Кошка и Токио

– И тебе добрый, Охаси-сан! – На круглом лице Таки расплылась его неизменная радушная улыбка.

– Чем сегодня занимался? – спросил Хори, худенький и зубастый.

– Все тем же, чем всегда. Ну, а вы как, друзья? – Охаси извлек из своего пакета бутылку с пшеничным чаем и предложил остальным. Все отказались. К этому времени они уже хорошо знали Охаси, чтобы не предлагать взамен свое саке[22].

– Ходили в церковь, – сообщил Симада.

– Раздобыли бесплатной еды, – присовокупил Хори.

– И то, что питает души, – задумчиво изрек Така.

– Ага, и еще… суши. Хотя, если точнее, супчик, – хохотнул Хори.

Мимо прогрохотал поезд, на время прервав их разговор.

– Тебе тоже надо было сходить с нами, Охаси, – продолжил Хори. – Пожрал бы хоть на халяву!

– Верно, Охаси-сан. У Господа всегда найдется для тебя место в сердце, – умоляюще поглядел Така на Охаси.

– Да у меня и так вроде все в порядке, – отозвался Охаси, озадаченно уставившись на пляшущее пламя, словно там происходило нечто такое, что требовало неотложного внимания. Затем он огляделся, словно ища, за что бы еще зацепиться глазом, и наконец взгляд его упал на крестик, висевший на шее у Таки.

Охаси припомнил, как однажды приятели все же уговорили его пойти с ними в церковь. Хори с Симадой только-только окрестились и лишь примеряли к себе образ добрых христиан, а вот Така уже уверовал во все это по-настоящему, до глубины души. Охаси грустно было наблюдать, как эти люди, которым в жизни сильно не повезло, пляшут под чужую дудочку ради бесплатной кормежки. Перед едой требовалось долго сидеть и слушать священника в дешевом костюме и с зализанными назад волосами, вещающего, как Иисус Христос умер, дабы спасти всех и каждого. Так вот, в тот раз пастор неожиданно заявил – причем без малейшей даже тени сомнения, – что жители Хиросимы и Нагасаки заплатили за грехи свои. Услышав такое, Охаси сперва даже ушам не поверил. Неужто этот человек и впрямь говорит столь чудовищные вещи?! Он что, действительно верит в то, что исходит из его собственных уст?! После такого Охаси ни разу больше в церковь не ходил. Ему тошно было при мысли, что эти хваленые христиане охотятся на несчастных людей, опустившихся на самое дно жизни, кормя их отвратительными помоями и еще более мерзкими идеями. Буддисты на это никогда бы не пошли!

А по завершении той проповеди во дворе церкви появились высокомерные дамочки, подававшие бездомным суп мисо. И, судя по тому, как они избегали смотреть людям в глаза, по тому, как морщились и воротили носы, Охаси видел, что им противен запах и запущенный вид этих отбросов общества. И было слишком очевидно: суп они там подавали только для того, чтобы убедить самих себя, что они хорошие, добропорядочные люди.

– Тут кое-какие слухи поползли… – молвил Симада.

– Да? – откликнулся Охаси и поглядел на приятеля, низко опустившего свое серьезное лицо.

– На бездомных по городу облавы, – скосил на него взгляд Симада.

– С чего вдруг? – Охаси сдвинулся чуть набок, сев поудобнее, и сделал глоток пшеничного чая.

– Из-за Олимпиады, – пояснил Хори. – Давай, Симада, расскажи-ка ему сам!

– Ну… – Симада сделал глоток саке. – Люди исчезают с улиц. Как Танимото, например. Помнишь такого? Никто не знает, куда он делся. Пропал. Уже несколько недель никто его не видел. Исчез бесследно. С тех пор как объявили, что у нас будут проводить Олимпиаду, что-то постоянно происходит. Сносят старые здания, строят новые стадионы, очищают улицы. Короче, всячески наводят лоск. Избавляются от нежелательных элементов. Так что город меняется, – фыркнул он.

Разговор снова прервал поезд, точно по расписанию прогрохотавший мимо.

– А может, Танимото-сан просто вернулся домой, к своей семье? – предположил Така, продолжив беседу.

– После этой жизни невозможно просто взять и вернуться домой, – возразил Симада. – Эта вот грязь, – показал он загрубевшую ладонь, – уже не смывается. Мы теперь не совсем люди. Недочеловеки. Даже для наших родных.

Охаси устремил отсутствующий взгляд в небо, остальные между тем поочередно сделали по глотку.

– Я слышал, людей сажают в фургоны и куда-то увозят, – подал голос Хори.

– Кто тебе сказал? Кто эти фургоны видел? – спросил Охаси.

– Не знаю. Но слухи-то ходят неспроста, сам понимаешь!

– И куда бы, интересно, их могли отвозить?

– Кто знает… – мрачно изрек Симада.

– Сомнительно все это, с каким-то душком, – сказал Охаси, отрешенно взирая в пространство.

– Как у Таки изо рта, – оскалился в зубастой улыбке Хори.

Некоторое время все четверо сидели молча вокруг огня, понемногу потягивая свои напитки и задумчиво глядя на пламя. Внезапно из этой коллективной медитации их вырвал громкий выкрик из потемок:

– Алло!

– Ч-черт… – с досадой буркнул Симада.

– От блин… – мотнул головой Хори.

У Охаси мигом упало настроение.

– Чем это вы тут, засранцы, занимаетесь?! – Огромная неуклюжая фигура, пока что не полностью различимая во тьме, приближалась к костру, неотвратимо надвигаясь на их тихую компанию.

– Ничем, – ответил Хори.

– Что значит «ничем»? Сразу видно, когда что-то эдакое делаешь! Что это вы тут пьете?

– У меня есть пшеничный чай, Кейта-сан. Угощайся, коль желаешь! – предложил Охаси.

– Пф-ф! Пшеничный чай! Кто станет пить это дерьмо? Если только ты не подмешал туда чего-нибудь эдакого…

Грубоватые черты Кейты теперь стали хорошо видны, на испещренной оспинами коже вспыхивали слабые отблески костра. Он пристально поглядел в лицо Охаси, и тот невозмутимо выдержал его мутный взгляд.

– Увы, я больше не употребляю алкоголь, – сказал Охаси, хотя не сомневался, что Кейта и так прекрасно это знает.

– Чушь собачья! Видел я, как ты нажирался в стельку, так что даже ссал в штаны.

– Я полагаю, ты меня с кем-то путаешь, – холодно произнес Охаси.

– Ты что это, назвал меня вруном? – Пробравшись за спину Симады, Кейта обнаружил большую пластиковую бутылку с дешевым саке, которую неспешно распивала у костра компания. – Ага, вот и оно! Как раз то, о чем я и говорил!

Он поднял с подстилки находку, отвинтил крышку и начал большими глотками глушить содержимое. На державшей бутылку руке не хватало двух пальцев – безымянного и мизинца.

– Эй, не увлекайся! – встрепенулся Хори. – Это на всех.

Кейта отнял бутылку ото рта и вытер губы ладонью, вперив в Хори раздраженный взгляд.

– Ну да, я и отпиваю свою долю. Сквалыга ты недоделанный!

Охаси поднял руку:

– Да ладно вам! Уверен, что там на всех…

– А тебя никто не спрашивал! – тут же развернулся Кейта к Охаси. – Ты кем вообще себя возомнил?

– Я просто пытаюсь…

– Ты здесь даже не живешь! Я давно к тебе присматриваюсь. Ведешь себя так, будто ты лучше остальных. Приходишь тут и рассиживаешься, словно какая-то важная шишка.

– Я, право слово…

– Считаешь, что ты лучше нас. И смываешься куда-то на ночь, так что никто и не знает куда. Ты точно бездомный? Зуб даю, что у тебя есть где жить. Возможно, даже и подружка имеется, которая тебе еду варганит! А сюда приходишь, только чтобы обобрать нас, бродяг.

Охаси даже задрожал от возмущения. Но тут за него вступился Така:

– Кейта, Охаси вовсе не хотел тебе нагрубить. Он просто…

– Да мне начхать, чего он там хотел! Ему следует быть со словами поосторожнее!

– Ты что, мне угрожаешь? – пристально поглядел на него Охаси.

Кейта закрутил на саке крышку и швырнул бутылку обратно. Потом вздернул повыше рукав, являя взору бандитскую татуировку, и, сунув руку в карман, извлек оттуда здоровенный мобильник – этакий артефакт из восьмидесятых. Всякий раз, как Кейта доставал свой телефон, в глазах у него появлялся нездоровый возбужденный блеск. Было что-то весьма убедительное в том, как он вживался в роль головореза-якудза.

– Все, что я хотел сказать, – это «не зли меня». Понял? – процедил Кейта. – Не то достаточно будет одного звонка семье: они приедут и все уладят.

И Кейта злобным взглядом уставился на Охаси, пока тот не опустил глаза.

– Что ж, джентльмены, – качнул головой Охаси, – пожалуй, мне уже пора. Приятного вам вечера!

– Не уходи, Охаси-сан, – сказал Симада. – Еще не поздно…

– Спасибо, но нынче я намаялся с работой. – Охаси надел ботинки, поднял с брезента свой пакет. – Хорошего всем вечера!

Отойдя от костерка, он еще некоторое время слышал разговоры компании, затихавшие по мере его удаления.

– Кейта! Ну зачем ты с ним всегда так?

– Чой-то? Он первый начал. Тоже мне, сноб! Считает себя лучше других…

– Он славный мужик.

– А мне он кажется каким-то подозрительным. Не доверяю я тем, кто не пьет!

– Да ладно тебе!

– А эта его синюшно-розовая бандана? Как придурок в ней…

Охаси почувствовал себя уютнее лишь тогда, когда, пройдя по пустым улицам, добрел до старого отеля и, прокравшись внутрь, забрался в свою капсулу. Он потеплее укрылся имевшимися у него шерстяными одеялами и почти мгновенно провалился в сон.

Утром, покормив кошку, Охаси съел привычный скудный завтрак из онигири и пшеничного чая, после чего вылез, как обычно, из окна отеля и начал свой новый день с собирания банок.

Хождение по городу было для Охаси наиболее тяжелой составляющей долгого дня. Сам процесс ходьбы с тележкой, этот мерный ритм заставляли его мозг извлекать из глубин памяти воспоминания и произвольно перескакивать с одного на другое. Сцены из раннего детства сменялись годами учебы в старших классах, в свою очередь перетекавшими в тот период жизни, когда он учился на чтеца ракуго.

Ракуго было всей его жизнью, и теперь он этого лишился. Что сказал бы старик-учитель, когда-то натаскивавший его в этом ремесле, случись ему увидеть Охаси сейчас?

Подобных мыслей он всячески старался избегать. Все эти воспоминания вели к одной и той же черной пропасти. Вместо этого Охаси попробовал размышлять о своих приятелях из лагеря бездомных.

У каждого из них была своя история, свои секреты. Однако в их сообществе придерживались твердого правила: прошлое есть прошлое. Это было нечто вроде мантры. И никто никогда о прошлом не заговаривал. Они уже расплатились по всем долгам, за все, совершенное в былой жизни. Изгои общества, они расплачивались каждый день. Таково было их наказание.

Но все же кое о чем Охаси мог догадываться, наблюдая и слушая их.

Истый христианин Така спал с куклой и нередко сдабривал свою токийскую речь диалектом острова Кюсю. У Охаси возникали кое-какие домыслы насчет куклы Таки, но он старался на них не задерживаться. Серьезный Симада был крайне немногословен и говорил, лишь когда требовалось сообщить что-то важное, и Охаси это нравилось. Зубастик Хори из Осаки все и всегда оборачивал в шутку. Но как раз это его качество и было очень ценно для компании. Если они не могли шутить и смеяться над жизнью, то какой в ней вообще оставался смысл?

А Кейта… Да уж, этот Кейта! Охаси было неловко себе в этом признаться, но все же он предпочел бы, чтобы Кейты вообще не было на свете. С этими татуировками, с обрубками пальцев он уже всем дал понять, что на каком-то этапе жизни был якудза. И этот пресловутый мобильник, который Кейта вечно носил с собой и с грозным видом доставал, был таким громоздким и неуклюжим, что вызывал лишь смех. Что же он ни разу не воспользовался телефоном, когда на него набрасывались юные молодчики? Впрочем, Кейта был яростным драчуном и мог постоять за себя лучше, чем большинство других бездомных.

Потому что иногда их избивали.

Теперь они уже не находили в этом ничего особо страшного. Да, порой к ним наведывались панки-малолетки, чтобы развлечься после выпивки. Самое худшее, когда кого-то подлавливали одного. Тогда ему доставались самые тяжелые побои. Молодчики набрасывались всем скопом на одинокого бездомного и яростно били его кулаками и ногами. Это продолжалось до тех пор, пока у них не иссякала энергия. Когда Охаси избивали в первый раз, он заметил, что сила ударов с каждым разом становится все слабее. Это как будто пережить на море шторм – ведь и дождь, и ветер рано или поздно все же стихнут. То ли что-то притупляло боль, то ли панки понемногу теряли пьяный запал.

Как бы то ни было, чем дольше продолжалось избиение, тем меньше ощущалась боль. И лучше было расслабить тело и не сопротивляться, тогда сломанных костей будет намного меньше. Хуже всего приходилось, когда выбивали зубы. Из-за этого становилось труднее есть. Охаси изо всех сил старался защитить от ударов голову, но тогда кулаком или ногой ему заезжали в пах. И от этого вспыхивала совершенно немыслимая боль, которая словно разъедала все внутри.

Так что всякий раз, когда наученный печальным опытом Охаси ходил по городу, собирая банки, он внимательно озирался, оценивая обстановку. А заодно не торопясь рассматривал подробности городского пейзажа, всегда казавшиеся ему достойными восхищения, – все те мелочи, что теперь каждый день доставляли ему удовольствие и радость. Поднимающееся по утрам солнце, упрямо пробивавшееся через узкие просветы между высотными зданиями. Подернутое дымкой небо, скрывавшее верхушки небоскребов. Множество мелких облаков, которые складывались в причудливые узоры, напоминающие вертких кошек, что игриво носятся друг за другом. Жизнь по-прежнему приносила ему какое-никакое наслаждение. Сколь бы незначительным оно ни было.

Также Охаси любил наблюдать за прохожими, спешащими по тротуарам. Сам же всячески старался, чтобы на него не обращали внимания. Многие просто отворачивали голову, когда он проходил мимо. Впрочем, попадались иногда и странные экземпляры, которые возмущенно глазели на него, словно он совершил что-то дурное, или презрительно бормотали себе под нос нечто вроде «нашел бы лучше работу». Но преимущественно люди, попадавшиеся ему на улицах, были поглощены своим одиночным существованием в этом большом городе. И в этом для Охаси было что-то близкое и ободряющее.

К одиннадцати часам утра он оказался в районе станции Симбаси, чувствуя себя уже изрядно уставшим. Он купил в автомате баночку кофе, тут же вскрыл, уселся на землю рядом со своей тележкой и стал наблюдать за суетой окружающего мира. Возле автомата пили кофе и курили два таксиста. Один из них был низеньким и толстым, другой – высоким и худым. Оба улыбнулись Охаси и поздоровались с ним. Таксисты всегда напоминали ему младшего брата Таро. Чем, интересно, он сейчас занимается? Это было еще одно воспоминание, заставлявшее его сгорать от стыда.

Затем пухлый таксист подошел к нему и отдал три пустые банки. Охаси поблагодарил его. Закончив свой маленький перерыв, он сплющил все четыре банки, включая собственную, и, кинув их к другим, продолжил путь. Добравшись до отеля, спрятал тележку в тихом переулке до следующего утра и снова отправился проведать своих друзей.

Еще на подходе к стихийному лагерю Охаси понял: что-то не так. От стоянки доносились крики. Спрятавшись в кустах и припав к земле, как кошка, он стал издалека наблюдать, что творится возле импровизированных палаток.

Какой-то человек в полицейской форме нес в вытянутой руке, держа за ногу, куклу Таки. Кого-то уводили в наручниках. Другие мужчины в форме яростно сдирали тенты, собирали с земли тарпаулин и запихивали все это в багажники больших пикапов. Картонные коробки разрывали на листы и складывали стопками. Один из бездомных попытался отбиться, начал в ответ драться, но люди в форме были, ясное дело, сильнее, трезвее и куда лучше питались, к тому же у них имелись телескопические дубинки. Охаси еле подавил вскрик, увидев, как мужчина в форме вытащил дубинку, небрежно крутанул запястьем, выправляя ее на всю длину, после чего двинулся к протестующему со спины. Хрясь! И от резкого удара под колени тот повалился на землю.

Одного за другим бездомных тащили мимо остатков их жилищ к фургону и заталкивали сзади в кузов. «Стоп, погодите-ка… – дошло вдруг до Охаси. – Это ж не полицейская машина! Просто какой-то фургон. К тому же без мигалки…» Охаси напряг зрение и разобрал надпись на белом боку машины: Clean Sweep. «Качественная чистка». Отчетливыми черными буквами.

Пора сваливать.

Охаси помчался бегом. Всякий раз, как нога отталкивалась от тротуара, его чуть повислый животик тоже слегка подпрыгивал, равно как и одряблевшая с возрастом кожа под грудью. Мышцы на время забыли боль от усталости после тяжелого рабочего дня, и каждая клеточка тела сейчас словно стремилась исключительно к тому, чтобы оказаться как можно дальше от этого разорения синебрезенточного городка.

Пока он бежал, в сознании вдруг всплыло странное воспоминание – один из уроков биологии в старших классах. Учитель объяснил классу, что если мужчина или женщина пребывают в хорошей физической форме, то, когда они прыгают на месте, у них на теле подскакивают только половые органы. Если же на теле человека при этом двигается что-либо еще, это указывает на излишние жировые отложения. Дескать, в теле все должно приносить пользу, и ему надлежит быть мускулистым. Охаси подумал о лагере бездомных: неужто это было столь нежелательное отложение на теле города? Так ли его требовалось удалять, точно жировую ткань посредством липосакции? Так ли необходимо было срезать и счищать его с мускулов города? Избавляться от этого? И затем, в промежутках между вдохами, в голове стали ритмично вспыхивать слова: нежелательный, невостребованный, неприглядный, неодухотворенный, неподготовленный, неизвестный, незначительный… А еще… Это, конечно, не отдельное слово, но тут явно просилось…

– Эй! – послышался откуда-то негромкий окрик.

Охаси глянул через плечо, однако бега не замедлил.

– Охаси! – снова окликнули.

На сей раз четко прозвучало его имя. Охаси резко обернулся.

Из ближайшего переулка высовывалась знакомая зубастая физиономия.

– Сюда!

Он неуверенно сместился к зубатому оскалу. Стоило приблизиться, как из-за угла вытянулась костлявая рука и втащила его в узкий переулок. И как раз вовремя, поскольку в следующий момент мимо пронеслась полицейская машина с ревущей сиреной, напоминающей какой-то визгливый, уродливый смех. Словно веселясь над шуткой, которую друзья совсем не разделяли и никогда не смогут разделить.

Охаси пытался отдышаться, прислонясь к шершавой стене дома в переулке.

– Охаси-сан! Слава богу, ты спасся!

Бог уверовавшего Таки определенно приглядывал за ним.

– А с остальными все в порядке? – распрямился Охаси, наконец восстановив дыхание.

– Симаду забрали, – сообщил Хори, казавшийся сейчас более сероглазым и мрачным, чем обычно. – Така отлучался в церковь, а я ходил к автомату купить что-нибудь выпить. Когда мы вернулись, там уже вовсю срывали тенты и загоняли народ в фургоны.

Очевидно, бог Таки не счел Симаду достойным своего покровительства. Возможно, тот показался ему слишком уж незначительным созданием.

– И что будем делать? – спросил Хори.

– Может, попробуем найти себе убежище в церкви? – с надеждой поглядел на приятелей Така.

Охаси несколько мгновений колебался, не решаясь озвучить свое предложение.

– Есть у меня одна идея, – медленно произнес он наконец.

– И какая? – сразу оживился Хори.

Охаси проглотил внезапно сгустившийся в горле комок.

– Я знаю одно местечко, где мы все можем затаиться. Там полно помещений.

– Где?

– Но вы должны будете пообещать мне вести себя тихо.

– Разумеется, Охаси! Мы будем тихими, как мышки.

– Хорошо. Тогда идите за мной.

Охаси очень надеялся, что голос не выдал его сомнений. А вдруг это огромная ошибка с его стороны?

– Да где же оно?..

Наконец Охаси распахнул нужное окно и придержал створку, пропуская внутрь Таку и Хори.

– Осторожнее. Стойте, где стоите, у стены. Сейчас я тоже залезу и покажу, куда идти.

– Темень тут какая, Охаси! Где мы вообще?

– Секундочку… – Он тоже спустился в душевую и тихонько притворил за собой окно, оставив лишь маленькую лазейку. – Подождите немного.

– А ты что, окно не закрываешь? – полюбопытствовал Хори.

– У меня есть один друг, который любит навещать меня по утрам. Завтра я вас познакомлю.

– Точнее, подружка? – усмехнулся Хори.

– Завтра увидишь, – улыбнулся в ответ Охаси.

Он сунул руку в карман и вытащил маленький фонарик.

– Нам туда! – Включив фонарик, Охаси указал лучом на выход из комнаты.

– Святые угодники! Где это мы?

– Мне лично напоминает сэнто[23]. Охаси, это что, баня?

– Это старый капсульный отель.

– Ничего себе! И ты все это время жил в отеле?! Да ты прям как король, Охаси-сан! – голос Таки был исполнен благоговейного почтения и зависти.

– Вот это да! А почему ты нам ничего не говорил про это место? – у Хори от возбуждения голос стал тоньше обычного. – А баня-то здесь в рабочем состоянии? Я не прочь окунуться…

Охаси направил луч фонарика на Хори, и тот, сморщившись, прищурился:

– Эй, следи, куда светишь!

– Ой, извини…

Охаси обвел лучом большую купальню, высветив старые серые кафельные плитки, а также дальнюю стену с мозаичным изображением древней покатой Фудзи в окружении лесов, озер и облаков. Местами плитка отвалилась, превратив былую картину в этакий незаконченный пазл с видом горы.

– Водопровод не работает, – сказал Охаси. – Так что, боюсь, в бане нам помыться не судьба. Идите за мной.

Втроем они пошли по темным коридорам капсульного отеля. На сей раз это заняло больше времени, нежели обычно, поскольку Хори с Такой постоянно останавливались, озирались и ахали при виде печальных подробностей этого здания-призрака: сорвавшихся с петель дверец шкафчиков, отслаивающихся от стен обоев, толстого слоя пыли и грязи по всему коридорному полу – то есть всего того, что Охаси давно воспринимал как должное.

Наконец они зашли в помещение со спальными капсулами, и Охаси показал друзьям, где находится его ложе. Те, уважительно кивнув, выбрали себе местечки по бокам от его капсулы, оставив, впрочем, по одной свободной ячейке в промежутке. Им хотелось быть рядом, но при этом располагать хоть небольшим уединением.

– Ну что, джентльмены? Как насчет небольшого ужина?

– О да, если можно! Какой же ты щедрый!

– Да и я не против червячка заморить!

Они уселись и принялись за простенький ужин из онигири и пшеничного чая, которые Охаси выдал из своих личных запасов и честно разделил на троих. В тусклом свете на лице каждого все глубже проступали мрачные морщины.

– Так что? – нарушил тишину Охаси. – Какие у нас планы?

– Может, все-таки податься в церковь?

– Мне кажется, сейчас это несколько рискованно, – заметил Хори.

– Господь позаботится о нас…

– Извини, Така-сан, но я согласен с Хори, – невесело произнес Охаси. – Неизвестно, так ли безопасно будет для нас в церкви. Может, сейчас они сотрудничают с полицией… Кто знает?

– Но где же мы будем добывать еду? – Така возвел глаза к потолку.

– Я смогу кое-что достать, – ответил Охаси.

– Чтобы хватило на троих? – уточнил Хори.

– Думаю, да.

– «Не хлебом единым жив человек», – ввернул цитату Така.

– А что там говорится в Библии про онигири? – смешливо спросил Хори. – Представляю, как Иисус вскрывает для нас эти упаковки!

Тут даже Така не удержался от смеха.

Охаси в этот вечер решил лечь спать пораньше. У него выдался слишком напряженный день. Мужчины пожелали друг другу спокойной ночи, и каждый полез в собственную капсулу. Наедине со своими мыслями, они постепенно отошли ко сну под пронзительные колыбельные дневных тревог и переживаний, то и дело вторгающиеся в видения сна и заставляющие просыпаться в поту.

По утрам сквозь высокие окна отеля внутрь проливались небольшие лужицы солнечного света. В пасмурные дни в здании бывало сумрачно, но, когда на улице сияло солнце, капсулы щедро омывались его теплыми лучами. В такие дни кошка обычно находила для себя теплые участки пола и с удовольствием укладывалась на них мохнатым брюхом.

Проснувшись очень рано, Охаси спустился поздороваться со своей пушистой подругой и тоже лег на полу, чтобы она могла запрыгнуть на него. Трехцветная кошка немного повозилась на Охаси, утаптывая мягкими лапами его дряблый живот. Он деликатно почесал ее под подбородком, а другой рукой погладил выгнувшуюся дугой спину. Кошка начала громко мурлыкать от удовольствия, точно двигатель перед красным светофором. Охаси получше разглядел ее мордочку с покраснением на подбородке, со скопившейся в уголке рта слюной. Что же повидали на своем веку эти прекрасные зеленые глаза?