Пепел снов

Ника Шеина

Пепел снов

Глава 1

Глава 1. Пепел на подушке

***

Сон пах пеплом.

Не дымом, не костром, не чем-то тёплым и домашним, а серой, осевшей тишиной. Он въедался в кожу, заполнял лёгкие, прилипал к внутренностям так, будто хотел остаться навсегда. Элль стояла по щиколотку в тёмной воде, тянущейся вдаль – густой, как чернила. Пляж был выцветшим, как старая фотография, а воздух слишком плотным, будто в нём что-то ещё, кроме кислорода.

Ветер не шелохнул ни травинки. Волны не плескались. Всё вокруг будто замерло, затаилось, как перед ударом.

Она знала этот сон. И одновременно не знала. Он не принадлежал ей.

Сзади послышалось шуршание. Едва слышное, но неестественное. Не песок.

Не вода. Как будто кто-то подползал, касаясь земли пальцами, или тянул за собой крылья по мокрому полу.

Если она обернётся, всё закончится.

Если не обернётся – начнётся что-то хуже.

Её ноги промерзли до костей. Она попыталась дышать глубже и вдохнула пепел.

Он был горьким. Он был реальным.

***

Проснулась резко – как будто вынырнула из глубокой воды, с хриплым вдохом, таким сильным, что сердце пропустило удар. Комната тонула в мягкой темноте. Сквозь щели в жалюзи внутрь проникал холодный лунный свет, и на полу он распадался на тонкие полосы – будто кто-то аккуратно натянул нити серебра. Воздух был неподвижен, густой, словно

всё вокруг ждало, затаив дыхание.

На подушке что-то странное. Серые крошки.

Элль застыла. Медленно потянулась рукой, прикоснулась пальцами.

Пепел.

Настоящий. Сухой, чуть тёплый, как будто остался после костра, потушенного не до конца. Он осыпался по сгибам ткани, оседал на коже.

Она включила настольную лампу. Свет ослепил глаза. Всё показалось слишком ярким, слишком живым, слишком неправильным. Комната была та же, что всегда: полка с книгами, комод с рисунками, старый плакат на стене с изображением полуразрушенного маяка. Только подушка другая. И воздух другой.

Пахло гарью. Лёгкой, тонкой, почти неуловимой, но настоящей. Элль села, потёрла виски. Сердце билось так,

будто она пробежала марафон.

На запястье загорелась метка.

Бледно-серебристая, почти незаметная под светом лампы. Её очертания были чёткие – полумесяц, пересечённый двумя тонкими дугами. У каждого была своя форма, неповторимая, как отпечаток. Элль носила свою с детства. Тогда сказали, что метка будет помогать – отслеживать сны, регистрировать эмоциональные пики, предупреждать, если что-то пойдёт не так.

Официально это называлось «мониторингом».

Так говорили врачи, учителя, кураторы в детских учреждениях. Спокойно. Уверенно. Почти ласково.

Но Элль знала: если метка светится после пробуждения – всё не так просто. Это значит, что сон зацепился. Остался. Проник глубже, чем положено.

Она открыла блокнот. Последние страницы были исписаны.

На каждой дата, время пробуждения, краткое описание. Некоторые вычёркнуты, другие дополнены.

“Сон №217

Чёрный берег. Вода вязкая. Пепел. Нет луны. Нет звёзд. Скрежет сзади. Не оборачиваюсь.

Проснулась: 04:42

Остатки во сне: пепел на подушке.

Метка: активна.”

За окном клубился туман. Мягкий, вязкий, он стелился по улице, пряча мостовую и закутывая фонари в тусклое свечение. Чем ближе к морю тем гуще становился. Казалось, туман не просто накрывает город – он слушает. Дышит.

Элль подошла ближе, обхватила руками подоконник и выдохнула. Стекло затянулось испариной.

Влажное, тёплое дыхание оставило на нём мутное пятно, и комната на миг исчезла в отражении.

Она провела ладонью по стеклу, стирая пелену. Отражение исчезло. Окно стало прозрачным.

Снаружи что-то мелькнуло. Быстро, как вспышка. На самом краю обзора, между двумя фонарями тень. Словно кто-то перебежал по улице и тут же исчез. Или ей показалось. В тумане всё легко спутать.

Она пригляделась. На стекле остались отпечатки. Пять тонких линий, как от детской ладони. Маленькие. Чужие. Точно не её.

Элль отступила. Холод прошёл по спине.

Рука? Галлюцинация? Или что-то, что осталось после сна и не ушло?

Отец, как всегда, ушёл до рассвета.

Он вставал рано – слишком рано, по мнению Элль – и уходил без шума,

будто боялся потревожить не только сон, но и саму ткань утра. Работал он на станции контроля снов, за пределами жилых кварталов, ближе к периметру. Там, где город граничил с туманом. Где высокие барьеры и подземные узлы разделяли внутреннее от внешнего. Система фильтров, говорили они, должна была отсекать всё лишнее. Все образы, которые не рождались в сознании горожан, а проникали извне – странные, дикие, чужие.

Так объясняли в новостях. Так писали в сводках.

Но все знали: фильтры работали не идеально. Порой что-то просачивалось. Прорывалось сквозь защиту. Прокрадывалось в сны.

Как сейчас.

Элль провела пальцами по внутренней стороне запястья. Метка всё ещё пульсировала – не ярко, но ощутимо.

Она ощущала её, как чужой, второй пульс.

Это значило одно: образ не ушёл. Он не рассыпался в утреннем свете. Он остался рядом. Может, ждал. Может, искал путь назад.

И, возможно… это был не просто сон.

По дороге в школу город казался вялым, словно не до конца проснувшимся. Туман всё ещё висел между домами, делая силуэты людей размытыми, как во сне.

Прохожие двигались молча, медленно, будто внутри каждого ещё продолжался собственный сон. Некоторые в плотных капюшонах, натянутых до бровей. Другие с повязками на глазах: лёгкими, почти прозрачными, как вуаль. Это была старая привычка – скрывать взгляд после тревожных снов. Говорили, так

легче не утащить с собой чужое, не подцепить образ, который мог зацепиться за встречный взгляд. Не защита – скорее суеверие, но оно держалось крепко.

Кто-то шёл с открытым лицом и голыми руками. Беззащитные. Пустые.

На запястьях метки. У одних они светились отчётливо, пульсируя живым серебром. У других тлели еле заметно, цвета пепла.

У кого-то не было метки вовсе. Таких обходили стороной. Не потому что презирали. Потому что боялись.

Те, кто не светился, могли быть носителями снов, которые не отследили. Сны без источника. Без границ.

– Ты опять как призрак, – сказал Сэт, появившись рядом неожиданно. Он грыз яблоко и смотрел вперёд, будто ничего не случилось.

Элль моргнула, словно возвращаясь.

– Сон? – спросил он, не оборачиваясь.

– Не просто, – выдохнула она. – Он… входил слишком близко. Почти как явь.

Сэт усмехнулся.

– Опять пепел на простынях?

Она резко повернулась к нему.

– Ты откуда знаешь?

– У меня свои источники, – пожал плечами он. – Говорят, ты была в архиве. И что тебя кто-то ищет.

– Меня никто не ищет, – отрезала она.

Он только покачал головой.

– Сны ищут всех. Вопрос лишь в том, когда догонят.

Они вошли в здание школы вместе. Старое, каменное, с тяжёлыми дверями, облупленными перилами и светильниками, которые иногда моргали даже днём. В этом месте всё было слишком старым, чтобы быть безопасным. И слишком знакомым,

чтобы казаться новым.

На стенах репродукции снов. На одной узкий мост, висящий над бездной, по которому идёт девочка в белом. На другой огромный глаз в небе. Эти образы считались безвредными, их показывали детям с младших курсов, чтобы они не боялись. Как будто страх от этого меньше.

Урок истории сновидений тянулся мучительно долго. Преподаватель, профессор Гален, говорил глухим голосом, будто сдерживал зевоту:

– Раньше сны считались безопасной зоной. Простым отражением подсознания. Но с тридцать восьмого года были зафиксированы первые случаи материализации образов…

Элль не слушала. Слова рассыпались, не доходя до сознания. Всё внимание захватил запах – едва уловимый, сухой, обжигающе знакомый.

Пепел.

Он прятался где-то рядом. Не в воздухе – в ощущениях. Словно укрылся между строк учебника, между шероховатых страниц тетради, между дыханием одноклассников.

Запах не был сильным, но он был. И этого хватало, чтобы напрячься.

Элль опустила взгляд. На запястье тускло мигала метка. Серебристое свечение то вспыхивало, то гасло, как дыхание. Образ всё ещё активен. Он не исчез, он здесь.

Сэт, сидевший рядом, незаметно толкнул её локтем.

– Ты тоже чувствуешь?

Элль кивнула, не отрывая взгляда от своей метки.

Он поднял руку и повёл ею в воздухе, как слепой, пытающийся нащупать невидимую преграду. Его пальцы двигались медленно, осторожно, будто действительно ощущали что-то, чего не

видели глаза.

– Здесь кто-то оставил след, – прошептал он.

После уроков Элль не пошла домой.

Как только двери класса закрылись за её спиной, она свернула в противоположную сторону – туда, где не ходили остальные.

Старый коридор за библиотекой давно не обновляли: потолок в трещинах, стены выцвели, лампы мигали. В конце неприметная дверь. Металлическая, с тусклой табличкой: “Центр наблюдения за паттернами сна.”

Официально – архив.

Неофициально – пыльное, забытое место, где хранилось всё, что предпочитали не обсуждать. Тысячи отчётов, обрывки образов, засвеченные слайды, протоколы “необъяснимых” случаев.

У Элль был ключ. Старый, чуть погнутый, с облупившейся краской. Остался от Лии.

Она достала его из кармана и на секунду замерла, сжимая в ладони. Металл холодил кожу. Он всегда был таким – с тех самых пор, как…

Лия.

Её сестра. Старше на четыре года.

Всегда знала больше, чувствовала глубже.

Три года назад Лия не проснулась. Так сказали. Просто исчезла из сна без следа. Тело не нашли. Ни записей, ни сигналов.

Все приняли официальную версию. Кроме Элль.

Она помнила. Помнила, как Лия входила в чужие образы – не просто наблюдая, а живя внутри них. Она могла оставаться там. Дольше, чем позволено. Иногда слишком долго. И

если кто-то мог затеряться в чужом сне и не захотеть возвращаться – это была Лия.

Элль вставила ключ в замок. Щелчок. Дверь с трудом поддалась, скрипнула.

Архив пах пылью и железом. Внутри стояла тишина, старая, как стены. Свет в архиве моргал тускло, нервно, будто сам не знал, хочет ли гореть.

Элль медленно прошла вдоль первого ряда стеллажей. Запах старых документов, сухого картона и давно потушенной лампы прочно въелся в стены. Шаги отдавались глухо, как будто комната не хотела, чтобы её тревожили.

На полках всё в хаосе: обмотанные бечёвкой папки, пластинки с выцветшими ярлыками, плёнки, рассыпающиеся под пальцами, отчёты в переплетах, от которых отставала ткань.

Она шла вдоль полок, пока не остановилась у нижнего ряда. Присела, перелистывая тонкие пластиковые планшеты. Один за другим – пустые, повторяющиеся, слишком старые. И вдруг резкая ассоциация. Пепел. Тьма. Скрежет.

Пальцы замерли.

На экране под матовым покрытием метка, имя, короткие пометки:

“Запись №16814

Образ: не идентифицирован

Локация: берег

Признаки: вязкая вода, отсутствие света, падающий пепел, скрежет за спиной

Состояние наблюдателя: не зафиксировано

Завершение: нет”

Сердце сжалось. Это был тот же сон. Те же детали, та же тяжесть, та же тьма.

Но запись сделана три дня назад.

Значит кто-то видел его до неё. Кто-то уже вошёл в это место.

Она долго смотрела на экран. Слова будто впечатывались в кожу – вязкая вода, скрежет, пепел. Всё совпадало. Слишком точно. Слишком живо. Это был не просто сон. Это был след.

Элль осторожно вернула планшет на место, как будто боялась потревожить что-то, что могло очнуться. Закрыла стеллаж. Сделала шаг назад, потом ещё. Комната вдруг стала тесной, как будто стены приблизились. Воздуха стало меньше. Свет тусклее.

Когда она наконец открыла дверь и вышла в коридор, то на миг ослепла от холодного света. Глаза пришлось прищурить, после тусклого архива он казался резким, раздражающим.

В ушах всё ещё стоял пыльный шелест архива. На коже будто остался налёт. Запах железа никуда не делся. Он прилип к куртке, к волосам. Или это

просто казалось?

Когда она вышла со школы, подступал вечер. Солнца не было, только серое небо, запыленное, как витрина, которую давно не мыли. Город жил своей жизнью, не замечая, как дрожит воздух за её спиной.

Мимо проехал автобус с надписью: "Центр восстановления сновидений. Свободные места есть."

Рядом мужчина ругался на остановке. Подростки курили, громко споря о том, кто кого "видел"во сне.

– У меня – лестница была.

– А у меня – маска. С белыми глазами.

– Врёшь ты всё.

– Не врёт. У меня такой же был.

Элль ускорила шаг, лишь бы не слышать шум вокруг. Слова липли к ушам, как жвачка к подошве.

На витрине книжного реклама: "Как прочитать свой сон. Как защититься.

Как выйти."

На дверях подъезда оборванный клочок бумаги листовки: "Пропал ребёнок. Последний раз видели возле Центра. Важна любая информация."

Таких листовок становилось меньше. Не потому что детей стало меньше. Потому что плакать стали тише.

Лестница наверх скрипела под ногами. Как всегда. Как в детстве. Тогда казалось будто дом разговаривает с ней. Теперь будто за ней кто-то идёт.

Отец был дома. На кухне горел свет: тёплый, ламповый, но не уютный. Запах тушёной капусты и бумаги. Он сидел за столом, склонившись над распечатками, в рабочей одежде, но без куртки. Плечи ссутулились, как будто нес он не усталость, а долги, о которых не говорил.

– Ты рано, – сказал, не отрываясь.

– Я была в архиве, – ответила она.

Голос прозвучал тише, чем хотелось.

Отец не ответил. Не потому что злился, он просто… не знал, что сказать. Как и Элль.

Мир между ними был не враждебен. Но в нём не было мостов. Только мостики и те шаткие. Из общего – суп, счета, дверь, которую оба закрывали за собой слишком тихо.

Элль прошла в свою комнату, закрыла дверь, опёрлась лбом о косяк.

Там, в архиве, что-то шевельнулось. Может быть, внутри неё. Может быть снаружи.

Элль не спала уже вторую ночь. Не потому, что не хотела – потому что не могла. Сон не приходил. Она лежала в темноте, прижавшись лопатками к матрасу, считая вдохи. Пробовала отвлечься, думать о пустяках, о расписании, о завтраке, но вместо

мыслей приходил звук. Тихий, вкрадчивый.

Шорох. Скрежет. Словно кто-то медленно царапал подоконник изнутри, тонкими ногтями по стеклу, по дереву, по коже.

Она плотно заклеила окна. Опустила шторы, подоткнула снизу. Засунула под дверь свернутое одеяло. Выключила лампу. Спрятала метку под повязкой.

Села на кровать, укутавшись с головой.

Всё равно слышала. Звук не исчезал, не отпускал.

Утром комната была тусклой, тишина вымотанной, как после ссоры. На подушке снова лежал пепел. Но на этот раз горячий. Обжигал пальцы, когда она проводила по нему рукой. Оставлял на коже следы.

Глава 2

Глава 2. Исчезающий

На третьем этаже школы, в дальнем левом крыле, располагалась аудитория №304. Её не использовали. Там постоянно мигал свет, и каждый раз, когда электрики его чинили, лампы всё равно перегорали. Даже тишина здесь была нервной – казалось, двери скрипят, хотя никто их не трогает. Все старались не заходить туда. Учителя особенно.

Считалось, что в 304-м исчез ученик. Много лет назад без следа. Ни сна, ни тела, ни метки. Просто… исчез. Как будто его стерли с черновика. Официально это был несчастный случай. Но все знали, что “несчастные случаи” редко оставляют такую тишину.

Сэт сидел на краю лестницы, болтая ногой и ковыряя в метке гвоздиком от значка. У него была привычка

ковыряться, когда волновался. Но делал он это всегда с равнодушным лицом.

– Ты слышала про этого парня? – спросил он, не глядя на Элль.

– Про кого?

– Лоа. Из 3-б. Вчера был, сегодня нет.

– Может, болеет?

Сэт покачал головой.

– Метка не гаснет. А это значит он где-то есть. Но не здесь.

Он посмотрел на неё, прищурившись:

– Может, у тебя в голове?

Элль не ответила. С тех пор как она нашла ту запись в архиве, ощущение чужого образа внутри не проходило. Он не снится, но он рядом. Словно краем глаза можно заметить тень, но если обернуться она исчезает.

Она подошла к окну. Внизу, во дворе, кто-то рисовал мелом круги на асфальте. Девочка лет восьми,

слишком маленькая для этой школы. Она что-то бормотала. Её метка светилась ало-красным.

Элль прижалась лбом к стеклу. Девочка подняла голову. Улыбнулась. Губы прошептали:

– Ты меня пустила.

Элль стояла, не двигаясь, пока её отражение снова не стало единственным. Но осадок остался. Она видела этот образ раньше. Во сне. В том самом: с берегом, пеплом, скрежетом.

Сэт уже ушёл. Остался только слабый след его присутствия: вмятина на ступеньке, недосказанная фраза, которую он, кажется, хотел произнести, но передумал.

Элль посмотрела в сторону коридора, ведущего к северному крылу. Там, за поворотом кабинет №304. Цифры горели на табличке, как клеймо,

заманивая внутрь.

Дверь кабинета поддалась только со второго толчка. Заржавевшая петля заскрипела так громко, что Элль показалось, что звук разнёсся по всей школе.

Внутри пахло железом и сырой штукатуркой. Темнота была густой, вязкой. Свет не горел.

Комната напоминала подвал – влажная, глухая, будто отрезанная от остального здания.

Элль нащупала выключатель, но без толку. Сделала шаг внутрь. Под ногой хрустнула старая фотоплёнка или лист бумаги. Трудно разобрать. Она наклонилась, но не успела разглядеть: глаза привыкали к темноте слишком медленно.

На стенах проступали следы: стёртые цифры, меловые линии, даты, кое-где рваные обводки символов. Один из них

зацепил взгляд: почти как её метка. Только перекошенный, искажённый, как будто кто-то пытался изменить форму. Переписать с ошибкой. Или нарочно сломать.

Элль провела по нему пальцем. Поверхность была ледяной будто за ней не стена, а стекло. Или пустота.

Что-то зашевелилось в тишине. Шелест, еле уловимый, но отчего-то цепкий. Она резко обернулась. Пусто. Но внизу, в узкой щели под дверью, на миг скользнула тень. Слишком живая, чтобы быть от лампы.

Элль вышла в пустой коридор и замерла. Дверь за её спиной захлопнулась и сколько бы она не пробовала, не открывалась.

Пальцы дрожали. На коже, там, где коснулась стены, до сих пор чувствовался холод, будто метка осталась не внутри, а снаружи, рядом с

тем символом, искажённым, чужим.

Она двигалась автоматически, не замечая ни стен, ни поворотов, только холод в ладони.

И вдруг голоса. Смех. Жизнь. Шум столовой обрушился внезапно. Яркий запах еды, стук посуды, приглушённый смех – всё казалось ненастоящим, как сон, от которого ещё не отошла. Мир двигался, а она нет.

Сэт ждал её у дальнего стола. Перед ним лежали самодельные карты вырезанные вручную, с неровными краями, покрытые символами из сновидческих потоков. Такими иногда шутили на уроках предсказаний.

– Ты снова ходила туда, – сказал он, не поднимая взгляда.

– Это просто пыльная комната, – ответила она, опускаясь на лавку.

Сэт фыркнул.

– Пыль не шепчет.

Элль сложила руки на столешнице,

чтобы он не видел дрожи.

– Если ты хочешь что-то сказать – говори прямо.

Он выложил карту. На ней был человек без лица. Стоял на краю обрыва, а за ним пустота.

– Это то, что я вытянул, когда подумал о тебе, – тихо сказал Сэт.

Она посмотрела на карту.

– Отлично. Очень ободряюще.

– Ты в точке пересечения, – продолжил он. – Между сном и тем, что приходит из него.

Он смотрел серьёзно. Без привычной усмешки.

– Ты не просто видишь их, Элль. Ты – щель. Через тебя они проходят.

После слов Сэта стало трудно дышать.

Он больше ничего не сказал. Просто убрал карты и ушёл, будто всё уже сказал и добавить нечего. Элль осталась за столом. Еда давно остыла,

шум в столовой стал глухим, как под водой.

Щель. Через которую они проходят. Она не знала, кого он имел в виду. Но внутри это слово отозвалось слишком точно. Как будто пазл встал на место, которого она боялась.

Она вернулась домой поздно, не помня дорогу. Всё сливалось – улицы, лица, цвет неба. Как будто реальность начала стираться, стираться, стираться… и вот-вот исчезнет.

В ту ночь Элль снова не спала. Сидела у окна, завернувшись в одеяло, с кружкой холодного чая в руках. Смотрела, как дрожат фонари, словно ветер дёргает их за невидимые нити. Свет дрожал, будто отражение на воде.

В глубине переулка кто-то стоял. Силуэт. Чёрный, неподвижный.

Он не подходил ближе, но и не уходил.

Стоял так до самого рассвета.

Она не помнила, как задремала. Может, на несколько минут. А может ей только показалось. Время сжалось, ночь будто провалилась внутрь себя, оставив после себя только холод и пустоту.

Фигура в переулке исчезла. Просто в какой-то момент её не стало. Ни тени, ни следа. Но ощущение осталось.

Рассвет окутал город холодным светом, будто отражённым от льда. Всё вокруг было покрыто инеем. Машины. Лавочки. Пластик качелей. Даже листья на деревьях, все стали матовыми, хрупкими, как стекло.

Это было похоже не на утреннюю прохладу, а словно ночь выжгла всё тёплое, что ещё оставалось в этом городе. И ушла, оставив за собой хрустящую пустоту.

Элль шла по улице, чувствуя, как под ботинками скрипит лёд. На запястье

пульсация. Ровная, навязчивая. Метка светилась слабым серебром, будто внутри неё билось другое сердце. Чужое. Она спрятала руку в карман. Но биение не исчезло.

Она шла, не глядя по сторонам, дома и витрины сливались в одно пятно. И только когда серый фасад встал прямо перед ней, она поняла, куда привели ноги. Центр регистрации. Холодное, стеклянное, с ровными фасадами и металлическими рамками на входе. Здесь регистрировали образы, расшифровывали метки, вносили данные в хроники сна.

Элль почти прошла мимо. Но метка на запястье снова пульсировала отчётливо, будто тянула её за руку. И она вошла.

Очередь двигалась медленно. В помещении было слишком светло, слишком стерильно. Светло-голубые

стены. Тишина, нарушаемая шелестом бумаг и приглушёнными голосами.

Перед ней стояла женщина в чёрной накидке. Говорила быстро, сбивчиво, срываясь на шёпот:

– Он проснулся… но он не он. Не узнаёт меня. Не смотрит в глаза. Не зовёт по имени…

Руки женщины дрожали.

– Он не из наших, – прошептала она. – Пожалуйста. Что-то вошло в него, пока он спал.

Сотрудница за стойкой, в строгом жилете, с бейджем и планшетом, молчала. Заполняла бланк, не задавая лишних вопросов. Лицо её было совершенно пустым.

Элль сделала шаг назад. Хотела уйти, но тут её окликнули:

– Синвей? Элль Синвей?

Она обернулась. Молодой сотрудник в синем жилете держал в руках прозрачную папку. Внутри тонкий лист

с прикреплённым изображением.

– У нас обнаружен нерасшифрованный образ с твоей подписью. Точнее, с фрагментом ДНК, совпадающим с твоим, – сказал он.

Протянул лист. Скрин сна. Тёмный берег, чёрная вода, нависшее небо. На переднем плане девочка, стоящая к камере спиной.

– Это не я, – тихо сказала Элль.

Сотрудник кивнул.

– Мы знаем. Это – Лия Синвей.

У Элль внутри что-то провалилось. Она знала. Всегда знала, что Лия не умерла. Но видеть её, пусть даже со спины, на скрине сна, официально зарегистрированном, с её же ДНК…

Это было совсем другое.

– Откуда вы взяли это? – спросила она, и голос её прозвучал чужим.

– Образ зафиксирован три дня назад. Во время неполной фазы сна в одном

из охраняемых секторов. Сигнатура нестабильна, но совпадение ДНК – более 90%. Мы отправили запрос на повторный анализ.

– Она… Она взаимодействовала с кем-то?

– Нет. Она стояла молча. Но система зафиксировала отклик вашей метки. Поэтому и подняли архив. Такие случаи редки.

Он протянул ей бумагу с данными.

– Вы можете запросить доступ к фрагменту образа. Только по письменному заявлению.

Элль кивнула, не глядя. Бумага была в руке, но она её не чувствовала. Как будто руки были из ваты.

Она вышла с дрожащими пальцами.

Воздух снаружи был ледяным, несмотря на утро. Свернула за угол, прижалась к стене, как будто только так могла остаться на ногах.

Лия.

Её сестра. Не умерла, пропала. Исчезла. Никто не верил ей, когда она говорила, что Лия жива. Только во снах, в пепле.

Документы лежали в сумке. Элль почти не помнила, как вышла из Центра. Ноги сами вели вперёд, мимо шумных улиц, светофоров, витрин, людей с пустыми лицами. Всё плыло мимо, как во сне.