потому до сих пор не знаю разницы между верой и религией. Никогда не интересовался. И сейчас не хочу!..
Максим поинтересовался:
– Но приходится?.. Эти демонстрации на Болотной за веру нашу христианскую…
– Хуже, – сказал Томберг уныло. – За веру нашу православную!.. Хотя, конечно, наш народ не видит и не понимает разницы. А православная, увы, самая ортодоксальная, негибкая, никаких перемен не видит и не признает. Это католическая идет на компромиссы, а протестантская так и вовсе науку считает спасением от всех бед. В общем, во избежание нагнетания напряжения в обществе и с целью избежать кровавой конфронтации между верующими и неверующими…
Он умолк, не в силах продолжать, Максим спросил настороженно:
– Что, и у нас хотят, как в армии и в школах?..
– Да, – ответил Томберг, вздохнув. – Ничего не поделаешь. Ваш банкир, или кто он там, своими тридцатью миллионами долларов ввел вашу лабораторию в число… гм… заметных. Теперь на вас обратили внимание как чиновники и бандиты, так и всякие там… разные. От чиновников я прикрою, бандиты сразу отлипнут, с ученых у них брать не получается, а вот различные организации… да, это посложнее.
– Но церковь!.. Это же ни в какие ворота не лезет!
Томберг развел руками:
– Максим Максимович, это всего лишь уступка невежественному веку, в котором живем. Вы же знаете, Средневековье еще не кончилось!..
Максим встал, некоторое время казалось, что слышит дурную шутку, Томберг тоже может еще как приколоться, не родился же директором, в его время вообще на ушах ходили, это сейчас молодое поколение намного серьезнее.
– И… как это будет выглядеть?
Директор развел руками:
– РПЦ направляет к нам священника.
– А РПЦ имеет над нами власть?
Томберг посмотрел на него с укором.
– Русь приняла, – напомнил он, – византийскую модель христианства, а в ней главой церкви являлся император. Потому патриарх всегда подчинен государственной власти! У нас был под князем Владимиром, затем под царями, императорами, Совнаркомом, ЦК КПСС, а теперь под нетвердой рукой президента… Потому, когда приходит священник, он приходит еще и как государственный чиновник, облеченный властью.
– Блин, – сказал Максим пораженно, – мракобесие на марше!
– Темнее всего ночь перед рассветом, – напомнил Томберг. – Потерпите. Отнеситесь к этой мелкой неприятности, как к необходимой формальности. Зато присутствие священников в научно-исследовательских центрах заметно снижает, как уже доказано, накал страстей верующих.
– Я никак не думал, – сказал Максим, – что у нас в стране их так много!
– Я тоже не думал, – признался Томберг, – да и сейчас не верю в эти цифры. Просто в нашем обществе всегда есть силы, преследующие какие-то свои цели.
– А если еще взять подростков, – сказал Максим, – которым все равно ради чего бить витрины, жечь автомобили и ходить с плакатами, устраивая стычки с ОМОНом…
– Вы правы, – сказал Томберг. – Дефо говорил, что в его время нашлась бы сотня тысяч отважных англичан, готовых не на жизнь, а на смерть сражаться против папизма, не зная даже, что такое папизм – человек или лошадь. Так и эти будут устраивать митинги и беспорядки во имя своей футбольной команды или православной церкви, не очень-то и представляя, что это. В общем, Максим Максимович, я на вас надеюсь. Мы же умные люди, должны действовать по возможности умно. А то и мудро, если получится. Нам главное – выиграть время. А там войдем в сингулярность, а эти останутся.
– Буду стараться, – сказал Максим. – По возможности. Хотя местами я такой дурак, что все дураки удавятся от зависти.
На следующий день с утра никакого священника, Максим уже начал надеяться, что наверху опомнились и такой откровенной глупости не дали ходу, но после обеда священник переступил порог их лаборатории: отоспавшийся, сытый, с мощным брюхом, как у породистого гуся или даже тираннозавра.
На взгляд Максима, настоящий православный священник: толстый, бородатый, как раввин, в рясе и с пудовым крестом на пузе, точная и узнаваемая карикатура на православие, такого не спутаешь с католическим или протестантским.
Завидев его еще в дверном проеме, Максим понадеялся, что внешность обманчива, вдруг да человек умный и достаточно современный, они даже компьютеры перестали проклинать, однако посмотрел в мясистое лицо с отвисающими щеками и заплывшие жиром глазки, облегченно вздохнул.
Вряд ли этот окажется педофилом или каким-то извращенцем, слишком прост даже с виду. Этому пожрать, да чтоб кусок сала был втрое толще самого ломтя хлеба, да стакан водки… нет, стакана маловато, такому нужно сразу литровую бутыль.
Надо сказать Френсису, мелькнула мысль, чтобы наливал этому служителю церкви вместо компота спирту. Нет, это же не деревенский священник, этому нужно марочного коньяка, да побольше, побольше.
Священник, с порога определив, кто здесь самый главный, важно направился к Максиму, с достоинством неся объемистый живот, как живая иллюстрация того, что во всех странах и во всех конфессиях богатые и развитые люди поголовно худые и подтянутые, а бедные и неразвитые интеллектуально – толстые и даже жирные, хотя это звучит неполиткорректно, и эти данные стараются не афишировать.
Отечески улыбнувшись, священник протянул Максиму руку тыльной стороной вверх. Максим запоздало понял, что для поцелуя, разозлился и отдернул свою, уже протянутую для рукопожатия, пусть и формального.
– Максим Максимович Руд, – назвался он сухо. – Руководитель коллектива этой лаборатории. Как я понимаю, вы и есть тот из церкви…
Он сделал паузу, священник сказал густым голосом:
– Иерей Александр Зельман, отношусь ко второй степени священства. Если слово «иерей» выговорить трудно, можете называть меня пресвитером, это одно и то же. Обращаться ко мне нужно «ваше преподобие», а если неофициально, то «отец Александр» или «батюшка».
Френсис подошел и встал рядом с Максимом.
– А почему не «поп»? – спросил он.
Священник нахмурился:
– Несмотря на то что в греческом, откуда пришла наша вера, слово «поп» означает «священник», а «попадья» – жена священника, в нашем языке это приобрело нездоровый оттенок в простом народе.
– Но мы верны традициям, – возразил Френсис. – И своей исконной вере, а там поп – это поп!
Священник покачал головой:
– Все же предпочитаю, чтобы меня называли отцом. Можно без прибавки «святой».
За их спинами фыркнул Евген:
– Какая скромность!
Кто-то усмехнулся, Максим ответил предельно вежливо:
– Простите, но у меня есть отец.
Священник сказал с укором:
– Но так принято…
– Не здесь, – отрезал Максим, медленно закипая. – Если хотите, можем называть вас товарищем Александром или господином Зельманом. Может, даже мсье или сэром… Нет, сэр – рыцарское обращение, а священники в те времена ездили только на мулах…
– Мусью, – подсказал Георгий. – Как там у классика, «ну погоди, мусью…»
– Панове, – предложил Евген. – Он похож на пана. Только не на пана, а на пана добродия.
Священник покачал головой:
– Это неприемлемо.
– Но не по имени же вас звать? – возразил Максим. – Это только между друзьями… Можем по фамилии, хотите?
Священник сказал благочестивым тоном:
– Давая обет, мы отрекаемся от прежней жизни и прежних имен.
– Ух ты, – сказал Френсис с уважением. – Как в Запорожской Сечи! Помню Юла Брюннера, как он громил поляков…
Георгий толкнул его в бок.
– Ты что? Громил Тарас Бульба, а Юл Брюннер играл его в «Великолепной семерке».
– В церкви, – произнес священник, – мое имя Георгий. Можете по церковному имени с непременным добавлением в начале «брат». «Брат Георгий» меня вполне устроит.
Максим помотал головой:
– Простите, у меня хоть и нет братьев, но, глядя на вас, заводить их совсем не хочется. К тому же у нас уже есть Георгий. Вот он стоит, настоящий, может обидеться. Даже точно обидится.
Священник сказал со вздохом:
– Сын мой, но…
Максим прервал:
– Послушайте! Я не ваш сын. У меня, как я сказал, есть отец. Давайте тогда так, поскольку я человек вежливый, я буду к вам обращаться на вы…
Священник кивнул:
