скачать книгу бесплатно
Учитель тихонько обошел двор, как бы желая удостовериться, что кроме него никого здесь нет, и направился к квартире. Он нашел ключ на крыльце под ковриком, на том месте, где прятали его все домашние, и открыл дверь.
Чем-то тоскливым повеяло на него из темноты опустевшего гнезда. Из предосторожности он тщательно проверил, плотно ли закрыты ставни, и зажег спичку. Огонек пламени задрожал, шатая на стене непомерно огромную уродливую тень.
Чтобы окинуть взглядом всю комнату, Платонов поднял спичку над головой. Тень скользнула вниз по стене, упала под ноги, и сразу стало видно и пустой шкаф в углу с распахнутой настежь дверцей, и маленькую разоренную кроватку дочурки, и разбросанные по полу вещи, и кипы школьных тетрадей на подоконниках.
Спичка обожгла пальцы и погасла. Учитель не хотел зажигать вторую, но вдруг вспомнил, что дочурка Леночка оставила здесь алую ленту, которую вплетала в косичку. Он вспомнил ее неутешный плач, в три ручья слезы, и пообещал, что вернется и непременно найдет.
«Милая моя девочка! Почуяла ли ты своим маленьким сердечком, что батько твой, давая это обещание, обманул тебя. Не знает он сам, когда вернется, если вообще вернется. Но ты не горюй, доченька, я найду твою ленту и сохраню до встречи вот тут», – он приложил руку к сердцу. Затем он опять зажег спичку и, опустившись на колени, принялся искать на полу. Одна спичка догорала, он зажигал следующую и все искал, искал. Под руки попадались разные вещи, не взятые в дорогу. Он брал одну за другой, рассматривал их и удивлялся, почему все эти дорогие и необходимые вещи оказались лишними.
Платонов обшарил весь пол, но лента не попадалась, и он стал искать на подоконниках.
«Это следовало бы сжечь», – подумал он, глядя на груды старых ученических тетрадей, и тут же вспомнил, что нужно разобрать школьную документацию, учебники, физический и химический кабинеты, библиотеку, отобрать все более ценное и подальше запрятать, зарыть, а остальное сжечь, уничтожить.
Он снова принялся искать ленту между тетрадями. Сердце защемило. Ведь все здесь до последних мелочей было родным и милым сердцу учителя. Вот в этих слежавшихся, пожелтелых от времени детских тетрадях была вся его долголетняя работа. По этим страничкам он пристально, с любовью наблюдал, как постепенно неверные кривые палочки и крючочки, выведенные на косых крупных линейках, превращались сначала в буквы, такие неуклюжие и смешные. Потом эти буквы день ото дня становились все увереннее и лучше, из них уже образовывались первые слова «папа», «мама». Позже из слов слагались мысли. Учитель открывал одну тетрадь за другой, и перед ним мысленно представали его ученики: темные, светлые, совсем белоголовые, с косами и косичками, с чубиками и озорными мальчишескими челками, наголо стриженые; кареглазые, сероглазые, с черными, как угольки, и голубыми, как озерца, глазами; и улыбки лукавые, затаенные, хитрые, простодушные… И тяжело было думать, что всех этих детишек теперь лишат радости учиться.
Григорий Иванович подавил вздох.
– Нет, не поднимется рука сжечь, – решительно вымолвил он вслух. – Спрячу, все спрячу.
Зажигая очередную спичку, учитель увидел, что их оставалось только две штуки. Он стал быстро искать ленту и нашел ее на комоде среди пустых коробочек и флаконов. Наконец, последняя спичка догорела, и в комнате стало черным-черно.
Григорий Иванович прилег на прохладный клеенчатый диван и силился сначала ни о чем не думать. Надо немного отдохнуть, успокоиться, ведь впереди много дел. Но вопреки желанию воображение его настойчиво работало, и все, что пришлось увидеть и пережить, вдруг навалилось на него. Замелькало виденное за минувший день: переправа, нескончаемый поток людей, машин, повозок, родная степь и горькая пыль на дорогах, в печальном поклоне спелые колосья пшеницы, старик Гончарук, увозивший внучат от расправы за отца-комиссара, скорбь в глазах людей, уходивших от надвигающейся беды. Затем мысли Платонова перешли к школе. Вот он, учитель, директор ее, проводит здесь последние часы. Не позже чем завтра он должен покинуть село, оставить школу, с которой сроднился душой и сердцем, отдал девять лет вдохновенного труда, школу, в которой воспитал не один десяток юношей и девушек.
Внезапно сквозь маленькую щелочку в ставне полыхнула вспышка, на миг осветив комнату, и оборвала размышления.
Он поднялся с дивана и чуть приоткрыл ставню. «Нельзя терять время. Сейчас же нужно в сельсовет. Первым делом надо выполнить срочное задание райкома партии – помочь колхозникам отправить скот к Лысой горе, а там дальше – на восток. Затем эвакуировать в тыл людей, которым нельзя оставаться в Цебриково. Хотя решение отправить скот вызвало возражение со стороны таких, как Яков Кульвальчук и ему подобные, но он, Платонов, – коммунист, он сумеет настоять на своем. Не Яковы Кульвальчуки решают дело».
Учитель решил все это сделать за остаток ночи, днем он займется разборкой в школе документации, оборудования, имущества. Еще нужно повидать кое-кого из своих учеников. Цебриково Платонов решил покинуть следующей ночью.
Он бережно свернул и спрятал в нагрудный карман гимнастерки ленту дочурки, вложил в барабан нагана два недостающих патрона и вышел. Дверь запер и ключ спрятал в обычном месте.
На дворе стояла предрассветная темнота. Над головой высоко в небе, между поределыми звездами висел ручкой вниз ковш Большой Медведицы. В стороне станции Веселый Кут тускнел и укорачивался гигантский багровый столб пожара. А там, на северо-западе, где шли бои, метались по горизонту багряные сполохи.
«Надо спешить, спешить, – подумал Платонов и энергичным, размашистым шагом направился в сельсовет. – Потом вернусь, чтобы все привести в порядок».
Учитель и ученик
Ранним утром по степи к селу Цебриково во весь опор скакали двое юношей. Их взмыленные лошади, прижав уши и раздувая ноздри, шли голова в голову, и если одна из них чуть отставала, всадник шпорил ее каблуками по потным бокам и она выравнивалась.
Один из юношей, что с карабином за спиной, сидел на рыжей белогривой лошади, был в плащ-палатке, на манер кавказской бурки, ниспадавшей на конский круп. Из-под черной барашковой шапки, лихо сбитой на затылок и держащейся, как говорят, «на честном слове», вилась и падала на лоб буйная светлая прядь волос. Сочный румяный рот с чуть приопущенными уголками губ и бирюзовые глаза придавали лицу юноши нежное, почти девичье выражение. Однако во всей посадке, в манере погонять лошадь проявлялась мужская удаль, в которой нетрудно было угадать стремление походить на Чапаева.
Другой всадник, скакавший на вороной лошади, был в матросском бушлате, полосатом тельнике и надвинутой до бровей фуражке-капитанке. Это был рослый белобрысый парень, сухощавый, крепкого сложения, с длинными жилистыми руками. Его продолговатое, совсем мальчишеское лицо с узкими прищуренными глазами, казалось, совсем не гармонировало с сильным мускулистым телом. Движения его были более медлительны и не так порывисты, как у товарища. Весь он казался угловатым и неуклюжим. Он часто поддергивал за ремешки две висевшие на левом плече мелкокалиберки.
Всадники влетели в село и, обогнув школьный сад, осадили лошадей возле ворот.
На щеках юношей рдел яркий румянец, глаза горели ребяческим азартом.
– Ты, Миша, поезжай домой, – сказал юноша в барашковой шапке своему товарищу, – а я разыщу Григория Ивановича. Надо скорее предупредить его.
– Давай уж вместе, Ваня.
– Нет, нет, обоим маячить по селу не стоит, понимаешь?
– Ну, добрэ, – с неохотой согласился Михаил, видимо привыкший считаться с мнением товарища, и, хлестнув концом повода еще неуспокоившуюся лошадь, взял с места в галоп.
– Будь дома, я заеду к тебе и все расскажу! – крикнул вдогонку оставшийся и рысью въехал в ворота.
Посредине школьного двора он остановился и огляделся кругом. Все ему здесь было знакомо, все до последней жердочки, до камышовой тростинки на крыше погреба, до камушка малого. Необычными казались только безлюдье и тишина.
Юноша подъехал к небольшому флигельку, густо заросшему кустами сирени. Здесь помещалась квартира Платонова. Вот две каменные ступеньки с вытоптанными посредине углублениями, коричневая дверь с медной скобой, отполированной прикосновениями множества рук, черная восьмерка замочной скважины. Все это было хорошо знакомо.
Но вот взгляд юноши упал на большой висячий замок, не замеченный сразу. Стало грустно. Будто замок запирал от него все, что связывало его с этим домом.
Юноша приблизился к окну. Полуоткрытая ставня оставляла небольшую полоску. Заслонив ладонями свет солнца, он приник лицом к прохладному оконному стеклу. И когда глаза привыкли к темноте, увидел большую часть комнаты. В квартире было пусто.
– Значит, уехали… что же делать теперь?
С тревогой в душе отъехал он от окна и снова оглядел двор. Открытый сарай зиял пустотой. Кругом тишина, от которой тоненько, как от комариного роя, звенело в ушах. И только пчелы в саду, кружившиеся над ульями, да аромат спелых яблок и груш живо напоминали родную школу.
«Григория Ивановича нет, – снова подумал юноша. – Оно, конечно, хорошо, что учитель вовремя уехал и опасность ему не угрожает. Но с другой стороны – что делать дальше? А ведь сейчас, как никогда, было необходимо его присутствие, нужен его верный разумный совет. Уж Григорий Иванович нашел бы выход, посоветовал бы, что теперь остается делать и как поступить далее им, его ученикам-комсомольцам, застигнутым врагами на селе. А может, еще не успел? Поехать по селу, может кто видел его… Объездить правления колхозов, заехать в сельсовет…»
Подобрав поводья, юноша двинулся через двор к садовой калитке.
– Никитин! – негромко окликнул его знакомый голос.
Юноша обернулся. В полуоткрытом окне школьной библиотеки стоял учитель.
– Григорий Иванович! – радостно воскликнул юноша.
– Ваня, тише, – приложив палец к губам, предупредил Платонов.
– А я решил, что вы уехали.
– Пока еще нет. Надо управиться…
– Нет, нет, – перебил его Никитин, – вам нельзя здесь.
– Ты почему здесь? Что-то случилось?
– Григорий Иванович…
– Не называй громко. Отведи лошадь в сарай и заходи сюда, только через окно. Дверь закрыта.
Ваня отвел лошадь и прыгнул через окно в библиотеку. Книжные шкафы были раскрыты, на столе, на окнах и просто на полу разложены географические карты, учебники, две высокие стопки книг в красных коленкоровых переплетах – сочинения Ленина.
– Григорий Иванович, вам нужно уходить, – горячо произнес Ваня.
Платонов вопросительно взглянул на ученика.
– Мы видели чужих солдат в степи.
– Когда?
– Только что. Мы прямо оттуда, чтобы сказать вам.
В спокойных, всегда улыбающихся глазах учителя промелькнула тревога.
– Может, вы ошиблась?
– Нет, точно.
– Минутку. – Платонов закрыл окно. – Расскажи подробнее.
– Сегодня ночью мы с Мишей Кравченко были там, в степи на вышке. Вы знаете.
– Ну, ну?
– Рано утром слышим – кто-то бормочет. Я выглянул в окошечко. Вижу, двое вылезли из лесопосадки на дорогу. Против нашей вышки остановились и озираются кругом. Смотрим – карабин у одного русский, вот этот самый… – улыбнулся Ваня. – Мы сначала решили, что это наши, хотели было спросить, далеко ли фронт, как вдруг слышим – забалакали они не по-нашему. Я толкнул Мишу, он меня, и мы вместе выстрелили из наших малокалиберных. Один из них упал, другой – тикать в посадку.
– Молодцы, не растерялись, – улыбнулся учитель, – Выходит, немецкая разведка напоролась на вас?
– Не похожи они на немцев. Маленькие, черные, как цыгане, и говорят не по-немецки. Наверно, румыны.
С минуту оба молчали. Учитель стал торопливо укладывать в ящик отобранные книги.
– Это все сохранить. Оно нам с тобой нужно будет.
Ване приятно было слышать «нам с тобой» из уст учителя, и он стал помогать.
– Еще как нужно, Григорий Иванович. Но как же быть сейчас?
Ваня ждал решающего слова учителя, он надеялся, что Григорий Иванович подскажет разумный выход. Ведь так было всегда. Он помнит, как они, ученики, чуть что бежали к нему попросить совета. Сколько всяких вопросов он помог разрешить им, сколько пылких надежд вселил он в их души, сколько сомнений рассеял! И не было, казалось, случая, чтобы хоть самая малая просьба была обойдена вниманием Григория Ивановича.
– Как вам быть? А как подсказывает тебе твое собственное чувство? Ты комсомолец, и вот теперь, когда ты своими глазами увидел врага, ты что-нибудь подумал?
– Подумал и сейчас думаю.
– Что именно?
– Всем нам надо уходить отсюда.
– Куда?
– На восток.
– Теперь, Ваня, пожалуй, поздно. Ночью шли бои здесь, совсем близко. Под утро отошли наши войска.
– Тогда к нашим, на фронт.
Платонов улыбнулся. Его радовало, что его ученики полны решимости не покоряться захватчикам и сражаться с ними.
«А почему бы не подключить ребят к организованному сопротивлению захватчикам? – подумал Григорий Иванович. – Ведь всем будет трудно, и молодежи тоже. Молодость и опыт при правильной организации могут дать нужный результат. Ведь именно на это нацеливал представитель обкома партии».
– Все это правильно, Ваня, но у меня есть другой план. Никуда не уходить.
– А как же?
– Оставаться здесь, в Цебриково.
– А… что же мы тут будем делать, на фашистов работать?
– Не работать, а бороться против них. – Учитель легонько взял юношу за плечи и привлек к себе. – Слушай меня. Сейчас на нашей земле, временно захваченной врагом, остаются тысячи вот таких же, как вы, комсомольцев, которые не станут изменниками или трусами. Так ведь?
– Конечно, Григорий Иванович.
– Так вот. Партия приказала нам с тобой создать здесь, в Цебриково, боевую подпольную комсомольскую организацию.
Ваня от неожиданности даже подтянулся, как в строю.
– Мне… тоже?
– Да, Никитин. Я знаю тебя как настоящего комсомольца и доверяю тебе. Уверен, что ты не подведешь.
Ваня почувствовал, как гулко застучала кровь в висках, задрожали ресницы и стало больно глазам. Он глянул в лицо учителя, но не увидел четких знакомых черт. Все расплывалось, двигалось, словно под водой. Плотно сомкнув веки, он выжал слезы, и сразу перед глазами все стало четче: и предметы, и теплая, понимающая улыбка учителя.
– Сделаю все, что…
– Тебе пока такое задание: надо узнать, кто из твоих товарищей-комсомольцев останется на селе. Прощупай каждого, чем он дышит, и только тогда привлекай. Группируй хлопцев вокруг себя осторожно. Бойся провокаторов и предателей.
Ваня слушал учителя, и в душе его рождалось и крепло гордое сознание, что ему доверяют такое великое дело.
– Помни, тут требуются осторожность, спокойствие и выдержка. На рожон лезть не нужно, горячиться не следует.
– Я это понимаю, Григорий Иванович. Буду поступать так, как вы говорите.
Платонов легонько опустил руку на плечо взволнованного юноши.
– Самое главное, помни, что рядом с тобой идут старшие – коммунисты. Они будут помогать тебе, направлять и оберегать. Как думаешь, справишься? Помни, что придется отвечать не только за себя, но и за товарищей. Цена риска в борьбе самое дорогое – жизнь.
– Понимаю, Григорий Иванович… А… вы?
– Я буду с вами.
– Но ведь вам здесь…
– Я уйду, но буду с вами. Понимаешь?
– Понимаю, – прошептал Ваня. Ему захотелось вдруг обнять учителя, но строгость минуты удерживала его от этого душевного порыва, и он только промолвил:
