скачать книгу бесплатно
Неждан отпрыгнул от кострища и поднял меч почти вертикально. Что-то горячее потекло на пальцы, охватившие рукоять.
– Вынимай.
Неждан перехватил горячие ножны, обжёгся, но потянул и почти без натуги извлёк клинок.
Он был тусклым, словно чем-то покрытым.
– Воск, – сказал Парамон. – В ножны залили воск, прежде чем вернуть меч мёртвому витязю. Вот она – судьба. Не серебро ты там взял…
Неждан потёр рукавом клинок. Он засветился по лезвию позёмкой, будто ветер гнал снежинки по зимнему полю, бежали узоры. Неждан взмахнул раз, другой. Клинок, как послушный руке ледяной вихрь, рассёк воздух.
– Оботри весь со тщанием, – наставлял Парамон. – Прутом вычисти воск из ножен. Ему в них почивать, пока новых нет. Береги от росы. Носи на левом бедре или за спиной.
Рыбы Парамон наловил сам, сам развёл огонь, Неждан же оттирал, вычищал воск из дола, освобождал от восковой тусклой плёнки льдистые бегущие узоры, не в силах отвести от клинка взгляда. С одной стороны, ближе к рукояти, нашёл знаки и крест.
– Латинские runa, – сказал Парамон, коснулся пальцами креста и добавил: – Всё есть воля Божья. Меч франкский. Добрый. В добрых ли руках?
И посмотрел с рассечённого лица, глазами холодными, как осенняя река. И вдруг опять рявкнул:
– Подвысь!
Неждан вскочил и вновь воздел к небу клинок в бегучих ледяных узорах.
– Такие долго куют из болотного железа, – сказал Парамон, обходя Неждана кругом и смотря на меч. – Они тверже звёзд. Здесь, в славянских землях, их, добытых из заветных мест, зовут кладенцами. Говорят, кузнецы, кующие такие, – волхвы, ведающие тайны жара и холода, потому на клинках звёздный узор. Ложь. Не волшба, премудрость Божия в основе всего.
– Крыло лебяжье… – отозвался вдруг Неждан, всё не отрывая глаз от меча, над которым бежали облака.
– Skald[33 - Древнескандинавский поэт.], – пробормотал в бороду брат Парамон и кивнул, а потом добавил: – Крылья А??????[34 - Ангел (греч.).] суть лебяжьи.
* * *
Из-под могильного холма они ушли, также забирая к западу. Дальше к селищам, купить еды, как сказал Парамон.
За два дня миновали негодную к пахоте, холмистую в ручьях и болотцах пустошь и далеко за полдень третьего увидели дымы за перелеском. Брат Парамон велел Неждану замотать меч в свой старый плащ и нести на плече как палку, привесив на конце котомку.
– Меч, ценой половине селища со скотом и припасом. «Не искушай малых сих», – сказал он, достал из-за пазухи холщовый мешочек и, порывшись в нём, извлёк почерневший обрубок серебра размером с ноготь.
Из-за плетней на них смотрела ребятня.
Из сволочённых оконец изб курился под серые соломенные стрехи дым, стремительно и низко над землёй резали воздух ласточки, взбрехнула собака. От ворот смотрел мужик, удержавший бабу в сероватой понёве с коромыслом на плече. Брат Парамон поклонился им, согнул рукой Неждана, мужик поклонился в ответ, а потом долго глядел в удаляющиеся спины.
Дальше за плетнём мелькнула русокосая голова, и Неждан вспомнил Белянку, мать, отца. Запахи здесь, звуки, серые от непогод брёвна стен и даже небо с тучей над крышами напомнили о доме.
«Что там мать сейчас?» – думалось ему и захотелось к ней, в привычный рябой свет избы, в запахи теста, дыма, влажной шерсти. Услышать, как за стенами, пошумливает улица, а в стрехе[35 - Стреха – карниз.] бьются воробьи, увидеть сквозь дым материнские прядущие нить руки, отцову бороду. А тут ему на плечо давит то, за что можно купить половину такого селища со всем, что в нём…
Парамон остановился у больших ворот, за которыми торчали кровли выше прочих, тесовые, с резьбой по конькам. Почуяв незнакомых, залаял один пёс, за ним второй. Собаки уже заходились лаем, когда створка отворилась и выглянул рябоватый парень постарше Неждана.
– Не дадите ли испить, во славу Божью? – сказал Парамон и поклонился.
Парень смерил взглядом его, переминающегося позади Неждана, ворота прикрыл и шикнул на псов в глубине двора.
Створк вскоре вновь отворилась, вышел широкий мужик в холщовой рубахе, крашеной до рыжины дубовой корой.
Парамон поклонился, мужик что-то отставил за воротами в сторону и тоже склонил обширную бороду на грудь, за ним маячил с палкой рябой парень. Псы снова зашлись лаем. Из-за соседнего плетня выставились головы, ветерок потянул запах тёплого хлеба, Неждан сглотнул.
– Подай проходящим, во славу Божью, – сказал брат Парамон.
Мужик осмотрел его, посох с крестом, Неждана и ответил:
– Не полны закрома по весне-то.
– Не за так прошу. – Парамон показал на ладони серебряный обрубок.
Глаза мужика сузились, оббежали улицу.
– Зайди на двор, – быстро проговорил он.
Приотворил ворота шире, пропустил и закрыл, едва они вошли. За воротами отставленное мужиком стояло полено, боками двора шли постройки. Коровий зад выглядывал из-под навеса, растоптанную до влажности землю ковыряла курица. В избе хлопнула дверь, за которой мелькнул женский клетчатый убор. Перед дверью на крыльце остался быстро истаивающий клочок дыма.
– Так что ты хочешь? – спросил мужик, запнувшись, не зная, как обратиться к брату Парамону. – Человече… А ты собак уйми, дубина!
И махнул на парня корявой рукой. Тот втянул голову и, шикая, налетел на псов.
– Припасу-то у нас немного, – снова заговорил мужик, и его глаза забегали по двору.
– Дроблёного ячменя с торбу, овсяной муки в половину, хлеба, сала, луку и соли, толику коли есть, – ровно ответил Парамон. – И пива вот, в баклагу.
– Со-оли, – протянул мужик. – Так дорога-то соль ноне. То меря, то урмане, то свои, разбойные, дороги заколодили[36 - Перекрыли.]. Как соли той прибыть?
– Ты поищи, я добавлю, – ответил Парамон и снова раскрыл ладонь с серебряным кусочком. – И кожи ременной надо.
Мужик пошевелил губами, провёл по бороде ладонью, словно что-то прикидывая, и вдруг быстро заговорил:
– Ты вот что, с отроком своим поди на сеновал, сено хоть прошлогоднее, да не лежалое. Опочи там… Свитко, не стой дубом, проведи! А то дождь вона наползает. Куда тебе идти на ночь-то? А я соберу всё, да поутру пойдёте.
Брат Парамон остро посмотрел на мужика, искоса на Неждана, глянул на небо, по которому ползла низкая сырая туча. И поклонился. Но, распрямляясь, произнёс:
– Только припас сейчас. Расплата за ним.
Мужик закивал, заулыбался, гаркнул своему Свитко, чтоб каши нёс на сеновал, квасцу и луку.
На сене Неждану было хорошо, он зарыл поглубже ноги, откинулся на спину. Соломинка щекотала щеку, пахло прелью, навозом, молоком. За дощатой стеной баба доила корову, и было слышно, как струйки из вымени пенят берестяное ведёрко. Начинало густо вечереть. Пошёл легкий дождь, сильнее запахло сено. Каша, приправленная салом, согрела, хотелось задремать, мягко провалиться глубже в копну.
– Что думаешь? – вывел его из полудрёмы голос Парамона.
Неждан встрепенулся, приподнялся на локте.
– Что думаешь про сего человека? – вновь отозвался брат Парамон, сидящий у набитой припасом торбы.
Неждан пожал плечами. А что думать – добрый дядька, накормил, спать положил, доброй сечки отсыпал, туес[37 - Туес – сосуд из бересты цилиндрической формы.] мучицы, шмат копченого сала дал, соли, сколько оговорено, за сколько заплачено. Что про него думать?..
Парамон внимательно посмотрел на Неждана, кивнул чему-то и сказал:
– Тебе первому не спать.
И где сидел, там и лёг, подтянув под себя завёрнутый в плаще меч.
«Чего тут сторожиться? – подумал Неждан. – Собаки вон, татя почуют».
Но перечить не стал, сполз по сену вниз и сел там, привалившись к копне.
Постепенно стихло всё, только шуршали мыши, глубоко в сене строя гнёзда, шелестел тихий дождь, перевернулся брат Парамон. Было не зябко, в окружении знакомых густых запахов – спокойно. Неждан сам не заметил, как задремал. Сколько проспал, не помнил, только вскинулся вдруг в чернильную темноту на ноги и всё, что увидел, – это ещё более тёмный, чем ночь, силуэт перед собой и что-то летящее в лицо, потом красную мглистую вспышку и снова тьму.
Парамон вскочил на ноги, увязая в сене, когда Неждан охнул и завалился вбок. Над ним стоял широкий хозяин, с поленом в руке, рядом топтался его Свитко, не зная куда девать руки.
– Бога не боишься?! – загремел Парамон и быстро глянул на завозившегося Неждана.
– Богов много, – прокаркал мужик подступая. – Что стоишь, посвети лучиной! – ткнул он локтем Свитко.
Тот выскочил из-под навеса в морось, к избе.
– Думаешь, я по говору не признал? Филин урманский! А теперь богами кроешься?! Богов-то много – один стращает, другой от него защищает!
Под навес, прикрыв от капель шапкой огонёк, заскочил Свитко и поднял лучинку повыше, переступив через Неждана. От разлившегося пляшущего света мужик стал ещё шире.
– Мы под кровом твоим… – опять загремел брат Парамон, поглядывая ему за спину.
– И под кровом змей давят! – вскинулся мужик, ворочая поленом. – Отдавай, что в кошеле есть и ступай со своим богом! Не то татем[38 - Тать – разбойник, вор.] крикну!
– Успеешь? – неожиданно спокойно опуская руки, спросил Парамон и снова посмотрел мужику за спину.
Тот резко обернулся, позади стоял доселе безмолвный урманов отрок. Багряно-черная в пляшущем свете кровь пузырилась, когда он гонял её туда-сюда вздохами сломанного носа, стекала длинными соплями с подбородка и блестели синие, страшные, как мороз, глаза.
Неждан взвыл, прыгая на замахавшего поленом мужика. Тот отступил, запнулся о копну, ударил поленом сверху. Неждан вместо того, чтоб отскочить, завывая, прянул чуть в сторону и вперёд. Проскользнул под полено и, оказавшись сбоку, одной рукой вцепился в бороду, другой ударил в живот и полез к горлу. Мужик выронил полено и хакнул, оседая.
Свитко, чуть не уронив лучину, отпрыгнул.
– Держи, дурень! Подожжёшь, всё выгорит! – рявкнул ему Парамон, хватая за запястье.
Свитко заскулил и повалился на колени.
За всё ещё сжимающую лучину руку Парамон поволок его к Неждану, воя терзающему обеспамятевшего мужика.
– Не убий. Не убий, – заговорил Парамон тревожно и быстро. – То мой грех! Я ввёл в корыстолюбие малого сего! Не убий! Не убий…
Сквозь синюю ледяную муть Неждан слышал этот голос. Но всё его естество готово было рвать, исторгать жизнь из грузно обмякшего тела. Вынуть душу! Только постепенно, с краю сознания, а потом и зрения, затеплились оранжевые отблески лучины. Он отнял от хрипящего мужика руки, и на него, так что зазвенело в ушах, накинулась боль в сломанном носе.
Над ним стоял брат Парамон, держа посох с крестом, у его ног скулил обмочившийся Свитко, так и не выпустивший прыгающего огонька лучины.
– Не убий, – ещё раз услышал Неждан Парамона, который нагнулся к пучащему глаза мужику и сказал твёрдым как камень голосом: – Не гневи боле Бога. Он един и не стращает, а тебя же от тебя самого защищает.
Тот захрипел, метя бородой грудь. Парамон посмотрел на Неждана и спросил:
– Идти можешь?
От кивка в голове Неждана словно полыхнули искры, как в печке, когда в ней лопается полено.
– Тогда бери свою судьбу. Идём далее.
И, подхватив торбы, вышел в ночную зыбкую морось не оглянувшись.
Они шли всю ночь перелесками под промозглым дождём, перешедшим под утро в пробирающую до костей, водяную взвесь. При каждом шаге у Неждана гулко отдавало в голове. Он спотыкался. Подложенный в лапти мох отяжелел от влаги и сбился комьями. Меч, так и завёрнутый в плащ, нещадной тяжестью давил на плечо.
Едва рассвело, Парамон усадил Неждана, с лица которого дождевые капли почти смыли кровь, под дерево, затолкнул ему в рот подобранную под кустом мокрую деревяшку и, сунув в распухшие ноздри мизинцы, резко дёрнул в сторону и тут же отступил.
Неждан почти раздавил деревяшку зубами и завыл, порываясь встать. Парамон отступил ещё дальше, потом ещё, за осыпанные серебром прутья кустов. У Неждана перед глазами плясало багровое пламя боли, перемежаясь с расходящимися синими кругами, словно в омут его ярости эта боль упала камнем.
Парамон стоял за дождём и кустами неподвижный, но словно недосягаемый. Ярость наконец успокоилась, осталась лишь бьющаяся в голове боль и колотящий холод.
– Не убий! – резко сказал Парамон.
Неждан водил головой, из носа снова шла кровь.
– Виноват малый сей перед тобой? Он пахарь добрый! Виноват перед тобой был я, введя его в корыстолюбие. Но не ты ли заснул в дозоре?! Тебя поленом прибил мужик. Мужик! Как курицу.
Неждан водил головой, набрякшие под глазами синяки сузили веки, слова вместе с болью толчками впивались в мозг.
– Ты рвал его не за свою боль – за свою глупость. Это – запомни. Зубы целы?
Неждан медленно, чтоб не расплескать боль, кивнул.
– Сидим немного и идём далее.
На востоке, в края сплошных туч упёрлись лучи, скатывая дождь в рулон, словно отсыревшую овчину. Ветер согнал с неба облака, с листьев капли, влага осталась только на тропинках. Земля чавкала, стараясь задержать шаг.
– Куда мы идём? – вдруг хмуро спросил Неждан, смотря то ли себе под ноги, то ли на бурое пятно расползшейся на рубахе крови.
Парамон не остановился. Мерно вышагивая, опираясь на посох с крестом и даже не обернувшись, ответил:
– Сейчас во Владимир – городец, что строят на реке Клязьма по приказу князя Владимира на месте мерянского селища. Он – воин.
– Ты оставишь меня ему?
– А ты ему нужен? – спросил, перешагивая лужу Парамон. – Или ты хочешь вернуться?
Неждан молчал. Голова тупо болела, саднило нос, хотелось есть или сесть на пригорке и никуда не двигаться. Зачем, зачем он ушёл от отца, от матери – той единственной во всём свете, что была к нему добра. От тёплого треска березового полена в очаге, от знакомых шорохов, от нивы, от взгляда Белянки?! Чтобы найти давящую, сейчас чужую железную тяжесть меча? Побои, промозглый холод и прямую тёмную спину перед собой, всегда двигающуюся впереди! Зачем!
– Владимир – konungr[39 - Правитель (др.-сканд.).] Руси. Tryggvi Оlаfsson – konungr Vingulm?rk[40 - Реальное историческое лицо, Трюгви Олафсон по прозвищу «Воронья кость», правитель Норвегии в период с 930 по 963 годы.] воспитывался в его доме в Holmgar?r[41 - Хольмгард – Новгород (сканд.).]. Ты ему нужен? Ты, ему нужен? – повысив голос, раздельно спросил Парамон.
