Фатум

скачать книгу бесплатно


– А разве не ради любовных связей ты открыл эту школу? Крутишь романы с молоденькими студентками, высмеиваешь их творчество и разбиваешь чужие мечты. Знаешь, как страдала моя дочь, когда ты её бросил? Она кричала, что ей больше незачем жить! Из-за такого недочеловека, как ты! – свидетель сжимает кулаки с такой силой, что белеют костяшки. В эту минуту он похож на разъярённого зверя: кажется, ещё немного – и набросится, чтобы растерзать жертву.

– Ваша честь! Я протестую! – пытается спасти положение бедный адвокат. На щеках выступают болезненные пунцовые пятна. Он не может допустить поражения и не хочет видеть торжествующий взгляд прокурора. Снова выставляет на всеобщее обозрение обручальное кольцо, но голос звучит уже совсем не так уверенно, как несколько минут назад.

– Всё это не имеет отношения к делу. Как вы могли заметить, свидетель испытывает личную неприязнь к моему подзащитному. Прошу принять это во внимание.

Судья кивает, берёт молоточек и задумчиво вертит в руках.

– Ваша честь, – прерывает его раздумья Елена Лобанова, – вопросов к свидетелю больше не имею.

Абсолютно непроницаемое лицо. Сложно догадаться, о чём она думает. Возможно, жалеет о том, что однажды связала себя узами брака с эгоистом, который едва ли когда-нибудь сможет подарить избраннице столько же любви и нежности, сколько дарит самому себе.

Вьюшин уходит – подавленный, сгорбленный, с выпотрошенной душой; прямо сейчас, в кромешной тьме его хрупкого мира, не остаётся ничего, кроме пустоты. Думаю, она поглотила даже ненависть. Но и подсудимый выглядит измученным, точно кто-то поджёг его сердце, и оно сгорело дотла, оставив после себя ничтожную горстку пепла. Кто эта Анна и почему воспоминание о ней приносит сильному, как скала, человеку столько боли? Делает его мягким, как расплавленный пластилин?

– На самом деле, – вдруг начинает говорить он, – я очень виноват перед дочерью Алексея Михайловича.

Адвокат замирает в недоумении; широко распахнутыми глазами он наблюдает за каждым отточенным жестом подзащитного. А тот наливает воду – мимо стакана, и все видят, как трясутся слабые руки с красной нитью на запястье.

– Она очень плохо писала… А я не мог лгать ей. Бедная девочка! Она всем сердцем любила своего жестокого преподавателя, который стал для неё тираном.

Зрители расчувствовались и снова приняли сторону подсудимого. Мы охотнее всего понимаем тех, кто совершает ошибки и сам же раскаивается в содеянном. И ты тотчас же успокаиваешься: значит, ничего страшного, все люди неидеальны, всё будет в порядке, надо только покаяться… Бог простит и в знак утешения похлопает тебя по спине.

Если честно, мне всё ещё не по себе. Упоминание об Анне многое изменило, и я почти верю в виновность подсудимого, потому что Вьюшин не умеет врать. Возможно ли, что директор использовал бедную девушку, бросив к её ногам прекрасные, но ложные надежды, чтобы однажды растоптать и оставить след, который ничем невозможно стереть?

– Приглашается свидетель Иванов Лаврентий Петрович, студент факультета поэзии.

Это Лавр – самый добродушный человек во вселенной. Такой смешной и нелепый, как, впрочем, и всегда; но забавнее всего, что он вообще не осознаёт собственной нелепости, и от этого хочется смеяться ещё громче и сильнее. Встаёт у трибуны и поправляет галстук-бабочку. Всегда заботится о внешнем виде: строгий классический костюм, до блеска начищенные ботинки, слегка приподнятые на затылке светлые волосы. Когда замечаешь на себе его по-детски любопытный взгляд, чувствуешь, как невесомое тепло наполняет каждую клеточку похожего на шахматную доску тела. И сам на пару мгновений становишься таким же беспечным ребёнком, гоняющимся за солнечным диском, как за футбольным мечом. Перед началом неизбежного диалога Лаврентий оглядывает публику и судорожно трёт кончик вздёрнутого носа. Он ведёт себя так каждый раз, когда собирается читать стихи.

– Прошу прощения, не Ивано?в, как вы изволили выразиться, а Ива?нов, с ударением на первом слоге. Знаете такого поэта Серебряного века? – Лавр вынимает из кармана синих брюк скомканный листок бумаги, разглаживает и откашливается…

– Извините… Алиса была мне так дорога! Я написал эпитафию и хочу прочесть её вам, – откидывает голову, вытягивает вперёд измятый лист и готовится произнести первую фразу, но судья скрещивает руки и отрицательно качает головой.

– Уважаемый свидетель, суд просит вас воздержаться от лирических отступлений.

Лавр поджимает губы, снова комкает бумагу и прячет в карман. В воздухе застывает невысказанный укор:

Не вынесла душа поэта позора мелочных обид[1 - М.Ю. Лермонтов. Смерть поэта.]…

О смертельной обиде на жестокую толпу говорят его округлившиеся глаза и дрожащие пальцы, прижатые к губам. Но на открытый протест юноша всё-таки не решается. Лавр даже выдавливает из себя улыбку, вот только она, как бегущая строка, не задерживается дольше мгновения, становясь пылью на стёклах памяти.

– На самом деле мы с Алисой были не очень хорошо знакомы, – запинаясь, начинает говорить Лаврентий, – то есть она… я… я любил её творчество, – свидетель густо краснеет: он не привык делать подобные признания в прозе.

– Какие отношения были у Алисы с подсудимым? – прокурор Лобанова резко прерывает зарождающееся лирическое отступление.

– Я ничего об этом не знаю, – Лавр прячет руки за спину и плотнее прижимается к трибуне, чтобы никто не заметил трясущиеся колени. – Но школа у нас очень хорошая, – поспешно добавляет он, избегая встречаться взглядом с Безугловым, который даже не обращает никакого внимания на взволнованного поэта и разглядывает сидящую на стакане муху. Адвокат встаёт, неловко задевая стаканчик рукавом, и муха отправляется в шумный полёт над головой его подзащитного.

– Свидетель, пожалуйста, успокойтесь, – Егоров говорит неожиданно тихим и спокойным голосом. Эта напускная невозмутимость ему не к лицу. – Просто расскажите, какой вы запомнили Алису Лужицкую?

Лавр облизывает пересохшие губы и, теребя пуговицу на рукаве, отвечает:

– Я запомнил её живой.

Пуговица выскальзывает из рук. Свидетель наклоняется, чтобы её поднять, но внезапно передумывает и выпрямляется:

– Да… Она сама была жизнью.

***

– Молодой человек! Вам нужно позаботиться о зрителях. Согласитесь, это не очень приятно, если на завтрашнюю поэтическую дуэль придут одни критики… Впрочем, и поэты – не самая благодарная публика. Каждый из них втайне считает себя непревзойдённым. Найдите пару-тройку прозаиков, которые ни черта не смыслят в законах стихосложения. Пусть кивают из вежливости и аплодируют для красоты, – человек с трудным именем хлопнул растерянного студента по плечу. Это был куратор с факультета поэзии, которого предпочитали называть «извините» или «прошу прощения, вы не могли бы подсказать…», потому что почти никто не мог запомнить, Рафут он Сахиб оглы, или Махмед Бахрам оглы, или ещё кто-нибудь в том же духе.

Куратор – коренастый мужчина с густыми, сведёнными вместе бровями. Из-за этих бровей взгляд казался строгим и тяжёлым. Говорят, на занятиях по стихосложению с первой минуты воцаряется мертвенная тишина, и, если всё же находится нечаянный нарушитель дисциплины, преподаватель готовит для него особый котёл в аду. Юноша с фамилией поэта-символиста застыл посередине коридора, зачем-то вытянув руки. В школе литературного мастерства «Фатум» давно привыкли к подобным причудам. Может быть, у человека внезапный приступ вдохновения? К таким вещам следует относиться уважительно, и лучше спокойно обойти очарованного творца, а не вступать с ним в диалог.

Но для девушки с кожаным рюкзачком и брелоком в виде задумчивого космонавта законы были не писаны. Она напоминала рыжее солнце, сияющее между пушистыми облаками, предназначенное для того, чтобы греть, но не сжигать. Игривые лучи плавно скользили по прядям огненных волос и щекотали робкие веснушки на носу. Незнакомка широко улыбалась, не стесняясь брекетов и щербинки между передними зубами. Казалось, она вообще не способна смущаться. Поэт поймал себя на мысли, что никогда раньше не встречал таких свободных людей: точно она породнилась с ветром, став его преданной сестрой. Примерно такое сравнение и породило его встревоженное воображение.

– Привет! – звонкий, почти детский голос прозвучал, как танцующая мелодия, похожая на сюиту Грига. В уголках светло-синих глаз искрилось счастье. Юноша невольно улыбнулся в ответ.

– Меня зовут Алиса, хотя, если хочешь, можешь называть меня Марго. Лучше не спрашивай, как эти два имени вообще могут быть связаны друг с другом. На этот вопрос я точно не отвечу, – Алиса продолжала улыбаться, и люди, проходящие мимо, принимали незнакомцев за близких друзей.

– Очень приятно. А я Лаврентий, но лучше называй меня Лавром. Не люблю своё полное имя, – юноша протянул Алисе руку, которую девушка пожала с поспешной благодарностью. Лавр собирался задать вопрос, чем он может быть полезен, но передумал и выразительно посмотрел на загадочное лицо Алисы-Марго. В «Фатуме» практически невозможно встретить излишне общительного человека; в основном Лавра окружали мрачные замкнутые натуры, прячущие душу под толстым футляром. Даже если за ним скрывается виолончель, сложно понять это с первого звука. А прежде чем восторженная мелодия оглушит хладнокровную тишину, пройдёт несколько лет или даже столетий.

– Если честно, я слышала ваш разговор… ну… с тем чернобровым преподавателем, – девушка отчаянно коверкала сонорные звуки, особенно сильно доставалось «л» и временами – бедняжке «р». Лавр знал: этот дефект речи называется ламбдацизмом, но почему-то большинство homo sapiens упорно продолжает именовать его картавостью. Дядя Лаврентия тоже не выговаривал букву «л», но потом занялся работой над дикцией и так увлёкся, что в конце концов сам стал логопедом. Поэт улыбнулся: маленький недостаток делал незнакомку ещё милее. И почему-то постоянно хотелось смеяться, как будто она уже поделилась с ним куском ослепительного счастья. Юноша принялся тереть кончик вздёрнутого носа – это всегда помогало ему собраться с мыслями; даже в этот раз он вмиг посерьёзнел и немного нахмурился. Оставалось только надеяться, что Алиса не из прозаиков, ведь Бахрам оглы весьма нелестно отзывался о студентах этого факультета.

– Я как раз из прозаиков, – будто прочитав его мысли, сказала девушка. На блестящих от гигиенической помады губах засияла улыбка. Лавр невольно покраснел; его пальцы теребили галстук-бабочку, а глаза бегали в разные стороны. И почему куратор так громко разговаривает и никогда не следит за языком? А ещё поэт, называется… Но незнакомка совсем не выглядела обиженной, и Лавр немного успокоился.

– Знаешь, я здесь новенькая. И мне всё интересно. Я ищу друзей. Правда, я не очень хорошо разбираюсь в поэзии, – это торопливое замечание заставило собеседника в очередной раз покраснеть, – но была бы рада сходить на поэтическую дуэль. Шикарное название, – девушка подняла длинные каштановые волосы, собираясь забрать их в хвост, но передумала и отпустила – золотые пряди рассыпались по плечам.

– Буду очень рада… Да это просто восхитительно! – Лавр наконец-то посмотрел Алисе прямо в глаза. Последний румянец исчез с бледных щёк, и юноша снова коснулся смешного маленького носа, слегка пошатнулся, но всё-таки удержал равновесие и положил тёплую руку на плечо незнакомки.

– Только ты это… не бери в голову… Он говорил такие глупые вещи. Не воспринимает всерьёз тех, кто пишет прозу, – Лавр принуждённо рассмеялся, надеясь обратить сказанное куратором в нелепую шутку. Кажется, юноша впервые понял, что такое испанский стыд. И почему студент вынужден оправдываться за дурацкие слова преподавателя?

– Да ладно тебе, – собеседница хлопнула в ладоши. – Видишь, я даже умею аплодировать для красоты.

Лаврентий Иванов был одним из тех самонадеянных людей, которые считают, что настоящий гений рождается один раз в сто лет. В глубине души юноша знал: он будет с достоинством нести это почётное звание, как лавровый венец на голове. Но никто из друзей и близких не посмел бы обвинить Лавра в излишнем высокомерии и уж тем более эгоизме. На самом деле несчастный всё время сомневался; его слабое сердце раздирали страшные муки, которые однажды подтолкнули измученного Сальери к убийству весёлого друга, гуляки и гения, Божьего избранника – Моцарта. Стоит ли вообще браться за перо, если ни одна из твоих попыток не приносит никаких плодов?

Хочешь признания и славы. Хочешь быть похожим на Бога. Но между тем ты всё равно остаёшься одним из многих. Все лавры достаются кому-то другому – тому, кто, может быть, никогда не старался по-настоящему. Зачем же продолжать, если тебе не суждено однажды сесть на чужое желанное место?

Лавр проткнул вилкой пластилиновую котлету и тяжело вздохнул. Алиса громко рассмеялась, но в знак уважения к чувствам страдающего поэта почти сразу прикрыла рот рукой.

– Извини, просто мы сидим в столовой всего пять минут, а ты уже три раза вздохнул, как будто вселенная вот-вот разлетится на куски, – поспешно объяснила девушка и откусила сахарную булочку. Она всегда всё делала наоборот: начинала обед с десерта, а заканчивала супом.

– Вселенная разлетится на куски, – монотонным голосом повторил Лавр. – Сразу чувствуется, что ты homo scriptor[2 - Человек пишущий.]. Кстати, а ты никогда не задумывалась, зачем вообще всё это делаешь?

Алиса подавилась и долго не могла откашляться; Лавр рассеянно постучал по её спине с такой силой, что из глаз девушки брызнули слёзы.

– Боже… со мной часто такое случается. Я ведь обычно обедаю в одиночестве. Из-за этого хочется побыстрее всё съесть, чтобы не расплакаться от жалости к себе. Тороплюсь по привычке, – улыбнулась она и залпом выпила полстакана чая. – Так о чём ты меня спрашивал? Задумывалась ли я, зачем… Конечно. Наверное, каждый творческий человек об этом думает. И иногда хочется всё бросить, чтобы окончательно не сойти с ума, – впервые за это время Лавр увидел, как выглядит лицо Алисы без улыбки. Теперь она казалась серьёзной и даже слегка печальной, и юноша решил перевести тему, но девушка отрицательно покачала головой.

– Нет, давай продолжим. Ты хочешь знать, обязательно ли быть гением? Думаю, что нет. Есть такое простое правило, которое нравится мне больше всего: можешь не писать – не пиши, – Алиса отложила вилку – котлета ей совершенно не понравилась. Девушка закрыла колени ладонями, и чёрно-белые ногти слились с такой же клетчатой юбкой.

– Да, если следовать твоему правилу, всё кажется таким простым и понятным, – Лавр откинулся на спинку стула и сцепил пальцы так, что они хрустнули. – Но если ты не гений, зачем тогда так мучиться?

– Хм, – девушка сощурилась, заправила мешающие пряди за уши и задумчиво проговорила:

– В этой жизни все мучаются. Если не всегда, то время от времени. Мы живём в очень жестоком мире, – она вытянула руки перед собой, – видишь, мой маникюр красноречивее слов. Мы как фигуры на шахматной доске. И когда партия перейдёт в эндшпиль, не каждая пешка сможет стать ферзём.

– И это совсем не восхитительно, – Лавр обожал жонглировать этим словом. – Но знаешь, иногда кажется, что у других всё иначе…

– Легко только там, где нас нет, – перебила Алиса.

Лавр обхватил руками голову. Растрёпанные светлые волосы торчали теперь в разные стороны. В представлении девушки-прозаика настоящий поэт выглядит именно так: немного неуклюжий, задумчивый и очарованный, с охапкой светлых запутанных кудрей и вечно удивлёнными глазами, похожими на морские волны.

– Да уж. Сразу вспоминается строчка из моей любимой песни:

…во сне я вижу дали иноземные,

где милосердие правит, где берега кисельные[3 - Oxxxymiron. Где нас нет.].

Алиса потрепала юношу по голове; сейчас он напоминал ей испуганного соседского пуделя.

– Именно поэтому, мой дорогой Лавр, я люблю жить. Я слишком сильно люблю жизнь, чтобы от неё отказываться, – она внимательно разглядывала смущённое лицо поэта, опёршись подбородком на сложенные руки.

И в эту минуту Лавру кажется, что сама вселенная носит брекеты и улыбается, сбивая случайного наблюдателя с ног потоком сияющего света. Ещё немного, и планета зальётся смехом; невозможно сопротивляться зарождающейся мелодии и не поймать её ритм.

Поэтическая дуэль проводилась в школьной библиотеке; это место Алиса называла островком счастья. Женщина в жёлтом платье с толстыми косами на макушке была первым человеком, которого девушка встретила в «Фатуме». Спустя несколько минут они уже пили душистый чай с розмарином и имбирём, и Татьяна Валерьевна рассказывала новой знакомой забавные истории. Вечно у этих поэтов что-нибудь случается: кто-то устраивал в общежитии настоящий погром, тоскуя по несчастной любви; кто-то залезал в библиотеку по ночам через окно, потому что якобы не мог писать стихи в другом месте. Случались и такие поэты, которые выносили в коридор письменный стол, забирались на него, обязательно в нелепой одежде или попросту в пижаме, и, раскинув руки, выкрикивали рифмованные строчки. В общем, Алиса с первой же секунды внезапного знакомства прониклась доверием к этой добродушной женщине. Сейчас она стояла, прислонившись к книжному шкафу, с такими же толстыми косами, в круглых очках, как и тогда, и внимательно наблюдала за шумными гостями.

Сложно было догадаться, о чём думала библиотекарша на самом деле; возможно, проклинала нарушителей спокойствия и мечтала, чтобы странное мероприятие поскорее закончилось. Алиса помахала задумчивой женщине и сочувственно покачала головой. Казалось, все зрители прекрасно знали друг друга: девушка услышала столько восторженных криков и увидела так много дружеских объятий! Может быть, поэтому почти сразу почувствовала себя лишней, заняла место в уголке и принялась разглядывать бумажного журавлика – случайного пленника кактусовых колючек.

Алиса пододвинула растение ближе: однажды на нём появятся прекрасные цветы, и пусть красота не будет длиться дольше мгновения, всё же она того стоит. Однажды наступит момент, когда этот печальный журавлик вырвется на свободу и станет одним из тысячи, и тогда произойдёт долгожданное чудо…

– Привет! Тоже здесь первый раз? – звонкий детский голос вывел девушку из оцепенения. Она повернулась и увидела улыбающееся лицо с лучистыми светло-зелёными глазами. Незнакомка на самом деле была похожа на ребёнка: такая же непосредственная и жизнерадостная.

Алиса невольно улыбнулась, увидев клетчатый берет с козырьком, неуклюже свалившийся набок. Девушка покраснела, по всей видимости осознав, что выглядит немного нелепо, поправила козырёк и протянула белую, почти прозрачную ладонь.

– Меня зовут Саша. Саша Ветрова. Недавно поступила на факультет прозы.

Алиса слегка пожала протянутую руку: казалось, пальцы незнакомки сделаны из хрусталя и вот-вот сломаются. «Похожа на куклу барби, – подумала девушка. – Вот только безумно живая», – но ничего не сказала вслух. Юная коллега по перу достала из миниатюрного фиолетового рюкзачка расчёску и провела по белым кукольным волосам. «Такие длинные и такие прямые», – отметила Алиса, совершенно позабыв о необходимости представиться. Она коснулась своих непослушных каштановых кудряшек и недовольно тряхнула головой. Ведь существуют же почти идеальные люди, почему только ей так не повезло с внешностью? Девушка тяжело вздохнула, и собеседница как будто немного насторожилась. Она прижалась к спинке стула и облизала сухие губы. Широкие чёрные стрелки делали её глаза большими и немного печальными. Сейчас они казались слишком испуганными, как у заблудившегося зверька, который потерял маму. Загадочная девушка спрятала руки в больших карманах длинного серого пиджака.

– Наверное, я тебе не понравилась? – послышался приглушённый вопрос.

Алиса положила руку на плечо несчастного ребёнка и обворожительно улыбнулась. Едва ли кто-нибудь мог устоять перед Алисиной улыбкой, которая имела эффект зеркала: наблюдатель обязательно повторял это невесомое движение губ, а потом удивлялся собственной беззаботности.

– Нет, с чего ты взяла? Прости, я так долго разглядываю людей… Мне обычно очень интересно заводить новые знакомства. Но, как писатель, я немного странная, – затараторила девушка. Ей на самом деле очень понравилась Саша, и, возможно, они могли бы стать хорошими подругами.

– А как тебя зовут? Просто ты ничего не сказала, вот я и навоображала всякого, – глаза девушки, похожей на живую куклу, засияли. «Взгляд, который способен растопить даже самые ледяные сердца», – отметила про себя её очарованная собеседница.

– Извини ещё раз… Я Алиса, – она немного помолчала и, как будто что-то вспомнив, добавила:

– Алиса Лужицкая. И я тоже недавно поступила на факультет прозы.

Саша захлопала в ладоши; козырёк клетчатого берета снова опустился на глаза. Девушка не обратила на это никакого внимания, достала из рюкзака телефон в ярко-жёлтом чехле и предложила новой знакомой сделать фотографию на память. Алиса успела заметить интеллигентное лицо Бунина на экране блокировки.

Вечером счастливая Саша Ветрова сделала новую публикацию в своём блоге: «Всем привет, сегодня у меня наконец-то появилась подруга».

Поэтическая дуэль началась – без секундантов, докторов и пистолетов. Впрочем, в мире существует оружие пострашнее: именно оно, согласно Священному Писанию, и дало начало нашему земному аду.

Лавр выглядел взволнованным, точно от результатов этого поединка и в самом деле зависело будущее. Алиса видела, как предательски дрожат его пальцы и он сжимает руки за спиной, чтобы никто этого не заметил. Лаврентий избегал смотреть на соперника, которым оказалась красивая девушка в длинном чёрном платье. По всей видимости, она любила мрачные оттенки, и её светлая кожа казалась от этого ещё бледнее.

Алевтина Лысенко – одна из лучших учениц школы литературного мастерства «Фатум». Сокращённо – Тина, но ни в коем случае не Аля. Так же, как и Ахматова, ненавидит, когда её называют поэтессой. Только поэт – и никак иначе; девушка не может позволить, чтобы люди искажали это потрясающее слово. Она коснулась широкого чёрного ободка, точно это был её личный магический источник сил. Тёмно-каштановые волосы с подвитыми кончиками доходили до лопаток. Шею обнимал кожаный чокер с кольцом посередине, а запястья обхватывали блестящие браслеты. В библиотеке было невыносимо душно, и девушка потянулась к ним, но передумала снимать, едва заметно вздрогнув в такт внезапной мысли.

Лавр взял микрофон и поздоровался с публикой. Вместо галстука-бабочки на жёлтой рубашке красовался огромный чёрный бант.

– Вот же дурак, – шепнул куратор с факультета поэзии. – Всё это уже было у Маяковского.

Саша бросила на раздосадованного мужчину вопросительный взгляд: неужели он не мог оставить этот комментарий при себе? Надо же хотя бы немного соблюдать правила приличия! Но Алиса наклонилась к её уху и предупредила:

– Он у них такой и есть… странный. Лавр уже к этому привык.

– Ого! А ты знаешь Лаврентия? – удивилась Саша Ветрова, округлив глаза.

– Знаю. Он меня сюда и позвал.

– Вау! Оставим ему отзыв? – новая подруга взяла в руки стикеры с совами, которые предназначались для обратной связи.

Алиса сощурила глаза.

– Хм… Даже не знаю. – она посмотрела на коренастого смуглого мужчину с густыми чёрными бровями. – Их куратор сказал, чтобы мы просто кивали из вежливости и аплодировали для красоты.

Между тем Лавр откашлялся, оправил рубашку и, зачем-то прикрыв глаза, начал рассказывать о себе. Алевтина не отводила от него взгляда, но сама ничем не выказывала волнения и смиренно ждала своей очереди. У неё была такая идеальная осанка, и она держалась с такой грацией и хладнокровием, что Алиса невольно сравнила девушку с ожившей статуей и на всякий случай записала случайную мысль в блокнот. Сложно предугадать, кто однажды появится на страницах историй писателя. Никогда не знаешь наверняка и, что самое удивительное, не можешь это контролировать. Порой герои сами решают, кому оставить право на жизнь, а кого навсегда вычеркнуть из списка действующих лиц.

– Меня зовут Лаврентий Иванов. Прошу иметь в виду два важных факта. Я не люблю это громоздкое имя, поэтому близкие люди называют меня Лавром. А ещё я неслучайно произнёс свою фамилию с ударением на первом слоге. Знаете такого поэта Серебряного века – Вячеслава Ива?нова? Вот я как раз его однофамилец.

На этом моменте куратор в отчаянии закрыл руками лицо: ему было стыдно за то, что говорил перед публикой самый любимый студент. Впрочем, теперь они были квиты.

Алевтина, напротив, не сдержала улыбки, хотя на первый взгляд могло показаться, что ей это совершенно не свойственно. Снежная королева едва не растаяла, но вовремя взяла себя в руки. Теперь она была увлечена разглядыванием понурых лилий на собственных ногтях.

– Меня попросили коротко рассказать о начале своего творческого пути, – Лавр сделал небольшую паузу и потёр кончик носа. – Что ж, вспомню один забавный и восхитительный случай, – он рассмеялся и провёл рукой по растрёпанным волосам, сощурился, взял пластиковый стаканчик и поднял над головой, точно собираясь сказать тост. – Сейчас прозвучит слишком пафосно, но первое стихотворение я написал в пять лет. Да, ещё даже в школу не ходил, а уже бездумно рифмовал слова, – он взглянул на куратора, который стоял рядом с пустым стулом, смиренно сложив руки на груди. – Как-то раз в нашем доме собралось очень много людей. Кажется, отмечали что-то… Даже не помню, какой это был праздник, – снова коснулся покрасневшего носа. – Но не в этом суть. Прямо за праздничным столом я прочитал моим родственникам своё совершенно дурацкое стихотворение… Знаете, о том, как птички поют и в воздухе восхитительно пахнет дождём, – бант на шее развязался, и Лавр ухватился пальцами за концы шёлковой ленты. Тина снова разглядывала воодушевлённое лицо соперника. Она никак не могла оставить в покое свои волосы: то заплетала косу, то снова распускала.

– Представляете, мой дорогой Рашид Бахрам оглы и все остальные слушатели, тогда я впервые услышал гул аплодисментов, – в эту минуту куратор просиял, и Алиса невольно поймала себя на мысли: быть может, чтобы стать любимым студентом этого уважаемого человека, достаточно просто запомнить его имя?

– Как же это было восхитительно! Мне стали так часто говорить о моём таланте, что я и сам в конце концов поверил в свою исключительность. Собственно, благодаря поддержке моих родных, я сейчас и стою тут, прямо перед вами! – публика зааплодировала, а Рашид Бахрам оглы даже прослезился и крикнул сакраментальное «браво».

Лавр, весьма довольный собой, но всё-таки заметно раскрасневшийся, передал микрофон мертвенно бледной Тине. На лице девушки не осталось и тени улыбки – в отличие от соперника, она казалась строгой и высокомерной. Тина защищала свой маленький уютный мир и не собиралась приглашать в него первого встречного.

– Приветствую дорогих зрителей и всех ценителей моего творчества, – её голос звучал немного приглушённо, но между тем уверенно. – Вы знаете, я очень не люблю все эти нелепицы вроде рассказов о себе, – невольно столкнувшись с вопросительным взглядом Лавра, девушка отвернулась. Она даже не замечала, что левой ногой отбивает нестройный тревожный ритм. Густые пряди упали ей на глаза, но Тина не шевельнулась и не попыталась их убрать.

– Меня воспитывали в строгости и постоянно повторяли, что знание правил этикета – это ключ к успеху. Будто бы, если ты знаешь, в какой руке держать вилку, а в какой – нож, всё само собой встанет на свои места. Даже если твоя проблема куда глубже, – Тина сжала кулак и поднесла ко рту, выдержав небольшую паузу. И вдруг девушка неожиданно улыбнулась – куратор-скептик поднял брови и снова нахмурился. Это была минута воскрешения мёртвого солнца морозным зимним днём. Вот только иллюзия тотчас же рассеялась, когда её создательница всё осознала. Не стоило обнажать душу перед публикой до начала дуэли. Это может разрушить приятное впечатление и уничтожить первые ростки симпатии. Тина неловко откашлялась и вцепилась в микрофон обеими руками.

– А если хотите узнать обо мне больше, внимательно слушайте. Сегодня я читаю только для вас.

Жил-был юноша с сияющими глазами, рождённый под звездой греховного уныния. После смерти дочери одна сильная женщина купила внука у его отца. Ценой звонким, как оглушительная пощёчина, монетам, стало вынужденное забвение. Но женщина не желала внуку зла, напротив, иногда именно любовь становится причиной самых страшных преступлений… Сверстники боялись мальчишку, а он бежал от них, укрываясь в своём ковчеге, построенном на основах любви и надежды. Но однажды и они рассыплются – станут пылью под копытами гнедого коня. Останется лишь ненависть – возможно, фальшивая, всего лишь футляр для уязвлённого сердца; но всё же это разрушительная сила, способная погубить мир снаружи и мир внутри. Наверное, бедный мальчик с рождения знал, какой короткий путь ему отмерян и, глядя на себя в зеркало, замечал, как с каждым годом в сияющих глазах остаётся всё меньше света. Он провожал ускользающую юность скорбной улыбкой.